Когда колымская зима лишь горсть минут нам солнце дарит,
И стынет вдалеке над горизонтом белая холодная звезда,
От силуэтов спящих лиственниц на сопки тени лягут
Длиннее склонов, дальше гребней, словно их судьба...
Тогда ты жаждешь лишь тепла, и дух твой тонок.
Жить устаешь, и начинаешь думать иногда -
Как эти тени путь твой бесконечно долог,
А след неосязаем и проложен в никуда.
…
Был день, когда проснувшись и помаявшись в сумерках балка до девяти утра, выпив лишь горячего чая рванулся человек в тающий от зарождающегося света серый морозный туман. Быстро миновал парящую наледь и пошёл по замёрзшему руслу реки вверх к перевалу.
Беспричинная торопливость схлынула, и тот, что шагал на широких лыжах, шёл в созерцание. Сквозь глаза вливались в его душу горбы отрогов и вершин, изгибы реки и берега. Берега реки и жизни... Лишь стволы лиственниц и кустов темнеют среди гирлянд из снежинок, созданных на ветвях дыханием наледи и мороза, а на дне звериных следов выросла зимняя сказка. Олень пересёк долину, лиса напетляла, промышляя делово, зайцы натропили, бегом согреваясь, с солидностью человека прямо шагала росомаха. Вздрогнул человек от шума неожиданно сорвавшихся куропаток. Хлопки крыльев сменились шелестом планирующих за островок кустарника мерцающих, белых птиц, а тишину заключил ещё тревожный, но горделивый и довольный клёкот петуха.
Вскоре пересёк промоины во льду реки и начал подниматься на склон. Иногда подъём был особенно крут, где приходилось помогать своему движению цеплянием за ветки кустов. От напряжения взорвалось дыхание, взмокла спина, включилось сознание. За отворот рукавов и рукавиц попал колючий леденящий снег. Пальцы. Они замёрзли тут же, вытряхивая снег из одежды. Ружьё напомнило о себе, ударило по бедру. Но пальцы, часто сжимаясь, уже согреваются и согревают варежки. Сильно раскачивая руки вдоль тела в такт движениям, человек идёт в гору, к перевалу. Лыжи иногда проскальзывают. Теряя равновесие, выбросив руку вперёд к близкому склону, он припадает, сдерживает скольжение, прочно становится, и изменив направление идёт по белой бугристой спине сопки, оставляя за спиной змейку лыжного следа.
На перевале совсем светло, но солнце ещё в облаках, которых нет по всему горизонту, а лишь там, где брезжит заря. Весь мир - застывшие волны тверди - природы миг.
Чувство нереальности создаёт свет, оторванный от облачной части горизонта и изливающийся ровно по всему небосводу, и нет у него границ, нет теней, нет цвета.
Спуск прямо грозит неожиданностями. Распадок крутой и узкий со скалами в бортах. Сохраняя предельную осторожность, и всё же, срываясь вниз и скользя по несколько метров на боку, лыжник миновал крутизну. Остановился, огляделся и ... увидел сохатиный след и лёжку среди лиственниц на противоположном склоне. Теряя несколько раз равновесие, набив снега в рукавицы, быстро спустился, и опять вздрогнул от вскрика, метнувшейся белой тени. Горностай, не пожелав далеко бежать, вновь прокричал, словно:
- Стой! Кто идёт?
Снег вытряхнут, руки остыли, крикун где-то сзади не унимается. Снег, словно пух, и обрушивается под лыжами, обнажая кусты. Но лосиный след свеж и зовёт. Вновь уже жарко.
Человек вдруг встал. Заискрился снег под ногами, и в поднятом взоре отразилось царство розовых сопок. Северные склоны теперь густо-серые, таящие в глубине распадков синеву, а на южных чуть розовых искрящихся боках сопок голубые тени деревьев. Солнце, выглянув из облачной пелены горизонта, висит в не жёлтом - не белом тумане, и разметало очень слабые, чуть осязаемые, синие, розовые и жёлтые краски на расступившихся облаках. Над парящей наледью дуга радуги, а по обе стороны солнца два огромных, уходящих в безграничную высь, радужных лука. От теней потянуло ледяным ветром. Стоять нельзя.
След лося долго водил и уже, когда пропало желание следовать ему, боковое зрение уловило движение. Лось здесь, знает об охотнике и петляет не зря. Человек двинулся в прежнем направлении, почти вывернув назад голову, и через минуту вновь ощутил движение, прицелился взглядом и обнаружил среди деревьев силуэт, шагнувший ему за спину. Продолжил движение вперёд, едва поворачивая в сторону зверя, вычерчивая своим следом большую плавную дугу. Сохатый упорно заходил ему за спину. Останавливался человек, замирал зверь, шёл вперёд, и тот трогался. Так и чертили меж сопок свои сжимающиеся дуги. Лось приблизился к подножию сопки и встал, видно не было охоты лезть на заросший кустарником склон. Преследователь, резко повернув, двинулся в его сторону, быстро сокращая расстояние. Страх шевельнулся в душе и чуть замедлил его движение. Уж больно мощным оказался развернувшийся во всю красу рогач. Почти чёрный, с крупной головой, увенчанной лохматой чёлкой, и с массивными, плоскими лопатами рогов. И стоял он не так, как готовый сорваться от страха зверь на чуть согнутых ногах, а - высоко, ноги прямые, глядел сурово... Но, видимо, не надеясь на страх преследователя, лось отвернулся, молниеносно преодолел в лоб половину склона и, далеко обходя человека, спустился в долину, не ослабевая бега скрылся среди лиственниц. Удивительно, ни одного звука не было слышно в этом аллюре.
Солнце уже коснулось горизонта, предвещая завершение своего короткого визита. И скорые сумерки направили человека в обратный путь. Выбравшись из кустов и деревьев, он направился к другому перевалу, более пологому с этой стороны и опускающемуся прямо к жилью. Переходя русло ручья, он неожиданно почувствовал, что под снегом вода. Лыжи словно прилипли. Резко развернувшись, выбрался обратно на невысокую терраску, с которой только что спустился. Но лыжи уже намокли, и на них налип тяжёлым килем толщиной в ладонь снег. Злополучный след на ручье заполнился водой и парил. На таких лыжах идти, так же как и без них вовсе. Человек снял лыжи и, утонув в снег сразу по колени, уложил их рядом с собой нижней их поверхностью вверх. Достал из кожаного чехла на поясе нож и поочерёдно тщательно оскоблил лыжи от налипшего снега. Оставил их лежать возле ног и, дожидаясь, когда промерзнет тот слой, что успел впитать влагу, огляделся.
Перед ним вздымался перевал, значительно круче и выше, чем хотелось. А сзади, где солнце уже опустилось в туманное марево, простиралось безбрежное море сопок, с теряющими в горизонтах очертаниями самых отдалённых своих волн. И так же таял лыжный след.
- Зачем я здесь? Откуда и куда? Так зачем же я здесь?
Ещё раз оскоблил уже замёрзшие поверхности лыж, встал на них и закрепил на валенках нехитрые крепления, знакомые ещё с детских катаний с горок. Двинулся к перевалу, с огорчением сознавая, что лыжи испортились для дальнейшей прогулки. Они не скользили вовсе, словно под ними был песок. Всё дальнейшее движение превратилось в шагание с максимально возможной широтой, и стоило значительно больше сил и, главное, времени.
А в спину смотрели сумерки. Чувство голода мелькало и раньше, но тут оно почти овладело сознанием.
- Надо было съесть что-нибудь утром через немогу и сунуть в рюкзак припас. Но что уж теперь...
Шёл, выбирая сквозь редколесье наилучший путь на перевал, и всё больше думал о том, что хочется есть. Стало мёрзнуть лицо. След соболя почти не тронул сознание, в мозгу пульсировали мысли о голоде, о стынущем лице и догоняющей темноте. Пробовал согреть нос и щёки руками, но вмиг остывающие пальцы очень долго не согревались в миг же остывающих рукавицах. Перевал приближался медленно, и захотелось вдруг сесть. Сел, и сразу стало зябко. С перевала стекал леденящий ветер. Двинулся дальше. К чувству голода прибавилось ощущение сильной усталости. Сознание раздвоилось. Взгляд искал поваленные деревья, терраски, овражки, где можно присесть, отвернуться от ветра. И они находились, такие на вид тёплые места, буквально на каждой сотне метров, но ноги несли мимо - так хотелось есть, так не хотелось быть застигнутым темнотой.
Остановился передохнуть, прижал рукавицы к лицу, сквозь щель глянул на долину, от которой так поспешно уходил. Тают её очертания, словно в тумане, в серой густеющей пелене. Силуэты сопок, деревьев расплываются, даже вблизи мерцают. Это время, когда воздух и снег сливаются в цвете и свете, и вот-вот снег станет светлее неба, и уже тонкий слой его, будто светится.
Подъём не согревает. Стало просто холодно. Рукавицы, прикрывающие лицо, холодные и жёсткие. Одежда стала слабой преградой морозу. Ноги в валенках стынут. Ружьё трёт спину и давит к земле. Ужасно хочется есть. Голод мысленно исследовал все карманы. Пусто.
Перевал уже стал белый на фоне тёмного неба. Загорелась звёздочка прямо над ним. А вокруг всё сливается в волны. Волны хребтов, волны деревьев.
Крутизна проявилась в проскальзывании лыж, отнимающем силы и волю. Мелькнула досада на лыжи, что не хотели прежде скользить вперёд, а тут... На перевале наст, начал спуск. Упал раз и второй. Сумерки и мерцающий снег крадут все очертания, расстояния. Но вот уже и тракторный след. Рысцой по нему двинулся к балкам, к светящейся буровой.
25 декабря, - 45°С, верховья реки Омолон.