Солнце безжалостно слепило глаза, выбивало из них синие искры, пытаясь добраться до мозга. Механически переставляя ноги, она несла на работу то, что осталось от неё после ночи, проведённой наедине с такой всепоглощающей болью.
Принесла, вытерпела недоумённые, заботливые расспросы, любопытные взгляды, шарящие по в момент постаревшему, осунувшемуся, бледному лицу, пытающиеся выцепить взгляд ничего не видящих глаз.
- Вам плохо?
- Да.
- Может, пойдёте домой?..
- Мне всё равно.
Отсидела урок. Любые громко произнесённые слова взрывались в голове невыносимой болью и медленно-медленно оседали внутри.
-Не надо! -просила -Тише, пожалуйста!... не надо!... дети испуганно стихали, а потом опять... опять... нет, я так больше не могу!... досидела до конца урока, пошла, сказала
- Всё, я не могу больше, я пойду домой.
- Идите. Выздоравливайте.
- Угу.
Ушла.
Шла и чувствовала, как боль заливаетет тело, вытесняя жизнь, как какая-то смертная тоска наполняет её, делает совершенно безучастной ко всему. Как медленно, но неуклонно тускнеет мир вопреки солнцу, всё так же сверлящему ярко-синим мозг.
Надо как-то остановиться, нужно как-то остаться жить... умираю ведь...медленно и тихо плыло в мозгу.. надо что-то делать... Что?.. Увидела стоящую рядом с домом соседскую машину. - Вы в город едете?..
- Да, сейчас..
- Возьмёте меня с собой?...
- Да, собирайтесь.
Вошла во двор, вдруг превратившись в тихого хищного зверя, подкралась к курам, поймала двух и понесла соседке, продала почти задаром, зажала вожделенные деньги в кулаке. Всё, есть. Вошла в дом, отмела, как ненужное сейчас, щебетание детей- знали бы они, что только ради них мама сейчас и пытается себя спасти!... сказала -Я поеду. Он обнял за плечи, гладил по голове, просил- Не едь, не надо, зачем, не поможет ведь!... - Я поеду. Мне нужно. Я только попрощаюсь. Мне только попрощаться. Пыталась не замечать ужас в его глазах. Он загородил проход, говорит - Не пущу!.. не поедешь!.. ты посмотри на себя!... ты ж не доедешь!...- Доеду. Пусти. Я пойду. Я пешком пойду. Мне надо. Последний раз. Проститься. Я всё равно прорвусь. Он опустил руки, смотрит печально. -Не волнуйся. Я вернусь домой.
Поехала. В кулаке зажатые рубли - единственное живое место. Всё темнее и страшнее в голове, во всёи теле, во всём, что осталось от души. Бессилую голову мотает из стороны в сторону, глаза сомкнуты, как насовсем.
- Может, попьёте что-нибудь?- спросил обеспокоенный шофёр.
- Нет, не хочу, спасибо.
- Вам плохо?.. заболели?...
- Да.
Довёз почти до Межгорода. Вышла. В тёмно-синей мгле, опустившейся на мозг, яркими впышками - вдруг высветляясь - дорога, которую следует перейти, которая тут же опять теряется из виду, опускаясь во тьму. Яркого солнечного дня. Храбро пошла, краем сознания отмечая взвизги тормозов, шипение шин, вопли разозлённых и перепуганных шофёров в спину. Это её уже не касалось. В той тьме, которая всё надвигалась на неё, которая ставала всем единственным существующим для неё миром, внутри её- теплилась крошечная розовая точка -голос. Это то единственное, за что она могла ухватиться, чтобы спастись. Но до него ещё нужно было дойти. Шла медленно и упорно, очень долго шла эти несколько метров, оставшихся до цели. Ежеминутно борясь со страстнейшим из желаний - рухнуть вот так, сейчас, как идёт, лицом в асфальт и больше не шевелиться никогда. И ничего больше так сильно не хотелось. Потому что жизнь потеряла всяческий смысл, жизнь перестала быть жизнью, жизни просто не осталось. Но нельзя. Дети.
Кому они скажут- Мамочка моя!, если её не будет?..
И пришла. И купила минуты. И даже без всякого содрогания набрала по памяти номер. Ей бы только дойти. Только бы добраться. Услышать голос.
Услышала. Кто у телефона?... аааа, да, это так она её назвала вчера вечером, когда поняла, что всё кончено, что больше не любит, что давно уже не любит, но, повинуясь неизвестно какой слабости, будет тянуть с разрывом ещё и ещё, увеличивая и так неимоверную боль до сумасшествия, и что прийдётся вот так- больную неправду- в лицо- чтоб дать силы оторвать. Значит, получилось. Знает ведь, что это неправда, что это только вопль ослепшей от горя, боли и отчаянья души, что это - вынужденная мера. Но тем не менее только это и заметила. Но зато всё, свобода, больше ничего нет, впереди- пустота. Оторвалась. Теперь- только бы остаться жить, перенести этот отрыв от всего, что было так долго самым большим и живым в душе, что так привык нести в себе, прижав к самому голому сердцу.
- Я на тебя зла не держу. Прости и прощай.
- Помоги мне, я же помираю!...
- Да?.. Интресно, каким таким образом?
... Как ей объяснить? Что просто жизнь уходит?... просто уходит жизнь- сама, упрямо уверенная в своей ненужности?... что боль, наполняющая каждую клеточку тела, всё нарастает, и нет сил её нести дальше?... что так страстно хочется оборвать всё резко и сразу- потому что больше нет сил терпеть? И всё равно- как?... но знаешь, что - нельзя?... что- дети?.. сбивчивые объяснения - как мокрым одеялом огонь
- Я тебе не верю.
Не верит!!! Не верит!... не верит... равнодушно и спокойно...
и это равнодушие отрезвляет... ей всё равно, что будет со мной. Я умру, а в ней ничего не колыбнется. Она давно уже не любит.
Не за что биться. Нечем делиться. Пусто. А был ли мальчик?... А была ли любовь?.. Разве можно перестать любить, если уже полюбил?.. это всё равно что перестать жить, если уж взялся. Значит, не было ничего?... там всегда присутствовало Зто, а она, ослеплённая своей любовью, не хотела замечать и любила сразу за двоих, благо, сил хватало?.. Значит, всё, что было - враньё, подмена?.. и ради этого она была готова умереть?... вот еле дошла, как за последнюю соломинку, ухватилась за голос?... Всё это теснилось во вдруг ожившем и ставшим так холодно и трезво мыслить мозгу. А пальцы машинально набирали всё тот же номер, ухо вслушивалось в короткие гудки. Сняли и отложили в сторону трубку. Ей безразлично, что будет с тобой. И эти короткие гудки вопреки всему возвращали жизнь. Оказывается, может остановить не только участие, но и полное равнодушие. Она упорно всё набирала и набирала, слушала и слушала и успокаивалась. Боль не уходила, но жизнь возвращалась, вливалась в неё вместе с этими короткими гудками.
Спасибо доктору, спас в последний раз. От себя спас. Она слушала и улыбалась, так криво и печально, но улыбалась...
Здравствуй, боль. Прощай, боль-смерть. Здравствуй, боль-жизнь. Нужно как-то терпеть и жить. Пересиливать себя. И она поняла, что теперь сможет. Потому что нет ради кого умирать, а есть ради кого жить.
Значит, следует жить.
Только вот что делать с этой самой живучей, как кошка, любовью, которая, сто раз втоптанная в грязь, избитая руками, ногами и всем, чем прийдётся, упорно отдирает от земли присохшую к крови голову и, разлепляя распушие губы, слабо улыбается, теплится улыбкой сквозь все свои синяки и ссадины и шепчет, слабо, но упрямо:
- Я люблю тебя...
Как её убить?.. чем ещё ударить, чтоб сдохла наконец?..
Кто ей скажет? Кто?..