Наверное, вечеринки не мое хобби. Алкоголь, светский треп, громкая музыка, толпа друзей, в которой гораздо больше толпы, чем друзей. Не складывались у меня отношения с такими мероприятиями, и все тут.
Возвращаясь домой с одного из них, я проложил свой путь через незнакомый двор. Среднеапрельское солнце впервые лениво выползло из-за облаков и обратило в бегство последние армии грязного снега. Серые пятиэтажки и голые деревья, глядя на светило, красили губы, подводили ресницы и смотрелись уже как начинающие модели перед кастингом. Пара воробьев уподобилась детям, впервые увидевшим море, и со свинским удовольствием купалась в прибрежной зоне огромной лужи, очень затруднившей проезд и проход по двору, но заметно облегчившей положение водоплавающих.
Обходя эту акваторию в поисках чистой тропинки, я наткнулся на довольно странное место. Почти в самом центре пространства между пятиэтажками существовала абсолютно ровная и сухая площадка. Судя по всему, когда-то здесь царствовали железные стойки и натянутые между ними веревки, позволявшие местным обитателям сушить белье. Но мир сделал шаг вперед, оставлять что-либо на улице стало небезопасно, и маленький пятачок асфальта быстро потерял свое предназначение. Время не пожалело и металлические сооружения, на которых кто-то явно сумел заработать.
Поэтому больше всего это место напоминало космодром, случайно оставленный пришельцами на планете со средневековой культурой. Посреди космодрома сидела девочка и рисовала.
Ни один посторонний наблюдатель не сказал бы, что ей больше пяти. Молодая и симпатичная шатенка, одетая в когда-то травяного цвета брючки и довольно жаркую с учетом проснувшегося солнца куртку. Это очаровательное создание располагало целым арсеналом художественных средств. Совсем источенный кусочек белого мела, почти нетронутые голубой и зеленый, рядом с которыми уже экзотикой смотрелся обломок красного кирпича.
Сидя на корточках, девочка аккуратно выводила на асфальте фигуру человека. Круг головы, эллипс туловища и четыре относительно прямые линии – руки и ноги. Кажется, абсолютно все дети на заре своей арт-карьеры рисуют именно так. «Палка, палка, огуречик – получился человечек».
Весна и все увиденное все-таки ударили мне в голову, потому, что я подошел к рисовальщице и сказал:
- Привет! Как тебя зовут?
Не отрываясь от своего занятия (она как раз делала человечка рыжеволосым с помощью красного кирпича), девочка звонко ответила:
- Иленка!
- Ленка? – почти автоматически переспросил я.
- Иленка! – повторила девочка, впервые оторвав взгляд от своего произведения.
- Может быть Иринка? – я все пытался подогнать ее имя под повседневные стандарты.
- Иленка! – это звучало уже с некоторым упрямством. Я решил не испытывать ее терпение:
- А, Иленка! Красивое у тебя имя! А я - Макс. Что ты рисуешь?
Ответ был вполне однозначным и столь же звонким:
- Тебя!
Я несколько смутился, но любопытство брало верх.
- И что ты можешь про меня рассказать?
- Ты всегда ходишь без шапки, даже зимой.
Надо признать, что она угадала.
- Хочешь, я нарисую, что ты делал завтра? – настолько убийственная постановка вопроса заставила меня немедленно согласиться.
- Тогда жди, - торжествующе объявил ребенок. Я нашел неподалеку останки качелей и сел на них наблюдать, как Иленка водит мелом по асфальту, что-то напевая или бормоча себе под нос.
Несколько минут спустя она позвала меня, чтобы показать неумело нарисованные голубые волны, рядом с которыми лежали два белых человечка.
- Это ты и твоя невеста, – сказала Иленка. – Вы загораете на пляже и купаетесь.
- Завтра? – спросил я.
- Завтра!
Я посмеялся, наигранно потрепал ее по голове и сказал, что мне пора идти домой.
Телефон зазвонил глубокой ночью, когда я уже спал. Тихо и сбивчиво, почти панически, мой приятель с работы повествовал о том, что его жена уехала на две недели к родителям, а он решил воспользоваться этим и съездить с любовницей в Турцию. Только что выяснилось, что жена возвращается завтра утром, и путевка на двоих горит...
На следующий день мы с подругой наслаждались всеми прелестями пятизвездочного отеля и Средиземного моря.
После возвращения я зачастил во двор к Иленке. Пару-тройку раз в неделю я приходил туда, наблюдая, как постепенно высыхает бескрайняя лужа, обзаводятся листьями деревья, а жители пятиэтажек возвращаются из магазинов и с работы, выгуливают домашнюю живность и делают ремонт. Про себя я называл Иленку «принцессой цветных мелков» и каждый раз покупал ей леденцы. Ну а она неизменно встречала меня на площадке-космодроме, как будто никуда и не уходила со своего места. Рисунков на асфальте постепенно становилось все больше.
Показывая их мне, Иленка безапелляционно повторяла, что все обо мне знает, и начинала рассказывать, куда я пойду и что буду делать в ближайшее время. Пользуясь своей нехитрой детской лексикой, она прочила мне различные жизненные радости и печали. Во втором случае Принцесса всегда говорила:
- Ты только не волнуйся, Макс. Это ерунда («елунда»).
Еще никому не удавалось так просто вселять в меня уверенность.
Иногда открывалась неизвестная форточка, и невидимый женский голос звал: «...е-е-нка-а-а!». Тогда она вставала, быстро складывала свои мелки в пакетик и немного извиняющимся тоном говорила:
- Это мама. Мне пора («пола»).
После чего неуклюже бежала к своему подъезду. Я смотрел ей вслед, невольно расплываясь в улыбке.
* * *
Принцессы цветных мелков больше нет. Однажды я просто не нашел ее на своем обычном месте. Я прогулялся, взад и вперед пересекая пространство между пятиэтажками. Отсутствие Иленки было так же несвойственно этому двору, как порядок моей квартире. Рисунки на асфальте выглядели без нее обычной выставкой детсадовского творчества.
Я ушел ни с чем, надеясь на другой раз. Но через два дня двор был таким же пустым. Подумав, что родители увезли Иленку в отпуск строить песочные замки где-нибудь в Анапе, я взял тайм-аут на несколько недель. Но и это не подействовало.
Уже при власти пожелтевших аллей я набрался смелости. Подойдя к вечным бабуськам у ее подъезда и опасаясь сойти за извращенца, я спросил:
- Скажите, а девочка, которая тут всегда мелками рисовала, - она переехала?
- А вы кто ей будете? – неприкрытое и странное подозрение за сжатыми губами и неизгладимыми морщинами. Я решился соврать:
- Я из здешней художественной школы. Мы хотели с сентября принять ее на обучение.
- Нету больше этой девочки, молодой человек. Совсем нету, царствие ей небесное.
- То есть как? – я все еще не хотел понимать.
- Умерла она, – подозрительность перешла в причитания. – Машина ее сбила, прямо тут, на улице, среди бела дня. Бандиты, ироды, не остановились даже. На родителей теперь смотреть страшно – тают на глазах. Переезжают вроде скоро, как будто поможет это...
Впервые за несколько лет я напился.
* * *
Уже много ночей во сне я беспомощно наблюдаю, как Иленка переходит через дорогу. Одетая в синий джинсовый сарафан, она засматривается на яркий рекламный щит, как всегда забыв обо всем. Кроме нас на улице никого нет, за исключением быстро приближающейся машины, почему-то напоминающей «Тойоту Лендкрюйзер». Заранее зная, что произойдет, я пытаюсь кричать Иленке или просто бежать наперерез, но по банальным законам сонного жанра не могу ни двинуться с места, ни издать звука. Подсознание гуманно будит меня в тот момент, когда от удара маленькое тело в синем начинает лететь по своей жуткой траектории.
Скоро зима, а я все еще ворую время у своего сумасшедшего рабочего графика и раз в неделю выбираюсь в тот двор. Стоя на сырой асфальтированной площадке, я смотрю, как безразличные капли холодного осеннего дождя выбивают все новые частички цветного мела, смывая наивные рисунки, обозначавшие мою жизнь.
Мне страшно.