… И они заберут у тебя твою жизнь - если получиться,
но одного им никогда не взять - твоей гордости…
(U2. Гордость. Ал. «Вечный огонь»)
…Вирусы - пограничное между живой и неживой
природой биологического царства. Лат. «Virus»-Яд.
Пролог.
Волнение нарастало и сотрясало все внутри, грозя перейти в категорию вечного. Дыхание стало прерывистым. Казалось, что сердце вплотную приблизилось к решетке грудной клетки, обхватив прутья ребер, и приготовилось к последнему рывку. Кадык екнул под тонкой пленкой кожи. И глаза вновь затянуло серой кисеей.
Тело больше не слушалось головы и развернулось спокойно и прямо, грудью на разворот. Руки расслабленно повисли вдоль тела, а за ноги, готовые до того к пружинно-яркому прыжку, вдруг ухватились костлявыми пальцами судорога.
Одежда прилипла к спине и ногам.
Я упал… и умер.
Глава первая.
Детство.
Все для нее нечестиво, что непросто.
(Ф. Ницше «Так говорил Заратуштра»)
Дети во дворе играли в странные игры.
Толпа мальчишек догнала одного из своих товарищей, старавшегося от них скрыться: аккуратный, коротко стриженый очкарик в огромных черных ботинках. Здоровяк в сверкающих белых кроссовках, которого все звали Бирн, толкнул парнишку в бок и завопил плаксивым голосом: «Ну, давай! Или ты размазня, слабак и баба?» Очкарик остановился, пристально посмотрел на Бирна: «Нет», - гордо поднял голову. - «Я не слабак. Но брата я бить не буду».
Бирн хитро посмотрел на друзей и крикнул громче прежнего: «Это не в счет! Он - другой. Так нельзя». Малыш был непреклонен: «Нет». Бирн грубо ухмыльнулся, до -
вольный собой и своей выдумкой: «Хорошо, Крис. Если ты не сделаешь этого, - мы изобьем тебя и никогда не забудем, какой ты!» Крис остановился, сглотнул и шепотом
ответил: «Хорошо»
На горизонте показался Стиви. Пацанва окружила Криса, и Бирн стал произносить бессмысленный текст считалки: «Я - есть; Они - тоже; Посмотри, как мы похожи; Убегали далеко - не видали ничего; А теперь беги, пока не задали трепака!» С послед-ними словами толстяк втолкнул в ручонки Криса биту со свинцовым грузиком внутри.
Дети, завидев Стиви, с визгом разбежались и попрятались за углы, деревья и машины;
однако сразу же они себя обнаружили любопытными сверкающими глазами.
Малыш держал биту и был готов к удару. На самом деле он не собирался бить брата, и ему было все равно, что будет после.
Стиви как всегда был чуть расслаблен и даже улыбался - в общем, шел по жизни с комфортом. Он подошел к Крису и заговорил:
- Привет, кот! Как дела? Что в школе? Мама дома? Ты играешь с друзьями?
Бейсбол? Вот здорово! Классная бита! Спроси у них, где купили такую, ладно?
- Да, Стиви, все хорошо, - Крис пытался улыбнуться брату.
- Что с тобой? Что-то не так? - казалось, Стиви начинает что-то понимать.
- Нет, все в порядке. Я О’K, - повторял Крис любимую фразу. - Я О’K.
- Ну, раз так, я пошел. Придешь домой, не забудь про учебу, сестренка!
- Я в курсе, брат, - Крис еле держался.
Стиви такой же танцующей походкой направился к своему подъезду и улыбнулся Бирну, сидевшему на асфальте.
Глава вторая.
Школа.
… И не к тому, кто противен нам,
бываем мы более всего несправедливы,
а к тому, до кого нам нет никакого дела.
(Ф. Ницше «Так говорил Заратруштра»)
Патрик упаковывал сумку, оделся и медленной походкой вышел из здания школы. Неподалеку от школьной парковки собралась толпа подростков, скандирующих одно слово.
- Что происходит? - литератор расталкивал молодежь, пытаясь протиснуться к эпицентру. - В чем дело? Кто-нибудь мне объяснит?
- Мистер Франк? Здрассьте! Это Бирн Крис - гермафродит валтузит! - радостно сообщил учителю Стюарт Бранаг и продолжил воодушевлено орать. - Гер-ма-фро-дит!!!
Патрика сковало неприятное ощущение собственного бессилия перед толпой, как уже бывало не раз; он замер на секунду, но затем взял себя в руки и растолкал оставшихся пятерых. Бирн Грант избивал щуплого скромного подростка, которого он запомнил у себя на уроках - притихшего от изумления, всего во внимании, словно он сидел не среди одноклассников, а среди Шекспира, Уордстворта, Остин, Капоте и Уильямса.
- Остановись! - закричал Патрик, пытаясь могучим басом перекрыть вой толпы.
Они, и правда, замолчали, а рука Бирна застыла в воздухе, готовая для очередного удара.
Крис стал кулаком вытирать кровь с лица.
- Разойдитесь! А ты! - продолжил Патрик, схватив могучей клешней запястье Гранта. - Ты останешься! Тебе место в участке!
- Ну, с-сука, только стукни обо мне легавым! - прошипел Бирн Крису в лицо.
Франк достал из кармана клетчатый платок размером с хорошее полотенце и протянул его мальчишке.
- Возьми; жаль, белого нет, но ведь и этот сойдет…
Крис платка не взял, развернулся и убежал.
- Постой, Крис! Куда же ты? Если ты не остановишь его сейчас, то ничего потом сделать будет нельзя! Крис! Мистер Клейтон! Крис! - Но он убегал столь стремительно, что, казалось, и нет той силы, что смогла бы остановить несчастного подростка. Затем учитель развернулся к Бирну, посмотрел на него с высоты своего роста и с укоризной прошептал.- Зачем? Почему? Я не понимаю этого! Мистер Грант, как можете делать подобные вещи Вы? Вы - сын врачей!? Как?
- Не знаю.… И не упрекайте меня моими родоками!
- Упрекаю? Не знаете.… А кто же тогда знает?
- Вот, они, - указующе ответил Бирн, как бы имея в виду выхоленных одноклассников.
- Они. Они. Они,- машинально повторил Франк, медленно опускаясь на грязный тротуар. И слово это пульсировало в его висках горячей мутной кровью…
… А Крис припустил изо всех сил в сторону своего дома, скорее прочь от Бирна. Он влетел в квартиру; хлопнула дверью, щелкнул старый замок. Мальчонка сорвал со стриженой головы кепку, вытер подкладкой пот, слезы, сопли и кровь с лица. Затем оперся спиною о дверь и постоял так немного, чтобы отдышаться.
Потом он снял с себя куртку, скинул ботинки и рухнул на пол. Казалось, он был абсолютно спокоен. Но это была лишь видимость. Изнутри его жгло, взрывало и убивало… его собственное бессилие… перед всеми этими… Он так ненавидел их… «Они унижают меня… Разве я не человек? Разве тем, что я - другой человек, я не равен с ними?… Они обсуждают и высмеивают меня… За что? Почему?» - спрашивал он и не находил ответа. Крис встал; глаза его были полны злобы и ненависти. Он двинулся к стене и стал неистово лупить ее кулаками. С особым наслаждением он представлял себе лица Гранта и его дружков: один - урод и дегенерат, другой - смеется, как гиена, противно скаля желтые зубы. Было бы здорово пустить ему в глотку крови и слушать, как эта сволочь захлебывается и дохнет!…
Когда исступление прошло, он ощутил дикую боль - у него были сломаны пястные кости, а стена вся измазана кровью. Крис присел на пол и почувствовал, как медленно приходит в себя и успокаивается: боль отрезвила его…
В душе, под мертвецки холодной водой стояла худая, но крепкая девушка. Вода тяжело стекала по ее телу, капли текли по лицу, сваливаясь с ресниц, брови набухали и тянули веки вниз. Казалось, возьми ее в руку, - вода отделится монолитной глыбой,
да и порежет вены своими острыми краями - вот и ступеньки в Рай…
… Да, что нам жить в печали?! Сломанный нос восстановят хирурги, «фонарь» под глазом совсем не заметен под темными очками, а кости срастутся под белоснежным гипсом, как было. Но кто наложит швы на израненную душу? Кто укроет ее шелковыми простынями любви? Кто согреет сердце-ледышку?
Глава третья.
Психолог Джейсон, Патрик и другие.
…Насколько глубоко человек заглядывает
в жизнь, настолько глубоко заглядывает
он и в страдание…
(Ф. Ницше «Так говорил Заратруштра»)
Джейсон Каррадайн занимался проблемой трансгендерников уже довольно давно и по абсолютной случайности: в один прекрасный день его брату, как говорила их мать, «просто надоело быть мужчиной». Мел-Мелани проработала в Сингапуре в кабаре трансвеститов, а затем уехала в Нью-Йорк.
До сего времени он работал учителем в школе, а поэтому имел привычку повторять последние слова предложения по несколько раз, словно ожидая, что их запишут или, размышляя над сказанным. «Ты знаешь, Патрик, главная проблематика таких людей - не их ощущения, а ощущения окружающих. Для всех ПОЛ - это табличка на двери туалета… И ничего более… Ничего более… А заявление о том, что это ощущение, что пол есть биологический, паспортный, психологический и т.д. воспринимается вообще как абсурд… Да, как абсурд… А понятие «гендер» - Джейсон закатил глаза и выпустил в потолок струю сизого дыма. - «Поэтому…проблема… проблема твоего… ученика… Проблема твоего ученика воспринимается другими людьми в довольно…» - он щелкнул пухлыми пальцами, как бы подыскивая нужные слова. - «…достаточно… c достаточной долей сарказма… Приводи… Посмотрю… Может и будет, чем помочь…»
Доктор Каррадайн не понимал почему, боль этих людей поначалу остро воспринималась им самим. Но только поначалу: во-первых, после мощной болевой атаки надо было жить дальше, жить по-прежнему. Потому, как пока у человека есть свое «я», - он нормален…
После каждой удачной операции доктор просил высылать ему фотографию, писать письма в течение хотя бы трех лет. Он всего лишь просил, уверяя, что все это только для него - врачебная тайна значила для него столько же, сколько для хорошего врача.
Они верили и обмануты никогда не были.
Джейс не лукавил, когда говорил им, что его, беспокоит их судьба. Но всем этим он еще и тешил свое самолюбие, гордость. Доктор никогда не говорил этого, но парни и девушки отлично понимали это, равно как и то, что доктор Каррадайн никогда не лгал им. И это тоже не было ложью - недосказанность, полуправда; уже не ложь. На чем бы, в сущности, держался мир, если не на этом? Меньше знаешь -- крепче спишь.
* * *
1. Скотт Уинклифф. Светлые волосы, бородка клинышком, манеры джентльмена. Живет с женой и ребенком в Финиксе.
2. Памелла Девилль. Внешность Мэрлин Монро + нижняя челюсть утюгом. Три года ничего.
3. Лиам Стэйнбек. Высокий блондин. Сотрудничал с рэп-группами, сочинил пару запоминающихся рэп-речитативов. Живет в Орокабесса, собирается жениться.
4. Шэннон Уинстон Кёртис. Этот парень запомнился доктору Каррадайну надолго. Он был самым смелым, напористым, гордым и откровенным изо всех. «Они слишком долго унижали меня, чтобы мне теперь вот так в легкую сдать позиции. Вот вам!» - подкрепил красноречивым жестом. Эмигрировал в США, дослужился до чина полковника, приличной пенсии и дома в Спрингфилде. Живет один.
* * *
…Патрик стоял посреди шоссе, врастая ногами в асфальт, чувствуя, как вирус проникает в каждую клетку его тела, смешивается с его кровью, забирает его силы и годы. Быть в этом мире осталось недолго - он знал это, попросив врачей не скрывать правду. Пару месяцев назад ушел Стивен - теперь его, Патрика, черед. Патрик не сожалел об этом ни капли - он знал, что это его болезнь и грядущая смерть - просто дань, кровавая дань этому миру за любовь. Потому, что любовь слишком дорогой подарок, чтобы остаться неоплаченным. Сердце Патрика разрывалось от отчаяния - было слишком мало времени, чтобы успеть хоть что-то, да и время это безжалостно съедалось на потребление зидовудина, АЗТ и разной другой иллюзорной химии, клиническими анализами и психотерапией. Кроме того, стал развиваться рак легких и саркома Капоши. Откровенно сказать, тут Франк усмехнулся - его прозвище в колледже «франкли» - Патрик был рад своему скорому уходу из этого мира, не завидовал живым. Он хотел лишь одного, заведомо зная, что это невыполнимо - спасти Крис Клейтон - то единственное, что у него осталось от Стива…
Лишь после слов доктора Патрик понял, что происходит с Кристиной Клейтон. Это открытие было страшным и болезненным: человек не знает, кто он. Точнее, он знает, хочет быть собой, но толпа топчет и унижает его за это естественное стремление. Но ИМ так не кажется. Толпа всегда требует пищи, жертв - и они находятся - как всякий другой организм для своего развития. А жертвы - это одиночки и их души - толпа не может развиваться иначе, как подавить, растоптать, растерзать. Понять, принять и отдать - это подъем души; но не всем подъем под силу. Куда легче спускаться! А падать еще приятнее - это совсем не требует сил…
… Весь день его что-то толкало и давило на него: «Иди!». Вечером он машинально оделся и вышел из квартиры, спустился по ступенькам и медленно погрузился в дублинскую осень. Впереди его ждали яркие броски света и нарастающее чувство встречи лицом к лицу с тем, до чего он так долго хотел дойти, добраться, доползти.
Патрик прошелся по набережной, постоял, упершись на перила всем телом. Когда посмотрел в реку, - вспомнил одну из фраз Крис, которую та написала в работе «Отражения» о влиянии личного опыта на литературное творчество… На этот - единственный в жизни - раз он видел в мутной воде не себя, но небо и дома. Он прошел дальше и обнаружил оставленный кем-то велосипед. Патрику захотелось сесть и поехать, опустив руль, выпрямив спину и ослабив руки. Так ездил Стиви. Пат ловил себя на мысли, что сам он становиться Другим: не важно Кем, но Другим. Как будто есть в языках человеческих это имя - Другой.
Он ехал по улицам. Где-то на одной из них он бросил двухколесную машину и побрел между фонтанами. Вода обладала какой-то странной магией и дарила ее Другому. Он не заметил и сам, как добрался до моря и взошел на утёс. Увидел одинокую фигуру на скале и отчетливо услышал звук летящих в пропасть камней. Шутки разума и отражения…
После Патрик прошел скверами и вышел на мост. Он глянул в Лиффи и увидел там только себя. Устало он прошелся до дома, поздоровался с мамашей Клейтон, спустившейся за продуктами, и уселся писать план для урока по немецким классикам.
Глава четвертая.
Ти Джэй.
Знаешь, Крис, когда я встал утром, тогда …
Шел медленно, как бы пробуя ногами пол. Потрогал рукой щеку, смотрясь в зеркало, ощутил приятное покалывание в ладони. Оделся, как всегда. Было легко и странно…
Я - другой. Тот же самый и другой. Да, новый человек в новом мире: Ти Джэй в Дублине, а не Барбара из Голуэйя. Нет, теперь все будет лучше… Я начал жизнь новую, но жизнь старая давала иногда знать о себе…
* * *
Он внимательно выслушал Крис, кивнул. По привычке поставил ступни ног в грубых военных ботинках вместе, с усмешкой закурил. Затем опустил глаза и говорил - медленно и тяжело:
- Крис, я тоже был, как и ты сейчас… Я часто бывал в ее доме - доме богатом и красивом… Она… так нравилась мне… У нее было много друзей - кандидатов в женихи… Богатые… А она - красивая…, - он выдохнул. Пару раз затянулся - глубоко и сильно. - … А я вот бедный и … «черт-те что»… Потом, в колледже были другие знакомые девушки…
- А она?
- Она… Как-то я сказал ей о том, что люблю… Она сказала «Спасибо»…
- И?
- И!… «Давай останемся друзьями»… Я был интересен им всем… Им была интересна жизнь, а я был одним из ее проявлений… Вот так, Крис… Ты - милый, умный, чистый ребенок… Но… я не думаю, что у тебя все обойдется…, - Ти усмехнулся. - Пойми, тебя никто не будет любить, ты никому не будешь нужен!
- Почему? - на глазах Крис выступили слезы.
- Почему! Потому! - он ткнул Криса пальцами в грудь так, что тот сел. - Ты для всех - УРОД, НЕ ЧЕЛОВЕК…
- Но почему?
- Не з-н-а-ю… И прекрати - парни не плачут…
Глава пятая.
Базз.
Трудно открыть человека, а
самого себя всегда труднее.
(Ф. Ницше «Так говорил Заратуштра»).
Ее фамилия - Базилдон. Имя - Люсиль. Но никто не зовет ее так. «Это Базз! Не смеши меня лучше!»
- Люк Базилдон? Да, трудный парень. Нет? То есть? Я знаю о нем уже три года - столько он на учете в полиции; - 46 приводов: вот, хулиганство, бил окна в поездах в пьяном виде головой, наркотики, в пьяном виде задержан за приставание к девушке… Не знал! Лечился по поводу шизофрении в клинике Бермана? Год?
«Эти стервы из центра приносили мне жратву… Менял ее на валиум и циклодол… Шизофрения… Суки…»
- Что есть на него еще? Две попытки суицида? Причина? А, ну да, членовредительство - это у них обычное дело… Да-да, я успеваю записывать…
«Крис, ты знаешь, почему человек вскрывается? Это как наркотик. Вот когда эти таблетки ешь, грызешь себя, по полочкам каждую мысль расставляешь: Кто Я? Что делаю? Надоело все… Вот в голове и начинает твориться… А когда вскроешься - успокаиваешься как-то… Сама перебинтовка эта, боль ощущаешь, когда все это сдираешь…»
В какой-то момент Крис даже понял Базза. Он сам, когда был пьян или зол, брал бритву и резал лицо, тело, мягкие ткани рук, НО НЕ ВЕНЫ. Этого он не понимал. Умираешь - умирай… Не надейся на спасение. Крис отчетливо помнил боль - это отрезвляло. Он помнил это чувство облегчения, после, того как резался. Он понимал и принимал Базза, но лишь в какой-то степени.
- Досье у него плохое - сейчас безработный; получает пособие… Работал… а… сторожем, сезонным рабочим, электромонтером в фирме - выгнали, после того как поругался с секретаршей и побил подвесные потолки…
«Я пью, потому что мне нравится алкоголь… Мне нравится это состояние. Никто не запретит мне это делать… Из-за нехватки денег пью дерьмо и закусываю дерьмом… А иногда и вовсе нет закуски - курю просто. Кололся… Потом ходил на СПИД проверяться… Испугался, но не за себя, а за тех, кого мог бы заразить».
Единственным непонятным вопросом для Криса было то, что Базз вполне осознавал, кто он, но до слепого ужаса боялся себе в этом признаться. Отчасти Крис понимал, в чем причина. Перед глазами Люка проходила жизнь Криса - полная унижения и непонимания. Базз боится слухов. «Но к чему? - думал Крис. - Зачем бояться того, что уже и так застит людям глаза? Зачем делать вид, что все хорошо, когда все летит псу под хвост и тебя окружает ложь? Это психология раба».
Упрямый Крис жил так, как находил это нужным и непротивным себе, а поэтому и остался один. Людям не нужна правда ни о себе, ни об окружающем их мире - о чем бы она не была. Они просто мирятся с той ложью, что хотят видеть и слышать, а поэтому видят и слышат ее. Но если б не на этом, на чем тогда бы держался мир?
Люка хоронили в среду, 29 числа. День был пасмурный. Шел дождь. Если бы светило солнце, Природа поступила уже который раз нечестно. В нагрудном кармане пиджака лежала записка: «Я ухожу, потому что не нужен… Мне надоело. Мне больно. Вы запихнули меня на задний двор своей совести - существуйте там сами. Это бардак в голове. Мне надоело. Я устал. Сейчас живу как дебил, пьяный вечно, с мамой ссоры, с полицией проблемы, мне надо вскрыться, я дерьмо… Я даже не дерьмо; ничтожество - вот кто я… Я думаю, может после смерти я буду другим?»
Его мать, пошатываясь, направилась к гробу; Крис и Ти Джэй помогли ей. Глядя в никуда, провела она сухой рукой по шершавой крышке и уселась в грязь, обнимая грубое дерево гроба, как бы защищая всем телом того, кто там находится.
После поминок Крис уехал в Си-пойнт, предварительно уведя велосипед с общественной стоянки у здания городского суда. В придорожном магазинчике он купил бутылку виски и украл пачку сигарет. Теперь - полный порядок. Виски полетели в рюкзак, сигареты - в карман пиджака и легли рядом с письмом Люка. Дорогой велосипед, слушаясь ездока, свернул с пандуса на пляж и через пять метров его шипованные колеса застряли в песке. Парень поправил очки, спешился с велика и побрел рядом с ним в глубь пляжа, почти под нависающие скалы. Там назойливый ветер не трепал волосы, не норовил сдуть с худых плеч пиджак и не издевался над брюками, не сушил слез - этих маленьких блестящих предателей, так и норовящих скатиться по неумело выбритым щекам. По мере исчезновения змия из пузатой толстостенной бутылки мысли, до того висевшие в воздухе - душном и липком, неслись с небывалой скоростью: «Господи, неужели нет любви хоть на какой-то момент почувствовать ее что она есть знать об этом хоть на один момент в этом мире и кому-то единственному отдать все за это я не пожалею. Глупая смелость никому-то ты парень не нужен и нужен не будешь вовсе и никогда прав был Ти Джэй такие как я отбросы как бы там не старались жить не существовать а жить биться как рыба об лед ничего не поможет ничего не имеет значения нет нужности, а есть тупое равнодушие либо ненависть сжирает все вокруг себя. Но я не уйду отсюда по своей воле - никогда. Не отдам жизнь этому обществу на растерзание - как… не знаю этого сам. Хоть на один момент узнать что есть любовь не только в твоем сердце не только ты один можешь не смотря ни на что наслаждаться этим всем хоть на чуть-чуть в этой жизни хоть на какое-то время в этом пространстве… Увидимся, Люк! Боюсь, тебе недолго ждать нашей встречи, приятель! Господи, прими его. Не отдавай его душу никому, пожалуйста… Согрей его - так, как никто не смог…»
«Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены… И многие, кто отвернулись от жизни, отвернулись только от отребья: они не хотели делить с отребьем ни источника, ни пламени, ни плода…»
Глава шестая.
Дедуля выбирает рок-н-ролл.
Своей нищеты хотели они избежать,
а звезды для них были слишком далеки.
Тогда вздыхали они: «О, если б существовали
небесные пути, чтобы прокрасться
в другое бытие и счастье!» - тогда
изобрели они свою выдумку и кровавое
пойло! (Ф. Ницше)
- Сынок, …
Крис оглянулся и увидел обладателя этого усталого голоса. Им оказался седой старик с сизой щетиной на впалых щеках.
- Сынок, ты вот такой молодой, красивый… Умный, поди… Дураки очков не носят - они зрение не под книжками портят… И девушки вниманием не обходят? Так то, сынок? Не пей никогда, парень. Вот посмотри на меня… Я молодой был - такой как ты… А теперь эта гадость, - он, по-видимому, имел в виду спиртное. - А теперь эта гадость льется из меня. Не веришь? - он спрашивал, не требуя ответа. Так спрашивают о вещах закономерных или у себя.
Крис слушал молча, даже без единого кивка головой. Вдруг дедок закатал левый рукав.
- Нет, сынок, на руке… Не то совсем, - не поверишь, - с этими словами он расстегнул рубашку. Крис сделал пару шагов назад. - Не бойся, - вымученно улыбнулся дед. Он ловко нажал пальцами около сердца, … и оттуда потекла какая-то бурая жидкость. Она текла, заливая старикову рубаху, просачиваясь сквозь поры. - Вот видишь… Ког-да-то я выбрал вино, а не будущее… Куда оно забралось, а! Под кожу, смешалось с кровью… Ему некуда деваться! Хе-хе-хе! - он скрипуче и надрывно смеялся - до слез. - Сынок, я похож на старый гнилой бурдюк!
Крис попятился и убежал прочь. Он пятился вертел из стороны в сторону головой в кепке козырьком назад. Затем развернулся всем телом на 180 градусов, да так, что запели позвонки и бросился бежать.
Он бежал, бежал и бежал, все набирая скорость, и мало кто обращал внимание на юнца в огромных ботинках, гулко стучащему по мерзлому асфальту всей ступней.
Мысли в его голове цеплялись друг за друга: «Я выбираю, -не заметил сам, как спустился по широкой улице, ведущей к морю. -Я выбираю горы тестостерона, тоны препаратов и кучи денег!- перемахнул через авто святого отца Кайла. - Хирургическое лечение и пожизненную андрогенотерапию! - вылетел на пустынный пляж; заледенелый песок глыбами рванул из-под подошв, запрыгнул за шиворот, царапая спину и затылок. -Я выбираю боль!- захлебнулся накатившим с моря духом. -Я выбираю жизнь, дорогие магазины, Longines и Armani, Cardin и Lapidus, Brook Brothers и Crystal, море уважения и океан крутизны, цифровую технику, факсы, модемы и выход в МежСеть! Толпы женщин, счета в банках, личные «Porche» и «Crysler»…»
Не заметил; не хотел, не желал, не умел, НЕ МОГ! Как стал забегать на обрывистый утес.
«Я выбираю, Я выбираю, Я выбираю, Я выбираю, Я выбираю, Я выбираю…,- море облизало ботинки и джинсы до икор, скала закрошилась под массивной грубой подошвой… - Я выбираю… ИЛЛЮЗИЮ!!! За которую плачу, потому что за выбор надо платить!»
Упал на спину, оставленный силами. «Но я выбираю. Потому, иначе - ничего нет… Холодное голубое небо дышало под ним, стараясь получше укрыть дитя Радуги снегом.
Глава седьмая.
Любовь и Элизабет.
… У каждой души особый мир; для каждой души
всякая другая душа - потусторонний мир…
(Ф. Ницше « Так говорил Заратуштра)
Тема: Почему жизнь человека оценена так низко.
«Почему цена человеческой жизни так невелика всю историю человечества - вопрос странный. Человек - ничто. Общество - сборище этих ничтожеств. Люди похожи друг на друга: внешне, манерами, поведением. Убери кого-нибудь - никто не заметит, всем наплевать. В масштабе мироздания человек - песчинка. А никакая песчинка не стоит денег»
Бирн Грант.
«Мне трудно понять такие вещи. Я никогда не думала. Это все из-за того, что людей слишком много…»
Эли Тайсон.
«Я не знаю. Это честно. Мистер Франк, вы просили о честности. Ничего про это я не знаю и не думаю, а говорить глупости мне стыдно».
Стю Бранаг.
«Не думал, не знаю и в будущем не буду».
Денисси Блэйр.
«Каждый человек уникален сам по себе, так как второго такого не будет уже никогда. А если не будет, значит, никто не повторит, не пройдет его путь; не будет чего-то весьма важного в истории человечества. Человечество обеднеет. Поэтому любая жизнь бесценна. А почему цена человеческой жизни невелика, я не знаю и не могу понять».
Ольга Максвелл.
* * *
Почти все в молодежном центре, куда Крис стал ходить по рекомендации доктора Каррадайна, привыкли к «этому странному парню». Зачем он ходил туда? Мог бы и не ходить? Мог бы. Да, ему нужно было общение, как и любому человеку. Да, не помешало восполнить пробелы знаний, возникшие из-за того, что в десятом классе бросил школу и пошел работать. В то время погиб его отец, матери было тяжело. Теперь, в свои 22 он заново учил простые вещи, которых уже не мог понять.
Хотя причины были очевидны, но не они являлись движущим механизмом…
…Мисс Элизабет Клеменс Паркер не спеша раскладывала книги, с улыбкой поглядывая на Крис, оставшегося в аудитории. На перерывах все разбегались кто куда - Крис дымил под лестницами. Но не сейчас. Мисс Элизабет была едва старше его. Молодая, красивая, милая женщина: длинные вьющиеся волосы, высокий рост, нежные черты лица. Очень стройная и женственная, она умела одеваться с неповторимым шиком, и вместе с тем очень просто.
Крис смотрел на нее и забывался, мечтая о ней: почувствовать ее дыхание своей кожей, коснуться ее, вдохнуть аромат ее волос, стать ей ближе, чем одежда и самый близкий человек.
…Когда Элизабет была дома, она часто думала о Крис. Ей хотелось услышать хоть раз его голос. «Он… Он?… Да, черт побери, он! - она знала о Кристине Клейтон от Патрика Франка, и наивной дурочкой не была. - Странный он, этот Клейтон». Так приятен, вежлив. Груб - не без этого, но ему такое позволяешь с радостью. Когда он стоял рядом, то она вдыхала сильный запах табака, кофе, какого-то недорогого одеколона и горелой ткани - он работал сварщиком, всегда по неосторожности подпаливая себе то рубаху, то джинсы. А когда он уходил, а она шла домой, то сожалела о нем. В его внешности - некрасивой, к слову - а, может, и красивой - особой, странной красотой, она находила много притягательности и шарма. Ей нравилось смотреть на него, когда он играет в баскетбол, работает на стройке или ходит по магазину. А когда он что-то забавное читал в «Reader’s Digest» и улыбнулся - Элизабет узнала в нем своего отца. Она понимала, что Крис никогда формально не будет таким, как все… Мисс Паркер долго искала гармонию в окружающем мире, в себе, между собой и другими, но так и не нашла ее. «Просто это неблагодарное занятие» , - решила она и стала воспринимать вещи такими, как они есть.
А Крис… Ходит в мире человек. Очень обычный. Но одного взгляда достаточно для понимания - не все у него хорошо, не так что-то здесь. И вот, приходит момент, когда все понятно; ясно, как надо было бы все сделать, даже знаешь, КАК ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ. Вот это всегда и есть конец.
Не потому, что это ошибка. Хуже. Это ловушка. Из нее не выбраться. А если и выберешься, то сделаешь это подобно зверю, отгрызая защелкнутую лапу и оставляя ее в капкане…
* * *
-- Крис, присядь; мне хотелось бы поговорить с тобой…, - Крис уселся за первый стол - лень было идти за последний, где обычно сидел.
Мисс Паркер немного смущала его поза - робкая и отважная: ступни ног вместе, задвинуты под стул, спина прямая, руки со сбитыми костяшками и блямбами ссадин, грубые, сцепленные в напряжении и белые на сгибах - лежат на парте.
Крис молчал. Всегда. Но она должна была сказать ему слова поддержки, вызвать в нем доверие - для нее это все было так важно. Она была романтична в своих устремлениях, но старалась быть реалисткой - иногда это получалась. Иногда имело здесь значение «редко - реже не бывает (или реже - значит никогда)».
- Крис, пойми, ты должен быть выше них, не отвечать пошлостью на пошлость и злом на зло… Понимаешь, всегда надо искать другой выход. Надо видеть другие перспективы… Время… Время всегда расставляет людей по местам… Всегда найдутся люди, которые поддержат тебя. У тебя должна быть цель… Ну, скажем, стать богатым, образованным, уважаемым… Человеком… Словом, стать выше - ВЫШЕ, понимаешь? - их… Надо найти цель и достигать ее каждый день: шаг за шагом. Кирпичик за кирпичиком строить дом своей Мечты… Кусочек за кусочком отщипывать от лучшего бока пирога жизни… Это же так просто и нужно тебе! Скажи же что-нибудь?
Крис вздохнул, перестал жевать жвачку, повел глазами на окно, перевел взгляд на Элизабет. Когда он заговорил, она вздрогнула - его голос напоминал ей голос отца: грубый, сухой, вместе с тем глубокий, обволакивающий, словно уносящий куда-то.
- Самый сладкий вид мести - становиться богаче, - поднял одну бровь.
- Что? - она расслышала. Это было попыткой разговорить его.
- Статья о Геффене в «People», - ответил он, смотря ей прямо в глаза. - Вот вы говорите - видеть другие перспективы… Где? Здесь? А может быть где-то еще? Найдутся люди - когда и где? Вам когда-нибудь в вашей жизни доводилось чувствовать себя пустым местом? Нет? Охотно делюсь этим с вами: они смотрят сквозь вас, всем своим поведением говорят: «Да ты ничто, сука! Я ненавижу тебя, развратник, урод!», и так далее… Нравится? Время… Для вас это часы на стене… Ведь так? Выше, - он впервые на ее памяти засмеялся: тихо и зло. - Пока я буду подниматься, они ухватят меня за ботинки и натянут их мне на уши…, - Он помолчал, достал сигарету и закурил. Элизабет не остановила его, несмотря на то, что курение в аудитории было запрещено; во-первых, что-то запрещать и останавливать Крис Клейтон было бесполезно; во-вторых, она чем-то внутренним чувствовала, с каким трудом Крис давалось каждое слово, как тяжело он говорил. Крис смотрел на нее так, что Элизабет хотелось зарыдать в голос.
- Понимаешь, я, в отличии от тебя, Эли, живу в реальном мире… Я могу идти?
Элизабет, до того отвернувшаяся к доске, повернулась к Крис и постаралась придать своему голосу твердость и былые краски:
Да… Иди… Только… Крис,
она едва не сказала «милый». Крис поднял бровь и выпустил струйку дыма в потолок
почувствовал робкое намерение мисс Паркер.
Только… не… не кури в коридоре, …пожалуйста… O’K?
она попыталась улыбнуться.
Крис затушил сигарету о подошву грубого ботинка, заложив ее за ухо. Остановил свой взгляд на Элизабет и вышел, по привычке открыв дверь ногой.
Мысли в сердце Элизабет бились подобно птицам в клетке: «Теперь я знаю, как тебе больно… Только не допускай боль слишком глубоко. Хотя, видит Бог, это невозможно!»
Глава восьмая.
Затянутое приветствие новой жизни.
Мы не первые надо, чтобы
мы казались первыми!
(Ф. Ницше «Так говорил Заратуштра»)
Крис вышел из дома, поставил рядом с собой худенькую дорожную сумку, закурил и присел на асфальт. Как в детстве
только что не курил тогда…
Стиви и Крис остались дома с отцом мама уехала к их бабушке в Килраш. Дети любили быть дома с папой. Особенно любил это Крис они все делали вместе, и другого лучшего шанса почувствовать себя равным с братом и отцом он пока не имел. Они поели; Крис стал мыть посуду, еле дотягиваясь худенькими лапками до дна раковины. Стиви бегал туда-сюда с метелкой и, посмеиваясь, предлагал братику-коротышке табурет. Крис упорно отказывался. Отец отобрал детям одежду и неумело погладил «своим парням» рубашки и штаны, отутюжив Стиву на джинсах шикарные стрелки. Крис донашивал старые вещи Стиви или то, что вязала бабушка два одинаковых свитера, шапочки и шерстяные носки из козьей шерсти. Особенно радовалась бабушка, когда мама приезжала к ней со Стивом и Крис, и карапуз, как она ласково звала Криса, пил из тяжелой глиняной кружки, темной от любимого пива деда, белое с желтизной козье молоко и заедал его печеньем. Бабушка пекла печенье с корицей каждый их приезд…
Крис набрал полную ванну горячей воды, быстренько помылся и принялся играть с кучей пластмассовых лодок, корабликов и солдатиков. После часа его игры Стив тарабанил в дверь, ультимативно требуя освободить ванну.
Крис выходил весь распаренный и очень смешной: коротышка, завернутый в огромное банное полотенце; следы его мокрых ног длинной цепочкой тянулись в комнату к дивану, где лежала чистая одежда.
Он всегда неторопливо вытирался, одевался в серые шерстяные штаны, рубашку в мелкую клеточку, натягивал черный свитер и обувался в свои любимые грубые черные ботинки. Затем он направлялся к зеркалу. Оно висело слишком высоко для ребенка, и он вставал на стул, так, чтобы этого не видел и не слышал Стив
иначе насмешки ему были бы обеспечены. Он брал с полочки мягкую щетку и очень аккуратно причесывался, чуть задевая красные торчащие ушки.
После он брал свой любимый стул, ставил его поближе к окошку и принимался смотреть на улицу, где была зима. Медленно падал пушистый снег хлопьями, а солнце светило сквозь облака… Как сейчас… Тогда ему было одиннадцать…
Мама не любила, когда Крис собирался куда-то сам
одевался он уж больно неаккуратно. Отец поощрял его самостоятельность и всегда запрещал матери поправлять на нем одежду
пусть все делает сам. Крис заметил свой раздолбайский вид только в тринадцать лет и ужаснулся сам себе: вещи-то чистые, а надеты так, что просто караул! Один уголок воротника рубашки торчит из-под свитера, сама рубашка и вовсе не заправлена в мятые клетчатые брюки, левая штанина которых лежит, сморщившись, поверх ботинка, а правая ботинок скрывает вовсе. Клетчатый шахматный шарф просто замотан вокруг детской птичьей шейки…
Когда работал с Ти, обзавелся кепкой, комбинезоном из синего делима и горой потрепанных клетчатых рубашек, появляясь в таком виде и в центре, и дома, упрямо молча на резкие выпады матери и мягкие замечания мисс Элизабет. Теперь в его сумке костюм от Кевина Кляйна, добротные шерстяные свитера, хлопковые и шелковые рубашки; ноги приятно облегают голубые «Levi’s 501» и мягкие ботинки из великолепной кожи «Rock port»…
Он любил эти улицы старые кирпичные дома, красивые названия. Он курил и грустил. В доме напротив жили его родственники сестра бабушки со своей семьей; Крис очень любил бывать у них в гостях. Там он отдыхал на двери комнаты, где жили его тетя, дядя и племянница Мария, был приклеен календарь со смешным жирафом. Фотография была настолько хорошей, что животное было как живое; Крису хотелось потрогать «длинношеюю пятнистость» за бархатные ушки и пушистые рожки. Ковер на изгиб стены, длинное окно, шкафы, колонки в углах под потолком, старенькая стереосистема ничего особенного, но в этом и было все, что он так любил. Все это связано с дорогими ему людьми…
Но теперь он понимал, понимал отлично и ясно, что настало время сказать «прощай» своему прошлому и устремиться в будущее, каким бы оно ни было, к чему бы не привело, но оно точно будет другим: когда человек понимает положение, в котором он есть он больше не раб. Пуще того, если у него есть вера, и он видит то, к чему хочет придти. Тогда его усилия не напрасны. И есть уже тот, кто верит в него он сам. И это есть самое сильное и трудное доверие, которое только может быть…
Время собраться и уехать прочь на старом автобусе «Setra» с сумкой, полной барахла и надежд, от всего, что он любил, ненавидел, и с чем так страстно желал расстаться…
* * *
Он сел к окошку. Пихнул ногой сумку под сидение и вжался спиной в спинку кресла. Автобус тронулся. От него медленно уходили люди, автовокзал, весь в огнях, вокзальные поломанные часы. Всю дорогу он спал. Спал тогда, когда автобус стремительно выехал на мост; спал, когда водитель закурил и едва не сбил чью-то кошку, выбежавшую на дорогу: кошка ничего не поняла, звякнула бубенчиком и перешла дорогу…
Где-то ближе к шести утра водителя стало клонить в сон. Он отчаянно сопротивлялся накатывающей удушливой волне зевка, литрами глушил кофе, смолил сигареты одну за другой, но все это было абсолютно мимо кассы. Пошел дождь. «На редкость дождливая зима нынче», пробормотал старик О’Райли и скрылся в социальном банке, предвкушая пинту пива и неспешный разговор в пабе с компанией таких же скрипящих артритными суставами ветеранов двух войн, после того как обналичит чек на пенсию.
Крис сладко спал «в объятьях королевы Маб…» и она пересекала в который уже раз «мозг влюбленных, которым снится нежность…» Ведь пройдет еще совсем немного всего два часа, и он появится в аэропорту Шаннона, увидит Элизабет с двумя билетами «Aer Rianta» до Ванкувера, поёживающуюся от утренней прохлады. И тогда весь мир будет принадлежать ему. Ему одному. Ему и Элизабет… Автобус заносило все сильнее и быстрее, он накренился, взлетел в воздух и перевернулся вокруг своей оси несколько раз перед падением на мокрый, блестящий асфальт…
… Это зимнее утро было из тех, что больше похожи на вечер или глубокую ночь, когда от дороги отражаются фонари и огни забегаловок… Бирн насвистывал блюзы, а потом принимался завывать в коронерской машине что-нибудь из Марвина Гея или Джеймса Брауна кто-то не слишком умный внушил ему мысль, о его, бирновских, расчудесных вокальных данных, да завывал он так, что перекрывал сирену… Желтые полоски, муравейник людей… Крис пожал руку Патрику, Люку и Стивену и поудобнее устроился с сигаретой на перилах… Бирн очень ценил свою внешность: пригладил баки, смахнул несуществующую пыль с плеча форменной черной куртки, внимательно изучил носки ботинок и его улыбочка, в несколько слоев покрытая фторлаком, блеснула, отражаясь в черной лакированной обуви. Затем он покрасовался в зеркале заднего вида и послал практиканта за стаканом кофе в забегаловку к «Мамаше Брюс», тут же пожалев, что не произвел должного впечатления на всю публику, собравшуюся на месте аварии. Его петушиные выходки вызвали ухмылку у парамедиков и седенького сержанта полиции. Уже давно взошло солнце и только сейчас показалось из-за туч. Грант, узрев тело Клейтон, расплылся в улыбке полного удовлетворения и тут же поморщился солнце отражалось в застывших глазах, в левом застрял осколок стекла очков… Солнце делало его глаза живыми, мужественными, чего, как справедливо полагал коронер Бирн Грант, в его маленьких маслянистых глазках, далеко упрятанных в складки кожи и холмики жира, не увидит никто и никогда. Он холеной рукой, предварительно натянув латексную перчатку, захлопнул в сердцах глаза погибшему и вспорол перчатку, а вместе с ней и палец… И забегал, запрыгал, и возненавидел «этого паршивого гермафродита» еще больше...