(из невыброшенных подражаний Кортасару)
Интересно, как рождается рассказ. Одни писатели выхаживают и выхаживают его, пока каждое слово, каждое междометие не встанет на свое место, на то место, где ему надлежит быть с этого момента и до скончания веков. Другие садятся писать, имея в голове только смутный план будущего рассказа, наметки, которые даже идеей назвать невозможно. У меня происходит по-другому. Я придумываю героев, я их творю из себя и из тех, кто меня окружают. Я им даю, как говорят механики, начальные координаты и скорости. И начинаю наблюдать. Как они живут, что делают, какие у них возникают взаимосвязи. Они живут сами по себе, и у меня нет абсолютно никакого контроля над ними. Потом им становится тесно и они начинают требовать, чтобы их выпустили или выписали. И вот когда больше нет сил терпеть этот бардак, я сажусь и пишу. И когда в моем мозгу не остается ни одного жителя, ни одной его мысли и желания, только тогда я могу отдохнуть, пока в нем не поселятся новые жильцы.
--------------------------------------------------------
Никто не знает откуда он пришел. Он и его дочь. Он был скульптором, и знающие люди, то есть те, мнение которых уважали в городе, говорили, что очень неплохим. Появившись неизвестно откуда, он поселился в давно заброшенном доме на краю города. Когда-то дом был большой и красивый, теперь же он пришел в полное запустение, и город был счастлив отдать его даже за те небольшие деньги, которые предложил скульптор. Сначала их боялись – надменный вид, молчаливость и замкнутость их жизни делали их слишком подозрительными для такого маленького городка. Но будучи добрыми соседями, они все-таки вручили приехавшим Верительные Грамоты в виде бананового хлеба и пирога с морковкой. И то, и другое было принято с благодарностью в голосе и вежливой улыбкой на лице и тут же отправлено в ведро.
Через две недели приехало несколько грузовиков и бригада рабочих. Весь город с любопытством следил за происходящим. Отряд пацанов и добровольных наблюдателей постарше постоянно доносили до всех сводки с окраины города. К сожалению для всех, ничего сверхестественного не происходило: доски, мебель, краски, окна, двери... Через месяц рабочие уехали, а странные хозяева странного дома устроили новоселье. Были приглашены все видные жители города и ближайшие соседи. Вечер прошел спокойно и никто не был ничем удивлен, если не считать большой светлой комнаты, которую хозяин именовал мастерской. Она была черезчур большой и черезчур пустой, по суждению тех, мнение которых уважали в городе. Но так или иначе дипломатические формальности были соблюдены и о новых жителях скоро забыли. Только иногда кто-нибудь нет-нет, да и содрогнется, встретив на себе где-то на улице пристальный взгляд скульптора или заметив презрительный поворот головы его дочери.
Скульптор не любил людей, но обожал свою дочь. А она была божественно красива, при этом ее избалованность могла легко посоперничать с ее красотой. Скульптор выполнял любое ее желание, при чем старался сделать это до того, как желание было произнесенно. Сейчас дочь желала, что бы он сделал ей Меркурия.
Вот уже неделю в мастерской стоит кусок мрамора, инструметы спят, готовые в любую минуту пробудиться к работе, а сам скульптор бродит по городу в поисках юноши, похожего на греческого бога, такого, какого представляли себе его, бога, современники. Наконец он нашел. Юноша был красив той красотой, которую так высоко ценили древние. Идеальные пропорции тела, волнистые густые волосы, абсолютно правильные черты лица, все это скульптор оценил в первые же секунды. Мальчик сразу согласился позировать. Он был беден, и деньги, а особенно, обед, который ему предложил скульптор, были весьма кстати.
Работа началась. Дочь часто приходила в мастерскую и придирчиво рассматривала «своего» бога. Ее абсолютно не смущало, что мальчик позировал голым. Скорее даже веселило. Она иногда с надменной, иногда со снисходительной, иногда с сочувственной улыбкой, ходила вокруг него. Иногда она просто рассматривала его. Иногда нежно дотрагивалась и заливалась смехом, когда он, под строжайшем запретом не имеющий право двигаться, заливался густой краской. Иногда она уходила, иногда оставалась полюбоваться его смущением, пока скульптор не об'являл перерыв или конец работы. Тогда мальчик убегал в кладовку, которая служила ему раздевалкой, и страдал там в одиночестве, пока его не звали продолжать или обедать.
Он полюбил ее, полюбил горячо, с первого взгляда, с ее первой улыбки, когда она первый раз рассматривала или оценивала его тело, с ее первого удовлетворительного кивка головы. Он мечтал о ней. Мечтал, когда ел, мечтал, когда шел по улице, мечтал, когда лежал без сна в своей убогой комнатушке, где кроме кровати был только стол.Он мечтал о ней так страстно, что даже мысль, что она издевается над ним, не омрачала его мечту, порождая где-то в глубине подсознания, еще не ощущаемую, не вылупившуюся, не выкристаллизовавшуюся, ненависть. Не раз за эти долгие недели и месяцы он засыпал только под утро, когда слизкий, туманный, промозглый рассвет заползал в окно через ветхую занавеску, засыпал в слезах, и только тогда рука в изнеможении отпускала замученный член. Он не знал сколько времени это продолжалось...месяц...два...три...
Но вот Меркурий готов. Скульптор был доволен – бог получился воистину божественный – это было его лучшее творение. Юноша получит премию за отличную работу, но он был не способен даже думать об этом. Одна и только одна мысль вертелась в его истомленный мозгу – «Я ее больше не увижу». С этой мыслью он добрел до дома, и только там обнаружил, что потерял ключ от квартиры. Ключ мог выпасть только в мастерской – придется вернутся...
Дверь в дом как всегда была открыта. Он не хотел, что бы его видели, поэтому, как можно тише, пробрался к мастерской и открыл дверь...В мастерской горел свет и тихо играла музыка. Вокруг статуи танцевала девушка, медленно раздеваясь. Мальчик стоял не в силах пошевелиться. Он был очарован ее неземной красотой и грацией, с которой она извивала тонкий стан и заламывала руки. Он пытался испить ее глазами, ее гордый профиль, длинную, лебединую шею, маленькую упругую грудь, руки, живот, бедра – все, что он столько раз рисовал в воображении длинными бессонными ночами. А она продолжала танцевать, в экстазе не замечая его, застывшего в немом восторге.
Раздевшись, она подпорхнула к статуе, прильнула к ней, как нимфа к цветку, обещающему напоить ее первой утренней росой. И вдруг она начала в неистовстве ласкать и целовать статую, стараясь возбудить безжизненный мрамор.Она целовала, облизывала и гладила его со все большим исступлением. Но камень оставлася камнем, а юноша не мог больше терпеть, оставаясь безмолвным зрителем этой вакханалии. Он разделся и стал медленно подходить к девушке. Сердце его неистово билось. Он чувствовал, физически чувствовал, что счастье, такое долгожданное и невозможное рядом. Вот оно. В облике нимфы, ласкающей бога...
Она заметила его, когда он был уже рядом и протягивал руки, чтобы обнять ее. Она отскочила, залилась искристым смехом и медленно пошла из комнаты. Было в ее походке столько зовущего, столько обещающего, а в ее одежде, которую она так грациозно подхватила с полу и влекла за собой как шлейф, столько манящего, что юноша, позабыв робость, бросился за ней. Она обернулась. Юноша натолкнулся на ее взгляд , полный надменной злобы. Она снова зло рассмеялась и вышла из мастерской.
Наутро скульптор нашел в мастерской бездыханного юношу, погребенного под обломками статуи. Юноша продолжал сжимать молоток. Скульптор, не проронив ни звука, не дотронувшись ни до одного предмета, вышел из коматы и начал собирать вещи.
Никто не знает откуда он пришел. Он и его дочь. Он был скульптором...