День Рождения—грустный праздник.
(ПОСВЯЩАЕТСЯ АЛЕКСЕЮ ПРИ-ХЕ-ХЕ)
Он запаздывал: торжество было назначено в семь, а на часах уже без пятнадцати… Купив в соседней палатке коробочку дешёвых турецких конфет, Алексей поспешил к дому Ирины. Сегодня она отмечала свой юбилей. «Сколько же ей исполняется?»—морща лоб, пытался вспомнить наш герой, но не мог. Говоря честно, ему не очень-то и хотелось присутствовать на этом празднике, но идти было больше некуда, а на улице шёл дождь и дул холодный ветер. Ирина была помятой девицей неопределяемого возраста, жившей в небольшой затхлой квартирке, запущенной до невозможности.
Она нигде не работала, а жила на подачки родных и на ничтожное пособие, получаемое на пятилетнего сына Егора. Кроме них в неоплачиваемой более пяти лет квартирке жили блохи, клопы и тараканы. В общем, Алексей и сам был удивлён, как это Ире пришло в голову пригласить сюда гостей. Как бы то ни было, через некоторое время он уже барабанил в ржавую металлическую дверь.
Хозяйка, как и подобает имениннице, вульгарно размалеванная, в рваном, но кокетливом халатике, радушно встретила запозднившегося гостя. Алексей смущённо сунул ей в руки конфеты, и прошёл в комнату, где за небольшим видавшем виды столиком сидели две под стать хозяйке вульгарно размалёванные девицы и огромных размеров тучный парень, в котором каждый из рок-тусовки узнал бы, несомненно, Вадю Элефантова.
—Штрафную ему, штрафную!—кричал раскрасневшийся от выпитого спиртного Вадя.—Смочи себе горло, приятель!
Алексей вылил себе в горло чуть ли не пол-литровую кружку водки—здесь это, видимо, именовалось «смочить горло». При-хе-хе тут же погрузился в некий анабиоз. События же стремительно приближались к трагической развязке.
Ирина подождала, пока гости уснут, а потом пошла на кухню, и стала делать блины. Она любила заниматься этим по ночам. Вокруг ног крутился дебильный сын Егор: ему нравилось наблюдать за матушкиным занятием, кроме того, ему очень хотелось есть; впрочем, есть ему хотелось всегда. Дело спорилось—жирные кругляши один за другим сыпались на тарелку. Увлечённая нехитрой стряпнёй, Ирина не заметила, как кухонный чад распространился по всей квартирке. Дым проник в комнату и разбудил Вадю. Надо отметить, что с похмелья Вадя бывает очень злой, и тревожить его опасно для здоровья и даже жизни. Ирина увлечённо продолжала печь блины, как вдруг раздался оглушительный слоновий рёв: в дверях стоял подобный василиску рассвирепевший Вадя—глаза его сверкали, волосы вздыбились, а рот по-звериному оскалился. Ира с запоздалым ужасом поняла, что Вадик только что проснулся: на нём была одета только грязная футболка с оттянутым воротом и черепом-переводкой и необъятные семейные трусы со слониками.
—Вадик, иди спать!—глупо и фальшиво хихикнув, сказала Иринка. В ответ раздался рёв в два раза громче предыдущего. Вадя к тому же не любил, когда ему приказывают…Рёв сильно напугал Егора, он упал ничком и, подобно жуку, притворился мёртвым. Кстати, инстинкт мудрого насекомого маленького дебила не подвёл. Он правильно сделал, ибо взбешённый Элефантов шутить не собирался—он схватил чугунную сковородку и что есть силы впечатал в лицо бедной мамы. Раздался пренеприятный хруст, и то, что две секунды назад было виновницей торжества, повалилось на стол с грязной посудой и объедками. Шум был невероятный. Обкакавшийся и обмочившийся Егор, всхлипывая от страха, хотел спастись бегством, но великан настиг его, сжал лапищей тоненькие рахитичные ножки, поднял в воздух, и, раскачав, ударил головой о стену. Последнее, что увидел Егор—засохшие трупики комаров на синих обойных цветочках, после чего его короткая и бесполезная жизнь прекратилась.
Разбуженный и напуганный грохотом Алексей подошёл к кухне и стал свидетелем жуткого побоища. На полу сидел огромный Вадя и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко выл, как Витас в своей «Опере». С омерзением Алексей покинул эту квартиру. На лестничной площадке он столкнулся с пожилой соседкой. Та, сделав, любопытное и таинственное лицо, свистящим шепотом спросила: «Что там?» Вместо ответа Алексей сдавил ей горло, нагнул к перилам, задрал залатанную юбку и принялся насиловать старческое немощное тело. Ладонь, которой он зажал рот своей жертве, увлажнилась слезами. И вдруг Алексею стало очень жалко всех: и эту бабушку, и дебильного Егора, и Вадю, и Ирину, но прежде всего самого себя. Резким движением он сломал шею соседке, и продолжал насиловать уже мёртвое тело…