Перпетум мудиле всем бабникам посвящается

«Он мне все нервы вымотал. Он меня скоро в гроб вгонит, раньше времени в могилу сведет»… Это она -  моя мачеха. Опять по телефону трекает, жалуется на меня своей подруге. Ха, мачуха не в курсе, что  я уже трахнул ее Светочку. Так что белобрысая дылда на моей стороне. И другая ее подруженька тоже. Махонькая толстушка с огромными дыньками. Валюша-поебуша.  Ее, правда, трахнуть не успел, но собирался. Только всунул, а тут звонок в дверь – муженек раньше времени из запоя вернулся.  Ладно, у них диван раскладной. Валька меня туда затолкала, и сверху покрывальце набросила. Только я затаился, а тут ее Вася врывается, и давай по шкафам шмон наводить. Валька его успокаивает, божится-клянется, что никого окромя милого Васюши у нее никогда не было. Гы-гы. Васек порычал маленько, а потом завалил Вальку прямо на полу и давай ее жарить во все места. Мне-то через щелочку  хорошо было видно. Вообще-то я не люблю подсматривать, мне больше участвовать нравится. Но тут меня так завело, что я сам чуть не кончил. Васек с жены слез и в ванную. Чистоплотный он у нас. Валька, молодец, меня быстренько выпустила и даже в щечку чмокнуть успела. Только зря она старалась, не пойду я к ней больше. Не пойду. Ни за какие коврижки. Обманщица! Что мне, что Васе своему одно и тоже поет. «Ты, мол, самый красивый, самый сильный,  самый большой, самый…» Я что дурак, не вижу, что я намного красивее ейного бухарика. Не пойду. Пусть хоть заупрашивает.  Лучше я к Светке пойду. Она тоже  толстая, но зато одинокая. Кроме меня у нее никого нету. И потом готовит хорошо. Супчик, биточки, блинчики. Я хоть и тощенький, но похавать люблю. Особенно после энтих дел. Мамка пока жива была, все хвасталась: «Петрушка у меня парень видный будет, ни жирочка, одни мускулки». Тут она слегка просчиталась. С мускулами у меня проблема. Были, да сплыли, одни мослы остались. Я как-то даже в секцию спортивную  ходил. При нашей школе. Но не задалось у меня со спортом. Тренерша выгнала. Пока я ее «обрабатывал», все было чики-пики. Я даже деньги за посещенья не платил. Но потом ее дочь из лагеря приехала. Тринадцатилетняя соплюха, а все туда же. Я же не виноват! Она сама в мужскую раздевалку пришла. Я ее не звал, честное слово. Стоит, не уходит, смотрит, я переодеваться начал, а она с себя все поскидала и как… прыгнет на меня. А я что, каменный? Только  начал, а тут мамаша нарисовалась. И как завизжит, как заохает. Заперла дверь и  милицию вызвала. А те давай меня насильником называть. Я говорю, вы чо, сдурели? Вы на дочку взгляньте, она  же меня в два раза толще и на пол головы выше. Это ОНА ко мне приставала. А если не верите, то на царапины мои поглядите. Короче, менты меж собой покумекали и отпустили меня. А тренерша потом ко мне домой приходила. Извинялась. Джинсы в подарок приносила. Только я не взял. Не ношу я эти американские штаны. В них причиндалы потеют. А тренершу выгнал. Трахнул и выгнал. Сказал, чтобы больше не шастала. Она поревела, но больше не появлялась. А потом, мне кореш рассказал, что она дочь свою в интернат отдала. Что-то они там не поделили. А мне так кажется - это все из-за меня. Потому что я им обоим понравился. Жалко, конечно, что со спортом пришлось завязать, но ничего. Я не расстраиваюсь. Я вообще парень не обидчивый. Меня вон как отец порол. До живого мяса. И ничего. Я про него ни разу плохого слова не сказал. Даже на похоронах. Все говорили, а я молчал. Если честно, я тогда напился, так что не совсем все помню. Мне вообще-то пить нельзя. Ну, ни граммочки. Я от алкоголя начинаю звереть. Дерусь, ругаюсь. А потом мне бабу надо. А лучше две-три и чтоб разом. А потом еще две. Я тогда на похоронах выпил-то всего ничего, полшкалика. И понеслось… Меня потом в бане заперли. Только я все равно успел двух мужиков покалечить. Опосля в больницу к ним ходил, извинялся. Мачеха вместе со мной ходила. Она баба хорошая. Косая, правда. Ну дак это на главное. Важно, что она страстная. Мне такие нравятся. Хотя она из себя недотрогу строит. Думает, я не знаю, что она по ночам сама себя ублажает. Думает, я не слышу. Ну, ведь глупо, ей богу. За стенкой здоровый парень лежит, а она себя сама шевелит. Я ей как-то культурно намекнул. Типа, что из себя целку в сорок лет лепить? А она как окрысится. Как давай меня костерить. Ну и фиг. У меня тоже гордость имеется.  Ничего, я подожду. Еще прибежит, в ногах валяться будет, умолять, выпрашивать. Только я уже не согласный буду. Потому что у меня кроме нее в нашем поселке вагон и маленькая тележка. И еще из соседней деревни: Дунька  и Манька. Близняшки. Если раздетые, то вообще  - не отличить.  Дунька в сельхозном техникуме учится, а Манька кассиром в промторге  работает. Так что на подарки не скупятся. В гости позовут, так обязательно напоят, накормят, а потом и денежку всучат. Я не обижаюсь, беру. Мне на сигареты не хватает. Люблю полежать, покурить, подумать. Помечтать о том, о сем. О жизни городской, ненашенской. Прям как в кино. Манечка меня все туда зовет, ей там место предлагали. Только мне не хочется. И потом Дунька обидится. Лучше я подожду годик-другой, третий. А потом женюсь. Надо будет только выбрать на ком. Лучше на какой-нибудь страшненькой. Чтобы другим бабам не обидно было. Вот только кто  за меня свою дочку отдаст? Я же блудливый. Меня мамка в детстве Петькой-мудилкой звала. Выйдет, бывало на крыльцо, встанет, подбоченясь, ляжки наголе, титьки наружу и кричит, зовет меня ужинать. А я под крылечком схоронюсь, и подглядываю, как она на соседские окна глядит. Папка тогда частенько по командировкам пропадал. Недели по две, по три не бывало. А мамка покличет меня, покличет, а потом соседа  в сарай зовет. А он за ней. Уж там они тешутся, любаются. А я все сижу, слушаю. Как маманька под соседом стонет да охает. Как надоест, я тихонечко выберусь, и кричу, как будто только зашел. Маманька, как ни в чем не бывало из сарайчику выйдет. Рожа распаренная, довольная. «Я, говорит, курей кормила». Я киваю, и дурачка из себя строю. Мамка в сенцы, а я в сарай. А там сосед штаны поправляет и уже трешку наготове держит. Чтобы я его папке не выдал. Я хвать деньгу за пазуху,  и бежать до магазину. За ирисками. И за лимонадом. Напьюсь и к девчонкам. Студенточкам. У нас почти каждый год стройотрядовцы околачивались. Свинарники строили. Картошку собирали. Другие овощи. Мне нравилось. Девчонки меня кормили, обхаживали, но никогда не трогали. Мне еще десяти не было. Я, правда, предлагал, но они все смеялись и отшучивались. Мол, мал еще любаться. Я не обижался, иногда делал вид, что засыпал. А потом за ними подглядывал. К ним наш председатель частенько хаживал. И бригадир, и агроном, и трактористы даже некоторые. Девчонки всех привечали, никому не отказывали. А мне, если честно, их жалко было. Они ведь иногда влюблялись, страдали, мучались. Мужики-то все женатые были, с детями, и никто замуж их не брал. Однажды даже трагедия приключилась. Была среди них одна Соня, высокая, дебелая девка. Влюбилась она в нашего председателя. Все с ним гуляла, по сеновалам таскалась. А как их пора закончилась, и студенты  обратно на учебу поехали, она ни в какую. Пришла к председателю домой, и говорит, что тяжелая. В смысле ребеночка ждет. Жена председателева как заорет, как закричит и как пойдет на Соньку с ухватом. Пару раз по башке долбанула. Сонька на пол  опустилась, и дышать перестала. Председатель прибежал, а уже поздно было. Милиции понаехало, из города какой-то начальник приезжал. Председателя наругали тогда сильно. Но жену его не стали садить. Врач приезжал, ее осматривал, и сказал, что она сама не своя была, в состоянии аффекта. Только мне кажется, никаких аффектов не было. А председатель взятку дал. Он потом хмурый ходил. И наследующий год уже никаких студенточек не было. А жалко. Потому что  на следующий год  я уже  мужиком стал. Меня в бане две девки подловили, и давай меня щекотать и тискать. Я осмелел и сразу с двумя управился. А потом пошло-поехало. Мамка за мной все бегала, из чужих постелей вытаскивала. Однажды я в соседнюю деревню убег. День меня нету, второй, третий. А зима стояла лютая. Мамка пошла меня искать, и на волков напоролась. Волки-то ее и поглодали. Папка в командировке был. На похороны не успел. И когда вернулся, то уже не один, а с молодою женой. Ее бабы наши невзлюбили. У нее один глаз косой был, Косуха, значит, ведьмино отродье. А мачеха на них наплевала. Ей вообще по барабану все было, пока отец живой был. Они как кролики, из постели не вылазили. Я и воду носил и дрова колол. И с коровой, телятами маялся. А им  хоть бы что. Одно плохо - у Косухи ребеночка никак не получалось. Все кусками выходило. Ведьма, одно слово. Папка из-за этого попивать начал, погуливать. А потом взял и умер.  Утром его в сарае нашли. Синюшний. С порванным горлом, весь в крови был. Следователь приезжал, вскрытие делали. Врач сказал, что от неизвестной болезни помер. Но в поселке поговаривали, что Косуха его и отравила. Молока змеиного с жабьими какашками намешала и в суп подсыпала. Вот папка и помер. После похорон Косуха со мной осталась. Мне поначалу страшно было, но потом я даже осмелел и начал девок прямо в дом приводить. Косуха злилась, но терпела. А потом до нас цивилизация дошла. Поставили нам электричество. В некоторых дома даже телевизионные приемники. А к нам телефон провели. Мачеха по нему с утра до ночи брынь-брын-брынь. Как будто заняться больше нечем. Я, конечно, понимаю, она ишо молодая, ей любви хочется. Мужичка в постельку. Только кому она косая-то нужна, когда тут такая …конкуренция. Вон председатель этой осенью в столицу ездил и привез  журналов всяких, с голыми бабами. И мужиками. Я смотрел, но мне не понравилось. Уж больно они все нарисованные и одинаковые. Не бывает такого, чтоб у баб у всех большие сиськи были. И задницы гладенькие. Вон на наших девок посмотреть. У кого титек вообще нет, ножки плеточками, зад с кулачок, а темпераменту… Ух! За ночь так отметелит, весь следующий день как чумной ходишь. Мачеха на меня злится, злится, все грозиться выселить. Ну и пусть. Я не пропаду. Найду где заночевать. У нас в поселке одиноких баб – больше ста будет. И всем на ночь мужик нужен. Так что год я всяко продержусь. Я потом в город подамся. Буду этим, как его, альфонсом. Баба Маша рассказывала, что пожилые женщины молодых парней к себе приглашают, кормят их, обувают, а взамен постельных утех требуют. А по этой части у меня все в норме. Могу за троих отработать. Я ведь даже как-то спорил с мужиками, что десятерых баб за одну ночь ублажу. И ведь выиграл. Устал, конечно, как собака. Потом целые сутки спал, зато двести рубликов мои были. Спустил, правда, быстро. Не умею я с деньгами обращаться. Не научили меня в школе считать. Да ну эту школу. Везде вранье, подлизывание. Вон училка наша. Вся такая правильная, чистенькая. Из городу приехала. Все нам про Пушкина рассказывала, про евойную Музу. Типа, есть на свете любовь, когда мужик с бабой не спит, а просто так любит, издалека. Мне смешно тогда стало, ей-богу. Я тогда встал и училке все высказал. А она меня отругала и выгнала. Я обиделся, ушел. А потом к ней вечером в каптерку пришел. Она сперва испугалась, кричать вздумала. Да кто ж ее в пустой школе услышит. Весу в ней – от силы пуда три. Я ее прижал и так  отходил,  что она потом встать не могла. Так ей дуре и надо. Если бы не я, до сих пор бы девкой ходила. Я опосля  этого случая в школу больше не ходил. Только иногда к училке в каптерку заглядывал. Она все стеснялась, вырывалась, кричала, а потом сама же меня и упрашивала, чтоб до утра остался. Я не брезговал. Уж больно у нее фигурка красивая была. Как у куколки. Жалко, уехала потом. К ней жених из городу приехал. Эта дура, оказывается, как со мной сошлась, писать ему перестала. Вот он и заподозрил. Все ходил, вынюхивал, пару раз на меня натыкался. Но я что, пацан четырнадцатилетний. Смешно, но он сам меня спрашивал, не видал ли я кого у Ксении Львовны. Гы-гы, я, конечно, сказал, что ходил тут один мужик тридцати трех лет. Как звать – не знаю, но красивый: ручища – во, рожа – красная, борода – толстая. Жених училкин меня выслушал, а потом невесту свою так отметелил, что она два дня с постели не вставала, а потом уволилась и обратно  в город уехала. Перед отъездом ко мне домой пришла, отношения выяснить. А что туту выяснять? Я тогда не один был. Она в окошко стучит, а я что к ней с торчащей шишкой выйти должен был? Вот я и сказал, что, мол, болен. Приходи завтра. А она как малохольная завоет, запоет: «Петрушенька, не гони меня, я ж люблю тебя». А я что, виноват, что ли? Меня вон, сколько баб любит, и что мне теперича, на каждой жениться? Нет уж фигушки. Я может вообще жениться не буду. Говорят в городе сейчас молодежь вообще не жениться. Встречаются, любаются, и потом расходятся. А уж если только ребеночек народиться, только тогда. И то не во всех случаях. Мне баба Маша говорила, что девчонки в таком случае к повитухам шли, чтоб аборт подпольный сделать. Только грех это, человека жизни лишать. Я так думаю, если зачался организм, то пускай родиться. Если что, не пропадет -  государство его воспитает, человеком сделает. Так что пущай девчонки рожают. А уж за нами, мужиками, не заржавеет. Нам ведь не страдать. Всунул – вынул да бежать.