Николай Борисович
МУЗА БЛИЖНИХ СТРАНСТВИЙ
Пути, по которым можно шествовать, совсем необязательно лежат за границами совершившей шагреневые эволюции Российской империи. Это теперь за рубеж шастают все, кому не лень, а в страшные глухие времена царизмов – только Карамзин, да Герцен с Буковским. Так что я решил поизучать бабье лето 2002 г. в Подмосковье, по примеру Аввакума, Пушкина, Толстого и Ерофеева. Не Виктора, разумеется: не хотел, чтобы у меня на хвосте висела толпа Идущих вместе известно на что.
Казанский. Поезд на Голутвин. Торгуют пивом. Нелюдим, хромая меж лиловых рытвин, случайный в небе бродит дым. – написал бы доктор-Жевага (странно, что не используется в рекламе противокариесной резинки: «теперь – со вкусом петрушки и пастернака») по исцелении живого же трупа, кои нет-нет, да попадаются на перронах – счастливого пути, отъезжающий.
В электричке ходят скарабейники, толкая перед собой раздутые шары сумок со скарбом, и предлагают («Еще раз добрый день, извините, что обращаюсь, мои предыдущие коллеги Вам, наверное, уже надоели, но вы сейчас поймете, насколько уникально именно мое предложение»): тряпку, «которой сможет помыть пол даже мужчина», титановую стружку для мытья посуды, которая «скорее протрет дно всех ваших сковородок, чем сама износится хоть на миллиметр», и утепляющий скотч, сделанный на российском оборонном
заводе - «после него даже печку топить не надо». Последнее предложение звучит сомнительно: мы-то знаем, что такое утепляющий скотч – это скотч-виски, и упаси Бог отведать его, изготовленным советской оборонкой: печку дегустатору топить уже точно не понадобится.
Не удержался, купил чудо-тряпку для мужчин («а еще она складывается в 4 раза») вместе с титановой мочалкой (когда внуки случатся, станут и ею, вечной, пользоваться, протирать дырки в сковородках - если будут у них еще лет через 30-40 сковородки – и вспоминать дедушку: гадать, каков это он там был со своими мочалками затейник), а еще – книжку А.Бомбара «За бортом по своей воле» в твердом переплете – самое подходящее чтение для путешествий. Любителям деталей – каждый предмет строго по 20 рублей, не считая двух точек экстремума: скотч стоил 50 руб. (дорого, как и положено элитному утепляющему, пусть и рулонной фасовке), а отдельно предложенное мороженое – 6 руб. Взял пломбир в шоколаде, вспомнил «Ленинградское» по 22 копейки (в детстве было крупнее), и посожалел, что не хватило мужества попросить «мороженая свареньем» - уж больно тащилась от него соседка справа.
Пили умеренно, как дышали. Ерофеев бы заскучал.
Вышел на ст. Бронницы, крутанул носом, определил, что одноименный город находится справа, и двинул через пути налево в живую природу, чувствуя поддержку Всемирного фонда дикой природы WWF и Гринпис, хотя зелени могло быть и больше - хотя бы в финансовом смысле.
У них на Западе не только яблочки всякой дрянью поливают, автогопстопом машину поймать – и то, небось, не допросишься, а у нас я и руками не махал. Как вышел на шоссе у деревни Юрово (не вдавался в топонимику, возможно, своеобразное увековечивание царской семьи), тут же тормознул изделие отечественного производителя, - и спустя 15 минут минус 100 рублей оказался на опушке.
Это был урок оптимизма и выживания. Лес рос сквозь помойку, извлекая все необходимые соли и микроэлементы из битого стекла, пластмассы и ржавых холодильников. Мужик, приволокший пакет из поселка театральных деятелей,
заметив мой взгляд, резонно пояснил: «не участок же засорять». Так и живут в уюте рядом с помойкой, привыкли.
Однако по мере удаления от культурных поселков становится чище. Грибов в этом году нет. Ни мыслят, ни тупенков, ни людей. Бродя по лесу близ опустевшего дачного поселка, осознаешь вдруг всю запредельную степень одиночества Бунина или Тургенева. Необразованная дворня, такие же соседи-помещики. Осень, ружье, собака - увы, единственный понимающий собеседник. Прижатое к горизонту промозглое небо подталкивает выпить, а то и напиться. Да еще эта листва под ногами. И вдруг комковатые низкие облака разбежались – и фиолетово-лимонный закат вполнеба над полем.
Покормил фланирующего ежика копченой курицей (от пива тот деликатно отказался), опоздал на последний автобус до станции, и пошел пешком. Приближался час Саши Соколова. По кустам чирикали какие-то озяблики, а живущие на дачах до морозов пенсионеры заползли в домики, утеплились скотчем, затопили для усугубления печки, а мне оставили растущие по обочинам шиповник и черноплодку, все еще не политые заморской дрянью. Шагал трезвый как детское питание в ущелье между заборами, из-за которых тянуло, по счастью, не удушающе-едкой гарью торфяников, а горьковаым вкусным дымком палых листьев. Запахи были разные: кто жег яблоневые, кто вишневые, а кто все подряд – осенний бленд.
Готовность подвезти странника в сумерки снизилась, машины проносились мимо, я жался к заборам, и все равно пару раз меня чуть не сбили. Видимо те, кому утеплителя на ночь не хватило, двинулись за подкреплением. Уже на шоссе, где я, нарушая правила, брел по обочине, около меня затормозила «шестерка». Подвезти? Да, спасибо – и я плюхнулся из темноты в неосвещенный салон: акт взаимного доверия. Довезя до станции, денег парень не взял. «Я все равно в магазин ехал».
Почти безлюдный перрон. Почти пустая электричка. Пьют так же вяло, но уже не только пиво, как утром, а и водку. Питие на Руси не веселие, а сама жизнь.
Снова Казанский.
Конец путей, но не пути. Менты шмонают деловито кавказца. Тот глядит убито. Отчизна, Господи прости.