Он прошёл из конца в конец уже два этажа этого странного дома, заглядывая с замиранием и тщательно скрываемым смущением в каждую открытую дверь, но ни в одну комнату ему не захотелось войти. Рыжий искал таиландку, что так понравилась ему в прошлый раз, но не находил.
Женщины в комнатах были самые разные, пухленькие и стройные, высокие и маленькие, молодые и уже явно за сорок, но молодых, конечно, больше. Некоторые, как бы заранее предлагая определённую игру, создавали себе нехитрыми средствами облик медсестры, учительницы или домины. Все были в нижнем белье. Внизу, будто униформа клубной команды - «танго», верхняя часть была оформлена по-разному. Все они как-то убивали время между клиентами, некоторые болтали между собой, почти всегда встречаясь с взглядом проходящего по длинному коридору и приветливо ему улыбаясь. Рыжий, однако, напротив, хотел увидеть эти лица и глаза до появления на них «форменной» улыбки, то есть опередить их и застать врасплох с неподготовленным, естественным лицом. Иногда это удавалось.
Нельзя сказать, чтобы он не обращал внимания на внешнюю привлекательность женщин, напротив, это мужской глаз выхватывает ещё до постановки какой бы то ни было задачи. Но просто хорошей фигурки и смазливого личика ему было мало. Он, чудак, хотел ещё и доброты...
Многие не только улыбались Рыжему, но и приветствовали его, будто знакомого, приглашали зайти. Ему было неловко и он здоровался, улыбался в ответ и шёл, и искал дальше, не очень то представляя, чего, вернее, кого хочет. Лучше бы, всё-таки таиландку. Ту. Уж очень она пришлась Рыжему по... скажем по душе.
Он понимал, что ТУ таиландку, скорее всего, уже не увидит. Кто-то рассказывал Рыжему, что женщины циркулируют согласно неведомых законов, систем и траекторий между немецкими публичными домами, как во времена советские третьесортные артисты между провинциальными клубами и домами культуры...
Таиландка говорила, что раньше жила в Берлине, но здесь, на юге, лучше. Рассказывала, что уже купила себе квартиру, при этом была добра, услужлива и очень старалась угодить. Руки его помнили ещё её кожу, матовую, упругую и прохладную, как изнанка коврика под компьютерной мышкой. Грудь была увеличена, маленькие шрамики ещё не рассосались... «Интересно» - подумал Рыжий – «Кто была та первая женщина с большой высокой грудью, под которою вынуждены подделываться нынешние, чтобы нравиться? А может её и не было вовсе? Но, тогда, откуда мы знаем, чего хотеть?» - Однако подумал ещё и решил:
«Нет, наверное была.»
Общаться с проститутками доводилось Рыжему уже давно, но по другому, так сказать, вопросу. Давно, ещё в первые годы эмиграции, когда он почти не говорил по-немецки, на нормальную работу не брали, а дома сидеть не хотелось, нашёл он себе место водителя у одного итальянца и развозил пиццу. Не бог весть что, но много больше нуля. Пока заказов не было, складывал из специальных картонок коробки для пиццы, таскал ящики с пивом и колой из подвала, а как начиналось где-то около семи горячее время, улетал на своём стареньком «Гольфе» с пачкой пицц, салатов и пол дюжиной бутылок по адресам на корешках счетов.
Однажды, приехав по одному из новых адресов, Рыжий позвонил внизу, как и должен был на кнопочку с фамилией Sommer (нем. - Лето), дверь парадной с жужжанием открылась и он взлетел на второй этаж. На его пенопластовой коробке с пиццами стояли два салата, левую руку, царапая своими крышечками, холодили ладонь две бутылки пива, словом, гляди в оба, не урони и хорошо бы третью руку и тут, открывается дверь и на площадку выскакивает загорелая девица совершенно обалденной внешности, которая (не важно, девица или внешность) едва прикрыта белоснежным ажурным бельём. И вся эта роскошь с выраженьем на хорошеньком личике, мол, Вы звонили? – Так вот Вам я! У Рыжего челюсть отвисла, салаты уже поехали по крышке, правда, в следующую секунду Лето разобралось, вернее разобралАсь, что заказывали на сей раз не её, а, наоборот, она, но первое мгновение Рыжий частенько потом вспоминал и приятелям пересказывал...
Позже он не раз привозил пиццу проституткам, иногда немного болтал с ними, девушки предлагали полцены за ваше против полцены за наше, некоторые делали большие глаза и спрашивали нарочито удивлённо: «Ну почему же ты никогда не приходишь?» А он отвечал в том же ключе: «Ну как же я не прихожу, когда вот я прихожу!?» Они вместе смеялись. Часто предметом заочных насмешек и солёных шуток были их или его клиенты. А потом Рыжий убегал со своими коробками и чаевыми дальше. Но стоило ему где-нибудь и вправду невзначай прицениться к стоимости услуг, как вольная, дружеская атмосфера пропадала. Шутки – шутками, но гешефт есть гешефт. Они тут же оказывались по разные стороны баррикад, вернее прилавка.
Вдруг взгляд Рыжего выхватил из череды лиц, дверных проёмов и широких кроватей без спинок что-то знакомое. В полутёмной комнате напротив горела палочка специальной лампы, от которой белое бельё и белые ленточки на самой лампе светились ярким, сказочным бело-лиловым флуоресцентным светом. Такое освещение он видел однажды в русском ночном кафе. Вскоре глаза привыкли к необычному освещению и Рыжий смог разглядеть саму девушку. Она смотрела не на него, а на столовую ложку, в которую наливала из пузырька лекарство. Девушка была темнокожей, но черты лица, скорее европейские, сложена великолепно, разве что таз на старомодный вкус Рыжего мог бы быть чуть шире.
-Привет! Меня зовут Люси – сказала она и прикоснулась щекой к его щеке, изображая поцелуй. Он поздоровался и машинально перевёл взгляд на бутылочку в её руках.
-Не бойся, я просто простудилась- ответила Люси на его взгляд и повернула бутылочку этикеткой. Это было что-то от бронхов. – Лучше, ведь, сразу принять, чем...- оправдывалась девушка.
Рыжему опять стало неловко. Он увидел себя, её глазами - немолодого, сутуловатого с лысиной, в мятых брюках и видавшей виды джинсовой куртке и хотел ей сказать: « Ну чего ты оправдываешься, дурочка?» Но так и не вспомнил, как по-немецки «оправдываться» и спросил:
-А ты откуда такая красивая?
-Из Венесуэлы – Ответила Люси и стала одевать на него резинку. Финансовые вопросы они решили уже ранее. Тут не ресторан, так что деньги вперёд. Тот, внизу, резинку любил, как собака намордник и, наверное, поэтому был недостаточно решителен и твёрд.
-На, потрогай – предложила Люси, протянув Рыжему на ладошках свои груди, словно на подносике. Дело пошло быстрее, хотя грудь эта ни в ладошках, ни в какой иной поддержке не нуждалась, просто и у неё сказывались пробелы в немецком. Удивительно, на ощупь кожа была, как и у таиландки...
Не то, чтобы Рыжий искал цветных для этих редких подарков своему маленькому другу, но уж немок он не желал однозначно. Этого добра ему хватало в его обыденной, чёрно-белой жизни. Холодные, эгоистичные, заносчивые, ориентированные только на деньги и карьеру, немки просто не вызывали в нём соответствующих эмоций. Да и симпатичных среди них было слишком мало, а те, что были, задирали нос выше кёльнского собора, чуть только слышали его акцент. Кроме того, двое его коллег по работе, один американец, а другой из Тунезии были женаты на немках, от коих плакали горючими слезами. Нет, уж кого – кого, но немок он не хотел...
Бедняга Люси периодически чихала. Держа наготове в левой руке бумажный платок, она, конечно, долго крепилась и сопротивлялась чиху, как могла, но, в конце концов он выскакивал и вырывался из неё на волю, а следом за ним и ещё кое-кто. При этом кое-кто становился маленьким и беззащитным. Люси снова извинялась, принимаясь за дело с рьяной энергией молодости, но она не могла подарить эту молодость или хотя бы дать взаймы Рыжему. В конце концов она широко развела руки в сторону и спросила:
-Моя вина?
-Нет. – огорчённо ответил Рыжий и стал одеваться. Потом он долго искал выход из лабиринта коридоров и лестниц и нашёл его возле сидящей зачем-то у двери привратницы. Над ней красовалась надпись: «Вход лицам до 18 лет воспрещён».
-А! Юнцов зелёных, небось отгоняет – догадался Рыжий. – А я бы пускал.
Сутулый, лет шестидесяти, мужчина шёл по центру Мюнхена. Впереди маячила церковь с двумя луковицами – колокольнями, лишь кресты сверху были чуть другие, а так – вылитые православные, он даже хотел, было, перекреститься, но вспомнил, что иудей. По ухоженному газону лениво шкандыбала баварская ворона, изредка брезгливо поклёвывая вполне ещё приличные яблоки – падалицы и наблюдая за приближающимся человеком.
-Подозрительный мужик, явно не немец. – подумала ворона. - Ещё и бормочет что-то. Надо бы послушать!
Ворона перелетела на сухую ветку поближе и услыхала: « Ишь, харчами перебирает, сволочь! И ты, гад, туда же! Такая женщина, такая вкуснятина! Резина ему, вишь, не нравится! И правильно она на тебя начхала!»