Танцы по-восточному -3-

ТАНЦЫ ПО–ВОСТОЧНОМУ

АКТ ПЕРВЫЙ
ПОКОЛЕНИЕ «ДИГЕРАТТИ»

Выпускной вечер в школе. Три парня в костюмах и галстуках стоят за углом здания, цепляются к проходящим девчонкам.

– Кравцова, ты знаешь, кто носит черные колготки?
– Знаю.
– И что, мы договоримся?
– Идиот, договаривайся не с теми, кто носит колготки, а с теми, кому ты можешь понравиться!
– И я тебе, значит, совсем не нравлюсь? (Подбегает, идет рядом.)
– Мне вообще блондины не нравятся. И такие безусые – тем более.
Возвращается.

У двоих других ребят серьезный разговор.
– А вдруг не поступишь?
– Тогда закошу или в Москву поеду работать.
– Так тебя же будут искать, еще чего в тюрьму посадят.
– Ты что? Слышал, чтобы кого-то посадили?
– Ну да, есть такой парень. Добегался. Говорят, даже в Грузии наемничал, потом вернулся, и его посадили на год. В могилевской тюрьме сидел. Потом пил долго, теперь вроде работает, все нормально.
– Может, и было его за что... Не только за то, что косил. Понимаешь?
– Может, и так.
 
Мимо проходит парень в длинных широких штанах с карманами, молниями, модной прической и с серьгой в ухе.
– О, Рома, ты что так оделся?
– Все. Хватит прятаться в ночи. Теперь свобода и днем!
– Да мы тут как раз о том же, о свободе вроде. Или о том, как ее не растратить.
– Как поступить или в армию не попасть.
– Пацаны, слышали, если у тебя жена на шестом месяце, тогда не будут в армию брать!
– Да-а, прикол. Дам объявление в газету: «Женюсь на женщине на позднем сроке беременности…»
– Нет, не так. Возьми плакат и ходи по улицам «Сделаю ребенка!».
– По тебе это и так видно. Тебе плакат не нужен.
– Ладно вам, я сегодня веду вечер. Диджей Рома – нормально звучит?
– Супер.


Алена и Гоша танцуют медленный танец.
– Хочешь на Луну полететь или на Марс?
– Зачем?
– Как зачем?
– Чтобы себя испытать, что-то необычное совершить.
– Странный ты, Гоша, все время говоришь про какие-то необычные свои придумки, а твой брат делает.
– Может, так мир устроен? Кто-то придумывает, а кто-то делает.
– Может быть. А ты давно научился танцевать?
– Сколько себя помню. Только я не люблю медленные танцы, ты исключение.
– Что же ты хочешь этим сказать? Ты же с Наташей встречался.
– Ну, встречался, она ко мне с шестого класса неравнодушна. А про тебя я все время думал, а ты всегда была в активном романе с кем-нибудь.
– Дурак ты, с кем это «с кем-нибудь»? Со Славиком, так мы просто наших собак спаривали и сами чуть не это... Не волнуйся, ничего не было.
– Я не волнуюсь, просто всегда о тебе думал, ты была чем-то для меня недостижимым.
– Ты шутишь?
– Я?
– Да, ты так говоришь, что всегда не понятно – где правда, а где выдумка. Трудно с тобой, Гоша. Мне с Ромкой проще.
– Ален, поэтому ты со мной танцуешь, а все время на Ромку смотришь?
– Потому что вы похожи очень. А я, когда с тобой танцую, тебя не вижу. И потом, он такой уверенный, двигается в такт музыке.
– Да, здорово придумала. Он тебе нравится?
– Вы мне оба нравитесь. Я не решила – кто больше.
– Так не бывает. Кто-то больше, а кто-то меньше всегда.
– Бывает. Мне нравится разговаривать с тобой. Ты такой душевный человек, а с Ромкой отдыхать хорошо. У него никогда нет проблем, он решительный и мужественный. Может, и с тобой что-то произойдет, может, после армии?
– А Ромка в армию не хочет идти, знаешь?
– Так ему, может, и не надо.
– Может, и так.


В кабинете военкома. За столом сидит майор, перед столом – мужчина в шапке, из-под которой выбивается большая копна волос, рядом кроткая женщина, а в углу стоит подросток, потупив взгляд. Они, похоже, семья. Между собой они периодически разговаривают на непонятном языке, очень эмоционально. Майор сильно занят, бегает по военкомату. Никак не может по существу переговорить с людьми, оккупировавшими его кабинет.
Цыгане, решает майор, будут взятку предлагать! Поэтому майор продолжает бегать и кабинет не закрывает.

– Вы поймите, полковник, Миша очень хороший парень.
– Я вижу. Но вы же знаете, что для родителей они все – хорошие парни.
– Он и учился все десять лет, как не принято у нас...
– Одиннадцать.
– Не перебивай отца! Вот, не принято у нас так много учиться, если бы не бабушка…
– Что же Вы хотите, если положено?
– Положено, оно, конечно, положено. Но, может быть, есть возможность исключения для... для Миши?
– Как же Вы себе это представляете? Вы где работаете?
– Я? Я работаю в строительстве. Почему нет?
– Вы можете допустить у себя исключение? Например, привезли не такой кирпич или раствор.
– Почему же нет? Лишь бы дом был, и люди в него вселись.
– А я не могу. Будет служить, как и положено!
Пауза. Люди в кабинете переговорили между собой по-цыгански.
– Будет служить?
– Ну, да.
– Ой, спасибо. Мы совсем не ожидали. А теперь, оказывается, так все просто.
– Что просто?
– Миша так хочет служить. Мы этого момента ждали всей семьей – особенно бабушка. Она когда-то была в концлагере и считает, что все мужчины должны служить, оберегать нашу мирную жизнь…
– Стоп-стоп, давайте бумаги.

Берет. Некоторое время просматривает.

– Да, дела-а…
Встает, подходит к окну, смотрит на улицу.

– Так Вы хотите, чтобы он служил?
– Конечно. И вот, знаете, такая напасть – у сына плохое зрение. Но ведь можно что-то придумать?
– А я-то совсем по-другому подумал. Вы еще: учится и все прочее… Теперь понятно.

Майор подумал: «Странные люди. Что же можно придумать? Интересно: если эти цыгане решат дать мне взятку за то, что их сын пойдет служить, неужели меня накажут?»

– Понимаете, что можно придумать, если есть у меня инструкция: минус пять, это предел, а у вашего сына минус пять с половиной.
– Ну, а если у него не минус пять с половиной, а минус четыре и семь десятых?
– Тогда другое дело. Что Вы меня спрашиваете?
– Понятно.
Родители приподнялись со своих мест. Уже от дверей отец Миши вернулся, что-то написал на клочке бумаги и произнес: «Вот, это мой строительный кооператив, спросите Милана, если что…»


Стоит очередь молодых ребят. Они в одних трусах, а руках книжечка и бумаги.
– Что болит?
– Почки.
– Почки?
– Да, почки.
– Ну, показывай, где болит.

Пауза.

– Где болит, спрашиваю, молодой человек.
Опять замялся. Неуверенно потрогал свой живот.
– Здесь. Где-то.
– Слушайте, молодой человек, ты говоришь, что у тебя болят почки. Где болят?!
Врач прикрикнул.
– Здесь.
Парень нервно рукой неопределенно провел по собственному туловищу. Один из ребят попытался подсказать. Военврач заметил.
– Эй, там, не подсказывать!
– Здесь.
– Да, дорогой, если бы у тебя здесь были почки, ты бы уже был на том свете. Служить!

Врач сделал запись в бумагах и бросил книжечку в правую стопку. Поднял глаза на следующего.

– Ага, а Вас я, кажется, знаю. Михаил?
– Ну, да. Миша я.
– Помню-помню. Хочешь служить?
– Хочу.
– Да, странные ребята. Одни хотят, но не могут, другие могут, но не хотят. Вы что, все нас здесь замучить хотите? Пошли.

Военврач встал, взял книжечку из рук Миши, и они вместе пошли в другой конец кабинета.

– Что тут у нас получается?
– Плохо, но в норме.
– Точно?
– По сравнению с прошлым разом стало лучше.
– Сильно хочешь служить, Миша?
– Да.
– Ладно, давай бумаги.

Военком возвращается к своему рабочему месту. Перед ним парень с татуировкой и с серьгой в ухе.
– Сейчас ты мне скажешь, что ты – гомик!
– Нет, не скажу.
– А серьга что же значит?
– Так она же не в том ухе.
– Как не в том?
– Ну, не в том, в котором носят, как Вы сказали, гомики.
– А в этом тогда что значит.
– Свобода лунатикам значит.
– Не понял. Ты что, лунатик?
– Нет, это такой есть роман. Он называется «Свободу лунатикам!», и главный герой там все время носит серьгу в левом ухе и длинные волосы. Длинные волосы ловят энергию Космоса, а серьга служит дешифровщиком информации…
– Да, очередной бред! Что только не придумают! Ладно, давай бумаги.

Смотрит на справки, анализы. Наконец снимает очки. Говорит: «Подойди ближе». Роман подходит ближе. Врач щупает живот, грубо поворачивает, осматривает позвоночник.

– Ну что, все в порядке у тебя.
– Жаль.
– Что жаль?
– Двух лет жаль.
– Сынок, ты эти два года только и будешь вспоминать всю жизнь как лучшие.
– Почему?
– Потому что у тебя в голове сиськи-письки, а в армии ты поймешь, что еще что-то бывает.
– Что, например?
– Например, мужская дружба, взаимовыручка. Альтруизм опять-таки.
– Что это такое?
– Это когда ты бесплатно что-то делаешь. От души.
– Да, громко сказано, но это же тогда – рабство.
– Нет, это не рабство, а долг. Есть же что-то в жизни, что ты делаешь по велению сердца. Ухаживаешь за родителями, а они тоже любят тебя. Не за деньги же?
– Почему не за деньги? Я вырасту, буду им помогать в старости, если они мне сейчас помогают.
– Не факт.
– Что не факт, товарищ подполковник?
– Не факт, что ты будешь помогать, если у тебя чего-то в душе не будет по отношению к ним. Это и есть то, альтруистическое, человеческое.
Пауза.
– Ладно, ты парень смышленый, разберешься. Можешь приходить ко мне по средам сюда, побеседуем.
– Спасибо. Так я гожусь?
– А куда денешься?
– Похоже, никуда не денусь.


– Стоп, стоп, стоп… Ты зачем опять пришел. Хм, без серьги.
– Это не я.
– Что значит, не ты?
– Вы меня с моим братом перепутали.
– А! В смысле?
– Мы – близнецы.
– А! Вот оно что. Ладно, давай.

Военком взял бумаги, положил на стол, просмотрел внимательно.

– Странно. Я не думал, что так бывает.
– Я тоже.
– Получается, что во всем одинаково, а здесь матушка природа сделала сюрприз.
– Вы правы.
– Я прав ровно настолько, насколько права жизнь. Зачем-то это нужно было. Что поделаешь?
Военком немного сник, его плечи опустились. Что-то записал в деле Гоши и положил в стопку слева. Еще на что-то надеясь, Гоша в нерешительности потоптался на месте, подтянул трусы.
– Что?
– Что, что?
– Это навсегда?
– Думаю, да. Плоскостопие не лечится. Мне почти неизвестны случаи, чтобы кто-то с этим диагнозом возвращался. Но твой брат говорил, что свобода дороже всего.
– Так это брат. Для меня все иначе.


Алена и Наташа сидят у стойки ресторана. Это одно из самых симпатичных мест в городе. Мимо проходят солидные мужчины, услужливый бармен иногда смотрит в их сторону с интересом и спрашивает: «Может, еще чего?» Наташа пьет апельсиновый сок с водкой, а Алена только грейпфрутовый сок.

– Алена, а как ты думаешь, какая любовь самая сильная?
– Любовь к деньгам.
– Дурочка, я спрашиваю про любовь мужчины и женщины.
– Тогда безответная.
– Но это же мазохизм какой-то. Лечиться нужно.
– Вот все и лечатся. Кто травкой, кто музыкой, кто сексом, кто водкой.
– А кто – всем вместе.
– Нет, всем вместе опасно для здоровья. Слышала, может, есть разные поколения и у всех по-разному.
– Да, моя мама говорит, что из поколения «ПИ».
– Как?
– Она из поколения «Пепси». Это такое поколение, которому только дай пострадать. Никогда не может сосредоточиться на радости, все время ищет проблему, хватается за нее. Крутит–крутит проблему, тогда у нее есть желание жить и преодолевать.
– А потом какое поколение? Вадик, например, из какого поколения? Зачем он тебе в порошок димедрола кокаин подсыпал?
– Вадик – придурок инфантильный. Он из поколения «Эм-Ти-Ви». Ему интересно все, что двигается, и двигается необычно. Ему безразличны внутренние ощущения людей, последствия его экспериментов. Он же мне только недавно сказал, что он мне давал нюхнуть. Я могла умереть, знаешь?
– Да, придурок редкий. Слушай, а вот которым двадцать четыре – двадцать пять, эти что?
– Ничего.
– Как ничего?
– Пока не понятно. «Мажоры» и «Партизаны». Одни все могут, если есть деньги, причем деньги родительские. А другие изображают, что что-то могут. Но на самом деле ни фига не могут, только пыль пускают в глаза и разводят «мажоров». Но, ни деньги, ни способности не имеют значения. Все оцифровано. Фотографии, секс, коммуникации. Мы, наверное, такое оцифровое поколение.
– «Диджит эйдж» по-английски. А твои Ромка с Гошей тогда кто?
– Как кто, друзья мои. Ты же понимаешь, что если тебе нравятся ребята, ты не думаешь особенно – кто они в таком большом смысле. Кстати, про то, что ты говорила, я где-то читала. Теперь все это называется «Дигератти сисайти». Цифровое общество.
– Слушай, а почему они так редко бывают вместе?
– Кто? Ромка и Гоша? Они просто очень разные.
– Да, трудно тебе, наверное?
– Не очень, ведь я с ними не серьезно пока. Ни с кем я не серьезно...
Пауза.
– Да, слушай, совсем забыла. Ромка на радио устроился диджеем. Он теперь DJ Roma, забойную рубрику ведет после одиннадцати. Приглашал в «Гудвин». Во! Как же я забыла?
– Вау, круто. Ты, Аленка, вечно что-то главное упустишь. Это тот «Гудвин», в котором моя Машка с Блином познакомилась, а потом он ей квартиру купил. Во была история!
– Да, твоя Машка – барышня хоть куда! А теперь она где?
– В Косово, у нее там номер «Танец живота». Знаешь, как арабы западают?
– Какой танец?
– Ты что, не знаешь? Сейчас самое модное течение восточного танца – под Таркана такое вытворяют...

Полтора года спустя.

Вадим и Петрович (майор) шли по-весеннему залитой солнцем улице. Местами еще чернел на обочинах снег.
– Петрович, неужели все так безнадежно?
– А ты как будто не слышал?
– Что именно?
– Как полковника Сургиса посадили.
– А-а, это? Так, может, что было, не поделился как надо?
– Все было, как и было. Но сейчас такая ситуация, что мы ничего не можем. Это ты понимаешь? Еще год назад могли, а теперь – никак невозможно.
– Жаль, такой парень. И с ним такие интересные ребята крутятся. Зайди как-нибудь, не пожалеешь.
– Это понятно. Но, я боюсь, что дело в другом. Ты ж, Вадя, знаешь: если могу, то сделаю.
– Да, тяжело у вас, у военных.
– Теперь, да, тяжело.
– И что будет с ним дальше?

Пауза. Майор остановился.

– Как что? Пришлют повестку. Если не явится, будут его искать вместе с милицией. И все это уже не по согласию, сам понимаешь.
– Понимаю.
– Ладно, Петрович, ты все равно звони, что-нибудь придумаем.


Вадим и Роман настраивали аппаратуру в клубе.
– Внизу просунь руку.
– Здесь?
– Нет, правее.
– Да, держу.
– Тяни на себя, я сейчас перехвачу...

– Так сколько ты говоришь?
– Да хоть десять тысяч!
– Баксов?
– А чего же еще?
– Ну и, конечно, трахаться надо!
– Не без этого. Просто, если она невинная целочка, пусть зарабатывает танцами или там консумацией.
– Это что такое?
– Ну, это когда девушка раскручивает клиента на выпивку. Сама пьет газированную воду, а он шампанское по о-очень высокой цене…
– Так это же нужно разговаривать!
– Немного. За месяца два самая тупая девушка научится.
– Короче, нужно чтоб танцевать умела?
– В принципе да.
– Таких девушек – вагон и маленькая тележка.
– Тогда что?
– А куда это им нужно будет ехать?
– В Черногорию, слышал?
– Югославия?
– Да, но не там, где война, там в Черногории еще дом на берегу моря Сильвестра Сталлоне. Смотрел «Скалолаз»? Мне очень нравится этот его фильм.
– Еще есть какой-то фильм, где он дерется все время.
– «Рэмбо».
– Точно. Мне не очень нравится, бред американский.
– Слушай, Вадь, а когда тебе все это нужно?
– Когда-когда? Вчера.
– Хорошо.
– Что хорошо? Есть кто на примете?
– Думаю, да, есть.
– Так не томи, рассказывай.
Пауза.
– Да так, две мои одноклассницы ходят неприкаянные.
– Попробуешь?
– Попробую.
– Слушай, Рома, тут вопрос.
Вадим сделал длинную паузу. Дождался, пока Рома перестал копаться с аппаратурой, и посмотрел на него.
– Да?
– Ничего не получается.
– Совсем не получается? И за деньги тоже?
– Совсем не получается.
– Блин, что за страна?
– Я с самим городским военкомом разговаривал, он дружбан и сослуживец еще по училищу одного нашего хорошего общего знакомого. Короче, от денег не откажется, но слишком боится.
– Боится больше, чем хочет денег?
– Да.

В зал вошел Гоша и направился прямо к стойке диджея.

– Привет!
– Привет. Познакомься, это Вадик, здесь работает.
– Здравствуйте!

Вадим замер, глядя на Григория. Потом перевел взгляд на Рому.

Рома. – А ты что, не знал?
Вадим. – Нет. Блин, вы такие…
Рома. – Какие? Мы же близнецы.
Вадим. – Так что, вы вместе пойдете служить? Тогда, я думаю, вам легче будет.
Гоша. – Нет. Мне нельзя. Не пускают. Мир полон несправедливости.
Вадим. – Стоп. Сто–оп! (повышая голос) Что же ты мне сразу не сказал?
Рома. – Что не сказал? Какое это имеет значение?

Вадим посмотрел на Рому, снял очки, протер глаза, открыл свои маленькие глазки. Оказалось, что у него под очками маленькие, но живые серые глаза.

Вадим. – Это все меняет.
Рома. – Что все?
Вадим. – Абсолютно все. Завтра же ко мне с паспортами, потом в парикмахерскую и все... Все, все!..

Рома и Наташа сидели в кафе, недалеко от ночного клуба. В кафе, на втором этаже, было мало посетителей. Через окно был виден проспект, и голуби копошились возле окна.
– Дурочка, это все очень просто, ты же знаешь, что только первый раз все трудно.
– Я все равно не хочу. Неужели ты не понимаешь?
– Ладно, тогда будешь просто танцевать. Месяц там покрутишься. Если не понравится – уедешь.
– Как уеду?
– Ну, ты же там по туристической визе будешь. Вот виза будет заканчиваться, если останешься – тебе ее продлят, а если нет, то купят билет обратно.
– А если не купят?
– Ты что, это нормальные парни, зачем им свой бизнес подставлять? Вот и грек, у которого гостиница в Черногории, приедет на днях.
– Кто? Это нормальный парень? Вадим, что ли? Рома, что ты говоришь такое?
– Да ладно тебе. Если ты имеешь в виду тот случай с Аленкой, она сама тогда все это спровоцировала. Я серьезно с Вадиком на эту тему говорил.
– И что он говорит?
– Что она сама, как ненормальная – напилась, а потом порошок всосала в себя и еще просила.
– Хорошо, а знаешь, что было потом? Почему у нее все тело три дня ныло и писать ей было трудно?
– Наташ, ты же знаешь Алену. А тем более под кайфом. Кто ее может остановить? И он совсем не знал этого. Не драться же было?
– Так вот, я тебя и спрашиваю: кто даст гарантию, что мне или Алене не подмешают какую-то дрянь, после которой с нами может произойти все что угодно?
– Сколько можно повторять – вы все решаете сами. Грек приедет в понедельник, сам вас будет сопровождать прямо к месту и гарантирует все.
– Без контракта?
– А какой контракт, Наташа? Тот, кто захочет вас обманывать, и контракт подделает. Здесь добросовестные люди, и ты уже разговаривала с Кристиной, которая там, и с Наташей, которая там была и еще собирается ехать! Короче, не хочешь – не едь!

Рома разгоряченно выпалил свою речь и демонстративно повернулся к окну.
 
– Я ехать хочу, и мне достаточно тех четыреста пятидесяти евро, которые он обещает в месяц. Чистыми?

Пауза. Рома повернулся к Наташе, посмотрел на нее взглядом: «Вот, надоела, зануда!» – и сказал:
– Чистыми, чистыми, чище не бывает. – Пробегавшей внизу официантке крикнул: – Девушка, принесите счет!

В кабинете военкома раздался звонок.
– Да, слушает майор Заступа.
– Да.
– С серьгой?
– Да, это Роман.
– Что-что, товарищ лейтенант? Забирайте и на сборный пункт завтра привозите.

В большой комнате на железных кроватях сидели стриженные молодые люди. На них была странная, не модная одежда, кто-то разговаривал по мобильнику, некоторые выходили на улицу покурить. В углу собралось несколько ребят послушать Рому-Гошу.

– Ну, ну, и что они потом сказали?
– Говорят, мол, если сейчас не пойду в армию, отдадут под суд. Могут дать год тюрьмы.
– Ну и?
– А я говорю: конечно, лучше два в армии, чем один в тюрьме на нарах и с зеками общаться. Короче, они мне дали полчаса на сборы, приставили ко мне сержанта, он меня ждал на кухне. И тут случился прикол.
К ребятам подошел чернявый парень с рюкзаком.
– Пацаны, эта койка свободна?
– Да, не мешай.
– Ну, ну, рассказывай, Рома.
– Вот в это время в квартиру вошел мой брат Григорий, а кухня у нас в квартире в дальней стороне, вот он, не раздеваясь, прошел и заглянул на кухню. Сержант говорит: «Ну что, готов? Пошли?» А он перепугался, ничего сказать не может, стоит и не может понять, что делать, к кому бежать за помощью. Короче, когда я вышел, Рома, то есть я Рома, вышел, а он Гриша стоит белый, перепуганный. Сержант, когда разобрался что к чему, позвонил военкому. Надеялся перевыполнить план – двоих вербануть. Прокол вышел. Представляю Гришу, который до сих пор где-то сидит, дрожит весь, когда слышит за забором нашего дома из части ПВО: «У солдата выходной – пуговицы в ряд...».
– Что расселись? Поднимаем жопы, строится на улице!
В комнату в боковую дверь незаметно вошел прапорщик: «Быстро, быстро! Вы теперь солдаты! Оторвались от мамочек-бабушек. Теперь армия – ваша мать!»

АКТ ВТОРОЙ
У СОЛДАТА ВЫХОДНОЙ – ПУГОВИЦЫ В РЯД…

Прошел год.

Косово. Город Приштина.
Штаб миротворческих сил в Косово.

Капитан ВВС Саймон не долго ожидал свой кофе капуччино. Официантка Грэтти поставила чашку перед капитаном, пристально посмотрела на него, развернулась и пошла в сторону кухни. Этот ритуал они совершали каждое утро. Саймон и Грэтти были чернокожими американцами, которых здесь было немного, в основном в так называемых закрытых структурных единицах.
В тот момент, когда Грэтти выходила из кухни, в ушах Саймона начинали тревожно всхлипывать голоса предков, разноголосье евангелического хора, перетягивая мажорные и минорные ноты, качалось из стороны в сторону вместе с бедрами Грэтти. Бум! Она ставила перед летчиком капуччино. Бум-ца. Издалека, из поднебесья начинал дребезжать зазывающий бубенчик, манили флейты, и гремел большой шаманский барабан. Саймон вскакивал, срывая с себя форму, вытягивался всем своим натренированным телом в тот момент, когда Грэтти смотрела в лицо Саймона, одной рукой взявшись за крупную верхнюю часть бедра.
– Гау-у-у-у… Гау-у-у-у.
Тайные звуки проходили внутрь Саймона, он сбрасывал с Грэтти ее одежды, которые мешали ощутить ее тепло. Они сливались в одном порыве, и когда Грэтти возвращалась к кухне, Саймон двигался в такт с ней, не обращая внимания на окружающих. Он всеми своими порами кожи чувствовал знойный запах Грэтти, и барабаны заводили его в экстазе: «Гау-у-у-у».
– Саймон, Саймон...
Все куда-то бежали. Тревога.

11.20. Саймон прямо из кафе вскочил в свой бокс через боковую дверь.
11.22. Зажигание. Все в норме.
11.24. Вывод из бокса. 40 км/час. 250 метров.
11.27. Хариэр. Вертикальный взлет. 420 метров над землей. Запуск основного, вспомогательные двигатели. Есть горизонтальная тяга. Вертикальный двигатель выключен. Пошел!
11.32. Квадрат. 11S, сектор 124. Две малые подкрыльные ракеты. Квадрат 11S, сектор 63? «Большая подбрюшина» – воздух-земля. Кому-то очень не повезло! Сила давления от «подбрюшины» 34 Па, или как–будто по голове дали 60-килограммовой дубиной. В районе двух километров – у каждого второго контузия года на четыре.
11.38. Заход на посадку.
11. 44. Капитан Саймон отстрелялся! Подполковник Андерс доклад принял. Молодец. Все в цель.

– Гау–у–у...
– Вам заменить ваш остывший капуччино? – Саймон сидит на своем месте. Он первый вернулся. У него был стимул стараться! – Какая женщина! Песня!
– Нет, я пью холодный, Грэтти!
– Гау–у–у–у...
Наконец, добравшись с Грэтти до кухни, они с Саймоном упали в одну из наполненных водой и пеной рукомойников из нержавеющей стали. Выбросили грязные тарелки и как два тюленя вцепились друг в друга в порыве нежности и страсти.
Это была заслуженная награда капитана ВВС. За разбитые тарелки расплатится Конгресс США!

После трудных утренних мероприятий в горячей точке и в городе всех командиров – участников контингента пригласил к себе американец – подполковник Андерс. В тесной компании оказались полковник Рябов, майор Самойленко и полковник Климов, только пару дней назад прибывшие из Беларуси. Возле Климова – смышленый сержант-переводчик.
Андерс. – На сдоровие, – говорит Андерс, поднимая рюмку ракии, местной, подкрашенной в темный цвет самогонки. Дальше он говорит по–английски.
Сержант. – Господин Андерс спрашивает: «Так правильно он говорит по-русски, когда выпивают у нас, в России».
Самойленко. – Правильно. Тилькы, хлопче, переведи ему, шо тут не все из России.

Климов косится на Рябова, а Рябов делает вид, что не замечает фразы Самойленко. Андерс тоже никак не отвечает, только улыбается и на замечание Рябова о приятном напитке говорит по-русски: «Вкузно, вкузно... Толко голова потом не работыват».
Пауза. Андерс достал еще бутылку с шотландским напитком: «Виски».

Климов. – И все-таки, почему они так не любят друг друга?
Рябов напрягся. – Кто?
Климов. – Албанцы, хорваты, сербы.
Рябов. – Что ж тут непонятного? Тито долго и мучительно сдерживал процессы с помощью идеологии, но упустил вопрос собственности.
Климов. – В смысле?
Рябов. – Понимаешь, товарищ полковник, когда у людей есть неразрешимые противоречия, не важно какие: религиозные, духовные, культурные – а им, этим людям, раздать в этой ситуации собственность – жди большой беды!
Климов. – А при чем тут собственность?
Рябов. – Как при чем? Эти люди всю свою собственность превратят в войну. И не будет уже никакого смысла. Пока от врага не останется кучка золы, они будут воевать! Война, знаешь, такая штука, что стоит ее только начать, и она уже сама себя будет воспроизводить. Особенно война гражданская.
Климов. – Видишь, Василий Петрович, мы в Беларуси совсем еще не в курсе этих всех процессов, только вот присоединяемся. Вы, наверное, с Самойленко уже навоевались?
Рябов. – Да, в том числе и друг с другом.
Рябов громко рассмеялся. Самойленко не понравилось, как Рябов при этом посмотрел на него.
Самойленко. – Что Самойленко? Нам ничего вашего не нужно!
Рябов. – Так и нам ничего вашего не нужно. А что у вас есть вашего?
Самойленко нервно налил себе ракии.
Климов. – Ладно, хлопцы, что это вы сцепились?
Рябов. – О-о, ты не видел, как мы цеплялись! Особенно за Диану. Да, Самойленко?
Самойленко. – За Диану? За это чучело румынское?
Рябов. – Чучело? Ты, что, Самойленко, забыл, как из своего маузера чуть меня и ее не пристрелил, Мазепа чертов!
Самойленко. – Бувае, бувае...
Рябов. – Бувае? Да ты, брат, на эту Диану точно сумасшедший! Мало тебе своих? Климов, там есть девушка из Минска.
Климов. – Где там?
Самойленко (загадочно) – Там, там…
Рябов. – Как-нить покажем, когда Андерс примет тебя в посвященные. Он тут все-таки главный.

Андерс все это время разговаривал по телефону, на минуту прервался. Сказал по-английски: «Давай, давай...» Передал бутылку с виски Самойленко. И добавил что-то по-английски.

Сержант перевел – Полковник говорит, что нужно быть начеку. В Сербии выборы, и Косово может сыграть свою роль как дестабилизирующий фактор – как в нужную, так и не в нужную сторону.
Рябов. – В какую такую нужную? Не переводи, сынок, не надо.
Пауза.
Самойленко. – Да, ты прав, полковник Рябов, если нам, славянам, раздать всю собственность до конца, пересрэмся в говно. Знаэш, йиду додому в Житомыр, а там за таможнэю стоить шлагбаум, сыдыть мент и кажэ: «Давай в Житомирську раду пьтьдесят долларив!» – «Ты шо, кажу, лейтенант, не бачиш хто йидэ – герой Украины йдэ?» Знаэтэ шо вин мэни сказав? Нэ повирытэ! Вин каже: «А шо то за герой, шо бэз грошэй?» Во бля!

На окраине, в небольшом закрытом клубе круглые сутки звучит музыка, которая вырывается на улицу, когда оттуда выходит военный-миротворец или редкий гражданский.
В клубе звучит музыка Таркана. Возле стойки бара – девушка в макияже, наряженная в золотистые одежды, крутится возле двух военных в защитной форме. В проеме небольшой сцены танцует девушка.

Рябов. – Знаешь, Климов, когда во время второй мировой войны Рузвельт встречался в Ялте со Сталиным, какой был второй вопрос после американской помощи?
Климов. – Не знаю.
Рябов. – Если помнишь, какой фурор был, когда Чкалов перелетел перед войной в Штаты?
Климов. – Это помню.
Рябов. – Так, вот, потом тяжелая авиация по союзническому договору перебралась на Север, они под Архангельском стояли. И все ничего, и жратвы навалом, тепло, ну как здесь – мы в старых, засранных школах живем, а американскому солдату подавай условия. Ты видел, как они живут?
Климов. – Нет пока.
Рябов. – Увидишь еще. Так о чем я рассказывал?
Климов. – Об авиации американской, в Архангельске.
Рябов. – Ой, какие мы?
Рябов провел рукой по руке девушки, которая проходила рядом.
Девушка. – Может, что-то еще хотите?
Рябов. – Еще?

Повернулся к Климову: «Полковник, ты что-то хочешь еще? – потом развернулся на стульчике, вглядываясь в темный зал. – Вон, смотри, какой Самойленко казак, только непонятно кто на ком скачет».
На возвышении, скрытом от сидящих возле стойки, в глубине зала из-за растений периодически, почти в такт музыке, выскакивала копна волос девушки, за которую схватился Самойленко и утащил туда почти сразу, как военные пришли в клуб.

Рябов сделал паузу, посмотрел на Климова, потом на девушку.
Рябов. – О-о, ты откуда будешь? Слушай, кажется, это твоя землячка!
Климов с интересом посмотрел на разрисованную девушку.
Климов. – Из Беларуси? Откуда?
Девушка. – Нет, я не оттуда.
Рябов. – Как, я обозналси? Ладно. Слушай дальше.
Климов проводил девушку взглядом, она смутилась, обернулась: «Ну, ну».
Рябов. – Ну, ну. Короче, Рузвельт сказал Сталину, что американские силы в России не обеспечиваются надлежащим образом. «Как?» – удивился Сталин. «А так, – говорит Рузвельт, – войска спиваются, разлагаются без женщин!»
Климов. – Ну-ну…
Рябов. – Что ты ну-ну? Слушай дальше. Еще одну.
Рябов обратился к барменше, которая понимала по-русски.
Рябов. – Ему тоже! Давай, брат!
Они выпили водки «Финляндия клюквенная», закусили лимоном. Климов пробовал такую водку только однажды. Вкус водки напоминал праздник Нового года. Климов, вдруг перенесся домой, ему вспомнилась маленькая квартирка в воинской части, дочка, уснувшая, не дождавшись праздника. На следующий день она узнает, что ночью приходил Дед Мороз и принес ей подарки.. А потом они с женой сходят в морозную ночь, где прапорщики будут бросать взрывпакеты на полосу препятствий. Они найдут соседа Жору в снегу, притащат его домой, где его жена будет с капитаном Савельевым из части напротив. Климов с женой немного смутятся и уединятся для подарка друг другу. Почему женщины так благодарны в праздник? Его Рая будет придумывать всякие невероятные и необычные удовольствия, и Климов уснет под утро, выкурив сигарету, и доест салат-шубу, проголодавшись после бурного секса с женой.

– Товарищ полковник! Товарищ полковник, вас зовут к телефону!
Это сержант Пинчук тормошит Климова.
– Да-да... Пинчук, иду.
Климов подошел к аппарату засекреченной космической связи Т-200.
– Алло, слушаю, Дубрава.
В трубке что-то затрещало, и раздался мало узнаваемый, преобразованный, порезанный и сложенный снова чей-то голос из штаба министерства обороны. Это было хорошо. Никто не мог понять, в каком состоянии Климов, и было не очень понятно, в каком состоянии его собеседник.
– Кто? – допытывался Климов.
Наконец он понял, что разговаривает с куратором по мобилизационной части управления снабжения. «Все по плану, ничего не нужно. Да, ждем гуманитарный груз».
– Сколько дней назад вышел?
– Сколько, сколько? Двенадцать. Что-то не понятно.
– Да долго.
– Почему нет?.. Я знаю, что мобильная связь не положена в армии, но вы же понимаете!
Да все всё всегда понимают. Самые простые, удобные вещи – в армии не положено. Армия должна преодолевать трудности!
– Вот она их и преодолевает с достоинством, – Климов сказал эту часть размышлений вслух, повернувшись к сержанту.
Потом посмотрел на сержанта в упор и спросил: «Во сколько?»
Сержант не стал пересекаться взглядом с полковником, но ответил: «В пять утра».
– Понятно.
Он встал, поправил свое обмундирование, потрогал карманы, что-то нащупал, достал. Дискета.
– Что это такое?
– Дискета.
– Откуда?
Сержант растерянно посмотрел на полковника. Тот вдруг совершенно не впопад запел, сильно гнусавя: «Наташа, Наташа, три рубля и на... на...»
– Стой, дай сюда! Что-то вспоминаю. Наташа. Только вы мне можете помочь. Сколько? Да, нужно заплатить, но я не для этого вас сюда... Новый год.
– Какой Новый год, товарищ полковник?
Полковник посмотрел на подчиненного.
– Давай, Пинчук, включай мой компьютер.
– Есть, товарищ полковник!

Письмо сержанта Пинчука из учебки.
«Привет мой братяня DJ!
Да, я сначала встречался с Наташей! А потом вдруг понял, что у Алены все-таки никого нет, и ты с ней тоже постольку-поскольку дружишь. А еще тот парень, с которым я ее видел раньше, просто а–ля дискотекафрэнд. Это был Вадим. Короче, я несколько раз звонил ей из учебки, даже что-то на меня нашло, я разыграл ее на предмет приза от мобильной компании. А мне в это время на мобильник приходили всякие дурацкие инструкции о том, как познакомиться с девушкой.
Например, «Natasha: privet, kak dela?»
Дурацкие, потому что на такое и на улице-то отвечать девушке как-то не пристало. А по мобиле так уж фантазия и подавно нужна!
Потом я уже звонить не хотел и начал с ней переписываться, как будто мы никогда знакомы не были. Я, конечно, всякие мелочи ее сначала спрашивал, а она отвечала, но пришла пора вдохновения, и я, как идиот, одной рукой держусь за руль ЗИЛа, а второй кнопочки тисну! Ты даже не представляешь, как это здорово – служить и с моей Аленкой переписываться.
Она мне еще немного больше рассказала о себе такой, какой она стала теперь, но почему-то не просила звонить. Она сама таяла от такого общения. Мы общались почти до часу ночи... Я выходил в туалет покурить и под одеялом, чтобы ничего остальные не слышали, писал всякие глупости и серьезности. Я ведь ее люблю.
Под утро я отослал ей такое: «Ia utrom kazhdi den' vsio bol'she dumaiu chto ti – chudesni son, a kazhdi vecher vstrechi zhdu opiat'. Usnu li ia?»
На следующий день она уже знала мое имя и то, что большинство моих знаний о ней исходит из нашей прежней жизни. Что-то она где-то слышала и обо мне. Причем мое имя она написала так, как это делала Наташа – «Гришуня». Так меня никто не называл, поэтому все это было немного странным. Может, Наташа все еще обо мне мечтает, но я не могу ее найти нигде и объясниться. Родители говорят, что она уехала то ли в Москву, то ли еще куда дальше. Ты что-то знаешь?
Ты помнишь, в последний день перед армией, сразу после обеда, мне вдруг захотелось поехать на тур европейских соревнований по биатлону, и совсем без смущения предложил я Алене поехать?..
«Заедь за мной к Наташе», – написала она, и я чуть не упал в обморок.
«Хорошо», – ответил я и начал размышлять, как бы так припарковаться, чтобы не было видно из окон квартиры.
Почти в восемь вечера мы добрались до места, забрались на большой трамплин, на лестнице пространства было совсем мало, она невольно прижалась ко мне на мгновение, я слышал ее дыхание.
Ее ресницы серебрились в бликах фонарей трамплина: «serebristiy inei razbitih serdec, dihaniem moim sogretiy – taial na resnicah tvoih...». Я придумывал sms-ки и отсылал ей.
Тогда оказалось, что через пару часов она встречается со своими подругами и должна рассказать о нашей встрече Наташе!
А я все отсылал ей свои стихи, которых я никогда не писал ни до того, ни после: «Ia zdes' odin i ti poroi odna, unosit veter vzgliad i vzdoh. Liubit' ne schast'e i problem gora. Ne slushai nikogo, kabi ia zdoh!»
Знаешь, она больше не ответила. Вернее, написала, что не может ТАК поступать со своей подругой. Я ее и понимаю и не понимаю. Теряя Наташу, я терял Алену.
Мое вдохновение не проходило, я написал целую серию sms-поцелуйчиков, которые потом я начал отсылать незнакомым девушкам, которые влюблялись в меня через sms-флирт. Было тоскливо и несправедливо. Наташин телефон не принимал sms-ки. Я получал сообщение: «Нет реакции».
На мои стихи откликались девушки романтичные, а одна даже приехала в учебку. Представляешь? Я с ней поцеловался несколько раз, угостил Молотов-коктейлем, после чего она полезла на меня всем своим телом. Но это не мое. Один мой товарищ смекнул, что к чему, и мне пришлось его прикрывать почти сутки на построениях. Он вернулся уставший, но на его голове красовался лавровый венок победителя. Все эти девушки потом просили меня позвонить, а я почему-то не звонил. Я ждал Алену. И жду теперь, когда меня направляют очень далеко от дома, и я даже не могу написать, куда точно. Военная тайна.
Твой брат, диджея.

– Пинчук, ты что?
Сержант сидел, оторопев, уже минуту.
– Я… Я… Ничего, товарищ полковник.
– Что это такое?
– Электронная копия паспорта, товарищ полковник. Двух девушек.
– И что это все значит?
– Они в беде.
– В какой такой беде, Пинчук?
– Не знаю.
«В беде, беде, беде, беде...» – проносилось в голове сержанта Ромы Пинчука, прожившего первую свою основную часть жизни с именем Григорий.
С монитора небольшого компьютера типа «лап-топ» на Гошу смотрел портрет его девушки Алены и Наташи, которая любила его, и что-то с ней теперь случилось.
– Где Вы вчера были ночью, товарищ полковник?
– Где, где? Ты что, сержант, спрашиваешь? Это военная тайна!
– Какая это тайна, товарищ полковник, если Вы принесли дискету с девушками, которых я уже больше года нигде не могу найти.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Где Вы взяли эту дискету?

Сергеев сидел на «броне» своего белого бронетранспортера, на котором всего несколько дней назад встречал пополнение миротворцев из Беларуси. Сергеев был из украинского контингента, базировавшегося в Югославии уже без малого три года. Сергеев сидел, подставив лицо солнцу. Рядом лежал его АКМ. Пинчук залез наверх, пристроился рядом. Сергеев приоткрыл один глаз.
– А-а, это ты?
– Я, товарищ капитан.
– Ну что, не спишь после учений? Нужно копить силы.
– Не могу, есть у меня одно беспокойство.
– Да здесь одно у всех беспокойство: где поесть плотно, чтобы хотелось поспать, и как поспать, чтобы потом уже сразу обед был. Ну, и еще бабу где найти.
– А какие здесь есть бабы?
– Как какие? Солдату или офицеру?
– Ну, для офицеров, похоже, есть какая-то «Ракия».
– Откуда знаешь? Был?
– Нет. Там, похоже, я кого-то знаю.
– Кого, девочек?
– Да, я их знаю, они из моего города, мы вместе учились еще в школе.
– Тогда, Пинчук, не понятно – повезло тебе больше или ты попал.
– Почему?
– Потому что все эти американские военные тайны и русские политические зигзаги в Югославии ничто, по сравнению с секретным оружием местной мафии.
– Какое секретное оружие?
– Ты думаешь, все эти женщины только телом торгуют и отбирают часть зарплаты миротворцев?
– Не знаю.
– Так вот, албанская мафия – одна из самых сильных, потому что в этом конфликте работает все, что нужно для мафии. Вообще, их новый опыт – это игра против всех!
– Слушайте, товарищ капитан, а если все-таки помочь им?
– Что, жить надоело? Партизанские гены зашевелились? Да, Пинчук?

Капитан сначала повысил голос, а потом заговорил тише. Пинчук. Фамилия такая еще. Точно, хитроватый парень, из пинских болот, все сделает сам и ни у кого разрешения не спросит. Одноклассники, говорит. Сергеев представил, что в борделе подстилают его одноклассницами: Светкой Власенко и Леной Ящук. Они смотрят на него своими ясными светлыми глазами, светкины косички разлетаются по сторонам, она бежит по длинной газовой трубе «Ямал – Ужгород», а из стенок периодически возникают засаленные мундиры войск разных времен и народов, под Березиной Светку зажимают наполеоновские солдаты, ближе к Неману фрицы из адамовичского фильма «Иди и Смотри» размазывают кровь по ее коленям, а она бежит в школьном белом фартуке, забрызганном нефтью и кровью, а сзади ее догоняет Ленка и кричит в трубе, как во время последней их встречи: «Помнишь, в десятом классе мы вылили литр самогона, который принес Саша? Это было баловство одно! Это было баловство! Они теперь добрались до пятого класса! Это как война – мы давим на детей, мы не даем им прохода, мы насилуем их морально, а они уже готовыми рядами прыгают в море кайфа, кайфа, кайфа...»

– Рома, знаешь, где «Ракия».
– Я не Рома, товарищ капитан. Я – Григорий, я пошел в армию вместо моего брата-близнеца.
– Во дела. Я слышал, что вы, белорусы, безбашенные и что ваши гаишники взяток не берут, но до такой степени…
Сергеев прикрылся ладонью от солнечных лучей и как-то особенно, даже сердечно, посмотрел на Гошу, на его лице появилось что-то похоже на улыбку...

Рябов сидел в своем большом, бронированном автобусе на базе КамАЗа, когда о корпус застучали чьи-то кованные сапоги. «Наконец–то. Наверное, Ашков».
– Это я, товарищ полковник!
– Вижу, заходи. Составишь компанию?
Рябов потянулся к недопитой бутылочке какого-то красочного напитка, который можно пить целый день и от которого никогда не бываешь сильно пьян.
– Спасибо, я с утра не очень.
– А зря.
– Почему, товарищ полковник?
– Ты мне подполковник расскажи, пожалуйста, что за девочки в клубе?
– Девочки как девочки. Я откуда знаю?
– А почему тогда Климову одна передает дискету со своими данными, копией паспорта? Ты чем здесь занимаешься?
– Я, товарищ полковник, занимаюсь спецприкрытием операции двадцать четыре дробь восемнадцать.
– Знаешь, Ашков, что Сталин сделал со спецконтингентом девиц, которые в Архангельске обслуживали американскую и английскую дальнюю авиацию?
– Нет, не знаю.
– Утопил на барже на хрен!
Ашков посмотрел на полковника и не придумал что спросить: «А зачем, полковник?»
– Потому что продажная любовь отравляет сознание нашего человека. Понял? – И добавил: – Это уже не наш человек, если живет и научился разговаривать с нашими тактическими союзниками... Понял?»
– Что же тут не понятного, товарищ полковник.
– Но ты же умный человек, зачем нам теперь проблемы с этими новыми ребятами?
– И что прикажете делать?
– Неужели нейтральных девок нельзя найти?
– Можно.
Пауза.
– Дальше мы не обсуждаем ничего, потому что ты сам должен догадаться. Так?
– Так, товарищ полковник.
– А что, если Климов что-то не то начнет делать?
– Не беспокойтесь. Про Климова все известно, мы в курсе Климова по всему его жизненному, так скыть, пространству. Ему его друг из Москвы позвонит, скажет то, что положено в таких случаях говорить, про Москву, перевод в перспективное направление и так далее.
– Ну и выражаешься! Я знал, что до добра твои эти новые идеи не доведут. Там парень Климова, сержант – их одноклассник. Ты мог это предвидеть?
– Мог, товарищ полковник, одну уже перевели в другое место, а одну еще не успели.
– Не успели…
Рябов одним глотком выпил оставшееся из бутылки.

Милошевич сидел в бункере. Он был в любую минуту готов к сопротивлению.
– Что вы говорите? Куда движется?.. Хм... А при чем здесь контингент миротворцев? Вы же мне говорили, что американцев устраивает наше бесконечное противостояние и оппозиция им нужна ручная, никогда не побеждающая! Так вы мне говорили? Как не американцы. А кто тогда? Кто? Русские? Быстро все ко мне!

Самойленко летел на воздушном шаре над большим глобусом Украины. На глобусе стояли люди, похожие на его учительницу по географии Нелли Федоровну. Причем мужчины были точь-в-точь похожи на женщин, только с усами. Нелли Федоровна была знаменита своим предпенсионным возрастом и жуткой любовью усваивать географию во сне. Она всегда давала задание кому-то из учеников читать учебник географии, а сама отдавалась двадцать пятому кадру сна, двенадцатому контуру Тимоти Лири, легкой медитации и прочим новым методикам усвоения материала. И вот теперь Нелли Федоровна мужчиной и женщиной стояла на глобусе Украины, все они, Нелли Федоровны, кричали: «Ура герою Украины Федору Самойленко! Ура! Ура! Ура!» Громкое эхо разносилось над землей. Самойленко явно замечал гранитные памятники, похожие на шестиклассника Самойленко в пионерском галстуке и почему-то с рогаткой с оптическим прицелом. Эти благодарные Нелли Федоровны ставили памятники Федору, но при этом валяли другие памятники; и было нестерпимо жаль, что иногда это были памятники кобзарю Шевченко, а иногда еврейские надгробия. Перед Самойленко был пульт управления воздушным шаром, и он попробовал приземлиться. И как только он его корзина касалась глобуса, много маленьких Нелли Федоровн в пионерских галстуках вырывались из недр глобуса и начинали играть в футбол воздушным шаром, а Самойленко не успевал выбраться из корзины, его уносило ввысь, и до него доносились слова из праздничного громкоговорителя: «Житомирска Рада герою Украины рада»! И милицейские ряды подпевали: «Герой Украины богатый и щедрый!» И когда вновь Самойленко приземлялся, пионеры Нелли Федоровны снова футболили его под возгласы Черниговской и Севастопольской Рады. Наконец его вынесло в Черное море, которое мерно билось о скалы, и в вышине покрикивали чайки...

«Надо в туалет...» – противный голос нарушил такой сон! Самойленко проснулся от беготни по зданию школы, в которой у него была небольшая конура. О ней никто не знал, и Самойленко пользовался ею, когда хотел выспаться. Во дворе ревели моторы, весь украинский контингент был на «горячем ходу». У Самойленко было ощущение, что он проспал что-то интересное.
Он выглянул в окно, вдали по улице Милорада двигался белый БТР, он въехал во двор, из БТРа выскочил Сергеев, переговорил с кем-то.
«Раз Сергеев командует, значит, все в порядке». Самойленко пошел, покачиваясь, в комнату, где они справляли нужду. Странно, это был именно класс географии; нормальный туалет в школе был давно забит, и водоснабжение было «локальным». Воду миротворцам привозили в длинные умывальники во дворе. И второй туалет был тоже во дворе, но после того, как один из солдат контингента пропал, пойдя справлять нужду, Самойленко распорядился ночью все это делать в этом классе.
Он поднял валявшийся среди ученических парт глобус, на котором в Восточном полушарии были только Москва и Санкт-Петербург. И красноватая территория, где он, Самойленко, когда-то жил.
Вдруг здание затряслось, с улицы раздался мощный рев моторов, и в несколько минут все стихло.
Самойленко, застегивая брюки, выскочил во двор, где прохаживался интендант здания прапорщик Гнусько и две приполчившиеся собаки неизвестной породы.
– Шо Гнусько?
– Шо шо, товариш полковник?
– Куды цэ вси поихалы?
– Та додому.
– Як цэ додому?
– Та Сергеев прыихав и сказав, що идымо додому.
– Ну, а ты шо?
– Та я шо дурный, я тэпэр политический беженец.
– Добрэ. А я тэпэр хто?
– А вы агрессор свободного сербского народу.
– Та шо ты таке кажеш, Гнусько? Чи то я ще сплю?


В главном БТРе, выскочившем через заграждения КВОРа в районе Приштины, сидел заместитель командира украинским ограниченным контингентом миротворческих сил КВОР капитан Сергеев, сержант Пинчук, танцовщица Наташа, друг сержанта цыган Миша и водитель-механик Богдан Чуб. За главным БТРом, как тараканы, бегущие с кухни, на полном ходу мчался весь батальон миротворцев Самойленко.
– Когда ты, говоришь, ее увезли из Приштины?
– Недели две назад.
– А куда точно, ты не знаешь?
– Точно, нет. Здесь всеми этими делами заправляет Сергей. Его фамилия, кажется, Ашков, он заместитель Рябова. У нас была девочка, украинка, которую привозили из-под Белграда. И я там один раз работала. Это жуткое место, там за ночь приходит по двадцать мужчин на каждую. Мы не заезжали в Белград, поэтому я думаю, что это на окраине, со стороны Приштины.
БТР немного тряхнуло.
Сергеев. – Богдан, шо там таке?
Чуб. – Та тут, товариш капитан, местные стреляют.
Сергеев. – А ну-ка, хлопцы-девчата, моя работа.
Сергеев потянулся к рации.
Сергеев. – Восемнадцатый и тридцать шостый, прыйом. Сектор висим, горизонтальный, поиск цели.
По броне зацокали пули. Вдруг БТР как будто наткнулся на препятствие, вздохнул громко, и с шипением улетел снаряд.
Сергеев. – Ну, трохи попугали салаг.

В ста километрах от Белграда, в маленьком городишке Шабац, лидер свободного профсоюза Милорад Павлич, победивший действующего президента–диктатора Милошевича, проводил митинг с рабочими тонкосуконной фабрики.
– …и когда ослабнут когти своры наших коррупционных чиновников, и американцам станет не выгодно наше национальное противостояние, которое подкосило нашу экономику, мы утратили ведущие позиции в Европе в сфере строительных технологий, химической и фармацевтической промышленности. Ведь мы с вами не совсем выжившие из ума люди, мы знаем, что границу нашей безопасности можно закрыть, но не закрыть горячие сердца, ищущие ответ на главный вопрос. Почему мы, дружная Югославия, колыбель мусульманского и православного единства, трудолюбивого и щедрого народа, живущего в таком замечательном, красочном месте мира, имеющего когда-то так много поводов для противостояния, – получила наказание теперь, в конце просвещенного двадцатого века. Почему? – кричит мать одного из убитых детей. Она хорватка, а я серб, я подхожу к ней, и она пытается понять: с добром я к ней пришел или со злом... Кто знает, когда рождается ненависть? Я думаю, как раз тогда, когда ты начинаешь задавать вопрос: добрый или злой человек встречает тебя на улице. Именно в этот момент ваше лицо не дает ждать вашему соседу ничего хорошего, и уже в этот момент достаточно искре... маленькой искре пробежать между вами, чтобы началось то, что всегда бывает без конца и без начала... И никогда невозможно понять, кто первый начал и кто больше виноват…
Где-то вдали раздался хлопок, потом еще один…

Люди слушали Павлича с интересом. Он страстно, без запинки излагал свои идеи, главная из которых –постигшее бедствие народа, подпавшего под охлократический режим Милошевича, который не хочет отдавать власть. И нет никакого демократического способа его свергнуть. Люди собрались на центральной площади, которая была на небольшом возвышении, и было видно, как вдали простиралась извилина уже почти высохшей речки. На едва зеленеющей травке сначала появилось два белых «таракана»-БТРа, люди сразу увидели двигающийся и увеличивающийся отряд «тараканов», выскакивающих из-за небольшого леска вдали. Потом раздался хлопок, и огненный столб взметнулся у берега реки, покрыв дымом, паром, клочьями земли небольшой участок. Над крышами домов пронеслась ястребиная тень МИГа, он развернулся и пошел в атаку вновь.

Люди сначала закричали, потом из толпы отделилась небольшая группа людей с детьми, а также и женщины.

После небольшой паузы Павлич громко сказал:
– Сербы! Братья! У каждого человека бывает миг, когда он может сделать нечто, что перевернет его простую, обыденную жизнь, потому что его позвал ветер, ветер надежды, и у каждого народа бывает миг, когда он может перевернуть свою жизнь, потому что его позвал ветер. Почему мы пугаемся? Я не знаю, что происходит сейчас, но нам на выручку спешат объединенные миротворческие силы под командованием человека-героя, имени которого мы не знаем и, может, никогда не узнаем, но этот случай, эти люди не оставляют нас в одиночестве. Если каждый из нас протянет в эту сторону руку, он почувствует мощь машин, с которыми мы пойдем туда, где нас ждут другие – слабые, ничтожные, перессорившиеся, но НАШИ, НАШИ, НАШИ люди!

Павлич протянул руку в сторону, откуда появились белые БТРы КВОР, и громко крикнул: НАШИ, НАШИ, НАШИ...
Некоторые люди, уже покинувшие площадь, начали возвращаться, из окон домов выглянули остальные.
В этот момент помощник Павлича Никола Скина уже набирал номер Конгресса свободных профсоюзов. Он был краток: «Поднимайте народ, мы идем на Белград, с нами Бог и какие-то сумасшедшие БТРы». На том конце, в Белграде, был куратор международного сотрудничества СКСП Оле Гимбински.
– Никола, что ты такое говоришь, какие БТРы?
– Я тебе говорю, мы уже сами себя и друг друга ущипнули. Это как во сне. Мы в Шабаце, на митинге, и тут вдруг эти... Слушай, там еще танки идут...

Павлич продолжал декламировать в микрофон: «НАШИ, НАШИ...» Люди подхватывали и, протягивая руки в сторону колонны бронетехники, кричали: «НАШИ, НАШИ...»

– Никола, что за «наши»? Откуда они взялись?
– Оле, я не знаю, они выскочили из-за леса, они не совсем наши... они... лые... вор...
– Что, повтори? Не слышу... Я поднимаю людей, да?
– Да, да, ...аши… наши...
Какой-то треск забивал мобильный телефон, возгласы людей не давали разговаривать.

В кабинете Милошевича не курят. Теперь, уже бросивший пятнадцать лет назад, Милошевич курил сигарету за сигаретой, и остальные тоже не выдержали, даже единственная женщина, помощница Председателя Сербской Службы Безопасности пани Новакова закурила. Некоторые не курили, но на всякий случай угостились. Они понимали – происходит что-то из ряда вон выходящее, хотя и ждали этого всегда. Так всегда бывает, когда обманываешь. Рано или поздно все узнают, какой ты обманщик, и перестают здороваться. Выход один – перестать здороваться первым. Или нужно здороваться только по телевизору и поздравлять свой народ с Новым годом. Потом еще: если должность императора уже занята или, скажем, не модна, тогда издайте указ, что ваша должность теперь будет единственной в этой стране. Пан Единственный Председатель. Или Господин Единственный Президент. Жаль, в других странах ничего запретить нельзя! Но есть и на этот случай такой ход, который поднимет Вас и, дай Бог, оставит там, куда поднял: «Пошлите другим Президентам Ноту, что Вы им разрешаете использование название Вашей должности!» Уверяю Вас, они прослезятся от вашей милости. Да, еще одна мудрость Мэрфи: «Неожиданное, происходит неожиданно».
– Пожалуйста, генерал Горич, начальник Штаба ВС Сербии.
– Да, господин Президент, господин Председатель Сейма, господи...
– Горич, докладывайте, мы с вами не в гольф собрались играть. Господи, господи… – Милошевич раздраженно передразнил Горича.
– Да. Ситуация непростая. Часть механизированного соединения КФОР, прикрываясь живой силой, сейчас со скоростью десять километров в час двигается вдоль трассы Шабац – Белград по направлению к Белграду. Попытка атаковать бронетехнику предпринималась, но теперь они прикрываются, как я сказал, живой силой, в том числе из числа гражданских.
– Из какого числа гражданских?
– После Скворица их уже больше семи тысяч, и по сообщению Председателя СС Безопасности генерала Радужицы, возле Белграда этот Павлич соберет тысяч сто.
– Что еще?
– На нашу атаку БТРов к нашему МИГу тут же «подвесились» три американских Ф-16, и, как сказал пилот, один черный, американский пилот говорил очень угрожающие слова. Разрешите, господин Президент?
– Да, говорите, пусть знают.
– Простите, господин Президент, еще раз. Он, этот негр сказал, что совсем скоро склонит нашего Единственного Президента к сожительству. Вот.
Горич вытер вспотевший лоб носовым платком, отпил газировки «Минская-4», прибывшей недавно из дружественной восточно-европейской страны, и добавил: – ... и еще он обещал по рации трахнуть всех остальных... в извращенной форме.
Все сидели, потупив взгляд. Только пани Новакова затянулась сигаретой и улыбнулась каким-то своим женским мыслям...
– Вот послушайте это…
Председатель гостелерадиокомпании нажал кнопку на пульте, в кабинете стоял большой телевизор «Сони», он с полуслова «...пондент «БиБиСи» Ванда Цурюк передает из Белграда». В углу экрана появилось лицо, не предвещавшее ничего, кроме обычной западной клеветы. «Сегодня в Белграде авиация регулярных авиационных частей Сербии атаковала технику КФОР, которая мирно паслась возле города Шабац...»
Присутствующие переглянулись.
– Что? Переводчик!
– Простите. Я хотел сказать: …мирно неслись в сторону Шабаца…
Молодой сотрудник – переводчик общего отдела зарделся лицом и колким взглядом поклипал глазами на присутствующих...
– Расстрелять засранца! – сказал Президент. – Где Радужица?
– Я здесь, мой Президент.
Генерал Радужица появился во всех своих наградах, полученных еще его дедом во время русско-турецкой кампании и перешедшей Радужице по праву. По Римскому праву. Почему нет?
Бах.. бах...
– Боже мой, – воскликнула пани Новакова, – мы даже не знали его имени. – И добавила: – Какие вы, мужчины, все-таки черствые. Хуже инквизиции. Даже последнее желание не спросили у мальчика.
– Все, все свободны.
Председатели, директора и прочие главные покинули кабинет, последним вышел генерал Радужица и плотно закрыл дверь.
Остался Он один. Один на один со своей тоской, со своим одиночеством, пожалеть бы себя. Больше ведь некому! Ладно, не один.
– Вставай, не лежи на холодном паркете, простудишься. Не больно?
«Расстрелянный» переводчик поднялся на один локоть, посмотрел вокруг. Подумал: «Как хорошо жить!»
Президент как будто угадал его мысли. Ну, надо сказать, мысли неизвестного ему русского писателя. Президент сказал: «Что, сынок, кому в Сербии жить хорошо?»
– Богатым, – не задумываясь, сказал переводчик.
– Дурачок зеленый. Хорошо жить в Сербии расстрелянным понарошку. И еще есть несколько стран... Учил географию?
– Учил, господин Президент.
– Так вот, мало стран таких, но есть еще. Ты думаешь, зачем мы вас всех мучаем?
– Зачем, господин Президент?
– Мы ведь вас всех понарошку, играючи, по-отечески, понимаешь, мучаем... Ну, а вы не понимаете, думаете, мы со злости, или еще как думаете, только все это не так. Думаешь, мне это все надо?
– Что все, господин Президент?
Парень поднялся, начал отдирать пластиковое искусственное чрево куска своего разорвавшегося тела и размазывать пятна кетчупа по костюму.
– Иди сюда, сынок. Ничего-то вы не умеете. Только на компьютере что-то там нарисовать. Цифровое поколение...
Парень присел на стул возле президента, где лежал пульт управления телевизором, нечаянно нажал на кнопку пульта, включился телевизор...
«...Это Белград. Сегодня в двадцать один час по местному времени энергетики Западной Европы начали блокаду Сербии в связи с атакой миротворческих сил в Косово. Большая группа гражданских лиц движется в сторону Белграда, и если попытки нападения со стороны регулярных войск Сербии повторятся – НАТО может принять решение атаковать промышленные и энергокоммуникационные центры страны...»

Сергеев подменил Чуба. Двигаться было трудно. Чем ближе к Белграду, людей становилось все больше, а обзор БТРа не позволяет видеть все под колесами. Пришлось выгнать Пинчука на броню. Заварил кашу – кушай! К Гоше присоединилась и Наташа. Периодически она залазила обратно, чтобы погреться. В какой-то момент они постучали по броне, в щель к водителю заглянул Григорий и сказал, что Наташа узнает место.

Гоша сидел, овеваемый ветром и моросящим дождиком, и думал: «Неужели я скоро увижу Аленку? Все это произошло с нами? Или с кем-то другим? Может, мы уже и вправду – другие. Рядом сидит Наташа, она, почти не отрываясь, смотрит на меня. Я испытываю столько радости, когда она заглядывает мне в глаза. Мы почти не разговариваем. Неужели она простила мне мою измену? Мою измену? Разве что – в мыслях. А где она еще бывает? Верность. Это ли мы ищем все?»
– Это ли мы ищем все? – Гоша смотрел на Наташу, по его щеке катилась слеза, вокруг гоготали люди на похожем на русский языке. Они нервно бегали вдоль брони, останавливались и провожали вечный советский военный автомобиль, грохочущий неверным, часто ломающимся двигателем, грубо сваренный из листов металла, в очередной раз по ошибке везущий с Востока в просвещенную Европу ее.
Свободу.


Спонсор, реферальная ссылка, которой можно воспользоваться:
Если Вам по делу или по жизни нужен дополнительный источник дохода и оборота средств - рекомендую "кошелек" по ссылке.
https://kuna.io?r=kunaid-brcs5mk0poti