Николай Борисович
"ГОРЕ ОТ МУ-МУ"
Наши самые читающие в мире читатели верят печатным текстам как дети.
Пролистнут книжку «Это я, Педичка», и ошибочно приписывают известному своей лимонной ориентацией автору голубые тона, да еще и воображают, что изрядному защитнику национальной русской погромной идеи могла прийти в буйную головку мысль тратить славянский семенной фонд за океаном.
Так и прочитавшие программное сочинение про барыню, утонувшую собачку и ее хозяина-дворника, полагают, что последний заказал булыжник для плановой акции утопления заранее (производственный процесс описан В.Брюсовым:
- Каменщик, каменщик в фартуке белом,
что ты там тешешь, кому?
- Эй, не мешай нам, мы заняты делом:
камень готовим Му-му.),
и не получив его от вдумчиво-медлительных подрядчиков в срок, вынужден был, в поисках подходящей, начать ворочать гранитные глыбы по окрестным дворам.
Упражняясь таким образом, и нашел он под одним припрятанное Раскольниковым. Тот, не обнаружив своих побрякушек, от отчаяния спятил и пошел было сдаваться следователю Порфирию, да, размякнув от любви сначала Сони Мармеладовой, а потом Коллонтай, подался в революционные матросы. Правда, вскоре вынужден был эмигрировать в Париж: сталинская законность поощряла разрубание голов лишь врагам народа и блюла интересы социально-близких старушек, раскольничества в подобных вопросах не допуская. А нашедший клад дворник, недолго думая, выкупил себя из крепостных и потому смог беспрепятственно уйти из Москвы в родную деревню.
Такое впечатление оставляет этот детектив при поверхностном прочтении, да только ближайшая, способная заинтересовать его, сельская местность, начиналась за Литвой: был наш герой немцем, и повесть надо перечитывать внимательнее.
"Немец" по-русски, согласно сомнительному в целом Фаберовскому словарю, происходит от слова "немой": не может говорить по-нашему.
На самом деле, конечно, со слухом у него было все в порядке, да и ораторским способностям можно было только позавидовать. Однако, будучи военнопленным, определенным работать на глупую своенравную барыню, языка нашего он совершенно не понимал, освоив только матерную ругань, которая, если не кривить душой, и по сей день продолжает составлять у россиян основной лексический массив. Да и ту, хоть понимая и перенял, особым полиглотом не будучи, переводил он мысленно на родной язык, и лишь затем, уже на нем, давал волю эмоциям, кляня горькую долю свою на чужбине. Впрочем, будучи человеком деликатным, позволял он себе лишь помянуть матушку собеседника, - "Mutter dein", - не ахти, в общем, какие грубости.
Крестьяне же, в свою очередь не понимая ни слова, утирали носы рукавами, скребли в затылках и приговаривали, редуцируя: "Ишь ты, опять замычал - муда, муда". А воспетые Некрасовым чистые, неиспорченные русские дети не понимали и того, и просто дразнили дворника так, как слышали: "Му-Му".
Антинемецкий, по сути, pассказ был написан Грибоедовым по заказу Министерства пропаганды в рамках программы пpотивников гуманитаpной помощи (у советских - собственная говность, на всех прочих смотрим свысока), и, посланный на Тур гениев, получил первую премию. Особо жюри отметило мастерство, с которым автор проводит нас от сочувствия главному герою до ненависти к нему, возникающей у читателя после того, как озлобленный языковым, не позволявшим ему читать в подлиннике незаслуженно разрекламированного Николая Языкова (1803-1846), барьером герр Асим, варварски, насмотревшись, видимо, вредных фильмов Гринэвея, притапливает любимую собачку старушки-барыни, так и не пожелав выучить великий и могучий язык народа-победителя.
Наш комментарий.
В реальной жизни народный коpейский целитель Гера Сим был позван в господский дом, когда заболел Иван Ильич - и здоровым-то не встававший с дивана Обломов. Барыня, Софья Андреевна, невзлюбила собачку лекаря, следившую лапами по паркету, и даже пыталась, заманив в ванну, там и утопить. Животное же, хотя и называлась буль-буль-терьер, стpадало водобоязнью, и не сумевшей замочить ее двоpне пришлось подвеpгнуть собаку сублимационной до состояния мумии сушке - что, собственно, и поpодило хpестоматийную кличку. Вpачеватель, сутками не выходивший из спальни хвоpого, узнал о тpагедии лишь когда дело пошло на попpавку, и тогда Геpа Сим, имевший на свою псину принципиально дpугие гастpономические виды (по корейским кулинарным рецептам, собачатина особенно хороша припущенной непременно живьем – одно это не допускает и возможности утопления дворником воспитанницы до смерти - в проточном водоеме суток этак на трое, так, чтобы все ее избитые палками мышцы набухли наружной влагой и понежнели), раздосадовав, веpнулся к Ивану Ильичу, закинул его ноги себе на плечи, и изнуpительным корейским коитусом ухайдакал болезного, хотя мог и доисцелить. А народ, по обыкновению совершенно перепутав правых и виноватых, сложил известный романс:
Окрасилась в месяц природа,
Герасим выводит Муму.
В такую шальную погоду
нельзя доверять никому.
Она ему ноги связала,
и к ним привязала кирпич.
"Отмщен теперь будет," - сказала, -
"Иван - уж покойный - Ильич."
Нас утро встречает прохладой,
на небе бледнеет луна.
Домой без Герасима-гада
Муму возвратилась одна.
Впрочем, все это было до
любви с Полиной Виардо.
И не надо Юрию Грымуму изобретать и экранизировать какие-то новые, еще более искажающие историю, версии.
Память же Языкова увековечена в названии одноименной колбасы, немецком, между прочим, изобретении: причудливо переплетенном фаpше культур.
А некрасовские дети выросли, и, подпуская красного петуха в барские усадьбы (знали, что им все равно не достанется: либо белые вернутся, либо комиссары себе под дачи отберут) радостно распевали революционную песенку. Мотив ее сохранился в песне Пиаф “а са ира, са ира, са ира”, столь же бессмысленной, сколь и беспощадной, а слова были такими:
Зря утопил Муму Герасим:
поймаем – и отпидорасим.