Литературная ромашка
Это было прошлой, а если совсем честно, то нынешней весной.
Я в это время (то есть прошлой весной) организовала четвертое литературное объединение.
Объединение возникло и воспарило на крыльях Эроса.
Первая искра сверкнула между Машей Корочкиной и Васей Бобровым. Маша ( в девичестве Курочкина) была замужем за моим бывшим одноклассником Колей Курочкиным. Он пережил контузию, а помимо того и занятия классической борьбой. В силу названного он не баловал Машу настойчивым вниманием. Вася же был добрым мужчиной добрых тридцати девяти лет. Стечением судеб, он был женат, причем крепко.
Как только Вася узнал про мое объединение, он явился на него и стал аккуратно выполнять формальные требования к участникам, принося на каждое заседание по одном у добротно скроенному стиху. Маша давно уже не писала ничего и приносила свои старые стихи, написанные еще в школе.
Мой знакомый по матчевой командной встрече между городами по шахматам – Игорь Вершинин – молодой человек, закомплексованный собственной шахматной избранностью. Он считал, что его знает весь город и если он, не приведи господь, задержит взгляд на груди проходящей девушки дольше одной наносекунды, она тут же остановится и начнет прилюдно и громко стыдить его: «Ай-я-яй, а еще в турнирах играете!» Писать стихи он не умел, зато прекрасно умел «ломать» стихи чужие.
Я видела, что Игорь мается не в силах снести размеренной шахматной жизни. Я не могла не заметить чутким сердцем, что сердце Василия повредила Машенька. А кто бы устоял перед её строками:
О вывихнутость клавишей рояля!
Ты светишь незабвенностью луны,
Овеянная проблеском печали,
Укушенная вздохами совы…
Я видела, что Машеньке нравится Василий, мужчина с умным непохотливым взглядом. Мне лично нравились мальчик Женя и девочка Алена. Последняя нравилась также мальчику Жене и юноше Косте. Игорю нравилась и Машенька Курочкина, и Валя из госархива, приносившая на заседания выписки из протоколов литобъединений 1920-х годов . Сам же Игорь нравился Оле Мормышевой из музея, чей муж был потомственным гинекологом и благоприобретенным импотентом. Оленька изливала на Вершинина всю свою поэтическую натуру. Анжела Дридзе положила глаз на Василия и Игоря. Его же (глаз) положил на неё бывший работник комитета по делам молодежи Леша. И он же положил опытный взор на незабвенную Олю Гаеву, исходившую тоскливым томлением по Игорю Вершинину. Преподаватель вуза Сергей Авдеич ходил на наши заседания исключительно ради легализации встреч с Люсей Братцевой, своей студенткой. Они уходили с заседаний подышать воздухом в фойе, где пребывали по полтора часа. Семиклассница Аля Котова училась в седьмом классе, прикрывала верхней губой беззубые верхние десны и находила укрывательство от житейских бурь во встречах на нашем литобъединении с Эдиком Синюшкиным, приятелем мужа Маши Курочкиной, ужасно шепелявившим (шепелявил Эдик, а не муж). На литобъединении они молчали и влюбленно смотрели друг на друга.
Наше объединение проработала всего два месяца, а я уже почувствовала неотвратимость, с какой наш Дом муз превращался в дом совсем другой направленности.
Восьмое заседание нашего литобъединения протекало так.
Я пришла к зданию, служившему местом встреч, ровно к пяти. Там стояли Аля Котова и Эдик Синюшкин. Аля беззубо улыбалась, а Эдик счастливо шмыгал носом. Оба ждали случая улизнуть. Вскоре подошли Анжела Дридзе с постным ликом и раскрасневшаяся Машенька. Чуть позже явился Вершинин. Остальные нагло задерживались.
– Мы пока в музей, – прошамкала Аля, и они с Эдиком, ссутулившимся как Дед Мороз с мешком подарков, удалились.
Анжела с замогильным видом подплыла к Вершинину.
– Игорь Владимирович, вы взрослый человек, и вы должны понять причины моего поступка. Я Больше не смогу приходить на заседания объединения, потому что вы взрослый человек и вы должны понять меня, а вы не понимаете или не хотите понять.
– Я понял, – не задумываясь в смысл произносимого, молвил Игорь.
Медленно поворачивая бедра, Анжела прошла по старинному дворику, сорвала цветочек акации и, ударившись о навес (забыла нагнуться), выплыла из ворот.
Мы остались втроем.
– Хочу к Боброву, – нетрезво сказал влюбленная в крепко женатого Васю Машенька.
– Пойдемте, – радостно подхватил Вершинин и столь же радостно добавил: – Впрочем, он сегодня на даче.
– Пойдемте к Василию, он мне нравится как поэт, – по-прежнему нетрезво тянула Маша.
– Ты же в прошлый раз обругала его стих, – возразила я. – Вася аж посерел и ушел домой.
– НЕ могола же я похвалить его стих, где он пишет про мою родинку на левой щеке, – запсиховала Машенька.– Хоть бы под бородавку замаскировал!
– Вася обиделся и сказал, что больше не придет, – просветила я Машу.
– Пойдемте к нему! – возопила Курочкина. – Всенепременно идемте к нему!
– Пойдемте, – поддержал Игорь. ОН начал поглядывать ан Машеньку с интересом.
Мы двинулись.
По дороге я приобняла Машу за плечи. Чтобы она не очень шаталась.
– Можно я тоже тебя обниму? – зашептал Игорь с другого бока. – Ты такая красивая, когда выпьешь!
– Я не пьяная! Выпила всего два стакана вина.
– Ну, можно? – не унимался Вершинин.
– Нет, я- пьяно помотала головой Маша. – Я люблю Боброва. Мы придём, и я скажу ему об этом.
… Я надавила на кнопку звонка.
Из-за двери послышался ураганный рев спускаемой воды, и через минуту на пороге возник Василий.
– Мы тут только что с дачи, – растерянно произнес он. – Копали весь день… Картофель, лук, турнепс разный.
Маша открыла рот чтобы изъясниться Боброву в нежных чувствах, но я услышала шаги Васиной жены и увлекла бедную Машу в парадную.
Чуть не плача, Маша спускалась по лестнице вниз.
– Почему он не предложил мне вина? Почему? – восклицала Курочкина. – Я несла ему палитру чистых девичьих чувств, трепет нецелованного сердца…
Мы вышли на улицу.
– Я хочу с ней целоваться, – зашептал мне на ухо Игорь. – А может, только потрогать грудь.
– Как ты можешь мне такое говорить? Машенька моя подруга! – деланно возмутившись, наврала я.
– Поэтому я и не прошу большего, хотя… прошу… – потупился Вершинин.
Я отвела Машеньку чуть в сторону и передала ей просьбу шахматиста.
Машенька зарделась и … согласилась.
Я начала бегать между ними парламентером.
– Может… – шепнул мне на ухо Вершинин. – Это почти невинно.
– Может… – передавала я его просьбу Маше.
– Нет! Я ставлю туда градусник когда болею. А все стихи я написала, когда болела, А стихи – это святое.
– Это святое, – передавала я Игорю.
– Тогда пусть… – предлагал он.
– Ты что? – покраснела я. – Проси её об этом сам!
– Я не могу, я ее почти не знаю, а вы все-таки подруги… Если я это предложу, она упадет.
Игорь нервничал, его лицо было красным.
Я взглянула на Машу – её трясло и потряхивало.
– Тогда остается, – брякнула я , подойдя к ней.
Курочкина перестала трястись и заинтересованно взглянула на меня и на чешущего локоть Вершинина.
– Это интересно, – задумалась она. – Зайдемте вон за тот дом. Та стена без окон, кроме того, там задор. Но с условием: оба!
Я этого не хотела, о чем сразу и заявила. Машеньку мой ответ задел за живое, и она отказалась от предложенного.
– Тогда только потрогать грудь! – выпалил, задыхаясь бронзовый призер городского первенства. – Лишь так избавлюсь… от …груза…
Маша благосклонно кивнула.
Игорь потянулся к киселеподобной груди Маши и вдруг поник.
Он был счастлив.
Маша, кажется, тоже была довольна.
– Пойдемте на берег, – предложила она. – Там я сниму туфли и буду читать вам стихи.
Счастливый Вершинин сидел на скамейке. По лицу его ползала улыбка. Он не хотел идти на реку…
Дальше и после было много интересных событий. Была река, был взявшийся невесть откуда Вася, был пришедший без трех зубов Эдик Синюшкин, была поцарапанная Аля, постная Анжела Дридзе в сопровождении Сергея Авдеича, был костер и стихи, было ночное купание.
Но я уже хочу спать, а сюжет, я думаю, в основном закончен.