И вдруг, чертя над нами круг, пронесся Альбатрос...
Сэмюэл Колридж
Я тенью птицы был, нашедшей смерть...
Джон Шейд
ВХОД
Бросить ли чернила на клетчатый лист старой бумаги? Растворить время своей жизни в миге бесконечного искусства... Сверкание простого одиночества подобно сытому блеску алмаза вечности.
Но — злоба бренных людей, не могущих простить другим бессмертия! Но — боль старых ран от незаживающих и реанимированных здесь воспоминаний! Но — чистая любовь, бывшая уже не однажды, но всякий раз в новом обличии... Нет, все это тлен, и не новеллы умного Хорхе. Необходимо быть собою: иначе «кровь да петля», как у грустного Шарля.
Гомер, Джойс и теперь новый великий повествователь только скажут вам еще раз о сути земной и небесной жизни. А проводник наш — он, вещая птица северных морей...
Аль- ба- трос.
ГЛАВА 1. НАЧАЛО
Когда тусклое, едва просочившееся сквозь толстые и корявые сосны солнышко осветило сырую комнату заместителя начальника русского пионерлагеря (Пи Лага) «Альбатрос» Владимира Игоревича, тот давно уж не спал. Генерал (приятная кличка, льстившая его самолюбию) очень не хотел подыматься, бриться, чистить свои пожелтевшие от курения зубки, размазывать по щекам одеколон «А.Делон и К'», а главное — приступать к своим полководческим обязанностям по отношению к окончательно обленившимся и спившимся вожатым. Детки-пионеры со своим бесконечным свинством и хамством энтузиазма сыну святого Игоря также не прибавляли. «Не сдохнут без меня!» — справедливо решил наш (общий теперь) персонаж, попутно переворачиваясь
на другой бок.
При повороте Влад Игрич (сократим для удобства, читатель-сателлит!) сильно стукнулся («ебн...ся», как непременно написал бы голубоватый Эдичка Эль) о стенку, возле которой располагалась его кровать, и применил-таки русское просторечие, коим, как всем дуракам теперь известно, не брезговали даже А. Пушкин и X. Дегенератов(русские стихотворцы). Тут, вероятно, следует ввести описание всего дома, где просыпается Генерал, как успешно делает это нимфолюб Вовка, но «ей же, ей» (кто это сказал? читти-искусствовед) — нам это совершенно неинтересно, так как дома такого никогда и не было, да и ты, читатель-герой, подобные описания лихо пропускаешь! Скажем просто: в доме было три комнаты — в одной жил Влад, в смежной — две девушки-вожатые, а в третьей — черт знает кто («я сам никогда не бывал там» — вот и Никки высунул свой длинный нос в нашей повести). В доме располагался также и плохо работающий туалет... что для сюжета, впрочем, неважно.
Мат непосредственного начальника и удар в стенку две молоденькие шлюхи (простите, но против Истины куда же?) восприняли однозначно как призыв к действию. К тому же задудел пионерский горн, и проспавшийся после сильной попойки вожатый Слава бодро призвал лагерь к подъему, использовав силу динамиков радиорубки. Поскольку всю ночь две означенные девахи занимались другим делом, то есть не спали, они очень неохотно заворочались за стенкой, проклиная почему-то лагерное начальство. Генерал, услышав сие, второй раз тюкнул в стену, уже осознанно.
«Мы счас, Влад Игрич! Мы уже встали...» — взвизгнула одна из новых героинь семнадцатилетняя Ксана, оставаясь однако в своей постели. «А пошел он на ...» — тихо прореагировала вторая мисс Гюльчатай, татэриенс по национальному признаку. «Тихо ты, стенки!» — испугалась симпатюга Ксана, но было уж поздно.
— Гнев, о Россия, воспой замначлага Игорева сына... (первый подарок слепому неврастенику!) гнев, который чего-то кому-то когда-то содеял... В общем, по позднейшему рассказу Гюльчатай, «разорался козел, будто его капусту сожрали!». Генерал, до своего появления в ПиЛаге привыкший к некоторому поклонению со стороны девушек и думавший, что легко сможет их «построить» при случае, столкнулся с грубой реальностью. Впрочем, гнев его возымел свое действие, и две вожатые — «не помымшись, не побримшись» — брызнули к своим "детечментам", то бишь отрядам (будем полиглотами, читатель).
Раздраженный Игорид, так нервотрепно начав свой очередной день в Пи Лаге, с омерзением откинул толстое пропыленное одеяло и, резко ощутив быстрый утренний холодок, проворно охвативший его, моментально свалился на ледяной пол не-отапливаемой комнатенки. Матерясь и приплясывая, Влад проскочил в туалетную комнату и долго-долго наблюдал за свежей переливающейся струёй, быстро дополнившей уровень воды в унитазе. Затем герой наскоро помылся, пригладил вставшие за ночь волосы и поспешил обратно. «Петрушка! Одеваться, сукин ты сын...»
Когда Владимир Игоревич, чистый и свежий, в полосатой ковбойке и белых штанах, эффектно появился на крыльце своего и вожатых i домика, пионеры «Альбатроса» уже стройно маршировали по направлению к пилаговской столовой, подбадривая своих непроспавшихся вожатых и воспитателей. Хлопнув, подобно Пнину, себя по лбу, Генерал кинулся к «обжорке» своей особой дорожкой («Мы пойдем — другим путем!»), позволявшей выиграть минут пять у основной массы «пиплзов», т.е. людей. Благодаря этому обстоятельству замначлага сумел на несколько секунд раньше авангардной группы прольчат проскочить в двери обжорки и захлопнуть их. Опоздавшие детишки немедленно облепили окна столовой и с непередаваемым интересом принялись высматривать, что им дадут сегодня на завтрак. Воспитатели, сделав нужные масонские знаки, были пропущены строгим Генералом в узенькую щелочку, куда не скользнул бы и уж. Проскочив, они бросились считать порции, справедливо опасаясь обмана со стороны работников столовой — разожравшихся пилаговских свиней... Вскоре, однако, Влад Игрич распахнул двери, и разливанное море «чилдренсов» хлынуло к своим стуликам и столикам. Начинался первый лагерный «жор»: Генерал вздохнул и продолжил исполнение «обеденных» обязанностей.
...Обстоятельства же, приведшие тридцатидвухлетнего российского журналиста Владимира Игоревича N (по ряду вполне понятных причин мы не можем указать его подлинной фамилии), имевшего значительное количество добротных статей в центральной прессе и прописку в стольной Москве, к его нынешнему положению были следующие. Расставшись со своей второй по счету женой, симпатичной и длинноногой, но шлюхой, наш герой тяжело переживал и заслужил ряд справедливых нареканий на работе. Громко поговорив с редактором, Генерал хлопнул дверью и взял творческий отпуск за свой счет. Перебрав возможные варианты и вежливо отклонив весьма бойкое предложение секретарши Моники, Влад решил провести его в городке Пестровграде (Уральский регион), где прошло его как бы счастливое детство.
Увы, ожидаемого энтузиазма со стороны «друзей детства», часто останавливавшихся у Генерала в столице, не воспоследовало, а снимать квартиру или домик в прежде родном городе Влад не захотел. Когда он, совсем уже отчаявшийся, готовился завершить вояж воспоминаний и вернуться в грязную и пыльную Москву, произошла весьма важная для нас с вами, любезные читатели, встреча в местном пивном баре «Звездочка» с неким Юрой Дьячковым. Бывший одноко-рытник Влада, а ныне спивающийся репортеришка местной газетенки «Пестровградский свиновод» Дьячков бурно приветствовал своего московского коллегу и, с ходу войдя в его проблемы, предложил вариант «Архипелаг ПиЛаг». Тряся своей обмоченной в пиве бороденкой, брюнетальный Юрий как дважды два пять доказал Генералу, что пионерлагерь «Альбатрос», что в двадцати минутах езды от города на озере Сосновом, есть идеальное место для летнего отдыха. «Озеро, рыба, девки молодые... я буду часто приезжать! — орал, валясь по ходу движения на бедного Влада, Дьячков,— да еще деньги заплатят!» . Возможные частые приезды «брата» не очень вдохновили бы Генерала, но остальные аргументы показались ему весьма убедительными.
Путь собратьев по перу завершился у двери начальника ПиЛага Требмчера Соломона Моисеевича, приехавшего на пересменку домой. Представительный Владимир Игрич произвел на умудренного жизнью Соломона должное впечатление, и москвичу было сделано официальное предложение занять пост заместителя начальника лагеря на двадцать четыре дня августа. Начлага, невысокий крепкий мужчина лет пятидесяти, национальность которого определялась с первого взгляда, был на редкость порядочным человеком и сразу ввел в курс дела неопытного по части лагерей Генерала: «Главное — дети; лагерь для них, а не для бл...ва! Повара все равно будут воровать, но следить все же надо! Воспитатели еще туда-сюда, но вожатые! Если не сопьются за смену — прекрасно...". "Итак, идея такая — бл...ть давай, про детей не забывай! Зарплата за смену мизер, » — с хитрой усмешкой закончил сын Сиона.
Несколько ошарашенный открывающимися перспективами Гени хотел было откланяться, но, вспомнив об одинокой квартире и бесконечном метро, неожиданно согласился. «В горячих точках не лучше было!» — решил наш боевой журналист, посетивший как-то по заданию редакции одну из них. Соломон и Владимир ударили по рукам и сразу договорились придерживаться единой линии по отношению к пионерам и вожатым. Требмчер пообещал Генералу отдельную комнатку, два одеяла и дополнительное питание в столовой. Обязанности замначлага также были оговорены: доведение до подчиненных приказов начальства, проверка закрепленных за отрядами территорий и корпусов, где в обязательном порядке должна была соблюдаться «нравственность и чистота»,контроль за питанием в пилаговской столовке... и разное. «Там сами увидите!» — заметил на прощание товарищ Требмчер.
Действительность «Альбатроса» оказалась куда хуже всех самых скверных предположений Генерала. Конфликты с педсоставом начались сразу же: девушки-вожатые заявили Владу, что приехали сюда отдохнуть, а не «возиться с малышней», тренеры вообще было отказались подчиняться распоряжениям Генерала, ссылаясь на какие-то уставы футбольной лиги, студенты и воспитатели тоже что-то имели против...Однако Соломон Моисеевич, знакомый с этими проблемами по двум предыдущим лагерным сменам, ничуть не смутился и разными мерами воздействия сумел навести в «Альбатросе» порядок: вожатые стали внимательней следить за своими питомцами, воспитатели — обеспечивать быт пионеров, а тренеры — вовремя укладывать своих акселератов, так и желавших поближе сойтись с вожатыми типа Ксаны или Гюльчатай. И Генерал понемногу вернул себе потерянную было уверенность, вновь обрел свой деловой московский стиль и даже добился определенной популярности в подчиненных кругах.
Высокий, прекрасно сложенный Влад с легкой светлой челкой, едва прикрывавшей, впрочем, его сократовский лоб? и кошачьей легкостью движений обладал к тому же хриплым голосом и трудно объяснимым умением очаровывать окружающих людей. Позы, обычно автоматически принимаемые Генералом, бывали весьма привлекательны и казались взятыми напрокат у какого-нибудь малыша Ван Дамма или болтливого БельМондо. Когда Гени гневался или, напротив, смеялся, он становился «просто душкой» (мнение одной пилаговской девочки). Так что некоторые конфликты с подчиненными случались целиком по вине Генерала, не понимавшего, что данная девушка либо юноша просто хотят ему понравиться, а не выделываются перед ним на потеху публике. Впрочем, нужно подробней сказать и о других лицах «Альбатроса», так как они нам еще пригодятся.
ГЛАВА 2. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА.
Люди, попавшие волею судеб в наш целиком выдуманный ПиЛаг в смену никогда не существовавшего Влада Игрича, были самого разного разбора. Помимо девяти "детечментов" с общим количеством в двести девяносто семь пионерских голов, обслуживающего персонала в количестве голов необозримого и педсостава (по два человека на отряд) с тренерской когортой, в подчинении у начальников «Альбатроса» находилось еще несколько лиц без определенного рода занятий, которые, однако, не пропускали ни одного обеда пли завтрака в пилаговской столовке. Хотя по долгу службы Игорид столкнулся почти со всеми вожатыми, воспитателями и тренерами, особый интерес у него вызвали лишь несколько человек.
Своею мощной фигурой выделялся тренер Борис-браноносный, носивший поэтическую фамилию Белый и туповатое фельдфебельское лицо с брежневскими бровями. Действующая еще звезда пестровградского футбола, он отличался могучими конечностями, короткой стрижкой и весьма произвольной формой одежды: шорты-трусики с синими полосками, облезлая майка с десяткой на спине и шлепанцы-топтуны, носимые на босу ногу. Любимым изречением этого куклонавта было:«Хо-чется большего от политики партии!» (вот вражина! правда, Ильич?). Привлекала внимание своей артистическою натурой двадцатилетняя Елена Каисса - сребролукая дева с холеными ножками и томным взором коричневатых глаз. Дни и ночи она, в отличие от чудака Гесиода, трудилась над совершенствованием собственного тела, что, по ее мысли, должно было бы способствовать ее будущей артистической карьере. Леночка достойно для провинции одевалась, всегда обнажая только лучшие места своей телесной сути, и носила темные волосы, римские сандалии и общий взгляд синематических девчЕнок (почему через «е», умный читатель уже догадался).
Лучшая подруга Каиссы несравненная Ирида Холмакова-Зевс была значительно менее артистична, зато более развязна и доступна для цепких мужских рук («и не только их», как ляпнул бы наш недавний начальственный идиот, брови которого мы только что подарили тренеру Боре). Интересы златокудрой Ириды состояли исключительно в эпикурейских доблестях, для чего ей часто приходилось заправляться сигаретами, алкоголем и тем химическим составом, которым зайчонок Гумберт накачивал бабищу Лолу… В результате этого Ирина стала излучать столь явное сексоносное очарование, что ее двенадцатилетние питомцы четвертого детечмента уже всерьез обсуждали по ночам проблему поимки и приобщения своей «воспитухи» к радостям детства (как считали они, понятное дело). Впрочем , им пришлось бы столкнуться в этом предприятии с нарушением чужой зоны деятельности, а именно: футболиста Белого, что грозило сериозными последствиями. Замыкала трио сих полу- античных красоток некая Лай Чиф, чье имя отдаленно напоминало фиванского царя, но близко — возгласы собак.
Когда Лай была еще... несорванным цветком (грацио, Джакомо!), она справедливо считалась первой красавицей садика, школы, вузика... Но увы, она бежала честных и преданных поклонников, которые боялись лишний раз коснуться ее руки. Она весело избегала конкретных предложений о замужестве и искренних признаний, которые затем с юмором пересказывались умиравшим от зависти подругам. Лай думала, что всегда будет молода и красива, что счастье обеспечено ей всесильным богом со стрелками. Когда же нашей Лайной заинтересовался хитрый и опытный мужик весьма заурядной наружности, но умевший пускать девчонкам пыль в глаза, Чиф не устояла... И хотя в последнюю минуту она успела шепнуть милому: «Ну, не на-ада!», тот умело совершил гнусное семяизвержение и философски изрек напоследок:«Поздно, Маша, пить боржоми, когда почки отвалились» (проловская мудрость). Разумеется, скоро прол оставил «истеричку», пообещав, правда, писать напоследок. Лайна поплакала, подождала с полгода обещанного (в оправдание нашему проходному герою скажем, что писать-то он, собственно, и не умел) и сдуру рассказала все надежным подругам. Нужно ли описывать ту невозможнейшую радость, которую Лай им доставила?
Через неделю о «проколе» знал весь город, и Чиф сразу поблекла. Рейтинг девушки резко свалился: из «невесты номер один» в «лишь бы замуж вышла». Глаза — синеватые и изменчивые, как сапфир, раньше - сделались тускло-фиолетовыми, блестящая кожа прекрасного лица стала собираться в морщинки у глаз, дивные черные волосы, прежде легко ниспадавшие на узкие плечики, вдруг были забраны в старушечий пучок. Ловкое тело Лайны-лани, ускользавшее с одиннадцати с половиной лет от любых двусмысленных объятий, сделалось ленивым и в меру доступным. «Девка мила, а баба смела!» — качали головами соседки, когда Лай заявлялась домой под утро и громко препиралась с плачущей матерью через дверь квартиры. Чиф бросила институт, куда с большим трудом поступила, сменила прежних подруг на шлюховатую Холмакову и предалась «веселой легкости бездумного житья» (ох, Кузик! ох, уранист!). Партнеры менялись, и ни один из них не был лучше другого; работа секретаршей в средней школе не очень утомляла, а жизнь казалась конченной раз и навсегда: конечно, та жизнь, на которую Лай рассчитывала в детстве, когда впервые прочла «Алую па-русину» русского Грина. В лагеря Лайна с Иридой ездили каждый год, и уж, естественно, не от большой любви к детям... Московатый Влад Игрич поразил воображение Лай сразу же, но, несмотря на все ее дамские трюки, откровенно не замечал первое время стараний увлеченной провинциалки. Лайна поделилась своим хилым настроением с Ирой, но та, занятая неутомимым тренером Борей, посовето-вала ей не валять дурака и найти себе мужика попроще. Тогда Лай кинулась к Элен (так звали подруги артистическую Каиссу), и заинтригованная воспитательница восьмого отряда согласилась помочь ей.
Наконец, пятым членом сего пилаговского конклава, объединенного общими взглядами на суть бытия, был невысокий квадратный тренер с мужественной внешностью Виктор Шебарин, любивший повторять: «здоровье — не водка, на талоны его не купишь!». Виктор Борисович занимался в лагере активными видами деятельности: кроссы с воспитанниками, купание, футбол, здоровый и обильный жор, быстрые любовные баталии. Он, единственный из подчиненных, не боялся дерзить Соломону Моисеевичу и даже пытался вмешиваться в управление «Альбатросом», однако без успеха. Мощного, но недалекого Белого Шеб держал в ежовых рукавицах, опираясь не столько на десятилетнюю разницу в возрасте, сколько на крепкие ладони и жизненный опыт. Впрочем, тренеры жили душа в душу, ссорились редко, зато часто устраивали по ночам скромные оргии, куда приглашались и все полугреческие девы. Эта нехоккейная пятерка и доставляла Генералу наибольшие хлопоты, сначала откровенно игнорируя его распоряжения, а затем стараясь втянуть его в «компашку».
Влад Игрич же... стоп, а где он?! Мы же забыли его в пилаговской обжорке! За мной, читатель (призыв: от честного Саши Радищева до Мишки Маргаритова) — к новым сценам нашего нескучного (а, читатель?) романа... Итак, сцена в.столовой ПиЛага. Вообще-то она мало напоминает римский триклиний, больше — свинарник. Свиньи и жрут здесь. Замначлага с грозном видом обходит место завтрака и внимательно следит не столько за детишками, сколько за тем, чтоб вожатые не забывали о них. Пионеры же так и норовят исподтишка нагадить ближнему своему: посылают друг в друга порции овсяной каши (о Порций Катон!) посредством алюминиевых ложек, рассказывают за столом всяческие гадости («Как приятно! кожу с черепа снимать: и жевать, жевать ее, жевать! и теплым гноем запивать...» — где уж тут Бодлеру с его «Падалью!»), чтоб стошнило слабейшего, плюют друг дружке в компот или засыпают туда полсолонки... Равнодушные молодые педагоги лишь изредка влепляют особо отличившемуся заслуженную оплеуху, сами же с нетерпением ожидают возможности насытиться самостоятельно.
С визгами влетели опоздавшие спортсмены первого детечмента: несутся жрать быстрее, чем ставят свои нехитрые рекорды. Впереди тренеры в потных майках и коротких трусах. Шебарин по ходу движения заглядывает на кухню: чего дают? Белый приветствует трио полугречанок, те сидят в особом закутке и ждут своих друзей с полными мисками. Через пару секунд спортотряд уже «наворачивает» кашу с рыбой, а Ирида томно обсуждает с Лай и Борей достоинства ночных прогулок. Шебарин уныло шутит с Каиссой, попутно соображая, что жору может и не хватить. Является Соломон Требмчер. Здоровается с Генералом, выслушивает отчет о вчерашнем сборе педколлектива, который обошелся без него, и следует на кухню — распекать поваров и разыгрывать из себя нового Корадо Каттани. Затем станет наблюдать, чтобы дети съедали все до отказу, хотя половина воспитанников уже благополучно смылась. Вожатые и воспитатели издали демонстрируют Соломону свою лояльность и преданность.
Неожиданно к Владу подходит мсье Шебарин и что-то негромко шепчет ему. Из-за шума в столовой разобрать слова трудно, Генерал склоняется к говорильнику тренера.
— Я говорю, Володя, ж о р у!
— Не понял...
— Нашим ребятам жору не хватило, дай еще!
— Я не кухонный работник,— морщится Генерал: тыканье ему неприятно.
— Я тоже, Володя... Но ведь прошу для детей...
— Виктор Борисович, обратитесь к Соломону...
— Да ну его, жида этого, — осторожно произносит Шеб, следя за реакцией Влада.— Для друзей-то сделай!
— По-моему, мы не друзья, -- Влад сделал вид, что не заметил хамства Шебарина в отношении начальника лагеря.
— Да, ладно! Че ты это?.. - Шебарин даже удивился.- Девки тобой все интересуются, вот как!
— Да- а? Кто же интересуется?.. — Гени насторожился.
— Садись жрать с нами, там сам посмотришь.
— Ладно, попробую поговорить с главповом, — решается Влад помочь с питанием.
— Во-во! А девки-то тюр-лю-лю! — по-своему понимает его Витя Шебарин. Вернувшись к столику, тренер засылает детишек-рабов за «порцайками» и грузно садится, обещая скорый приход самого Генерала, считаемого компанией снобом и подлецом. Белый, чуя классовую ненависть, морщится. Девушки оживляются еще больше. Возвращаются нагруженные питанием дети: жор возобновляется с новой силой. Лай Чиф на всякий случай созерцает себя в карманное зеркальце...
Закончим на этом обед!
С некоторых пор Владимир Игоревич стал со скукой замечать, что его добровольная жизнь в «Альбатросе» постепенно превратилась в затянувшуюся пытку, в несвободу. Утренние пробежки по дорожкам вокруг озера, частые заплывы чрез «сей Геллеспонт» (привет сразу трем поэтам-купальщикам - и первый из них Жоржик Байрон!), одинокие прогулки по лесным зарослям Пи Лага — все это ему обрыдло. Даже работа над книгой, куда должны были войти его журналистские опусы о вояжах по городам и весям матушки-России, надежно застопорилась. Работа же с пиплзами: «Шли бы они все на х...!» (мнение героя, хотя и не совсем употребимое в светском обществе). От отчаянного безделья Генерал набрал в лагерной библиотеке старых книг и теперь часто просматривал их,- лежа на кровати и попивая компот:«Саломея» Джина Болдуина, «Хосе, вострый член» Масимо Поппилучио, «Мертвые туши» Алексея Яновского, «Василий Онегин» старика Пушкина, «Ахериада» Слепцова-Гомеруса и некоторые другие фолианты, вкупе претендующие на некое повторение нашей общей с вами, дорогие читателиусы, жизни. Сын Игоря-многоочего читал сие и иронически хмыкал: нет, не передать вам всей полноты жизни, надутые классики, не передать! Хоть тресните.
Затем, отрешившись от столь похвальных суждений, Игорид сам сел писать нечто, что он назвал так длинна, что, право, Гриммель и Франсуа не додумались бы до такого. Не будем кобелировать перед доверчивым читателем, говоря, чтo вот, дескать, перед нами случайно уцелевшие страницы рукописи Генерала. Скажем честно, вот еще одна черта, которая поможет тебе,читатель, разобраться в существе человека, которого никогда и не было:
«Когда человек умирает, его очень долго жалеют, хотя жалеть-то уже - особенно нечего... (справедливое замечание, читатель!). При жизни любой индивид (неважный синоним, надо сказать) значит для других столь мало, что на него не хотят потратить хотя бы немного нежности. И только трупами восторгаются с какой-то непонятной охотою: «Вот ведь, был человек, с большой буквы чело век был!» ... Скучно и гадко... Для талантливого человека остальные выглядит сплошь дураками…ми... Он справедливо возмущается, как кисло (хороший эпитет!) они живут, как редко способны на Подвиг. Смысл их жизни — в обыденности и обычности: «Чтоб все — как у людей». Разве это не страшно: стать таким, как все, без лика?! Вовремя полюбить, вовремя наплодить детей, вовремя состариться и умереть, так и не захватив с собою ничего напоследок (темноватое для нас место). Единицы из людей подлинно бессмертны, но при жизни они и не живут... Их земная жизнь — юдоль страданий (по всей видимости, цитата?). Правда, они горды своей причастностью к Истине и жизни Небесной, но... вдруг это тоже обман? Может быть, самый страшный из тех, что дает людям Бог... И Вечность — только сияние несбывшейся мечты, тень существования!» Тень птицы, нашедшей смерть...
Владимир Игоревич часто писал такие заметки прямо в лесу, прячась от докучливых пионеров и подчиненных вожатых на небольшом мысу, расположенном как раз между «Альбатросом» и соседним с ним лагерем «Ежовец». Эта территория считалась пограничной, и туда мало кто .заглядывал. Окаймленная высокими кустами и засыпающей срубленной березой, она была неким миром, где наш герой мог хоть на мгновения представить себя обладателем Вселенной. Замкнувшись в скорлупе ореха! Вот и сейчас, закончив свои пилаговские дела, Гени пришел сюда отдохнуть и подумать. Вечернее озеро таило в себе манящие загадки... Волны неспешно лизали песчаную полоску изумрудного в целом берега. Ветки березы, трехдневные любовники с морем, то приподымались, то вяло падали на тускло-синюю поверхность воды. Можно было различить плеск другого берега озера и чье-то тихое пение, Ветер нехотя резвился, обдумывая завтрашнюю грозу, Игорид внимательно смотрел на винноцветие Соснового и думал, что хорошо бы просто упасть и насмерть разбиться о его водную гладь, ни о чем не пожалев на прощанье... Но мысли не давали покоя: вечное наказание богов. Море от генералова взора сделалось темно-красным... От резкого порыва ветра Гени почувствовал боль в прокуренных легких следовало вспомнить о пачке сигарет в кармане. Он попробовал прикурить на ветру, но зажигалка нахально гасла. Злобно пнув пень, Влад побрел по берегу к пилаговской купалке, надеясь на закрытую выжималку. Но, войдя на понтон, Гени позабыл обо всем: дальний берег сошел со своего привычного места и, скально щурясь, уверенно приближался к тому месту, где...
— А вы тоже ночью купаетесь, Влад...? — от голоска Каиссы Генерал подскочил и вскрикнул от ужаса. Сошедший берег обиженно смылся на место.
Элен не ожидала подобной реакции и немного растерялась. На ре шившей окунуться воспитательнице, было цветное просвечивающее платье, сандалии на босу ногу и синяя ленточка в уложенных волосах. Обычно наблюдательный Игорид не обратил поначалу внимание на столь странное сочетание для ночных процедур.
— Вы приняли меня за русалку? — нашлась наконец Елена.
— Да, то есть... А что, уже был отбой ?
— Конечно! Могла ли я оставить детей без присмотра,— улыб-нулась девушка и махнула пакетом с полотенцем.
— А-а... И дети уже спят? — Влад Игрич тщетно пытался напустить на себя важность.
— Конечно! И потом с ними эта... вожатая моя,— скривилась Каисса.
— А, Гюльчатай? — Владу пришлось выучить всех поотрядно.— Как она?
— Так себе! Но со мной не пошутишь: мигом «прикручу» любую девицу...
— Да-а, она ... - А вы ночью любите гулять? — круто сменила тему Элен.
— То есть... я был женат когда... — Влад поморщился и потер обручальное кольцо на левой руке.
—- Влад... Игрич! — в голосе Каиссы прозвучал надрыв.— Можно с вами посидеть... — и девушка дернула его в направлении к лавке.
— Мне, собственно, уже нужно... — Влад вовсю упирался, как ослик упрямый. Но Элен была настойчивей, и герои уселись на скамейку.
— Можно на вас опереться? — не дав Владу ответить, Каисса целиком положилась на своего начальника, опустив левое бедро на правое Влада, а рукой обняв его плечи. Зам. начлага, как джентльмен, помог даме устроиться поудобней, в результате чего Каисса оказалась сидящей на сразу же поднявшейся плоти Генерала.
— Знаете что! — Влад хотел снять напряжение, но... Девушка резко развернулась и закрыла его рот сочным поцелуем. Гени вздохнул и весьма автоматически отыскал свободной рукой девушкин эпителий, чтобы заняться привычной прогулкой там. Елена, не отрываясь от Влада, быстро стянула купальные трусики и, положив их на лавку (попутно было проверено, не шлепнутся ли они), занялась ширинкой генераловых штанов. Мужской орган был успешно извлечен и водружен куда следует.
Далее, честно говоря, описывать ничего не хочется — ты и сам все должен знать, пытливый читатель! А не знаешь, так посмотри сцены из «Эдички...» Лимонова: там с подробностями и чисто по-русски». Нам же остается прибавить, что соитие прошло весьма слаженно, и Венера помогала нашим совокупившимся (совершенно неожиданно для автора) персонажам. Наконец, все было кончено... Пушок, прости, не знаю, как произнести... иначе!
Итак,жена Игорида привстала, платье оправив свое, трусики снова надев. Рек ей тогда быстроногий Волад облегченный: «Славно ты делаешь то, что все женщины делать должны!». «Что ж,— не смущаясь, ему пестровградка Элен отвечала,— все нужно в жизни уметь: даже п...ю крутить!». Боги на сцену сию умиленно со Неба взирали, не опасаясь ничуть, что скоро уж кончится все... Разговор тем временем принял несколько иной оборот.
— И часто ты ее используешь? — вопросил строгий Генерал.
— Кого? — промурлыкала Лена, прижимаясь к Генералу.— Я ведь хороша в этом деле, да? Как кошечка...
— О времена, о нравы! — ишь, Цицерон с языка слетел.
— Еще хочешь? — не так поняла его девчонка и потянулась к трусам.
— Довольно! — грустно протянул Влад, припомнив жену..
-- Я как пионер, всегда готова! — сделала Элен на караул.
-- Знаешь что! — Генерал взял официальный тон.— Иди-ка на отряд...
-- Сам ты... иди! — задетая на глубину лобка девушка смачно сплюнула и с независимым видом отправилась прочь, не забыв, правда, пакет.
Простучав по деревянным доскам купалки, сандалии Каиссы мягко погрузились в прибрежную траву, плавно перешедшую через пару шагов в небольшую кучку свеженаваленного пионерского говна. Однако Влад Игрич не слышал ни возмущенных возгласов воспитательницы восьмого детечмента, ни радостного хрюканья видевших это двух отпущенных пионеров, ни даже хриплого голоса Ветра, что-то шепнувшего ему на ухо». Любовная баталия лишь растравила незалеченную рану Генерала. «Бежать, бежать отсюда!» — окончательно решил Гени, быстро направившись к своему домишку на другом конце «Альбатроса». Озеро вновь пришло в движение, продолжив свою нехитрую игру с берегами. Где-то крикнула птица, жалобно и неуверенно.
Боги природы, зевнув, также отправились спать. Конец первого дня романа.
ГЛАВА 3. БИТВА ГЕРОЕВ
Над Сосновым утро, и свежесть необыкновенная... Воздух чист, как плевок пионера, и прелестью веет от недавно исторгнутой мочи, плавно стекающей по стенке корпуса второго детечмента (кто-то из прольчат не дождался!). Где-то раздаются сочные голоса молодых вожатых и детей, символизирующие лагерное пробуждение. Спортсмены уже возвращаются с утренней тренировки, успевший окунуться тренер Шебарин звонко командует ими. Кое-кто расстается друг с другом в постели, прощаясь до следующей ночи...
Q, моя юность! О, моя свежесть! Где вы?!
Далее — как обычно. Вопли Славы по радио, зов горниста третьего отряда Хайдудукова, общий подъем... Детишки наперегонки бегут умываться и делать пи-пи. Физруки Боря и Толя (не путать с тренерами!) призывают всех на зарядку по порядку: старшие и младшие раздельно. Воспитатели сгоняют своих непокорных пионеров в кучи и ведут их на две спортплощадки, недалеко отстоящие друг от друга. Второотрядники, не считая спортотрядовцев, самые старшие подростки (14—15 лет) идут неохотно, матерятся и даже пробуют улизнуть. Их воспитатель Сашко Порубаев, студент-пятикурсник из пединститута, здоровый детина с устрашающими бицепсами и жесткими черными усищами, применяет «особые» методы воздействия на мальчишек. Третий и четвертый отряды более покорны, но на зарядку и им плевать. Младшие же — с пятого по восьмой (8—11 лет) — довольно весело бегут к любимому физруку Толе: будет опять показывать новые приемы ушуизма! Музыкальное сопровождение оформляет баянист Вещун, сорокапятилетний мужичок, также не дремавший ночь с пилаговской медсестрой Полиной. Затем — заправка постелей, повторное умывание, переодевание для Линейки выравнивания (особенно напряженно стараются small girls: и они хотят немного внимания!), назначение дежурных по корпусам и общее построение.
У Ириды Холмаковой-Зевс сегодня трудный день: ее отряд дежурит по столовой. Она отбирает наиболее преданных мальчишек и несколько девочек покрепче. Прошлый раз Требмчер наорал на нее: сама не пришла к завтраку,а ее вожатую Недотепову толстые повара объе..., обманули,мягким словом говоря. Попробуй теперь опоздай! К тому же сегодня, если соизволит начальство, должна бы состояться давно намеченная общая вечеринка — воспитательский «костер», без детей и с водкой. Эх, беги, Ира, беги...
Опишем место проведения линейки, хотя это и скучно, читатель. Прямоугольная площадка, обрамленная деревьями и лозунговыми плакатами, разбита на ряд бетонных дорожек, каждая из которых. имеет свое назначение (прямо «сад расходящихся тропок!»). Тут и Дорожка Позора, и Дороги к трибуне с начальством, и Дорожка Славы великой державы (в прошлом!). Трибуна являет собой мрачное возвышение, с которого до пиплзов доводятся мудрые решения еврейско-русского(а не наоборот) руководства ПиЛага. Рядом — длинный штырь, на вершине его вьется красный стяг, Перед трибуной — очерченная краской площадка, куда и сбегаются Дороги к трибуне: здесь награждают, распекают и выслушивают клятвы верности. Все дорожки линейки тщательно подметены, бегать по ним категорически запрещено.
Начальство «Альбатроса» уже на своем месте: спокойный Соломон хитроумный, помрачневший Игорид богоравный, Маша Сучкина, старшая вожатая ПиЛага. Маша всю ночь пила чай с физруком в радиорубке и совершенно ошалела от этого. Требмчер пару раз поинтересовался ее здоровьем, что-то ироничное добавил Генерал; симпатичная Сучкина краснела, бледнела и думала про себя: «Лучше бы трахнули на пару, чем так издеваться». Ни она, ни Боря так и не решились ничего предпринять в рубке, а ведь как хотелось! Приходит с опытом...
Первыми на Линейке выравнивания появляются ребята второго отряда во главе с Сашко: одеты нарочито небрежно, по пути плюются и кроют матом. Их вожатая Марина, смуглая девица в очках, поклонница Цветаевой и Блока, с тоской считает дни до конца смены. Парни ее совсем не слушают, девчонки интересуются, «целочка» она или уже нет? Марина замыкает шествие отряда и просит «девочек» вести себя прилично: «А мы тут не все — «девочки»!» — несколько обиженных голосов. За вторым видны третий и сильно поредевший четвертый } отряды: берут пример со старших, также пробуя хамить.
Требмчер останавливает второй детечмент и спрашивает у ребят, в чем дело?! В ответ слышится разное. Генерал, уловив вызов, обращается к прольчонку Сатарову с приказом повторить, что тот сказал. Подросток с внешностью Маугли мнется, но все же решается:
— Че слышали!
— Совсем обнаглели,— констатирует Соломон Моисеевич.— Кое-кого отправим домой очень скоро! К тому же...
— А че вы нас! Счас везде свобода! Почему отбой в десять? — разошлись пионеры. Даже Сашко потерялся.
— Ма –а- алчать! — повышает Требмчер голос.— Сначала научитесь вести себя, как надо - по уставу.
— X... тебе! — голос из хора.
— Кто сказал? — Генерал «услышал», хотя Моисеид сделал ему знак не замечать хамства.
— Дед Пихто! — улыбается розовощекая дева Катя Лукья, годная хоть сейчас как для замужества, так и для прочих нужд.
— Рот закрой, коза! — грозит Порубаев.
— Ой-ей-ей! — встают остальные пионерки на защиту Кати.
— Счас екните! — окончательно взбесился Сашко. Девочки затыкаются: в минуты гнева Порубаев не делит отряд по половому признаку.
— На место! Живо! — командует Требмчер и просит Сучкину записать что-то в сиреневый блокнотик. Чилдренсы, посматривая на Машку, идут к своему сектору на линейке.
Заминка сказывается на остальных отрядах, но понемногу порядок восстанавливается. Сучкина охрипшим голоском командует: «Равняйсь! Смир-р-рно! Преда...Председателям советов отрядов приготовиться и сдать рапорта!». Предсе-датели в свою очередь выстраивают, равняют и смирнят отряды, после чего бегут к старшей вожатой, одиноко стоящей теперь на Площадке докладов. Следует ежедневный ритуал: «Отряд?» — «Поросят!» — «Наш девиз?» — «Суп прокис!» —... «Всегда готовы!». Генерала во время линейки так и подмывает ляпнуть что-нибудь не совсем пионерское, но он понимает, зачем Требмчер поддерживает эти устаревшие обычаи. Пиплзы должны во что-то верить, чему-то поклоняться! Без этого им же станет хуже. За семьдесят лет привыкли к этому, так что. Видели бы его сейчас коллеги из редакции! Вот ведь...
Тем временем в бой вступил Соломон многоочий: все он узнал, что тайком пионерия сделать хотела! В результате по Дорожке Позора уныло прошлись трое второотрядников - Кром, Кайло и Свинюга (приводим клички!), выловленные преды-дущей ночью в палате девочек. Некоторые из второотрядниц с грустью смотели на страждущих рыцарей, готовя про себя расправу Марине и пакости Сашку. Большинство пионеров младших отрядов не очень понимало, зачем парни ночевали у девок, и на процедуру наказания взирало с некоторым недоумением. Впрочем, воспитательный эффект был достигнут: вожатые, тыкая перстами в нарушителей, обещали своим воспитанникам подобное же шоу в случае неподчинения.
Конец линейки Генерал досматривать не стал: нужно идти в столовую, наблюдать за дежурными и контролировать вход в обжорку. Оставшийся Требмчер же разошелся не на шутку — клеймил, грозил и «в последний раз» предупреждал (кое-кто из чилдренсов успел даже обмочиться со страху). Потом Сучкина объявила распорядок дня, возложив всю ответственность за исполнение на воспитателей. Наконец, начальник лагеря «Альбатрос» закрыл невысокое собрание, и под мелодию: «Спасибо партии любимой, что я пока еще живу!» — пионерия покинула Линейку выравнивания, направившись в столовую. Далее — ритмом...
(пропуск текста)
Генерал прекратил скандал, пообещав кочегару разобраться со всеми, после чего увел Ириду в зал.
– Следить надо за детьми, – пожурил воспитательницу начал Генерал.
– Слушай, как думаешь, Соломон разрешит «костерок», а?! — не оправдываясь, сменила тему Ирида.
– А почему на «ты»? – с хамоватой Холмаковой Влад иногда немного терялся.
– Владимир Игоревич, уважаемый! – сыронизировала Ирида. – Ты сам-то идешь?
– Если Соломон скажет, что нужно... – плюнул на иерархию Влад.
– То есть только, если скажет? Полсмены осталось, пора сойтись поближе, –подмигнула Ирида.
– Что ты имеешь в виду? — Генерал размышлял, успела разболтать Каисса о своей ночной проделке или еще нет.
– Тобой Лайна очень интересуется! – шепнула наблюдательная Ира.– Такая классная девочка! А ты ничего не видишь…
– Это она сама просила передать? – заинтересовался Игорид: Лайна нравилась ему больше других девушек-вожатых.
— Считай, что так! – пожала плечами Ирида. – Ты поговори с Требмчером – чтоб точно, а то уже деньги сдали...
– Кажется, дождь будет? – глянул на небо Генерал.
– Ничего тут не будет! – настойчиво вела свою линию Ира.– Поговори, а? Он тебе послушает... Шебарин уже за мясом смотался, выпивка будет, танцы...
– Значит, все-таки будет водка? – раздался резкий голос Моисеида. Наши заболтавшиеся герои «проспали» приход начальника ПиЛага.
– Ай-яй... – вскрикнула Ирен и бросилась прочь, к столам. Пионеры уже подступили к обжорке и, как дядька Суворов, были готовы в очередной раз штурмовать храм питания. Соломон, взяв командование на себя, пропустил рванувшуюся к столикам волну детишек с вожатыми. Затем он снова повернулся к поскучневшему Генералу.
– Вы в курсе теперь, куда вас зовут?
– Теперь да,– не стал врать Влад Игрич.
– Думаю, надо разрешить, хотя не хотел сначала, – заметил Моисеид. –Главное, чтобы на отрядах оставалось по одному человеку. Вы уж там проследите, пожалуйста...
– Что ж следить? – разозлился Влад Игрич.– Они ж не пионеры! Взрослые люди в конце концов…
– Вот оно как? – Соломон Моисеевич повел плечами.– Что ж, дело ваше... Просто сам я не смогу присутствовать.
– Хорошо, Соломон Моисеевич, я прослежу,– Генерал сделал движение уйти.
– Я уеду на пару часов в город: лагерь останется на Вас! Буду ближе к вечеру…
– Незадача... – почесал затылок Генерал.
– И мой Вам совет – будьте осторожнее с девицами,– изрек Соломон напоследок, а потом вновь ринулся рулить процессом питания.
День покатился по привычному для всех руслу. Игорид с отвращением поел обязательной каши, выпил пару компотов и с трудом поднялся из-за стола. Слова Ириды о Лай Чиф задели его... Лайна была точной копией пер-вой жены Влада: девушки, с которой он гулял и здесь, у Соснового. Где-то неподалеку, в лесу, они, собственно говоря, и «поженились». Ее образ часто преследовал Влада потом, когда он, бросив ее, бежал в столицу, чтобы... Зачем он бежал туда?! Ту звали Елена. Ей теперь будет уже под тридцать, тоже покинула этот несчастливый Пестровград. Она никогда не пыталась найти его потом, знала: бесполезно. Он так "приучил" ее! И променял счастье на столичную жизнь! Дурак...
Тем временем насытившиеся пионеры рьяно взялись за уборку загаженной ими же территории лагеря. Нужно было подобрать устилающие землю возле корпусов продукты человечьей жизнедеятельности, подмести дорожки, закрепленные за отрядами, и отчитаться о содеянном сначала перед собственными вожатыми, а затем и лично перед Генералом. Меньше всего Владу Игричу хотелось сегодня заниматься сим паскудным делом, но... подобно Тучегонителю-богу, не мог он оставить людей без своего надзора. Воспитатели в предвкушении ночных бдений были сегодня особенно ленивы и с изумлением взирали на обнаруживаемые пробелы в уборке, которые требовалось немедленно устранить. Дети также изводили Генерала требова-ниями выставить только «пятерки» за плохо убранные территории, по пятам следуя за ним от одного детечмента до другого. Венцом всего оказалась обнаруженная возле купалки кучка дерьма (куда и ступила ночью прелестная ножка Елены Каиссы). Несмотря на то, что небо хмурилось еще с завтрака, угрожая грозою, кучка успела уже окончательно разложиться. Запах, получившийся в результате, быстро был разнесен легким Ветром по всему сосновскому пляжу, увы, не радуя обоняние.
Игорид взвыл от бешенства и бросился на поиски тренеров, так как район купалки был закреплен именно за первым отрядом. Вскоре он наткнулся на Борю Белого, который, уютно расположившись «под сенью девушек в цвету», что-то веселое им рассказывал. Лайна, сидевшая к Боре ближе всех, заливалась своим чудным переливчатым смехом... Как раненый зверь, Игорид копьеносный взор свой вонзил в славна мужа Бориса! Тот, ничуть не смутившись, нагловато поприветствовал замначлага. Девушки, мигом почуяв неладное, моментально рассосались.
Кронион же сверху, узрев сие подлое дело, бурю на лагерь наслал с громами и светом небесным... Видя, что между героями битва вот-вот разразится, взвесил Кронид шансы каждого из браноносцев. Жребий недолго, увы, в равновесии там оставался: нет, слабей пролонос, победитель – сын Игоря будь! Бросив свой взор на врага, вскричал Генерал быстроногий:
– Белый, враг ненавистный! Не будет меж нами согласья, если дерьмо, которое ночью возникло, не уберут твои дети и ты, остолоп, вместе с ними!
— Ах ты, паскудный начальник! – отвечал мордоблещущий Боря.– Ах ты, ишак, за кого ты меня принимаешь? Это г... никогда убирать я не стану! равно и дети мои – наследники славы великой! (Спортсмены его как-то выиграли соревнование на уровне области).
– Так говоришь ты теперь, человек псообразный, меднорожий баран, скот, только прямоходящий! Иль позабыл ты, хамло, с кем ты дело имеешь? – продолжил атаку Генерал.
– Да кто ты такой?! И что из себя ты тут строишь? Или п...ды захотел получить ты, москвич еб…тый?
– Если подобной п...й ты, потаскун, обладаешь, что ж покажи! И, возможно, свой фалл я туда и засуну!
– Как ты сказал... Ах ты падла,– тут гнев захлестнул ум Борисов; кинулся он на того, с кем и биться нельзя-то, на богоравного сына земли человеков.
Только и ждал Игорид нападения злого! Сильным ударом сшиб он Бориса, разбив его губы и носик. Затем, даже не дав ему с мокрой земли приподняться, мощной рукою своей сокрушил его в челюсть... и, чуть подождав, по хребтине... Рухнул навеки Борис, прижавшись к траве головою, лишь об одном умоляя – оставить живым его только б. Просит пощады зарвавшийся прол, но гневен еще Игорид-триумфатор:
– Ты, дармоед, возьми поскорее лопаты! Чрез полчаса я приду и работу твою сам проверю. Если ж частицу дерьма хотя бы одну обнаружу… Ох, не хотелось бы мне даже и думать об этом.
На четвереньках Белый исчез под раскаты посланного грома. Влад Игрич вытер пот и прислушался к громкому небу. Видно, хорошее что-то ему отвечали оттуда: стал он светел лицом и спокойно отправился дальше... Не прошел замначлага и пяти шагов, как его окружили восторженные девы «Альбатроса». Девушки с той же охотой славили своего начальника, с какой совсем недавно поносили его в беседе с Гект..., тьфу, с Борисом: «Вы были блистательны!» (Каисса), «Нежелательно попасть в Ваши руки!» (Сучкина), «Делайте теперь с нами, что хотите!» (вожатая Тося). Меж тем гроза разыгралась не на шутку: полил свирепый ливень. Генерал пожалел о юношах из спортотряда...
Слава Зевсу, что позора Борисова не видела Ирида, слава Зевсу, живущему на Холме. Влад Игрич холодно выслушал девичьи признания, зная им цену, и отправил всех на отряды. Обед в лагере прошел на удивление тихо: старшие пионеры, все уже узнавшие, с интересом посматривали на одинокого Генерала, педагогический коллектив по-своему обсуживал произошедшие события. Сам Влад Игрич чувствовал себя довольно скверно, он понимал, что Белый ему свой позор не забудет, да и рукоприкладство он не считал правильным методом воспитания. К тому же это могло осложнить его дальнейшие отношения с нехоккейной пятеркой, а ведь он уже подумывал о Лайне как о… Но и в этом Генерал признаваться себе совсем не хотел. В сончас многие пионеры и вожатые сами заснули: дождь и непогода не располагает к веселым беседам.
Полдник – игры с детьми в помещении – плотный ужин: тишь и пок... (как сказал бы Пуш) -ой. Приехавший в восемь Соломон хитроумный собрал всех и рек: «Попойку я вам разрешаю! Но на отряде должно оставаться по человеку. Дети обязаны спать, а не шататься друг к дружке! Иначе, девяти не кончится месяцев: все станет ясно... Главный на вечере – мой заместитель, ваш бог и начальник. Что скажет он вам, то и делайте разом! Есть ли вопросы еще?..» И все промолчали.
Посматривая на насквозь промокший лагерь, вожатые и воспитатели стали скоро расходиться. Шебарин активно собирал деньги с тех, кто не сдал утром на мясо и водку. Генерал остался в вожатской с Соломоном и Сучкиной – уточнить детали.
ГЛАВА 4. «СЭЙШН»
Когда горнист Хайдудуков протрубил «отбой», надо ли говорить, как оживился весь лагерь. Чилдренсы уже точно знали, что у старших назначено попойка: можно не спать до утра! Воспитатели поручили усыплять детей своим вожатым, а сами, принарядившись, принялись стекаться на Скалы, место проведения «сэйшна». Тренеры отдали своих акселератов в распоряжение Боба и Эда, семнадцатилетних футболистов, помогавшим им в деле воспитания подрастающего поколения. Полугреческие девы пообещали друг дружке «завлечь Генерала», как сделала это в старое время их прабабка с Улиссом.
Влад Игрич и Требмчер гуляли по постотбойному ПиЛагу, наблюдая пертурбации педсостава. Закуривая, Гени протянул:
– Многотрудная ночь...
– Как вы ска... — оживился Моисеид.– Что у вас? «Кабинет?» Дайте мне одну.
– Вы же не курите,– удивился Генерал, протягивая пачку сигарет.
– Тут не только закуришь...
– Да ну! — пожал плечами Генерал.– Ерунда какая...
– Не говорите... – махнул рукой Соломон. – Когда в армии служил, тоже проблем много было, но тут… даже не знаю, с чего начинать.
– Значит, говорите, урезают бюджет питания?
– Чтоб они там, ... – ругнулся начлага.– Своих же детей готовы обожрать, что тут скажешь! Нет будущего у этой страны.
– А у кого оно есть? — усмехнулся Влад.
– Ну, вот Запад... Я много читаю в последнее время, и…
– У меня много знакомых сбежало туда, ну и что? – ухмыльнулся Генерал. – Некоторые уже назад приехали.
– Тоже неважно, даже в Америке? — удивился Моисеид.
– Да не сказать, чтоб счастливы...
– Я все больше убеждаюсь, что наша жизнь... частично пуста,– сменил тему Соломон.
– Пустота и есть незаконченная жизнь... когда ее наполняешь, она заканчивается.
– Да? Тогда зачем вся эта красота? Природа, леса… – Соломон обвел рукою вид вокруг. Окрестность Соснового после грозы и впрямь была приятна взору.
– Об этом думали многие... Прав старик Артур Шопенгауэр: «Жизнь – избежание страданий!»
– Еврей? – оживился Моисеид.
– Кажется, да. Немецкий...
– Соломон Моисеевич! – подскочила к героям вожатая Марина.– Мои парни с ума сходят, Сашка-то ушел!
– Разберемся! – Соломон твердой поступью направился к корпусу второго детечмента.– Влад Игрич, проследите там! Если что, сворачивайте гулянку без вопросов.
Генерал опять остался один. Посмотрев на часы и пригладив свои светлые волосы, он направился к Скалам, которые находились не так уж далеко от его любимого места. «Только б не ошибиться!» – думал Генерал. Над лагерем, чертя круг, пронесся...
О, пионерские вечера! О, костры без угля! О very well! По- английски просто «сэйшн». Средних размеров костер, чудом возожженный гефестом Шебариным, страстно полыхал, освещая небольшую уютную полянку, окруженную сумрачными деревами и заканчивавшуюся черными Скалами, уступами сбегавшими к воде Соснового. Костер с нескольких сторон окружали небольшие бревна, на которых и восседало пилаговское общество в составе полугреческой пятерки, воспитателей и нескольких лиц из обслуги. Только что Сашко Порубаев закончил гитарное исполнение модного шлягера «Эскалоп моих мыслей шальных...» и теперь выслушивал комплименты от некоторых дам, в числе которых Лена Каисса попросила исполнить что-нибудь из классики, под коей она разумела певца Серого и бзик-группу «Люм Пен». Сашко заверил ее, что достаточно знать аккорды, и тогда... Каисса сказала, что можно сильно не стараться: музыкантов-то тут нет! С этим, правда, попробовал не согласиться баянист Вещун, но находившаяся при нем Полина заткнула его говорливый рот поцелуем.
Шебарин тем временем, тускло посматривая на поникшего Белого, курившего одну сигарету за другой, подготавливал шашлыки, нанизывая смоченные в уксусе кусочки свежей баранины вкупе с луковыми кружочками на стальные шампуры. Какой-то сомнительный мужичонка из лагерной столовой возился со спиртными напитками, наполняя первую партию стаканов. Все сочувственно посматривали на них.
Из кустов, как черт из табакерки, выскочил Влад Игрич: девушки предупредительно взвизгнули. Белый помрачнел еще больше, Сашко прервал свою аккордную серию. «Милости прошу к нашему шалашу!» — не смутился Виктор Борисович, делая знак полу гречанкам приютить начальника. Каисса схватила Влада за руку и притянула к своему бревнышку, Лайна при этом томно глянула на садившегося Генерала. Сучкина торопливо отчиталась перед начальством: «Все вожатые – на отрядах! Потом поменяются с воспитателями! Хотя... тут есть коллективная просьба: в общем, дети младших отрядов все равно уже спят, может, все вместе попразднуем?..». Коллектив дружно завыл в поддержку. Влад пожал плечами, сказал, что лично он не возражает, но разрешит ли Соломон? «Соломон тоже человек! Поймет! А на старших отрядах по одному пусть останутся», – решил за начальника Шебарин. Генерал кивнул, Сучкина побежала за вожатыми.
Пока она бегала, кумпанство приняло по первой... Генерал не стал ломаться и выпил полстакана водки. Каисса уже почти ложилась на него, вызывая недовольство Генерала и удивление подруг. Шебарин, закончив с шашлыками, подсел к Белому с Иридой и принял на себя обязанности тамады. Шутки его неостры, но доходили до каждого. Новые предложения выпить он сопровождал тостами, древними, как сам мир. Постепенно стали подтягиваться новые участники празднества; кто-то тихо врубил принесенный магнитофон, «выключив» таким образом гитару Порубаева. Компания тем временем потихоньку стала распадаться на отдельные парочки и говорливые кучки...
– Мы будем пить теперь по-полному! – вякнул оживший после водочки Белый, до краев наполняя стаканы мужчинам и втайне надеясь, что Генерал не выдержит алкашистской гонки.
– Будем-будем! – заметил Шебарин, передавая девушкам приготовленные шашлычки. Каисса немедленно отдала свой шашлык Владу.
– Вкусно-то как! — заметила Ирен, толкнув в бок Шебарина и показывая ему на грустно сидевшую Лайну.
– Лайна Васильевна,– обратился к девчонке Виктор.– Выпейте с нами, что ж Вы так грустны в такой вечер...
– Да-да,– Лайна отставила не выпитый стакан в сторонку и через лежащую на коленях у Влада Каиссу обратилась к Генералу.– Расскажите что-нибудь о себе, пожалуйста!
– Да, Москва все-таки,– прибавила, Ирен, толкнув сидевшего Белого: тот скривился.– Хочется большего в знании об Вас...
– Не знаю, всем ли тут будет интересно? – заметил Генерал.
– Мы все просим! – ответствовал за коллег Шебарин.— Давай, Володя, жми!
– Ну, разве что вспомнить пару эпизодов из жизни простого...
– Сначала выпить! – напомнил Боря-богатырь.
– Чокнемся вместе! – хрипло сказала Лайна и, перегнувшись через подругу Елену, крепко стукнула свой сосуд об Владов. Каисса неудачно привстала. Тогда Игорид, не раздумывая, отсадил Леночку в другую сторону и оказался рядом с Лайной. Каисса опешила.
– Вообще-то я обычный русский «журналюга»! – начал Генерал, легко обняв прижавшуюся к нему Чиф, и чувствуя, что пьянеет.– Мотаюсь туда-сюда... В Германию там, Словакию или в Штаты (В Америке Влад Игрич не бывал!)... Конечно, на Западе лучше, чем здесь в плане материальном… Мне и остаться там предлагали. Но там ведь надо вкалывать! Сами знаете.
– Не знаем! – громко вздохнул Шебарин.– Темные мы, серость...
– Да? Ну, я сам-то почти еще местный… А в Москве жить можно. Театры, рестораны, церкви там... Люди у нас жестче, но зато и повежливее. Ругаются осторожно: вдруг ты откуда-нибудь! Журналистам, конечно, не лучше других, но и не хуже. Сейчас особенно – уважение можно добыть, даже почет…
Пролы слушали разошедшегося Генерала и осторожно поводили ушами: о Москве они были совсем иного мнения. Шебарин слушал с каким-то особенным напряжением, даже лицо его приобрело багровый оттенок. Каисса, обидевшаяся на весь мир, дулась в углу. Боря нарочито громко чавкал шашлыком, с ненавистью посматривая на явно заинтригованную рассказом Влада Ириду. Лайна совсем уже вползла в объятия Влада и что-то свое, чародейское, явно обдумывала.
– А в своей области вы многого достигли? — задала вопрос Холмакова.
– А я-то? Едва ли в столице наберется с десяток журналистов моего уровня, – грохнул Владимир.
– Хе-хе! – хрюкнул Белый.– Что-то тебя по телику не видать.
– У нас журналисты работают в зависимости...
– Вы считаете себя гением?! – брякнула обиженная Каисса.– Вы прекрасны в своей уверенности.
– Во всяком случае, у меня есть дар! – сбавил Гени.
– А у меня жар! — охолонул Белый.– Давайте лучше попляшем, а то с тоски тут подохнуть можно...
– Конечно! Сашко, вруби погромче! – крикнула Елена. Порубаев, решив, что мнение исходит от начальства, врубил магнитофон на полную мощь.
– Так вам не интересно? — Влад Игрич не ожидал подобной реакции и несколько потерялся.
– Очень интересно! – Ирида схватила за руку Лай и увлекла ее на поляну.– Потом расскажете, ладно? – Генерал, как сломанный мотор, заглох.
А вожатые, воспитатели, обслуга и даже невесть как тут очутившийся кочегар Петя с синяком под глазом выплясывали уже на полянке некий танец под вопли солиста «Люм Пен»: «Эх, я совсем такой прол павший!.. Эх, пулемет!». Лучше всех плясала, разумеется, Каисса с распущенными волосами и с точно рассчитанными на публику движениями рук и ног. Не много уступала ей Лайна Чиф: черные волосы двадцатитрехлетней девчонки разметались по ее узким плечам и красноватому свитеру, обнаженные до локтей ручки вздымались в такт туповатой музыке, а ножки, нарочно обнаженные до колен подъятым трико, придавали Лайне неповторимое очарование. Ирен отплясывала с Белым какой-то особый эротический танец, больше напоминающий стоячее совокупление. Другие танцевали и так и сяк, лишь Шебарин не мог порадовать глаз стороннего наблюдателя: его пляска напоминала, скорее, боксерский поединок с заранее сдавшимся соперником.
Видя, что он явно лишний на этих плясках жизни, Генерал немного подумал, выпил что-то скверное из стоявшего рядом стакана. Пляски продолжились, а его существовании все, казалось, напрочь забыли… Потом Игорид быстро поднялся и направился прочь от костра, в лагерь. По пути он ругался и никак не мог понять, как это можно было так опуститься, чтобы всерьез говорить с этим хамьем… Лишь бутылка хорошего вина, прихваченная им в спец. распределителе Комбината Сплетен, согревала душу: она покоилась в его синей спортивной сумке и только ждала, когда ее наконец-то трахнут... Уже выйдя из леса на бетонную дорожку ПиЛага и подивившись внешней тишине в «Альбатросе», Влад вдруг услышал за собою дробные шаги догонявшей его... Влад резко обернулся.
Лайна, с размаху налетев на него, игриво рассмеялась и схватила за руки. Отдышавшись, она сказала:
– Куда же Вы ушли... хуу- у!
– Мне там скучно,– с трудом отвечал ей обрадованный Генерал.
– Вы нас извините, ладно? – Лай прижалась к нему.– С нами нельзя так...
– Да- а?! – Влад Игрич поцеловал Лайну в волосы.
– Да- а,– выдохнула девушка.
– Пойдем ко мне, ладно!
– Ого?! — Лайна посмотрела на него снизу. – Хорошо...
– О' кей! — Генерал обнял девушку и быстро повел к дому.
– Подождите! – Лайна вывернулась из объятий замначлага.– Я должна на отряд, надо посмотреть...
– Да ладно – фиг с ними...
– Сами ж всегда ругались,– хохотнула Лайна.– Нехорошо! (как Моника в «Лолите», а, уснувший читатель?).
– Там же Эдик, он справится...
– Только проверю! Ждите у себя,— Лай оттолкнулась от Влада и понеслась к корпусу первого детечмента.
Он ловко выбил себе сигарету из пачки и вспомнил, что у него есть еще непочатая «Мальборо» и банка балыка. Тогда он радостно подпрыгнул на месте и весело, как ребенок, проскакал остаток пути на разных ногах. Видевшая его из кустов вожатско- шоферская парочка передавала за истину, что Влад Игрич после выпитого немного «поехал»... Прошло сорок пять минут.
Влад выкурил шесть сигарет, смял пустую пачку и выпил полбутылки вина... Трижды он выходил на крыльцо опустевшего домика и трижды возвращался обратно. Теперь он без движения валялся на кровати и думал о своей неудавшейся жизни. «Пустая темная ночь...». Мысли его мешались и мешали думать: «Сволочь... впрочем, это тебе — за первую девочку! Надо помнить. Придется вздрючить по работе! хотя пошла она... Пусть все остается так, как есть. Лучше не замечать! Боги, яду мне, я...». Раздался тихий стук в дверь.
Игорид, как орел быстрокрылый, взлетел с постели и подскочил к двери. Лайна осторожно переступила порог его комнаты: «Вот и я... Ну, не сразу!». Генерал уже целовал ее лицо: губы, зубы, нос, глаза... «Ну, потом. Я есть хочу, кстати...». Не выпуская Лайну из рук, Генерал усадил ее на кроватку. Ногой он пододвинул стоявший возле стул с угощением.
– Вот! пей и ешь... я сам уже, – Генерал стал наливать вино и пролил немного на свои светлые брюки. – Ах! ну, и черт... – Только тут он заметил, что Лайна специально для него переоделась. На ней была легкая желтая курточка, синяя кофта с разводами и холщовые брючки, весьма модные в те далекие времена. Грехи Лай Чиф были тотчас же отпущены.
– Какой Вы неловк... – Лайна быстро отстранилась, справедливо опасаясь за свои модные штаны.
– Извини, Лайна! Это все неважно... За что выпьем?
– За вас, наверное! За вашу будущую славу, – Лайна поиграла глазами и высоко подняла стакан.
– Да ну что ты. Давай лучше – за тебя!
– За нас с вами! – согласилась Чиф. Они медленно выпили.
– Вот, угощайся, пожалуйста. Тут вот балык, помидоры... – эх, широкая ты душа, Генерал.
– Ага... – Лайна, впрочем, совсем не терялась.
– Держи! Персональный приз, – Игорид взял с тумбочки красное яблоко и протянул его гостье. – Вместо Париса буду я, ты... в общем, Венера.
– Скорее, Елена! – поправила его Чиф.
– Конечно, точно! Из-за Елены там все и началось...
– Что началось?
– Троянская война... Где я был Ахиллом,— смутно закончил Влад Игрич.
– Атилой? – не поняла Лайна.– Говорите нормально, я все-таки вуз не закончила!
– Это плохо, а, впрочем, неважно... Из-за Елены они двадцать лет убивали друг друга. А результат?
– Бедняги! – Лайна начинала злиться. – Лучше вина еще налейте... Вкусное!
– Да-да, извини, – Генерал поцеловал Лай в щечку и снова потянулся к бутылке.
– Вы, Влад Игрич, наверное, и сами пишите? – Чиф хлопнула стакан и, за-курив из пачки «Мальборо», в упор уставилась на Гени.
– Пишу! – не стал спорить Влад.– И довольно неплохо получается... Знаком с известными поэтами московскими…
– Да что Вы? А с кем конкретно?
– Ну там, с Паршиковым да этим, как его, Явтушенко...Скоро книга моя выходит! – Генерал решил окончательно: врать так врать. – Почитать поэму свою?
– Обязательно. Только вот вина еще налейте…
– Гм, чтобы яснее, – Генерал обдумывал недолго. – Вот:
Я умер! Яворы и фавны
Склонились мило предо мной...
И проходя чрез этот строй,
Заметил я движенье ланье!
Меж старых немощных харит
Нимфетка юная святая,
Как свет, скользила удалая
С огнем меж розоватых плит...
– А-а?.. — Лайна зевнула. – С чем там конфетка скользнула?
– Ты что это, зевнула? – сбился чтец.
– Так вышло. Не очень понятно… Давайте лучше о другом!
– Тебе неинтересно?
– Очень интересно! – Лайна сама налила себе вино и бросила пустую бутыль на кровать.– Только больно умно...
– Умно? Поглупеть мне что ли... – Генерал чувствовал, как амурная аура разрушается.
– Нет, что вы, – Лайна выпила и не к месту засмеялась.– Один одноклассник тоже мне все стихи свои читал, а потом взял и полез под юбку… Так я ему впендюрила по носу.
– И что же он, в ответ?
– Я, Влад Игрич, – Лайна взяла яблоко и смачно вгрызлась в него,– девушка с характером.
– Слушай, а меня ты любишь?! – сорвался с привычной роли увещевателя Генерал.
– Ничего себе переходы! – Лайна чуть не подавилась яблоком. – Что это за вопросы пошли?
– Тогда поцелуй меня, Лайна! Прямо сейчас…
– Да-а? — Лай бросила огрызок.– Я и за подарки не всех целую!
– За подарки целуешь? – растерялся Гени.
– Я шучу... – Лайна снова зевнула. – Вы что это затеяли?
Влад, забыв обо всем, в порыве страсти схватил Лайну и бросил ее на постель. Девушка активно оборонялась... Генерал больно сжал ее руки и стал расстегивать холщовые брючки. Лайна с трудом выдернула одну и от души треснула героя по голове, Тот, однако, продолжил свою нелегкую работу, добравшись до беленьких трусиков. Лайна, уже побывавшая в переделках, громко заорала.
Генерал, вспомнив, где находится, немедленно отпустил вожатую первого отряда. Лайна, на ходу оправившись, вскочила и подбежала к двери. Дверь к ее удивлению оказалась незапертой; Чиф подумала и возвратилась обратно, глянув на часы. Влад Игрич сидел, сложив буйну голову на свои нетерпеливые руки, локтями опираясь на колени.
– Нечего силу свою мне показывать! – злобно заметила Лай.
– Ты мне нравишься! – глухо прошипел Генерал.
– Слушайте! Можно я буду с вами на «ты», а то как-то странно...
– Тебе, Лайна, все можно! – Влад Игрич поднял голову.
– В общем, я не против с тобой...– Лайна обдумывала нужное слово, – потрахаться, да? Но, знаешь...
– Тебе потом нужно выйти замуж?!
– Не твое дело, — Лайна прикидывала варианты.– У тебя как там с Каиссой? Я слышала о ваших "посиделках".
– Лай, я люблю только тебя! – Влад встал и обнял девушку.– Но боюсь опять ошибиться... Я ведь был женат уже...
– Я тоже не девочка! – с трудом отстранилась от него Чиф, что-то лихорадочно просчитывая.
– Тут, Лайна, совсем другое.
– Знаешь что, Влад! Давай так сделаем…
И вдруг... Старые писатели любят прибегать к этому дешевенькому приему бульварных романов. Правда, автор – не такой пыльный писатель, как некоторые русские реалисты 19 века, но... и он, как видите, не удерживается от него (возрадуйтесь толстые Тург и Дост!). В нашей реальной жизни часто случается подобное, что же требовать от «книжного мира красоты»?! Что требовать, Китс! И вдруг - прямо под окном комнаты Генерала раздался голосок Эда:
– Лайна, а Лайна! – надрывался он.– Иди-ка на отряд! Тебя Шебарин зовет: дети разорались, я не справляюсь.
– Ой, я тогда побежала! – Лайна кинулась к дверям.
– Ты что, сказала, куда пошла? – возмутился Генерал.
– Что это страшная тайна что ли? Да, сказала!
– Лай! Не уходи сейчас, – Генерал снова ее обнял.
– Потом, приду, как уложу их... – Лайна резко отстранилась.
– Времени больше не будет, – пробубнил Влад.
– Полсмены впереди! Нагуляемся еще,– отметила Лайна, скрываясь за дверью.
– Навсегда... Навсегда...
Через полчаса окончательно измотанный Генерал отправился делать последний за ночь обход «Альбатроса». Он почему-то очень хотел еще раз увидеть сегодня Лайну. Проходя мимо корпуса первого детечмента, Влад с удовольствием отметил, что детки-спортсмены мирно спят. «Молодец девчонка! Профи...», – решил замначлага. Завернув за угол отрядного корпуса, Игорид понял и причину всеобщего покоя: Лайна и Эдик стояли посреди лесной тропинки, освещенной луной, и нежно целовались. Генерал обомлел, но не решился нарушить идиллию. Он просто не знал, что должен теперь делать.
А вы, читатели, знаете? Вот так вот…
Из «Дневника» Генерала:
«Морганатические отношения между представителями разных сословий России: дворянами и крестьянами, интеллигентами и пролетариями , как правило, заканчивались печально… Примером тому наша общая русская литература. Вспомним Николая Карамзина: «И крестьянки любить умеют!..». Умеют! как же... Выкусила, Лизанька, у Эраста-педераста? Как справедливо заметил тогдашний критик, «топитесь, девушки, в пруду есть много места...». Марфушка в «Сашке» М. Лермонтова была, как и положено, «сделана» папашей Ильичом, а доделана подростком Сашкой! Все ее притязания к молоденькому дворянчику просто неуместны и смешны... Из-за Катьки Масловой старому юбочнику Нехлюдову вовсе не стоило устраивать кобеляж с раскаянием и тащиться в Сибирь. Он вполне мог утешиться новой партией смазливых горничных, которых для того и заводили в барских домах...
Так вся русская литература вопиет о глупости морганатизма! Советская, правда, пыталась ей возражать, но... Все эти Тренёвы, Фадеевы, Миши Шолоховы – просто никчемные шавки при сапоге принца Иосифа, сына Виссариона! Все-таки Мечик лучше Вари- бл..., а устами Дуньки из «Любови Яровой» гласит сермяжная истина: «Ну не с хамьем же оставаться!».
Жизнь, говори! Неравный брак заранее порождает многие проблемы: аристократ уверен, что осчастливил собой маленькую советскую девочку. Та же – иного мнения по этому вопросу. И пусть сидит с этим мнением, хрен на нее! Мезальянс ведь глуп всегда: тут и измены с себе подобными, и ревность, и боль... Так оставим барышень-крестьянок и возьмемся за своих: потрепанных, но надежных! Помнится эта редакторша с косичкой из молодежной газетки… как ее там название? Она мне так тогда подмигнула... А кроме косички, у нее ведь и ножки - ух…».
Без комментариев.
ГЛАВА 5. КОНЕЦ
Опытная Лайна знала силу своих чар. Она то приближала к себе Генерала, то резко отстраняла его при всех, демонстрируя мнимое негодование. Пролы посмеивались, пионерки шептались между собой, делая округлые глазки... Летний отпуск в «альма матер» превратился для Влада в мучительную пытку, которую он едва ли мог остановить. Жизнь в «Альбатросе», впрочем, шла своим чередом, и отсутствие в ней замначлага сказывалось мало. Соломон уверенной рукой вел корабль ПиЛага к концу смены, а вожатые и чилдренсы, привык-нув к порядку, хамили редко и неопасно. Маша Сучкина все-таки поладила с физруком Борей, и теперь ее утренние док-лады на Линейке выравнивания звучали бодро и звонко, зовя пионеров в манящие дали. О, Дали...
Дня за три до конца смены Влад Игрич, убедившись, что все его мольбы к Лай частично пусты, сам стал избегать Лайну и тренеров... Он снова полюбил одинокие прогулки по лесу, разговоры с яйцещемящим вечерним озером и думы-ду-мы: «На берегу пустынных волн стоял он...». В одну из таких прогулок с ним и приключился один забавный эпизод, который, читатель, хочешь ты того или нет, мы сейчас набросаем.
Постояв немного на своем любимом мысу, Генерал побрел было обратно в ПиЛаг, но вдруг передумал и отправился в противоположную сторону. Он решил посетить соседний лагерь «Цжовец», откуда пионеры с вожатыми убрались намного раньше: ведь Август кончался... Причи-у этого шага Генерал долго не мог себе потом объяснить, так как за время смены он всячески избегал посещений «Ежовца». Там отдыхали детки городского начальства, и «алики» иногда наве-дывались туда бить морды «ежам». Разбираться по этим инцидентам всегда приходилось Сучкиной или Требмчеру.
Мрачная тишина прежде шумного Пи Лага неприятно резала слух: корпуса были наглухо забиты темными досками до следующего лета, освещенные прежде цементные дорожки едва блестели под луной, а вместо собак и охранников по Пи Лагу гулял ветер. Гени, задумавшись, тихо брел по лагерю, ожив-ляя в памяти события жизни — своей и чужой... Неожиданно! Ужас, который охватил вдруг Генерала, мог сравниться лишь со старыми детскими страхами, когда он, проснувшись как-то ночью, увидел на полу разбитые игрушки и страшные тени божеств на стене... Прямо на него тихо и уверенно надвигались две темные фигуры. Силуэты их казались сказочными великанами, играя тенями по стволам деревьев. Встреча была неизбеж-ной... Игорид быстроногий совсем умерил шаг, фигуры стали - «Люди, построившие его, умерли...».
— Закурить не будет? — с дрожью спросил сын Игоря.
— Возьми! — громко ответили ему. «Подходить или нет?!».
— Давай! — противники медленно сблизились.
Два могучих древних героя приятно поразили Игорида правильными чертами лица, высеченными из камня, и прекрас-ной складчатой одеждой. Он хотел спросить, кто они и как оказались... Но по лицам понял, что ответа , не будет. В ладонь Гени легла сигарета, он побла-годарил. Герои покло-нились... Хотя сердце Генерала стучало, как молот, он спокойно закурил сигарету неизвестной ему маркировки и вновь поднял голову, чтобы лучше рассмотреть пришедших Оттуда людей. Никого не было. - Только усталый верткий вертлявый ветер дерзко рвал какие-то ненужные плакаты, забытые на Доске чистоты.
Наступило последнее утро перед отъездом третьей смены «Альбатроса». Желтые лучи смертельного солнца уже пали на грешную землю Пи Лага, застав наших героев в совершенно различных пропозициях (умница Барт!). Одиноко разметавшись на грязных простынях односпальной кровати, застыл Влад Игрич, думавший, что вот: последний мучительный день, завтра — выдадут деньги, послезавтра — самолет доставит его в столицу, а там — какие-никакие друзья, умные коллеги, красивые женщины. Белый нехотя отпустил из постели умаявшуюся за ночь Ириду и думал о чем-то своем...
Лай Чиф уже успела искупаться и теперь расчесывала свои чудные черные волосы у небольшого зеркальца. Хайдудуков — Линейка — Завтрак — Последнее собрание педсостава — Ссора {Генерала с Белым по пустяшному поводу - «План отъезда» в изложении Требмчера — Хай, устроенный вожатыми и тренерами (в последние минуты можно поиграть в Юниев Брутов, будучи хотя бы и плесенью плебса). Однако Соломон Требмчер строг сегодня на редкость! Разгоряченному Шебарину предлагается изложить все сказан-ное в письменном виде: тот затыкается! Вожатым начлага обе-щает выдать соответствующие характеристики, те также меняют тактику. Белый временно не участвует в побоище. Вскоре бравые прольчата под руководством воспитателей сдают перины, подушки, кровати, игрушки... кладовщице ПиЛага Сонечке (как и всегда, не хватает простыней).
Подъезжают автобусы: дети с криками загружаются. Подходит Требмчер: дети с ревом выгружаются: надо пере-считать. Шум, гам, тарарам... Игорид подбегает к первому детечменту. Не глядя на Лай, спрашивает у Белого: «Борис, сколько в отряде детей?».— «X... его знает!».— «Нельзя ли повежливей?!».— «Да пошел ты...».
— Опять захотел получить, а?
— Пошли! — взбешенные Игорид быстроногий и Борис побежденный идут выяснять отношения в лесок. За шумом и сборами никто этого не замечает. Лишь Шебарин равнодушно смотрит им вслед.
Лайна, подумав, следует за героями... Найдя подходящую полянку, останавливаются. Нимфа наблюдает из-за деревьев.
— В чем дело, Боря? — строго зам. начлага.
— Ну че, начальник, трахнул девочку?!
— Речь не об этом...
— А знаешь, с кем она спала последнюю ночь?
— Не желаю во всяком...
— Она еб...сь — белые зубы пролоноса сверкнули на его выгоревшем лице.— Со мной, ха!
— Поздравляю с успехом,— Гени побледнел.
— И все растрепала о тебе: журник сраный…
— Да-а! — оборвал Игорид его смех резким ударом.
— Сука... — пока прол поднимался, на сцене появилось новое лицо. Лайна в очаровательной белой блузке подскочила к Белому и схватила его за волосы: тот взвыл. Лай крикнула:
— Скажи, что соврал! Ведь так...
— Ты еще и пиз...н! — равнодушно сказал Генерал Белому и глянул на Лайну.
— Пошла на х..., подстилка! — крикнул Боря и вырвался от девчонки.
— Простите, Влад Игрич,— Лайна.
— Бог простит! — Генерал усмехнулся и двинулся прочь.
— Ну нет! — проорал Белый и бросился следом.— Обо-ожди...
— Вла-а-ад!!! — голос Лай спас сына богоравного Игоря. Гени успел увернуться от нацеленного удара ножом.
Промахнувшись, Белый занял исходную позицию и не давал Игориду покинуть поляну живым. Влад Игрич схватил какой-то сук и стал пред врагом. Лай, как на замедленной съемке, приближалась к ним.
— Еще удар, и срок тебе обеспечен! — напомнил Генерал.
— Ла- адна, — прол сделал новый выпад.
— Держи! — Влад больно отбил его руку.
— Убери нож! — Лайна встала между героями. Тренер попробовал отпихнуть ее, но девочка стойко держалась на своих стройных ножках.
— Отойди! — Белый хотел обогнуть Лай.
— Скажи, что соврал! — напомнили ему.
— Сука... — Белый ударил ее в грудь левой рукой. Лайна побледнела.
— Подлец! — скривившаяся от боли Лайна быстро размах-нулась и залепила Боре славную пощечину. Мордан лгуна немед-ленно залился позором.
Белый машинально отмахнулся от девушки правой рукой с зажатым в ней ножом. Лай стояла вплотную к нему и просто не могла увернуться... Удар пришелся в шею: хлынувшая из артерий кровь моментально залила ее свободные волосы, белую шейку и ту самую новенькую блузку, которую Лайна берегла всю смену и надела только сегодня. Лай упала, не крикнув, на мрамор земли «Альбатроса». Ударившись о твердь... Белый, бросив нож, с криком свалился рядом. Лайна смутно улыбнулась перекошенному лицу Бориса. Она улыбалась и этому желтому августовскому солнцу, и высоким соснам с голыми вершинами, и смятым кустарникам, где она любила любить. И той точке в раскрытом теперь небе, которая стремительно приближал...
Тренер совсем растерялся и о чем-то молил умирающую Лайну... Подскочивший Игорид жестоко сломал его спину сильным ударом ногой. На крик тренера постепенно сбегался весь лагерь... Потрясенные первой виденной смертью пионеры, замершие в крике девушки-вожатые, искаженные лица воспитателей и мужчин. Соломон Требмчер с похоронным видом... Игорид стойко смотрел на умирающую Лайну, забыв про все и сунув руки в карманы своих белых потрепанных брюк.
...ась!
И вдруг Альбатрос, выросший до размеров Пи Лага, странная птица северных морей, быстро закрыл своим громад-ным, неубитым пока телом всю сцену с героями, деревьями, травой и кровью... Когда же он снова взмыл в чистое небо, на черной земле не было никого. Зияла лишь страшная яма провала... Мореход уже приготовил свой лук, как Улисс, и — «Мертвый альбатрос на мне висит взамен креста!».
Вот так-то, милый Сэми!
ВЫХОД
Средостение жизни и искусства есть бессмертие. Человек, читающий книгу, живет в ином измерении. Придуманный мир, воспринятый читателем за реальность, становится таковым. Человек, уходящий от своего земного существования в мир знаков, доказывает первостепенность второго. Книга может заменить ему земное счастье.
Прощай, терпеливый читатель! Прощайте, мои бедные любимые герои! Прощай, слепой Гомер с очкастым Джойсом!
Прощай, моя милая птица Аль-! Это вновь я, о Бог...
Еловое- Чебаркуль,
Октябрь 1990 — июль 1991,
лето 1993.