3 дня
I
Мир покорен. Покорил я. Все кто покорял его вчера, сегодня выносят мой мусор из дворца. А сегодня мир обратился в прах, а прах начинает превращаться в будущее. В завтра. В то самое завтра, где я сохранюсь в совершенно ином виде, не как сегодня. Мой женатый друг сказал мне:
- Я боюсь бить детей, а вдруг понравится!
Он засмеялся, а я задумался. И в этот же момент миллиарды людей о чем-то задумались: хлеб не купил, забыл вынести мусор, вчера меня уволили, где достать денег, я разбил машину, я люблю его, я люблю ее; как много! Бесконечный список, нескончаемо повторяющаяся мысль. Вчера, сегодня, завтра. И я закрутился в этих трех днях. Кто-то пообещал мне дебют, да видимо забыл об этом, как иногда забывается снег, выпадая в апреле, как иногда забываюсь я и Сашка, прикладываясь снова к бутылке. А сегодня я опять ей не позвонил, как и вчера, и, наверное, как и завтра. И вот опять завис. Далекий путь: Чехов – Булгаков - Пеллевин. Но сколько же станций пропущено? Вот тихая ночь. Очередная, надеюсь не последняя. 3:37. Я спускаюсь по ржавым ступенькам на пирон и закуриваю сладковатую «Приму». «Ряжск». Почему-то затрещал сверчок, я облокотился на пыльный бок зеленого вагона. «Москва-Тамбов». Мой взгляд пытался все охватить, не упустить ни единой детали, этой незнакомой жизни. А этот скудный умишка не хочет понять всего, что охватил мой незрячий зрак. Весь мир расплылся как после укола, чем-то горьким, если его попытаться проглотить. И свисток. Проводник не гонит меня в вагон, он спит, крепко прижав к груди велико градусную бутылочку. И мне ничего не остается, как заскочить на ржавую ступеньку. Поехали. Ночь. Окно. Вторая полка. Уж слишком мирно храпят купейные соседи, не случись бы что… И вот уже завтра, хотя, вернее сегодня (возможно чье-то вчера), я выпадаю из вагона, под тяжестью гостинцев томящихся в чемодане, на много старше меня возрастом. Вот бы хоть сейчас проснуться! Но нет. Как-то странно, пошатываясь, иду к зданию вокзала, почему-то пытаясь сравнить своим мутным взглядом (вагон ресторан, водка + пиво), этот здешний милый ландшафт с родившим меня мегаполисом. Автобус через пять часов. Целых пять! Упав на лавку, вокруг меня тут же зароились всякие насекомые. Московская кровь! Московская грязь! Душа продажная! Нет сил их убить и я засыпаю, почему-то с мыслью о ней, о той которой не позвонил ни вчера, ни сегодня, ни…возможно… А эти крылатые твари навеяли мне жужжащий свой сон…Я оказался солдатом и 1941. И с чувством еще невыполненного долга я брел одинокой колонной на невидимый мною ни разу фронт. Чувство близкой смерти застало меня врасплох, но выйти из колонны означало перейти за линию фронта, сменив зеленое на серое. Винтовка терла своим ремнем плечо, как ранец с оторванной лямкой. Да вот только нагрузка различна, багаж арифметики и родной речи на обойму патронов. Мне 16 лет. И виделось мне твое школьное черно-белое лицо. Забыл впопыхах это фото дома. Пятый класс. Тогда я помню, был странный поцелуй, первый и последний. Я жадно притянул тебя к себе, (не поделюсь ни с кем) и попытался пропихнуть тебе в рот свой язык, так научил меня брат Юрка. И тут же в ответ меня укусила твоя кипящая ладонь. Пощечина. Я опустил руки, опустил глаза, опустился весь. Вот повод для очередной пощечины. А вчера исписаны множество листов, но все поглотила мусорка. Люблю! Люблю! Прости! Прости же!!! Люблю! Все мусорка поела, она ведь ненасытная? Просто зашел.
- Я иду бить врага.
- ………………….
Так просто. И вот кирза топчет промерзающую землю. Всё бритые затылки впереди, с пилотками, повисшими на бок, как тонущие корабли.
- Дай закурить!
- Я не курю.
- Ребят, кто здесь не курит?
- Я
- На закури, и ты возьми, как зовут-то?
- Вася.
- Петр.
- Ну ты как Петр Первый, серьезный бля такой, а я Витек.
- Теперь знакомы, дай прикурить мне друг.
- Держи! А ты малец не кисни, девчонка что ли ждет?
- Да.
- Как зовут?
- Мария…Маша
- Дождется, Машенька твоя. На, прикури!
- Спасибо.
- Да ты не кашляй это же трава!!!
Смеется. Смешно и мне и Петьке, но им по 30 лет. А меня, да, как и всех поглотила тропка, заведшая в березовый лесок…
И все-таки это противные твари! Плечо, колено, шея – саднило, чесалось и за ухом. Вот блин! С площади доносился мат. Мат достойный людей, лезших по головам в автобусе, лишь бы сесть. Мест 30, уезжает 60. Я медленно встал и, прихватив запас гостинцев, направился к автобусу. Спросонья, передавил всем сидящим ноги, за что был громко и не понятно обруган. Подойдя к автобусу, я снова засмолил, присев на бордюрчик. Водитель копался в моторе, люди (или нет?) орали в салоне автобуса доходя порой до слюной пены изо рта. Как можно? Водитель сто-то крутанул и транспорт (средство для передвижения не всегда роскошь) заверещал.
- Ну что ты тут до завтра? Я заеду – бросил мне водитель экзотической машины и залез в кабину.
Автобусы ходили раз в день. Я бросил окурок под колеса, а как хотелось докурить, и, оттеснив людей коричневым своим чемоданом, устроился на самом незатейливом месте около двери, балансируя одной ногой на обрызганной вчерашней рвотой ступеньке. Двери закрылись. Тронулись и достаточно неплохо для автобуса ездившего по маршруту «Богоявленск – Старо-Юрьевск» - раз в день. Поехали. На крупных поворотах автобус кренило так, что приходилось задумываться о том, что будет со мной, если эти несколько очень злобных человек упадут на меня и не захотят встать. Особенно эта жирная тетка, явно местная, пугала меня больше всего. Она была выше меня на ступеньку и нависала надо мной пизанской башней. Сейчас бы затычки в уши, да плеер из рюкзака не вытащить. Зажали. Я покорно закрыл глаза и попытался вспомнить что-то из Чехова, но…мы уже вышли из леса. Впереди простиралось колосящееся противное мне желтое поле. Желтый знак беды, так было с детства. Желтые стены угла, желтые стены больницы, гадко-желтый рыбий жир. Я снова почуял беду, чувствую страх, да и Витька впереди не весел. Но это смятение все же не желтое, это был гул. Нарастающий гул. Такой я помнил только на воздушном параде. Он также, как и тогда, нарастал, становился монотонным. Колонна зашевелилась. Я не видел, но командир узрился в бинокль:
- Рота стой!
Эта тяжкая минута. Прозрей же ты! Прозрей!
- В укрытие! – рявкнул голос вдалеке.
- Твою мать – послышалось рядом.
- Васька, не боись – шепнул голос в ухо и Витькина рука, схватив меня за ворот, потащила обратно в лес.
Упала моя пилотка, блеснув мне в правый глаз остроконечной, пятикончающейся, кровавой звездой. Гул притих, сменившись диким свистом. Я понял, но почему-то увидел Машеньку, ее школьную форму, ее черно-белую улыбку, я забыл это фото дома. Поразила мой взор вспышка настолько яркая, что все желтое исчезло, в ушах хлопнуло, и я увидел небо, с расплывающимися по нему свастикам, и бледное лицо женщины. Её бледные губы прошептали мне – «Родина мать зовет» - и крикнули мне…
- Да ты дашь выйти или нет? Ирод окоянный? Городские! А все те же алкаши! Давай выходи!!!
Я кое-как вышел и начал тереть заспанные глаза. Меня тут же толкнули, и еще раз. Я прислонился к желтому каркасу автобуса и зевнул. По моему упущенному из рук чемодану пробежалось несколько десятков ног. Вот свиньи! Я подошел к своему истоптанному багажу и машинально полез обратно в автобус.
- Что на вокзал захотел? – рявкнул на меня водила.
Я обернулся и увидел: «Старо-Юрьево». Приехал.
- Не сегодня – ответил я, и направился к ближайшей свободной скамеечке.
До моего конечного пункта, предстоял еще один автобус, видимо тоже желтый, на это меня бы не хватило. Выкурив еще одну папироску и проверив весьма измятые подарки в чемоданчике, я побрел к трассе на «Мизенец». Лямка от рюкзака порвалась как назло…
II
…И только одна из них остановилась. Я их считал. Их было 15. С интервалом минут в десять. Все те 15 до, по пять человек на борту, на десять сумок по борту. Сколько же нас сегодня приехало? 16-й, с неприкрытым присутствием коррозии остановился метрах в десяти от меня. Чемоданчик в руке, рюкзак по асфальту за лямку.
- «Мезинец», 40 – сказал я.
- «Мезинец»?…100! – потребовал он.
- «Мезинец», 50 – парировал я.
- «Мезинец», 70 – требовал он.
- Либо 60, либо езжай один в «Мезинец»- отрезал я.
- Едим вместе – согласился он – 65!
Я воткнул багаж на заднее сиденье, а сам уселся спереди.
- Витек – мне протянулась рука.
- Ага – протянул я ему руку.
Машина, фыркнув пару, раз дернулась вперед. Москвич 2141 – полетели.
- А ты из чьих будешь? – спросил Витек, поправив кепку, скользнувшую на глаза.
- Своих, наверное – ответил я и закрыл глаза.
- Свои это кто? Клычников что ли? А? – донеслось до меня.
- Ванька! Да ты что? Ты что не слышишь? – теребили меня за плечо. Ванька! Вставай!
Я открыл глаза. Кусочек неба, да желтые листья, что стремились покрыть мое лицо. А в ушах все гул.
- Вань! Жив етить тебя!!! Вставай! – орал Петр.
Его гимнастерка была в крови, как и лицо, лицо, что строило мне страшные гримасы. Я приподнялся и взялся за голову, тут же почувствовав липкость. Попытался встать, но что-то мешало, что-то держало меня за ворот. Витька. Он лежал рядом, схватил меня. Видимо когда нас накрыло, он так и не успел отпустить меня. Взял все осколки себе, не поделился со мной. Я стянул с себя гимнастерку и встал. Витька лежал засыпанный грязью и листьями. Рука его нелепо уходила вверх, сжимав мою, местами бордовую гимнастерку. Я огляделся.
- Где все?
- Да вот они все! Вот мы все!! Посмотри!
Как-то странно, но все мы почему-то смешались с этой осенней травой. И только вглядевшись, я различил тела лежащие повсюду. Маша! Машенька!!! Что же это?! Маша? Это бой?!! Машенька, они мертвы!!! Мертвы!!! Особенно тот, от кого осталась только голова, да полторса!!! Что же это? Маша? Черно-белое фото…
- Мы…только я и ты?…? – проговорил я.
- Кто-то убежал, …назад – ответил Петр.
Ноги мои трясло, и я присел. Рядом с Витьком, что держал мою гимнастерку, как флаг, не успевший стать красным.
- У тебя есть закурить? – спросил я.
- У тебя кровь, голова разбита – зачем-то сказал он.
- Машенька, все хорошо – шепнул я и вытащил из нагрудного кармана Витька пачку папирос. – Все хорошо – сказал я и вытащил из того же кармана спички – Все хорошо.
Я оперся локтем о землю, в руку вонзилась щепка от разбившегося приклада. Все хорошо. Я прикурил и протянул Петру пачку. Будешь? Он замотал головой. Я чиркнул спичкой. Маша…
- Вот моя Маша, да она у меня весь огород прополет за два часа и хоть бы хрен все в постель тянет. Во баба! А? Лошадь, а не баба!!!
Вокруг проносились поля да маленькие перелески. Я вытащил пачку и закурил.
- Угостишь? Уже почти приехали – радостно сообщил мне Витек.
Я протянул папиросу. Он на мой ужас отпустил руль, достал спички и прикурил.
- Боишься? Не бойся! Я уже 20 лет вожу. Ну, все приехали!
Я протянул ему 60 рублей и хлопнул дверью.
- 65! – проголосил он – Вещи не забудь!
Я бросил ему пятак и вытащил багаж. «Пока…» и он уехал, обдав меня пылью. Впереди еще полчаса дороги. Карьеры, обрывы, речка в брод, хотя нет, уже разлилась. Вперед. В одну руку чемодан, со следом от сапога с правого боку, в другую – рюкзак, за одну уцелевшую лямку. Так и пошел… За весь путь пару привалов. Растянуться на солнышке и затычки в уши. Глоток водки, не допитой в вагоне-ресторане, не доставшейся в автобусе. Просто так без запивки. И вот уже речку по плотине, что так заботливо отстроили колхозники. Ну, вот и я «Мезинец». Твои прогнутые стволы берез, ярко сочные травы, нудно мычащие коровы. Привет Юрчан! Держи водки! За мое здоровье! И вот уже первые дома. Колька – малой на лошади проскакал, да какой уж малой! Лет 16, а вот и гуси Клычниковские. Старшак, как и раньше норовит клюнуть меня за ногу. Еле отскочил. Детская прыть пропала. А вот и лужа моя великая, что засосала не мало моих детских резиновых сапожек. Сердце замирает. Вот, та крапива, что вырубал ее все свое детство обрезком железяки, а вот и дядин комбайн, а дядя-то умер от рака уж как лет семь. Ну, вот и дом! Но нет, сначала к тетке отдать гостинцы. Там много наших. Племянницы, тетки, дядьки, братья, сестры, двоюродные и троюродные. Ну! Здравствуйте! Вот он я!!! И на меня обрушились такие ласковые и милые слова, как будто ждали меня здесь всю свою жизнь. Любят меня. И я их люблю. Ну, здравствуй! Привет! Дай поцелую! Привет малые. Дайте что ль присяду. Ну, теть Дусь держи гостинцы! Как зачем? Да ну! Какие деньги!!! Это же для всех. Да, пойдем в дом. А у тебя все как прежде. И стул скрипит все так же. Как ни приеду, также и скрипит. Нет, ну на самом деле, есть не хочу, честное слово, если что попить бы. Молоко? А что покрепче? Во-во! Ее и давай. Устал я, Юрчена видел! Чуть Клычниковский гусь опять не тяпнул. Да! Ну что давай что ли. Так давно не виделись!!! Ну что бы было…и еще…да еще по одной, да и сколько их было не помню, не сосчитать. Пойду-ка я. Спать охота. Все купейные шумные были так поспать и не дали. Да нет, не надо стелить, я так до вечера поваляюсь, да не хочу я есть! Спасибо теть Дусь….Спасибо!…
…- Знаешь, ты все Маша, Маша, а я ведь тоже…у меня Дуся дома, да ребятишек двое, я ведь люблю их. Нема мне здесь умереть, не сейчас бы мне!
А я молчал. Да, а что я мог сейчас понять? Что стар, что млад, все смешалось. Я встал и посмотрел в эти испуганные не по возрасту, но все же милые и близкие мне к сердцу глаза. Петр! Петя!!! Я поднял с земли свою винтовку с расколовшимся прикладом и закурил еще одну. Она уже не кашляла, только так чуть-чуть першила, но добиралась до легких.
- Закури
Он взял и чиркнул спичкой. Где же ты подвиг Родины моей? Я бросил в карман штанов папиросы туда же и спички. Позади лежал Витька, моя рубаха в его руках, шелестела, как флаг на завтрашнем Рейхстаге.