«В минувший четверг скорый поезд «Сибелиус» (Хельсинки - Санкт-Петербург) тормознул ровно на пять минут в Зеленогорске. Вообще-то этот скорый поезд идет без остановок до самого Финляндского вокзала, но раз в году, в день рождения Зеленогорска, делается исключение. Вот уже пять лет в свой родной город Териоки (так назывался Зеленогорск раньше) приезжают финны, жившие здесь до того, как эта часть Карельского перешейка отошла Советскому Союзу. На этот раз на 455-ю годовщину сюда приехали 180 жителей Суоми. Кто-то из них уехал отсюда ребенком или подростком, у кого-то здесь жили родители…»
Отрывок из статьи в электронной версии газеты «Комсомольская правда» от 26 июля 2003 г.
— Деда, а ты кем был на войне?
Эркко Сааринен вздрогнул. Размеренный стук колес скорого поезда убаюкал его и он задремал.
— Что?— он повернулся и посмотрел на сидящую напротив внучку Анни.
— Я спросила, кем ты был на войне?— повторила она.
— Снайпером. Я тебе, разве, не рассказывал?
— Нет.
— Странно,— Эркко потер заспанные глаза.— А почему ты спросила?
— Не знаю,— Анни пожала плечами.— Просто едем по России, вот и вспомнила, что ты когда-то здесь воевал.
— Я воевал в Суоми,— Эркко нахмурил брови.— Тогда это была наша земля. Я защищал свою землю.
Поезд «Ян Сибелиус» мчал их к городу детства Эрко Териоки. Справа и слева мелькали леса и поля, такие же, как на их родине, но одновременно другие. Что-то было в них не так. Эркко пытался понять, но не мог. Может быть дикость и запущение?
— Да, ладно тебе, деда,— Анни улыбнулась.— Я выросла в другом мире и привыкла к нему такому, какой он есть. Ты еще не простил их?
— Кого?— не понял Эркко.
— Русских.
— Простить можно, но забывать прошлое нельзя,— сказал Эркко.— Даже если ты не жил в нем, это все равно твое прошлое, прошлое это история твоих предков.
Анни кивнула.
— Знаешь, почему я сюда езжу?— спросил он.
— Почтить память предков?
Эркко улыбнулся. Молодежь. Как у них все просто. Приехал, почтил, уехал.
— Не только,— Эркко почувствовал, как к горлу подкатил комок.— Когда я еду сюда, я словно возвращаюсь домой. Когда, я сажусь на крыльцо развалин отцовского дома и закрываю глаза, я вновь становлюсь маленьким мальчиком. Я слышу, как поют птицы, слышу, как мать и отец говорят о чем-то на кухне. Я слышу их смех, слышу шаги. Я замираю и жду в надежде, что кто-нибудь из них выйдет на крыльцо и положит свою теплую, нежную руку на мое плечо.
Эркко не удержался и по его старческой, морщинистой щеке покатилась слеза.
— Прости,— Анни взяла его за руку.
— За что?— Эркко смахнул слезу ладонью свободной руки.
— За то, что разшевелила старую рану.
— Что ты?!— Эркко махнул рукой.— Наоборот спасибо. Будет плохо, если я забуду о ней.
Они замолчали. Поезд тем временем приближалась к Сайменскому каналу, за ним вдалеке уже обозначились первые дома некогда красивого финского города Выборга.
— А ты много русских убил?— осторожно спросила Анни.
Эркко вновь помрачнел.
— Много. Очень много. Хочешь, чтобы я назвал цифру?
Анни побледнела. Ей почему-то вдруг стало даже холодно, так, что она даже прикрыла окно. Конечно, это мог быть ветер с канала, ворвавшийся в открытое окно купе, когда поезд оказался на огромном мосту. Но может, это было нечто иное.
— Нет. Пожалуйста!
— На войне я убивал всех русских, попадавших в мой прицел,— Эркко задумался. Лицо его стало серым и холодным, взгляд потускнел.
Анни испуганно поежилась.
— Деда! С тобой все в порядке?— тихо спросила она, но он ее не слышал.
— Кроме одного,— бессвязно пробормотал он.
— Деда!— она вновь взяла его за руку.
— А?!— Эркко ожил. Он перевел взгляд на внучку.— Что ты сказала?
Анни облегченно вздохнула.
— Слава Богу! Я уже испугалась. Ты начал бредить.
— Бредить?
— Ну, да. Ты сказал: «Кроме одного». Что ты имел в виду?
— А,— Эркко улыбнулся.— Я имел в виду одного русского. Я не стал в него стрелять.
— Почему?— удивилась Анни.
— Я пощадил его, так же как он однажды пощадил меня.
— Ой!— обрадовалась Анни.— Как интересно! Расскажи об этом, пожалуйста.
— Ладно,— Эркко вздохнул и начал свой рассказ.
***
— Эта история началась в Випури в конце февраля сорокового года. Мне тогда уже исполнилось восемнадцать, и меня взяли в армию. Я тебе уже сказал, я был снайпером. Твой прадед, мой отец был одним из лучших охотников. Он научил меня стрелять. В тот год в Випури шли ожесточенные бои. Русские медленно, но верно овладевали городом. Их было очень много, целые полчища. Я с еще двумя сослуживцами заняли линию обороны в одном из домов у железнодорожного вокзала. Мы хорошо удерживали позицию и сдерживали натиск русских, пока им не удалось просочиться в наш тыл. Это была небольшая группа разведчиков, пять человек, не больше. Они поднялись в занятое нами здание и вступили с нами в бой. Бой длился не очень долго. К концу перестрелки нас осталось двое, я и он, тот самый русский солдат, о котором я говорил. Он наседал, я отстреливался, как мог. В ближнем бою снайперская винтовка не самое удобное оружие. Внезапно у меня кончились патроны, и я оказался на гране гибели. Он сразу понял, что произошло. Он вышел из укрытия и, улыбаясь, пошел на меня. В тот момент я мысленно уже попрощался с жизнью и, забившись в угол, ждал, когда он подойдет и пристрелит меня. Но он не спешил. Он остановился возле меня и начал что-то говорить. Должно быть, он был из тех солдат, что поступают на войне по правилам и не убивают безоружных, а берут их в плен. Сдаваться я не хотел и, улучив момент, бросился на него с ножом. Это был глупый поступок, смелый, но бесполезный. Он был старше и намного сильнее меня. Одним ударом кулака он сбил меня на пол, отобрал нож, придавил коленом к холодному бетону и занес надо мной для удара руку. Я видел, как блеснул клинок моего же ножа в его руке и понял, что теперь мне уже точно не жить. Но он вновь повел себя странно. Он наклонился и всмотрелся в мое лицо, при этом его лицо изменилось. Оно вытянулось, как бывает, когда человек очень сильно удивляется. Затем он что-то забормотал. Не зло, он словно ворчал на меня, распекая за то, что я пытался его убить. Он выпустил меня, и принялся нервно ходить вокруг меня. Он продолжал что-то говорить, иногда повышая голос и даже срываясь на крик. Я чувствовал, что он злится, но злится как-то странно. Он словно сошел с ума. В конце концов, он разрыдался и сел напротив меня, обхватив голову руками. Я не знаю, что с ним творилось. Возможно, я напомнил ему кого-то из родственников, брата или еще кого-нибудь. А затем он ушел. Я был в шоке. Он просто встал и, не глядя на меня, вышел. Я сидел не шелохнувшись, боялся, что он передумает и вернется за мной. Но он не пришел. Я слышал, как удаляется звук его шагов вниз по лестнице. Слышал, как хрустят под его сапогами осколки кирпича и камня.
Он ушел. Но его лицо все еще стояло перед моими глазами. Я запомнил его навсегда. Я могу закрыть глаза, и его лицо словно фотография всплывает передо мной.
***
Эркко замолчал. Он сидел, повернув голову к окну. Глаза его были неподвижны, он словно смотрел в пустоту.
— Деда,— тихо позвала Анни.— А дальше. Что было дальше?
Эркко вышел из оцепенения и посмотрел на внучку.
— Дальше? Дальше ничего. Война, боль и смерть. Мы встретились только через три года, в самом конце войны в том же Випури, когда русские уже повторно штурмовали город.
***
— К тому моменту я уже был опытным бойцом. На моем счету было уже не меньше сотни убитых врагов. Я снова сидел в засаде, но уже в одиночку в лесу на подступах к Випури. Я поджидал небольшой разведывательный отряд русских, двигавшийся по данным разведки по проселку в сторону города. В мою задачу входило уничтожить командный состав отряда и если получится, уничтожить как можно больше врагов. Я занял выгодную позицию, противник не мог меня видеть, а он у меня был как на ладони. И еще им некуда было спрятаться. Я перебил их как кроликов, всех, кроме одного. Я узнал его сразу, стоило мне поймать его в объектив прицела. Я пощадил его. Стрелял в его товарищей, а он метался вместе со всеми, пока не замер последний. Они пытались отстреливаться, но бесполезно. Понять где я прятался, они не могли. Я ушел, оставив его одного среди мертвых товарищей, стоящего на коленях на красном от крови снегу. Думаю, он не понял, почему в живых оставили именно его, но разве это важно. Я просто вернул ему долг.
***
Эркко закончил рассказ. Анни смотрела на него полными ужаса глазами.
— Боже! Дедушка, как это страшно!
Он кивнул.
— Я знаю. Но, надеюсь, что Бог простит меня за это. Я был солдатом и убивал, защищая свою землю, свой народ.
— Все правильно,— согласилась она.— В конце концов, они тоже пришли убивать.
Эркко промолчал. Он снова погрузился в тяжелые воспоминания.
— Деда, а как ты узнал его?— спросила Анни.— Он нисколько не изменился?
Эркко кивнул.
— Да, он остался таким же, каким был.
— А ты бы смог его узнать сейчас?
— Не знаю,— он пожал плечами.— Думаю, да. У него на руке татуировка была. Странное слово.
— Странное?— не поняла Анни.
— Да. Точно не помню, кажется, это было слово «BACR».
— Бакр?— Анни нахмурила лобик. Она неплохо владела русским, но это слово ей было незнакомо.
— Я не могу быть уверен,— Эркко вздохнул.— Ты же знаешь, у них буквы не такие как у нас.
Она улыбнулась.
— Они называются кириллица.
— Наверное,— согласился Эркко.— Помню, последняя буква, “R” была наоборот написана.
— А!— Анни звонко рассмеялась.— Это буква «Я». У него на руке имя написано было -Вася, Василий.
Эркко изумленно поднял брови.
— Надо же! А я никогда не догадался бы.
На этом воспоминания о войне закончились. Эркко перевел тему разговора на рассказы своем детстве в городе Териоки. Анни поддержала его, и они говорили об этом, пока поезд не остановился у края платформы с надписью «Зеленогорск». Город детства Эркко носил свое прежнее имя, но только переведенное на русский.
***
Они переоделись в одежду тридцатых годов, как это было оговорено еще в Хельсинки, и сошли на платформу. Главе Териокского фонда Кари Кохо пришла в голову оригинальная идея, разыграть у вокзала Териоки небольшой ностальгический спектакль со сценками из прошлой жизни города. Получилось здорово.
После прогулки к развалинам родительского дома, Эркко предложил Анни пройти до кирхи, в которой теперь кроме служений частенько устраивали концерты классической музыки. Они шли по городу, слушали щебетание воробьев, радовались теплому летнему дню и вдруг… До слуха Эркко донесся звук гармошки и песня. Приятный, почти утесовский баритон выводил «Трех танкистов».
— Ты слышишь?— он остановил внучку, схватив ее за руку.
Анни прислушалась.
— Ты про песню?
Он кивнул.
— Старая русская песня, о трех друзьях танкистах,— сказала она.
— Этот голос,— Эркко пошел на звук.
Анни засопротивлялась.
— Обычный голос. Он подражает известному певцу Утесову.
— Да, нет же,— Эркко пошел быстрее.— Это он. Я точно говорю.
— Кто? Утесов?— не поняла Анни.
— Нет, Вася,— не смотря на свои восемьдесят один, Эркко почти бежал. Его располневшее тело содрогалось и колыхалось в ответ на каждый шаг. Анни едва поспевала за ним.
— Деда-а-а…
Наконец они его увидели, безногого слепого калеку в кресле-каталке. Калека расположился у входа в продовольственный магазин и, наяривая на гармошке, пел фронтовые песни. На вид ему было больше восьмидесяти и он вполне мог сойти за описанного Эркко Василия. Возде калеки сидела собака, на вид дворняга, но выдрессированная изумительно. Стоило появиться очередному прохожему, она вскакивала, хватала зубами лежащую на асфальте возле колес каталки шляпу и подбегала к пешеходу в надежде на вознаграждение за концерт устроенный хозяином.
Эркко сбавил скорость и осторожно приблизился к инвалиду. Собака тут же поднялась с асфальта и поднесла ему шляпу. Эркко машинально достал из кармана бумажку в десять евро и положил ее в шляпу.
— Это он!— Эркко не верил собственным глазам.— Смотри,— он показал на жилистую, покрытую тонкой, как пергамент кожей руку калеки. На ней действительно были буквы В, А, С и Я.— Вася.
Услышав свое имя, калека вздрогнул и прекратил пение. Он сложил гармошку, отчего та жалобно взвизгнула, и положил ее на колени. Невидящие глаза уставились на Эркко.
— Вася!— Эркко едва не задохнулся от охвативших его чувств.
— Ну, Вася,— откликнулся калека.— А ты кто?
— Это мой дедушка,— сказала за Эркко Анни.
— Чухонцы?— Вася усмехнулся, обнажив в оскале черные провалы от выпавших зубов.
— Мы финны,— Анни понимала, что так многие русские называют на сленге ее народ, но она и дед были ингермаланцами, а не чухной. К тому же многие русские вкладывали в это слово оттенок презрения.
— Все равно фашисты,— рассмеялся калека.
Анни обиженно отступила.
— Что он говорит?— поинтересовался Эркко.
— Ругается. Говорит, что мы фашисты.
— Спроси его, помнит ли он финского парня, которому однажды сохранил жизнь?— попросил Эркко.
Анни послушно выполнила просьбу. Василий внимательно выслушал вопрос, немного подумал, затем пожал плечами.
— Не знаю. Я не помню, кто я, и когда я ел последний раз, а ты спрашиваешь о каком-то парне, из черт знает какого далекого прошлого.
Анни перевела ответ.
— У него амнезия,— сказал Эркко.— Но это точно он. У него даже лицо не изменилось, только состарилось немного.
— Может быть,— кивнула Анни.— По возрасту вполне подходит.
Эркко улыбнулся. Анни заметила, как на его ресницах блеснули слезы.
— Что будешь делать?— спросила она.
— Не знаю,— признался Эркко.— Может накормить его, он сказал, что не помнит, когда последний раз ел. Предложи ему поесть.
Анни кивнула. Она перевела вопрос Василию.
Тот усмехнулся.
— Ты что, фея,— он даже рассмеялся.— Чухонская фея. Ты бы лучше мне выпить предложила.
— Он хочет выпить,— сказала они деду.— Купишь ему водки?
Эркко кивнул.
— И продуктов, конечно тоже. Скажи ему, чтобы никуда не уходил.
— Да, что я, больной что ли,— вновь рассмеялся Василий.— От своего счастья уходить.
Он остался у входа в магазин, а Эркко и Анни отправились внутрь него за покупками. Они долго ходили вдоль прилавков. Эркко выбирал продукты, Анни заказывала и оплачивала покупки.
— Долго вы,— встретил их Василий у выхода из магазина.— Вы там что, все товары скупили?
— Нет, только водки,— огрызнулась Анни, но шелест набитых до отказа пакетов выдал ее с головой.
–– Смешно,–– Василий хохотнул.
–– Спроси, далеко он живет?–– попросил внучку Эркко.
Анни спросила.
–– Не далеко,–– ответил Василий.–– С вашей и божьей помощью за пол часа доберемся.
Они добрались за час. Василий жил далеко на отшибе в старом рубленом доме. Света у него не было, электричество отключили еще два года назад. «Чубайс отхерачил, за неуплату,–– сказал Василий.–– Спасибо, хоть воду в колонке не отключили, а то могли бы. Я ведь нихрена для этой страны не сделал».
Анни и Эркко наспех навели в доме Василия порядок, приготовили еду, накрыли стол.
–– Сто ж вы так глумитесь?!–– Василий в нетерпении катался, натыкаясь на стены по своему дому.–– Я же слепой, у меня обоняние обострено, а вы такие запахи тут устраиваете.
Наконец, они сели за стол. Эркко положил Василию в отмытую старую тарелку еды, налил в граненый стакан водки, не забыв про себя и Анни и, наконец успокоился.
–– Ну, господа чухонцы,–– гэкнул Василий.–– За что пить будем?
–– Давай, за тебя,–– предложил Эркко.
Василий смутился.
–– А чего за меня-то. Я кто? Конь в пальто? А вы все таки иностранцы.
–– Ну, тогда за нас всех, за тебя, меня и за мою внучку Анни,–– сказал Эркко, а Анни перевела все слово в слово.
–– Аня?–– Василий грустно улыбнулся.–– Дочь мою так же звали… Эх, ну за нас, так за нас.
Василий запрокинул голову и выплеснул содержимое стакана в рот.
–– Вы бы закусили,–– Анни протянула ему бутерброд.
–– После первой не закусывают,–– пошутил Василий, но бутерброд взял.–– Попроси, что ли деда, пусть расскажет, что он имел в виду, на меня намекая. Может, я и вспомню чего. На трезвую-то голову я не горазд, а как выпью, такое могу вспомнить, чего и не было вовсе.
Анни перевела, и Эркко рассказал всю свою историю. Василий больше не шутил, он внимательно слушал все, что рассказывал Эркко и все, что ему переводила Анни. В конце рассказа он не удержался и заплакал.
–– Хороший у тебя дед, Аня,–– Василий всхлипывал, но слезы не катились по его щекам. Слепые не плачут. А если и плачут, то не все.–– Честно скажу, не помню я ничего. Я ведь когда на мине подорвался, остался и без ног, и без глаз, и без памяти. Вроде помню что-то, а как попытаюсь понять что, не могу…
–– А ваша дочь?–– вдруг вспомнила Анни.–– Где она?
Василий замер. Он перестал всхлипывать и его лицо из грустного стало серым и бесцветным. Оно словно превратилось в камень.
–– А что дочь? Живет себе где-то со своим мужем.
–– А дети у нее есть?–– спросил Эркко, выслушав внучкин перевод.–– Внуки твои.
Лицо Василия исказила непонятная гримаса, не то улыбка, не то звериный оскал.
–– А пес ее знает,–– он пожал плечами.–– Я ведь не видел ее, ни в прямом, ни в переносном смысле. Приезжала раз, сразу после войны. Денег заняла на свадьбу, да укатила сразу.
–– И больше не виделись ни разу?–– удивилась Анни.–– Даже писем не писала.
Василий фыркнул.
–– Какие письма?! Я и зрячий-то читать не умел, а уж без глаз и подавно. Разве она не видела, когда приезжала?
–– Но ведь кто-нибудь мог вам прочитать письмо,–– еще больше удивилась Анни.–– Вы ведь не один живете.
–– Ну, если только Карик,–– Василий горько усмехнулся и погладил преданно сидящего у его ног пса.–– Кроме него у меня никого нет. Карик, ты умешь читать?
Услышав свое имя, пес лизнул руку хозяина и завилял хвостом.
–– Неужели, вы ни с кем не дружите?–– не поверила Анни.–– Ни с кем не общаетесь?
–– А кому я нужен? Старый слепой и безногий калека. Государство и то от меня отвернулось. Раньше, при Советах ко мне хоть пионеры заглядывали, тимуровцы, а теперь… Я ведь Карика-то, знаешь зачем завел?
Анни пожала плечами.
–– Чтобы с тоски не подохнуть. Я ведь человек все-таки, мне хоть изредка, но с кем-нибудь да надо поговорить. А Карик, он почти как человек, все понимает, только сказать не может. Но я чувствую, любит он меня. По настоящему, не как эта… эти…–– он замолчал, судорожно сглотнув, словно слезы не способные просочиться наружу, текли куда-то внутрь в носоглотку.
–– Я ведь, и купил его под старость лет, рассчитав, чтобы жить осталось примерно одинаково. Не хочу я быть никому обузой. Хочу, чтобы померли мы оба в один день и никто не скорбил друг о друге. Теперь мы уж оба старики, не долго нам осталось. Дай Бог умереть вместе.
Он замолчал и загадочно улыбнулся, словно умиротворенный своей необычной идеей.
***
Было уже поздно, когда Эркко и Анни покинули его, заботливо уложив на кровать и накрыв старым грязным одеялом. Они закрыли дверь и вышли на улицу.
–– Надо будет завтра купить ему одеяло, белье, да и одежда ему не помешает,–– сказал Эркко, когда они оказались на свежем воздухе.
Анни молча кивнула. Ей было очень грустно. От историй, рассказанных дедом и Василием, веяло вселенской печалью и даже скорбью. На улице по прежнему было светло, по прежнему чирикали воробьи и люди все еще гуляли по улицам такого родного, но уже чужого для Эркко города, но что-то изменилось в атмосфере, что-то случилось. Что, ни старый финн, ни его внучка пока еще не знали. Они узнали об этом утром, когда пришли навестить Василия.
***
Он умер ночью во сне, без боли, без мучений, просто заснул и не проснулся. Так сказал доктор, который приехал на вызов по звонку Анни. Пес Василия умер той же ночью. Он свернулся клубком у подножия кровати хозяина, и его душа покинула этот мир. Она преданно ушла вслед за душой любимого человека, она сделала так, как он об этом мечтал.
***
Они похоронили обоих, Василия и его пса. Для этого пришлось отказаться от запланированных экскурсий в Петербург и Кронштадт. Ни Эркко, ни Анни не сожалели об этом, их сердца переполняла скорбь о внезапно обретенных и столь же внезапно потерянных друзьях. Единственное, что согревало их души это чувство исполненного или, правильнее, возвращенного долга.
Ни Эркко, ни Анни не догадывались, что обретенный и потерянный ими Василий был совсем другим человеком. Он тоже воевал, но совсем в другом месте, не он спас много лет назад финского юношу, не его пощадил молодой финский солдат, но разве это имело значение?
Настоящий Василий вот уже шестьдесят лет как лежал в земле за сотни километров отсюда под заросшим травой белым каменным обелиском с выбитой не нем надписью «НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ», а поперек надписи твердой рукой молодого соотечественника Василия балончиком нитрокраски была аккуратно, с тенями выведена большая черная свастика.
Примечания автора: Прошу извинить, но вдруг, кто не знает. Випури - финское название Выборга, Териоки - Зеленогорска.
Санкт-Петербург,
8 апреля 2004 года