От разговоров о смерти ещё никто не умирал.
===================================
Я захожу в полутёмный холл и кричу:
- Дядя Па-а-а-аа-ша!
Дядя Паша маленького роста, дробненький и худой. В правом ухе аппарат для плохо слышащих.
- Здесь я! А-аа-а! Это ты, доча! Чего кричишь, не глухой, чай...Сейчас, подожди, надену фартук.
Я двигаюсь за ним. На ходу ведём с ним разговор:
- Ноне-то чего привезла?
- Дядя Паша, ну чего я могу привезти, а? Вы что, специально меня сердите, да? Не чего, а кого!
- А ты перестань мне выкать, ишь, чего выдумала! Я прямо теряюсь от такого обращения, начинаю оборачиваться и искать, к кому это ты обращаешься. Вроде мы одни с тобой тут, брось ты это, поняла?
Я неохотно соглашаюсь, потому что дяде Паше, служителю мертвецких покоев далеко за сорок лет, как я предполагаю. Полностью седой, морщинки возле глаз разбегаются по всему лицу, но они его украшают, придавая лицу мягкость, приветливость и смешливость. Удивительно! Работать в таком месте и сохранять величие души!
- Хорошо, дядя Паша, больше не буду. А привезла я тетеньку.
- Красивую?
Я дядю Пашу знаю уже год с лишним и первое время такие вопросы ставили меня в тупик, если не сказать больше.
- Дядя Паша, ты знаешь, где я работаю? – спрашиваю его я, - о какой красоте ты говоришь?
- Да, знаю, знаю, уж и пошутить нельзя! Пошли за твоей тетенькой.
Мы выходим на улицу, открываем заднюю дверь машины и выкатываем носилки с покойной. Я берусь за носилки сзади, дядя Паша впереди. Он знает куда нести и на какой стол класть покойницу. Нам приходится класть её на стол с носилок лицом вниз, от чего дядя Паша гневается. Начинает топать на меня ногами.
- Ты что, голуба! Отставить! Ты что! Это же человек!
- Дядя Паша, а я, как я, по-твоему, должна класть её на носилки: лицом вниз, что ли?
Мы переругиваемся, берём покойницу - я за ноги, дядя Паша за плечи, осторожно переворачиваем её на спину.
- Вот так! - Удовлетворённо говорит Дядя Паша. Человек всегда должон смотреть в небо, даже мёртвый.
Я всегда с замиранием сердца слушаю этого маленького, неказистого, но богатого душой хозяина мертвецких покоев
Мы несколько минут, он с одной стороны, я с другой, пристально всматриваемся в лицо мёртвой женщины, обезображенное болезнью и смертью. Это же лицо сегодня я видела в момент перехода из бытия в небытие. Оно было прекрасно. На нём разлилось удовлетворение и покой. Я спрашиваю дядю Пашу:
- Ты уже давно работаешь в покойницкой, дядя Паша. Скажи, почему, когда она умерла, в первые минуты, у неё было красивое лицо?
- Ты слышала, как люди говорят об умершем? Отмучался? Не от боли! А от жизни!
- Как это, - от жизни? Разве можно устать от жизни?
- Не-а-а. От жизни не устают, доча. Устают от скорбей и печалей. Вот в этот момент Бог снимает с души и тела груз пережитого и дарует покой, а человек благодарно принимает свободу. Тебе сколько лет-то, доча?
- Не полных восемнадцать...
- Вот ты уже и сделала неполных восемнадцать шагов к смерти. Будут и радости, и печали, скорбь и желание уйти.
- Ой, дядя Паша, что ты меня пугаешь?
- А ты не бойся! Это тебе определено. Покурим? Да знаю, что не куришь. Составь компанию. Как-то мне хорошо с тобой, доча.
Дядя Паша один, как перст большой в рукавице, - как он сам отзывается о своём житье-бытье. Вроде и со всеми, ан, нет - один. Плохо слышит. Потерял слух после контузии на войне. О войне говорить не любит.
- Война, доча, это грязь, кровь, гной и сопли, слёзы, горе. У каждого, даже у тех, кто не на фронте. Об чем рассусоливать? Не-а-а. Вот что люблю, так это женщин! Это уют, покой, умиротворение и светлость душевная, сердечность напевная. И они меня любят, до поры, до времени, - смеётся дядя Паша. Как узнаЮт, где работаю, так всё! - Бросай работу, бросай работу. А как я её брошу? На кого? Не могу! Да и не хочу. Все клиенты у меня молчуны. И деликатные, - не лезут в душу с глупостями.
Мы усаживаемся на скамейку, обитую жестью, отодвигаем мужские ноги с номерком и закуриваем папиросы «Север». Вязочки на номерке почти развязались и дядя Паша крепче завязывает их и что-то бормочет...
- Что ты говоришь, дядя Паша? Спрашиваю я.
- Да вот, доча, всё не устаю удивляться, что есть человек: родился голенький, привязали номерок, умер, раздели, обратно голенький и номерок снова привязали. Вся жизнь умещается между отими номерами, да...я всегда говорю человеку его цифры, пусть знает, какой по счёту покинул эту юдоль.
- Помянем-ка твою красавицу.
Он наливает в стаканы спирта по двадцать грамм, в другой стакан наливает холодной воды.
- Ну, давай, доченька, за упокой вновь прибывшей. Ты, доча, сколько раз уже сегодня приезжала ко мне?
- Три...
- Да-а, рекорды бьёшь, чаще всех возишь.
Мы сидим, курим в прозектуре, нас окружают скамейки с покойными людьми, но дядя Паша научил меня не бояться мёртвых.
- Бойся, доча, живых! А мёртвые не буйствуют. Не убивают, не грабят. Не зря говорят "покойный". Я вот с моими гавриками нахожусь весь день, а когда сторож запьёт, то и ночью. Сплю тут, в коридорчике, рядом с ними.
Дядя Паша философ. Когда в следующий раз я привезла молодую женщину, он огорчённо говорит, что вот и прервалась её связь с космосом, так как детей у неё не было. И даже предположил, что больше на Земле она не возродится вновь. Пустое семя.
- А тогда зачем же она родилась? - Спрашиваю я.
Дядя Паша вполне серьёзно мне отвечал, что Бог проводит какие то опыты… А, может быть для удобрения…
- Ну, ты дядя Паша, даёшь, - восклицаю я.
- Поживи с моё, да пообщайся с покойниками, они столько знают, что, ой да, ну!
Я не знала, верить дяде Паше или нет.
- Люблю, говорит дядя Паша, - «скоропостижных»! Они намного "разговорчивее" умирающих долго и страшно. Все силы, наверно, уходят на борьбу за каждую минуту жизни.
- Что, что они могут, мёртвые рассказать?
- Всё! Как родились, как жили, как любили, как болели и как не хотели умирать. Помнишь, ты Катю привозила. Сколько ей было лет?
- Всего тридцать три.
- А помнишь молоденького мальчика, Славика, о двадцати годах, тоже ты привозила
- Ну! Что, что дальше?
- Доченька, я не знаю, как это получается, но пока я готовлюсь к работе, я слышу их голоса, и пока не выслушаю рассказы, я не приступаю к работе.
- А тебе их жалко? Спрашиваю я.
- Как тебе сказать…скорее нет… На вратах рая написано «каждому своё», тут уж жалей, не жалей, все едино. Пришло твое время уступить место другому. Хорошо, что перед смертью все равны. А так бы набилось нас, как сельдей в бочке - ни еды, ни воздуха, ни просторов на Земле на всех не хватит. Природа-мать, - не зря мать - смеётся дядя Паша, - мудра и ко всем милостива и милосердна. Помни, доча.
- Вон! За тобой приехали! Смотреть что ли сегодня ничего не будешь?
- Нет, дядя Паша. Доктора ещё нет, а катафалк велели доставить в другую больницу.
-
Ну, пока, доча! Часто не приезжай! Пусть народ-то подольше поживёт, - с улыбкой говорит этот солнечный человек.
- Постараюсь, дядя Паша. Будь здоров!
И только через много - много лет, я поняла, что имел в виду дядя Паша. Сам он был очень одиноким и несчастным человеком. Хлебнул сиротства и войны, голода и одиночества. И просто у него было обострённое чувство любви и сострадания к человеку, острый взгляд и добрая душа, поэтому он так хорошо понимал умерших людей. Он моделировал жизнь человека, переживал эту жизнь. И в этом он находил смысл и цель своего существования.
За всё время, пока мне пришлось общаться с дядей Пашей, он ни разу не оскорбил и не обидел, если можно так сказать о мёртвом человеке, ни словом, ни действием, покойника. Все его движения были деликатными и тонкими. Постоянно шептал ласковые и сочувственные слова, молодым делал комплементы. Я плакала от щемящего чувства благодарности к этому неказистому человеку.
Жизнь с медициной меня развела. И связь с дядей Пашей я утратила. Первые годы я порывалась навестить мертвецкие покои, но что-то меня удерживало. Удивительно, за двадцать с лишним лет я с ним ни разу не встретилась в городе. Я решила, что дядя Паша уехал из города.
Однажды летним вечером, когда солнышко светило мне в спину, я шла по кладбищу, и вдруг луч солнца ярким светом осветил фотографию дяди Паши. Я подбежала к оградке, моё сердце билось сильно-сильно. Уже и солнце село, на кладбище опускались сумерки, а мы всё говорили-говорили:
- Вот, дядя Паша, и ты отмучался. Я омыла слезами светлую и неизмеримую душу дяди Паши, попрощалась с ним, и пошла прочь.