Б. СМИРНОВ
Б. СМИРНОВ
ЗАПИСКИ СЛУЖИВОГО
Сценки из солдатской жизни пятидесятилетней давности.
КТО ТАМ ШАГАЕТ ПРАВОЙ?
Ни о каких забастовках в армии и речи быть не может, хотя в советское время о них не было и речи на гражданке.
Однако акты протеста время от времени проявлялись.
Рота возвращалась с занятий по тактике пехоты. Для несведущих кратко объясню, что это такое.
Занятия начинались с построения на плацу с полной выкладкой. Скатка шинели через плечо, противогаз, фляга с водой, лопатка для окапывания и в правой руке карабин.
- Ровняйсь! Смирно!!! – лихо командовал старшина. – К месту
занятий шагом ма-арш! Запевай.
Под ритмичный аккомпанемент пары сотен с лишним сапог возникала задорная солдатская песня. Запевала заливался соловьём и, после залихватского свиста, с ревом вступали бравые новобранцы, которые проходили ещё курс молодого бойца.
Такое начало всех радовало. Свежее прохладное утро, ничто не давит, ничто не жмет, карабин не такая уже тяжесть.
- Отставить песню! – действует старшина, согласно плану занятий. - Бегом марш! – И начинается марш – бросок на пять километров. Для любопытных сообщаю, что марш – бросок, это двести метров бегом, сто метров шагом.
Когда рота прибывала таким манером к месту занятий, карабин был уже в два раза тяжелее, а скатка давила шею.
После краткого отдыха начинались занятия, которые скучно описывать, я уже не говорю читать о них. После прибытия в гарнизон таким же способом, старшина лихо кричал: - запевай! Будучи уверен, что в ворота воинской части рота войдет с залихватской песней, и все вокруг подумают, что солдаты были просто на увеселительной прогулке.
Но после голосистого запевалы и пронзительного свиста ротного Соловья – разбойника, ни один новобранец не открыл рта. На редкость терпеливый старшина повторил свой приказ. Трижды начинал песню запевала, трижды оглушал трехпалым свистом усердный свистун, но хора уставшей роты так никто и не услышал.
Офицеры, которые к месту занятий прибыли на велосипедах, после окончания их разъехались по домам на обед.
Войдя на территорию части, старшина повел роту прямо на плац. Там он приказал помощнику командира первого взвода продолжать маршировку по плацу до тех пор, пока не запоют.
- Какой взвод запоет, тот отпускай отдыхать, - разъяснял он. Сам же отправился в казарму доложить всё командиру роты.
Когда прибыли на плац старшина с командиром роты капитаном Казачанским, двух первых взводов уже не было.
Не думайте, что они запели. Просто помкомвзвода такой же курсант, как и остальные, и так же устал как все. Третий взвод он отпустить не успел.
- Ну, что ребятушки, - ласково начал капитан, - песня поперек
горла встала? До обеда не запоёте, так может щами глотку прочистит, и мы вернемся сюда, и тогда хор Большого Театра покажется пьяной компанией в сравнении мощным ревом моих молодцов. А если сейчас запоёте, то сразу, скинув амуницию, под прохладную водичку в умывальник и на перекур. А ну, хлопцы, запевай!
Вновь взвыл запевала поддержанный оглушительным свистом. Но свист этот одиноко повис над гарнизоном. Взвод шагал молча.
У капитана на шее напряглись мышцы, желваки ходили так, как будто он жевал недоваренное мясо.
- Шутки со мной задумали шутить, щенки. – Надрывался капитан.
– Шире шаг. Левой! Левой! Левой!
Солдаты зашагали бодрее, и на третью команду «Левой!» послышался громкий, четкий удар тридцати пяти левых сапог взбунтовавшегося взвода. Правую ногу марширующие ставили так тихо, как будто они были в пуантах, а левой шлепали с такой силой, что заставили комбата покинуть свой кабинет, спуститься со второго этажа и прибыть на плац. К нему подбежал капитан и доложил, что идут занятия строевой подготовкой.
- А почему взвод хромает? – с легким татарским акцентом
спросил майор Сулейменов.
Капитан вынужден был рассказать комбату историю болезни охромевшего подразделения.
- Взвод стой! – дал команду майор. – Нале-во! Вы что, милые, не
понимаете, что устраиваете забастовку? Это потому, что вы люди полувоенные и не знаете, что в армии забастовок быть не может. Вот скоро примите присягу и станете военными людьми, тогда таких глупостей делать не станете. Ну, кто смелый? Кто мне выскажет, почему взвод взбунтовал?
- Разрешите обратиться товарищ майор, - сделал шаг вперед
курсант Аржаков.
- Я слушаю тебя, дорогой.
- Тяжело с полной выкладкой марш – броском в Привольск, там
два часа занятий и марш – броском обратно. И после всего этого весело распевать песню. – Смело высказал обиду взвода курсант.
- Тяжело, это верно, - улыбаясь, сказал майор. А ты не слышал
слова Суворова: «Тяжело в учении – легко в бою».
- Так может с завтрашнего дня начнем воевать, что бы полегче
было? – пошутил Аржаков. – Может тогда, после боя нас не станут заставлять петь песенки.
- Песенки петь будем, молодой человек, - заверил комбат. - Песня
хороший помощник в самых тяжёлых ситуациях. Даже когда бурлаки волокли тяжелейшую баржу, они пели, чтобы легче было.
Или я не прав?
- Я не посмею сказать, что Вы не правы. Но, надо полагать, им
хотелось эту песню петь. Они пели добровольно, а не по приказу старшины.
- Ещё не один придется выполнять приказ старшины, который
вам не понравится. Чтобы заставить выполнять эти приказы у нас много способов, поэтому лучше запомнить главный воинский закон: «Приказ – есть приказ». А на старшину не дуйтесь, а то лопните. А сейчас умываться и готовиться к обеду. Разойдись!
- Слышали, хлопцы, приказ? Кричал Аржаков. – А приказ в армии
– есть приказ.
КОНТРОЛЬНАЯ ПОРЦИЯ
Ещё когда меняли нашу гражданскую одежду на военную форму, было много недоразумений. Мне никак не могли подобрать пилотку, все были такие большие, что создавалось впечатление, что шили их на головы ученных и философов. На маленького ростом курсанте Дейнеги все штаны и рубашки выглядели как мешки. Но самым курьёзным была экипировка курсанта Королькова, который был выше двух метров с сорок шестым размером обуви. Ему заказали обмундирование и сапоги в мастерской индивидуального пошива. А пока он ходил в солдатских штанах, которые выглядели на нём как подштанники, а на рубашке он закатывал рукава, поскольку они были чуть ниже локтя. Вместо сапог он носил свои гражданские тапочки.
Как-то увидел его в строю командир части и так рассердился, что приказал больше его в строй не пускать.
Врачи выписали Королькову вторую порцию питания, чтобы поддержать его огромный организм. Иногда он к этим двум порциям ещё просил добавки.
В столовую, как было сказано выше, он строем не ходил, а самостоятельно зачастую появлялся там, как только её открывали.
Однажды, сев на свое место за столом, он не обнаружил второй порции. Дежурный по столовой старший лейтенант очень долго выяснял с поварами этот вопрос.
Корольков долго не думая, подошел к окну раздачи, где справа висел ящик с тремя полками, на которых всегда стояла контрольная порция. На ящике была застеклённая дверца, которая замыкалась висячим замком. Взяв этот замок в свой огромный кулак, он одним поворотом сорвал его и, достав от туда тарелки первого и второго, закончил свой обед ещё одним стаканом компота.
Совершенно довольный, отправился в курилку.
Но в этот день решил наведать курсантскую столовую замкомполка по строевой части подполковник Косолапов. Найдя ящик для контрольной порции открытым и пустым, он обратился к дежурному по столовой и врачу.
Старлей тут же понял, чья эта работа и разыскал в курилке Королькова. Курсант в тапочках стоял перед низкорослым подполковником, понурив голову.
- Я долго ждал, пока дежурный узнает, почему мне не дали вторую порцию обеда, - оправдывался он, - а потом решил этот вопрос сам. Так что могу только извиниться, но не вернуть.
ПОЛКОВОЙ ЭРУДИТ
Сразу за проходной, на территории части, рядом с казармой нашего батальона, стоял столб, на вершине которого висел мощный громкоговоритель. Он, в основном, вещал Москву. Лишь изредка, если надо было что-то срочно сообщить, из радиоузла передавали какое-то объявление или приказ
Возле этого столба частенько останавливался замкомполка по строевой части подполковник Косолапов. Если только по репродуктору передавали, что-то очень популярное, он тут же останавливал курсанта или даже младшего офицера с вопросом.
- А скажи мне, братец, что это такое по радио сейчас передают?
- Не могу знать, товарищ подполковник, - отвечал, приложив руку
к пилотке, мало эрудированный курсант.
- Эх, тупица. Это танец маленьких лебедей из балета Чайковского
«Лебединое озеро».
- Так точно, товарищ подполковник. Разрешите идти?
- Да иди уж, - махал рукой на курсанта экзаменатор, выражая тем
самым бесполезность разговора со столь необразованной личностью.
Но если на подобный вопрос был верный ответ, то замкомполка широко раскрывал удивленные глаза и поражался тому, что кто-то ещё, кроме него, может это знать. Тогда настроение у него портилось, и была необходимость кому-нибудь дать взбучку.
Так случилось, когда он остановил моего товарища Аркадия Лившица, активного участника самодеятельности.
- Послушай, артист, что это по радио читают?
- Монолог Гамлета из одноименной трагедии Шекспира, акт
второй, картина первая, явление четырнадцатое. – Отрапортовал знаток классики.
- Ну, ладно, иди, куда шёл. Что уставился?
На кого скинуть зло долго думать не надо было. Как правило, он
тут же поднимался на второй этаж в роту капитана Казачанского, чтобы наделать там шороху.
Именно в этот день, после долгого упрашивания дежурного по роте подменить его на несколько минут у тумбочки, дневальный покинул пост и стрелой побежал в туалет.
По закону подлости в этот момент в казарму, никем не замеченный, вошел подполковник Косолапов. Обнаружив, что нет дневального, он занял его место. Дневальный же, сделав своё дело, возвращался к посту.
- Рота смирно!!! Во весь голос заорал подполковник и, подойдя к
нарушителю, четко отрапортовал: - товарищ курсант, во время Вашего отсутствия в роте никаких происшествий не произошло, зам командира полка по строевой части подполковник Косолапов.
Курсант стоял растерянный и бледный, рука застыла у пилотки. Но через секунду он нашёлся:
- Вольно, сказал рядовой и опустил руку.
Подполковник ценил юмор и подбежавшему командиру роты сказал: - ты не очень уж наказывай этого парня, находчивость тоже чего-нибудь стоит.
Однажды он решил в час дневного отдыха объявить тревогу.
В этом случае, по тревоге, надо было немедленно вскочить с кровати, одеться, побежать взять шинель, шапку и карабин, спуститься вниз на плац и построиться.
Я, при одевании, несколько замешкался, и шинель пытался натянуть на бегу. И вот я уже спускаюсь с лестницы: шинель натянута на правую руку, в ней же карабин, шапка набекрень, а в левой руке ремень. На лестничной площадке мне дорогу перегораживает подполковник Косолапов.
- Ага. Значит, шёл солдат с фронта? А сидор где?
Я, городской житель, не имел понятия о том, что сидор оказывается это вещевой мешок. Отвечаю:
- Сидор уже одевается и бежит за мной.
Подполковник начал хохотать, схватившись за живот.
- Значит уже бежит за тобой? Ну, давай в строй, пока он не догнал
тебя.
И долго ещё при встрече со мной он спрашивал:
Ну, как там поживает твой друг Сидор? От меня ему привет.
ВЗРЫВ НА ПЛАЦУ
Ранней весной следующего года службы, когда мы кое-что уже смыслили в технике, на наш аэродром пригнали несколько американских самолетов «КОБРА».
Нужно было разобрать машины на металлолом таким образом, чтобы отделить магниевые сплавы, детали из бронзы и легированной стали.
Моторы были поршневые и мы, ломая пополам клапана, вытаскивали оттуда металлический натрий. Этот металл имеет свойство при соединении с водой загораться, и мы, используя это, находили себе игрушки. Так, было очень смешно, если бросить в маленькую лужицу кусачек металлического натрия и наступить на него сапогом, тогда грязные брызги окатывали сапоги рядом стоящего. Конечно, надо было приспособиться так, чтобы не испачкать собственные.
Но нам этого было мало. Мы с другом Аркадием настрогали много этого металла (а он строгается как мыло) в стеклянную бутылочку из-под лекарства. На плацу, в вершине уже начавшего таять сугроба, возникшего от уборки снега, древком лопаты проделали отверстие. Опустили туда на нитке бутылочку с натрием и, набрав в совковую лопату воду, плеснули туда.
Раздался взрыв и сугроб разлетелся.
В ленинской комнате шло батальонное партийное собрание. Офицеры, услышав взрыв, выскочили из казармы.
Поскольку в районе плаца была казарма роты капитана Казачанского, то именно ей приказали строиться.
- Кто это сделал? – сурово спросил комбат.
Полная тишина. Майор повторил вопрос, но все молчали.
- Месяц не увольнения всей роте.
Тогда мы с другом решили выйти из стоя.
- Как, Смирнов и Лившиц? Не верю. Это вы хотите на себя
взвалить вину за товарищей, – довольный своей догадкой, заявил майор.
Комбат хорошо знал нас, как руководителей и главных участников батальонной самодеятельности, и считал людьми серьезными, не способными на подобную глупость. Он дал команду всем разойтись, а нас пригласил к себе в кабинет.
- А теперь говорите правду, - потребовал майор.
- Это, правда, что взрыв сделали на плацу мы. – Смело сказал
Аркадий.
- Зачем? – удивился комбат.
- Интересно было посмотреть, - вставил я, - как рванет.
- Захотели в войну поиграть. Соскучились по тактике пехоты. Так
я могу вам в выходной день устроить такую игру. Жаль только старшину ради вас гонять. Ладно, имейте в виду, если батальон не возьмет первое место по самодеятельности, то я вам устрою взрыв. А сейчас идите, чтобы глаза мои вас не видели.
НАРЯД НА АРБУЗЫ
Аэродром нашей школы находился в нескольких километрах от части. Там был домик с двухэтажными нарами внутри.
Отправлялись мы всегда туда пешком напрямик, через какие-то ямы и холмики. Находились там одну неделю.
Недалеко от барака была огромная бахча с арбузами. Поэтому в период созревания плодов, каждую ночь мы назначали наряд из пяти человек, который отправлялся на эту бахчу, и приносил по полной солдатской рубашке арбузов.
В одну из таких ночей, когда дневальный в два часа ночи будил выбранных в наряд курсантов, мой друг Аркаша Лившиц обнаружил, что на руке его нет часов. Подняли весь наш третий и первый взводы, находящиеся в это время на практике на аэродроме.
В первом взводе был курсант Котов, который в армию попал почти сразу после отбывания срока за воровство. Так он ужасно переживал, когда у кого-нибудь что-нибудь пропадало. Он тут же развернул следовательскую работу.
- Много ли ребят выходило после отбоя на улицу в туалет? –
спрашивал он дневального.
- Да нет, всего трое, а последним был курсант Комиссаров.
- отвечал дневальный.
Прижали Комиссарова, и он не только сознался, но и принес
часы, которые упрятал в щели между камнями стены.
Вора затащили в барак и, накинув байковое одеяло, устроили тёмную. Кто-то побежал в соседний домик позвать дежурного офицера. Когда командир третьего взвода лейтенант Костенко прибежал, два взвода храпело. На рассвете доложили о случившемся командирам роты и батальона. К утреннему построению оба были на аэродроме. Комиссарова вывели перед строем.
- Что-то по тебе не видно, чтобы ты был сильно избит, - с
сожалением произнес комбат. – А знаешь, почему ты остался таким красивым? Это потому, что меня не было. Если бы я был, то так бы тебя разукрасил, что мама родная не узнала бы.
Этот человек не достоин есть со всеми за одним столом, пусть посидит под охраной двух курсантов в казарме. Остальные на завтрак.
И два взвода строем отправились в столовую.
Однако оставленные охранники не хотели ждать взводов и седеть с арестованным без завтрака. Они привели его в столовую со связанными руками и там привязали ещё ноги к скамейке.
В трибунал не подали, при выпуске дали звание, вместо сержанта, младший сержант и отправили на службу в Казахстан.
ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ВЗВОДОМ
Командир третьего взвода – лейтенант Костенко, по прозвищу Гадкий утенок, высокой чести офицерскому корпусу полка не делал.
Его, собратья офицеры, так же не любили, как и подчиненные. Второго такого зануду найти было не только трудно, но и невозможно. Хуже не было, если Костенко был дежурным по роте в выходной день. После придирчивого осмотра старшины группы увольняемых, он обращался к лейтенанту за разрешением отпустить уволенных в город.
Лейтенант, обходя строй до блеска начищенных и отглаженных курсантов, и видя, что придраться не к чему. Начинал нравственный урок, обучая увольняемых тому, как себя вести в городе.
Особое внимание он обращал на то, что согласно уставу, при встрече со старшим по званию, курсант обязан перейти на строевой шаг и приветствовать четким прикладыванием руки к головному убору. Он приказывал тут же кого-нибудь продемонстрировать это.
Однажды в воскресенье в Дом Культуры города Первомайска на какой-то концерт пригласили человек двадцать участников художественной самодеятельности нашей части.
Выйдя после концерта на улицу и покуривая в ожидании автобуса, мы заметили прохаживающего по центральной улице лейтенанта Костенко с какой-то молодой особой. Быстро сговорившись, мы устроили «праздничный парад». С дистанцией метров в пять мы все отправились на встречу лейтенанту, проходя мимо него строевым шагом. Но поскольку нас было двадцать человек, то он вынужден был остановиться и, приняв стойку «смирно», держать руку под козырьком. Над этим «парадом» хохотала вся улица.
Лейтенант стоял весь красный, надутый. Девушка его ушла и, где-то разыскав скамейку, присела на ней. А он стоял, точно у кремлевской стены и принимал «парад». Ни сделать замечание, ни, тем более, кого-то отругать, он не мог, поскольку все делалось в пределах предусмотренных строевым и дисциплинарным уставом. Но больше он своих подчиненных не учил, как приветствовать офицера на улице.
КАШЕВАР
Осенью 1952 года тринадцать человек из нашей роты выехали на заготовку для части картофеля. По четыре человека от каждого взвода во главе с ефрейтором Нимерзоном. Как Нимерзон попал в командиры отделения понять трудно. Хилый и слабый еврей, без командного голоса, без наглой старшинской физиономии, который с трудом подтягивался два три раза на перекладине, за что был прозван «комбинезоном». Но солдаты его любили за доброту, остроумие и умение говорить с начальством так, что он всегда добивался своего.
Командовал всем этим выездным подразделением, в которое входили еще два шофера с машинами и начальник этих машин молоденький лейтенант, капитан от интендантов.
Еще до отъезда я был назначен кашеваром, и мне и курсанту Дюйзину приказано было получить на складе сухой паёк на двенадцать дней и на два дня хлеба. Поэтому нас подняли в три тридцать ночи, поскольку общий выезд быль назначен на пять утра. Мне надлежало рассчитать все так, чтобы хватило на все тринадцать человек. Офицеры и шофера к нашей кухне не относились.
Продуктов получилось много, и среди них, были довольно дефицитные, по тому времени.
Мы погрузили всё в одну из машин и уже не отходили от неё с Володей до самого отъезда.
Приказано нам было прибыть в село в пятидесяти километрах от города Петровска Саратовской области. Ехали очень долго. На боковых откидных деревянных сидениях это было утомительно, хотя делали остановки для отдыха. Особенно тяжко стало, когда из Петровска свернули к нужному нам селу. Было такое впечатление, что именно по этой дороге проходили военные действия: яма на яме и ухаб на ухабе. Именно по этому наши машины в дальнейшем могли делать в день только один рейс, и всё наше отделение после обеда бездельничало, кроме наряда на кухне и меня.
Позже мы узнали, что колхозный автобус ездил в город один раз в неделю: в субботу в Петровск, а в воскресенье обратно.
Но рано или поздно всё кончается, закончился и наш путь, и машины остановились на огромной деревенской площади. На площади был магазин, правление колхоза, чайная и в отдалении клуб с большим амбарным замком. Возле правления сидело и стояло человек пятнадцать или двадцать, и все женщины.
Как только машины остановились, женщины стали стаскивать с них солдат и тащить их по своим хатам. Капитан еле успел сказать, что сбор здесь же через час. Мне и Володе было приказано с машины не слезать.
Когда бабы разобрали солдат, машины тронулись, и мы поехали по широкой грунтовой сельской улице. Остановились у, довольно большого, я бы сказал кулацкого дома. Уже несколько пожилая женщина открыла ворота, но наш огромный ЗИЛ не мог въехать во двор. Капитан нас познакомил с хозяйкой и объяснил нам, что мы будем здесь жить и что тут есть все условия для приготовления пищи на всю нашу братию. Мне показали кладовку, куда можно было сложить продукты, и дали от неё ключ. Мы с Володей стали все наши запасы перетаскивать из машины в этот склад.
Вышли в огромный двор. По середине двора большая плита с двумя, если можно так назвать, конфорками. В глубине двора, под навесом, стоял длинный стол с деревянными лавками по бокам. Справа от ворот несколько плодовых деревьев и конура собаки по кличке Бобик. Это ласковое уменьшительное имя никак не шло этому огромному дворовому цепному псу. За домом виднелись какие-то постройки. Оказалось это были баня и сарай, за которыми находились туалет и хлев, где откармливался здоровенный боров Кузя. В доме было несколько комнат. В одной жили две девушки, находящиеся на практике в колхозе. В другой жил сын хозяйки, здоровый парень, но глухонемой. Третья комната была самой хозяйки, а небольшая комнатушка, где умещались две кровати и два стула, отводилась нам. Кроме этих комнат, сразу за сенями комната типа кухни или столовой, где была русская печь и стоял вплотную к окну обеденный стол и два стула. Посреди комнаты деревянная крышка, закрывающая вход в подвал.
Хозяйка, на вид суровая женщина с низким хриплым голосом подозвала своих квартиранток. – Вот что, девочки, затопите баньку и помойте и попарьте ребят, а потом их напоим чайком. Я, было, воспротивился: - мне надо приготовить ребятам обед. – Успеешь с обедом, я помогу, - командирским тоном заявила тетка Настя (так звали нашу хозяйку). – Полотенца у вас есть? – Есть. – А коли так, берите их и в баню, всё остальное потом.
Мы, захватив полотенца и мыло, вошли в предбанник. Разделись и двинулись в мойку. Каково же было наше удивление, когда в бане оказались две девицы, прикрытые клеенчатыми фартуками с березовыми вениками и мочалками в руках. Сначала мы очень смутились, закрыли ладошками стыдные места, но потом вроде освоились. Я улегся животом вниз на полку, а Володя, осмелев, хотел потрогать у одной из девушек заднее место, но сильный удар веником по руке привел его в чувство.
После бани хозяйка угостила нас чаем с каким-то коржом, и мы взялись за приготовление обеда. В первый день обед был прост: постный суп с вермишелью, каша перловая и мясные консервы (одна банка на четверых). Хозяйка одолжила мне лук, морковь и картофель.
Оставив наряду уборку и мойку посуды (только хозяйской, так как солдаты кушали из своих котелков и каждый сам его мыл), я, взяв десяток копченно-вяленных рыбин, отправился в правление колхоза. Председатель, увидев такой подарок, обомлел: ничего подобного в магазине у них купить не возможно было. – Что нужно от колхоза доблестным воинам? – спросил он. – Нам надо все овощи, кроме картошки. – Иди, сынок, сегодня тетке Насте все привезут.
Я ушёл, но не восвояси, а в чайную. Там стал искать заведующего, но мне сказали, что всем здесь заправляет шеф-повар. Шеф-повар оказался совершенно не типичным, не похожим на своих собратьев.
Маленького роста мужичёк, щупленький, но с хитрыми бегающими глазками. Я не стал долго рассусоливать, а сделал конкретное предложение. – У вас, как я посмотрел, буфетной продукции, кроме засохшего винегрета ничего нет. Я готов меняться: мне надо на двенадцать дней мясо, килограмма по три в день, я же отдаю вам четыре килограмма сухой копчёной колбасы, мешок вяленой воблы, восемь банок рыбных консервов, четыре банки молотого кофе и пять банок сгущенного молока.
Шеф пожелал всё это увидеть своими глазами. Отправились к тетке Насти. Мы с Володей вынесли ему на обозрение обещанные продукты. – Ну, насчет три килограмма в день мяса, это ты, братец, загнул, - сказал повар, но килограмма по полтора мякоти плюс кости для первого я готов тебе отпускать.
На этом и сошлись. Мы взялись помочь ему всё это отвести в чайную. – Не надо в чайную, - запротестовал он, - я сейчас приду сюда.
Через несколько минут он явился с большой тачкой. От помощи отказался и двинулся с поклажей вдоль улицы. Возвращаясь, он зашел к нам. – Ну, пойдем за мясом.
Я не отправил курсанта из наряда, а пошёл сам. На кухне он спросил меня тебе мясо или дать фарш на котлеты. Я согласился на фарш. Он отвесил мне два килограмма уже готового для приготовления котлет молотого мяса, которое всунул в алюминиевый бидон, а в какую-то базарную корзину положил кости. Дома, с помощь хозяйки мы половину фарша оставили на столе для ужина, а всё остальное отнесли в подвал.
Еле-еле успели к ужину пожарить котлеты, а на гарнир отварили вермишель. Я не рассчитал и сварил столько вермишели, что можно было накормить ещё одно отделение. Пришлось остаток припрятать на завтра.
К концу дня к воротам подкатила телега с овощами от колхоза. Так что к ужину ребята получили по половинке помидора и огурца, а хозяйка поставила блюдо квашеной капусты.
Все овощи отнесли в подвал.
Постепенно всё вошло в свою колею, и я освоился с приготовлением пищи. От наших отходов и помоев доставалось и Бобику и Кузе.
Положение в селе было такое, что мужиков среднего возраста просто не было, или пожилые или мальчишки. Когда приехали мы, село просто ожило. По воскресеньям с клубных дверей снимали огромный замок и под патефон устраивали танцы. Наши кавалеры начистились надраились и отправились со своими нарядными дамами на танцы. Но оказалось, что в клубе пол был земляной и блестящие сапоги солдат, как и изящные сапожки и туфли их партнерш через несколько минут танцев покрылись густо пылью.
Всё это не смущало танцующих, тем более что в этот день танцы были не под хилый патефон. Мой друг Володя был неплохим аккордеонистом и под его музыку, не только всё село проводило вечерний досуг, но приходили девчонки и из соседних сел.
В будние дни вечерами устраивались «посиделки». В одной избе была отведена довольно большая комната. Она была совершенно пуста, лишь вдоль стен стояли деревянные скамьи. На видное место на стул сажали Володю с аккордеоном, вокруг сидели и стояли солдаты и девчонки. Все щёлкали семечки и скорлупу сплевывали прямо на пол. В центр комнаты, свободной от мусора, выходила девица и пела «страдания». Между куплетами она довольно ловко отбивала дробь. Так «страдали» в очередь одна за другой певицы. Но комната набивалась так, что очень долго в ней усидеть было не возможно. Тогда высыпали все на широкую как проспект улицу, выстраивались в три, а то и четыре шеренги и начиналась такая игра: правофланговая девушка пела частушку и переходила на левый фланг. То же самое делала и очередная певунья.
Селяне были весьма довольны таким время препровождением, особенно под аккомпанемент аккордеона. У них на три села был один старик балалаечник, который редко появлялся на посиделках.
И хотя женихов в селе не было, но все же нашелся один мужик, лет сорока, а может и с лишним, которого в армию не брали, он прихрамывал. Он нашел себе совсем молоденькую невесту двадцати двух или трех лет, и в селе была свадьба.
Мы все тринадцать человек были почетными гостями, то есть нас пригласили в избу за стол, хотя на свадьбе было всё село. Абсолютное большинство селян пришло без всякого приглашения, как они говорили смотреть свадьбу. Мы в подарок принесли десяток копченых рыбин от всего нашего отделения, а поэтому в выкупе невесты участия не принимали.
Как не странно, но в этом русском селении, в отличие от Украины, не гнали самогон. Там варили великолепную брагу. Поэтому достаточно было стопки водки и стакан браги, и ты был уже вполне «хорош». Результатом этого коктейля была потеря после свадьбы нашего ефрейтора Нимерзона. Мы его проискали почти до утра. И лишь когда рассвело, в одном из дворов, в небольшом стоге сена были обнаружены торчащие из него ноги. Вот за эти самые ноги мы и вытащили своего командира отделения на свет божий.
Прощание было торжественным и печальным. Начальство подарило нам на дорогу трех жареных уток. Бабы рыдали и совали своим возлюбленным какие-то сувениры и адреса. Когда тронулись машины, стоял дикий рёв, который сопровождал нас достаточно далеко, и наши мальчики как не крепились, но тоже сморкались в платочек и промокали глаза. Вот так закончилась наша поездка по картошку.
ЛЮБОВЬ ЗЛА
Командир части был страстный любитель солдатской строевой песни. У нас в полку даже были введены уроки пения, где капитан, капельмейстер учил поротно новым солдатским песням.
Ротные запевалы были в особой чести. Очень уж ему нравились две песни: «Казаки», которую я запевал и «Артиллеристы Сталин дал приказ…», которую запевал курсант Пойманов. Но наш капельмейстер подметил у этого курсанта уникальный бас. И стал с ним заниматься классическим репертуаром, а через командира части добился запрета ему петь в строю. Через короткое время Пойманов стал приносить части грамоты и награды на всевозможных смотрах. Дело дошло и до округа. Под влиянием нашего командира части стали писать ходатайства в министерство вооруженных сил о досрочной демобилизации этого курсанта для обучения в консерватории.
Однако не только голос певца очаровывал слушателей, в него влюбилась дочь зам комполка по строевой части подполковника Косолапова. Роман разыгрался не на шутку. Папаша принял свои меры, и через несколько месяцев, как только мы окончили школу авиамехаников, пришёл приказ о присвоении курсанту Пойманову звания младшего лейтенанта и назначении инструктором по обучению в моторный класс.
Все ходатайства о его досрочной демобилизации были отозваны.
Он, конечно, по-прежнему пел на военных смотрах. Я даже, через несколько лет, видел его портрет на обложке журнала «Советский воин». Но карьеры большого певца он так и не сделал. Ну что ж, любовь зла
ЛЮБОПЫТСТВО НЕ ПОРОК
В нашей эскадрильи, на соседнем с моим самолете, с хвостовым номером пять, где механиком был Ванечка Иваненко, мотористом работал красивый кавказец Нурби. Он был родом из Адегеи и очень тяжко переносил холод. Как только начинали дуть первые осенние холодные ветры, нужно было принимать экстренные меры, чтобы привести Нурби в рабочее состояние. Он стоял возле самолета, прячась за него от ветра, подняв воротник, втянув руки в рукава, сгорбившись с огромной каплей на самом кончике его выдающегося носа.
Но надо сказать, что больше чем холода, Нурби боялся змей, которые иногда заползали на самолетные стоянки от близлежащей речки Синюхи, где по берегам было множество гадюк.
Среди нашего служивого люда находился какой-нибудь охотник, который на кончик палки привязывал метр экранировки с вытянутым, как хвост змеи концом. Эта кукла была очень похожа на змею. Кукловод начинал гоняться с этой штукой за Нурби, который бегал от игрушечной змеи вокруг самолета до тех пор, пока не согревался. Согревшись, он высовывал руки из рукавов, вытирал каплю на носу и приступал к работе.
У Нурби была сожительница Маня. Маня имела двух коров и торговала на рынке в городе молоком и молочными продуктами.
Напротив нашей каптерки в проволочном заграждении, отделявшем воинскую часть от поселка, был лаз, выходящий точно к Маниной хате. Нурби старался как можно быстрее выполнить задание механика, чтобы тот отпустил его наведать Манюню, как он ласково называл свою, огромных размеров, красавицу.
Но вот однажды, по неизвестной нам причине, они с Манюней поссорились и Нурби, никуда не спеша, потихоньку делал своё дело.
Однако надо отметить, что поссорились они очень не вовремя.
Начались осенние заморозки, и мы переходили на зимнюю эксплуатацию машин. А это значит, что вместо воды с хромпиком надо было заливать антифриз.
Антифриз нам поступал в жестяных коробках кубической формы. На четырех боках этих ведерных банок был нарисован череп с костями и надписью «ЯД».
Один умный ефрейтор, мастер по вооружению, заявил, что эти страшные картинки нарисованы для того, чтобы личный состав частей не пользовался антифризом, как алкоголем, а он, якобы, способен вызывать опьянение. В доказательство своих слов смельчак открутил крышечку одной банки, налил туда немного жидкости и выпил.
Через несколько секунд у него изо рта появилась белая пена, глаза закатились и он упал на землю. Какие-то спазмы крутили ему руки и ноги, как при падучей. Кто-то бросился в каптерку к телефону, чтобы сообщить в штаб о необходимости немедленной помощи полкового врача, а кто-то привел техника эскадрильи старшего лейтенанта Кравченко, который всё умел и всё знал.
- Надо срочно молоко и побольше, - заявил со знанием дела старлей.
- Нурби, крикнул механик Ваня Иваненко, а ну быстро к своей молочнице за молоком.
- Нет, я не могу, мы с ней поссорились.
- Плевать я хотел на ваши ссоры, - сбесился, всегда спокойный Ванюша. – А ну быстро за молоком! Это приказ!
Нурби нехотя пошел в сторону лаза.
- Ребята есть молоко! Крикнул кто-то.
По дороге мимо части ехал дед с подсобного хозяйства полка, а в
телеге вместе с овощами стояли два бидона молока.
Как дед не сопротивлялся, солдаты притащили один бидон к курилке, где корчился в судорогах ефрейтор.
Молоко налили в цинку (это такая довольно большая оцинкованная коробка из-под взрывателей).
- Держите ему покрепче голову, - приказал Кравченко, и подложите под неё что-нибудь.
Старлей отверткой разжал стиснутые зубы ефрейтора.
- Лейте молоко, командовал он. – А сам двумя пальцами прижал
ему нос. Пострадавший как бы начал захлебываться, но потом сделал глоток, и молоко стало литься в него как в пустую емкость.
Когда все молоко (а в цинке не менее трех – четырех литров) было почти вылито, изо рта стало выливаться часть его, как из переполненной чаши. Тогда Старлей попросил отойти всех и стал сапогом на живот ефрейтора. Изо рта брызнул фонтан молока, чуть ли не в метр высотой.
В это время подъехал на командирском газике полковой врач. Он отметил, что действовали очень правильно и, забрав больного с двумя помощниками, повез его в лазарет.
После такого сильного потрясения все стали потихоньку успокаиваться и, сев на лавочки возле курилки, свернули сигаретки из махорки.
И вот в это самое время появился Нурби с пол-литровым бидончиком молока.
- Явился, – не запылился, сказал механик Ванюша. – Ты что ушел на три часа? Ты что не понимаешь, что здесь человек умирал?
- Так пока мы помирились, потом любили друг друга, потом снова любили друг друга, а потом я взял молоко и сразу же сюда.
- Накорми этим молоком котёнка, недотепа. – Возмущался Иванченко. – Ну, ничего человеку нельзя поручить. Пока он сообразит, что к чему, пока повернётся, пока развернётся, то сам быстрее сделаешь.
- И нет, возражал Нурби. Я работаю быстро.
- Да. Это когда ты спешишь к Манюни.
- А можно я сейчас пойду к Манюне, мы ещё не совсем помирились?
- Я тебе пойду! – возмущался Иванненко. – А ну-ка тряпку в руки и мыть машину.
Нурби нехотя взял цинку, налил бензину, залез на плоскость
крыла и медленно стал тереть бронь возле патрубков.
А любопытный ефрейтор выжил, правда, был комиссован и уволен из армии. Хотели, было, передать дело в трибунал, да пожалели, итак остался инвалидом.
ТАРЗАН
Бани в части не было, поэтому на помывку мы ходили в Первамайск. Получали у каптинармуса пару чистого белья и полотенце, старшина на всех мыло, и маршем, с песнями, со свертками подмышкой, в город.
Однажды помывшись, вышли на перекур и видим, что ребята из нашей части возятся с хорошеньким щенком. Один из солдат подбежал к недалеко стоящему магазину и принес от туда сто грамм колбаски. Щенок ел жадно, облизывая руки дающего колбасу.
Но вот раздалась команда: «стройся», и все побежали на построение. Рота двинулась в обратный путь на станцию Подгородняя, где базировалась наша часть. Солдаты шли бодро, весело, распевая одну песню за другой. Сразу же и не заметили, что щенок бежит вслед за нами. В ворота части он так же прошмыгнул не замеченный ни часовым, ни нашим старшиной.
После команды: «разойдись», кто-то сунул щенка за пазуху.
- Что делать, ребята? – Задавали мы себе вопрос. - Собаку в части
держать нельзя, а пёсик хороший.
Решили обратиться к замполиту полка подполковнику Шаманину, доброму и интеллигентному человеку, с просьбой выпросить у командира разрешение оставить собачку в полку.
Разрешение такое мы получили с условием, что пес не будет бегать по всей части, что ему будет сделана будка и поставлена где-то в укромном, не видном месте. На завтра конура была готова и выглядела как образец народного зодчества.
Имя щенку придумали славное. В эти дни с успехом по частям шел фильм «Тарзан». Вот и назвали собачку Тарзаном. Чёрненький с белым пятном на мордочке он научился во время утреннего построения «примыкать» в конце строя. Командир полка с этим смирился и иногда был с Тарзаном ласков.
На второй же день отвели песика на кухню к поварам: - ставьте на довольствие, это член нашего полкового братства с разрешения командира. Тарзан был не прихотлив и с удовольствием уплетал и солдатский суп и кашу с мясной подливой и, конечно же, кусочки мяса, которые повар давал ему на закуску.
Когда после завтрака эскадрильи строем шли на стоянки самолетов, Тарзан бежал следом.
Основной работой Тарзана на аэродроме было облаивать кошек сидящих на заборах домов, что были напротив наших стоянок за проволочным заграждением.
Воспитанием щенка занимался весь личный состав полка. Вскоре он научился давать лапу. Труднее всего было ему понять, что когда обращаются к нему по имени, надо отвечать лаем. В свободное время четыре или пять человек выстраивались в шеренгу, а в таких случаях Тарзан всегда садился с краю. Кто-то начинал перекличку.
- Сержант Петров!
- Я.
- Сержант Дюйзин!
- Я.
- Сержант Дейнега!
- Я.
- Младший сержант Ковалев!
- Я.
- Тарзан!
Пес молчит. И так помногу раз, пока он научился на своё имя
откликаться лаем.
- Ребята, - как-то подал интересную мысль стрелок, младший
сержант Иванов, а не пора ли Тарзану делать вывозные, (т.е. поднять на самолете в воздух).
Намечались полеты на бомбометание. Иванов обратился с просьбой взять Тарзана в воздух к командиру экипажа. – Бери – ответил майор, да смотри, чтобы он тебе всю кабину не загадил.
Стрелок – радист сел на своё место и ему подали собачонку.
Но Тарзан не выдержал достойно пикирования и выход из него, ему было очень плохо и после посадки Иванову пришлось всё убирать чистить и мыть. После такого полета Тарзан по утрам бежал за солдатами, пока не показывались самолеты, а, увидев их, быстро возвращался в свою конуру. Так продолжалось долго, пока он с опаской не стал посещать аэродром и вновь гонять с заборов кошек.
Но однажды, одна нахальная кошка посмела подойти почти вплотную к проволочному заграждению, и даже пыталась войти на территорию части. Такой наглости Тарзан вытерпеть не мог. Он бросился на нарушительницу с остервенением. Кошка убежала, бедный пёс напоролся на колючую проволоку и сильно поранил себе глаз. Его отнесли в санчасть, смазали ранку йодом. Однако глаз стал гноиться и нарывать. Полковой врач ничего сделать не мог. Тарзан долго мучался, пока командир не приказал вывести его за стоянки и пристрелить. Это выполнил начфиз полка, а солдаты выкопали могилку и похоронили всеобщего любимца полка вдали от стоянок за тиром.
УЖИН С НЕБА
Стояли мы на учениях в Молдавии, недалеко от Терасполя, рядом с селом (если мне не изменяет память) Бакуры. До села километра три. Полевой аэродром. Рядом с аэродромом небольшое поле и кругом виноградник. Мы в сельском продмаге доставали большие картонные коробки, набивали их виноградом и, в день, когда кто-либо из летчиков летел по делам в Одессу, загружали ими бомболюки. Летчик, пролетая над нашим базовым аэродромом на бреющем полете (а штурмовики могут летать на высоте шесть метров) сбрасывал, точно бомбы, эти гостинцы ребятам, которые оставались на базе.
Много всякого бывало на учениях, но я вспомню один случай. Однажды, работая на материальной части, то есть, готовя самолеты к вылетам, кто-то обратил внимание механика по вооружению Бутенко на стаю гусей, которые то взлетали, то вновь садились на поле. Мы поняли, что всё это происходит из-за одного гуся, видимо раненого. Когда стая садилась недалеко от нас и пыталась взлететь, Бутенко, у которого был в руках молоток, так метко бросил его, что точно попал в этого самого гуся, и уложил его наповал.
В обед удачливый охотник притащил повару свою добычу и попросил к ужину изжарить гуся. В нашем звене на то время было только два самолета. Один из бензозаправщиков смотался в село и привез достаточно водки. В палатке Бутенко собрались человек восемь, личный состав звена без летчиков. Я думал, что каждому достанется по маленькой косточке, однако гусь оказался большим и упитанным, так что хватило на закуску и нам и шоферу, что привез водку и прибористу из другого звена, который случайно зашел в палатку. – Откуда такая закуска? – удивился он. – С неба. – Ответил гостеприимный хозяин гуся. – С неба.
Плотно поужинав, мы вышли из палаток подышать ещё пахнувшим морозцем свежим воздухом. Видим, идет какая-то разборка селян с часовыми, не пускающими их в расположение части. Оказалась, что это пьяная компания, которая отмечала назначение К. Е. Ворошилова председателем Верховного Совета СССР, а главное его первый указ о широчайшей амнистии.
Так что и мы, оказывается, отметили этот день ужином с неба. Наверное, всё на свете не случайно.