Будто сердце вздымает, и в пену, и брызги изводит море…
…то будто вереск шепнул – ах!
нет, это ветер уснул в облаках!
Ни много, ни мало, а уж, почитай, лет сто минуло с лишком. То ли тихо про-шел этот век, еле трогая временем землю, то ли молнией промелькнул и затерял-ся между звезд. Кажется, вот, только вчера все и началось. Вот только вчера ве-тер впервые тронул зеркало моря, только вчера еще девственное небо ослепилось солнцем, только вчера прорезали мрак ночи терпеливые звезды, а Луна впервые обернулась светящейся половиной. И как давно… Кто теперь знает. Стоит время или сорвалось и затягивается все дальше вглубь Вселенной. Может, и так.
--Шекельда!
Голос прозвучал так, словно открылась нечаянно старая калитка, и глухо ударилась в стену дома.
--Шекельда… ну, где ты там!
А раньше он, полный и сочный, мог вызвать из глубокого, подернутого розо-вым туманом далека, солнце, что прячется на рассвете в море, мучимое его лас-ками.
--Ай – и! Дедушка… тут я.
Отозвался медный колокольчик, и показалась лохматая голова мальчика лет десяти.
--Что делаешь?
--Ракушки принес. Хочу найти большую белую жемчужину.
--Брось. Жемчужину проглотила старая акула, а ты в раковинах копаешься… Иди-ка, помоги лучше, а то в моих руках нитка с иголкой совсем уже не ладят.
Мальчик нехотя оторвался от раковин и показался полностью, худощавый и черноглазый.
--Да, проглотила, – подтвердил Шекельда, принимая из рук деда нитку с игол-кой.
--Но ведь она и тогда уже была старая, а теперь, видно, от нее один песок ос-тался.
Дед Саян пристально поглядел на внука поверх очков.
--Да, деда, да… я сам видел, как умер на берегу старый окунь… а когда я при-шел утром, на его месте была лишь горстка песка…
--Ох, Шекельда-а…
Дед вздохнул и покачал головой, белой, как известь.
--Правда – правда, вот моллюски и нашли ее в песке, да к себе в раковины и прибрали, надо только найти раковину и …
--Старая акула не может умереть… никогда.
Дед напялил очки подальше на нос и сунул палец в наперсток.
--Давай-ка иголку, так-то вот.
Мальчик опустил глаза и серьезно решил:
--Значит, она, как море… но тогда… тогда я вырасту, сделаю себе лодку и сам стану ее искать.
Дед Саян делал степенные стежки и думал, что вот уж и осень пришла, пора птенцам узнать, что такое полет, они должны стать птицами.
--Ты правильно сказал, Шекельда. Она, как море, она была всегда и будет плавать одна там, у себя в темноте, иногда глотая осьминогов, вечно…
Море фыркнуло и откатилось…
--А зачем ей жемчужина? Ведь акула такая страшная и старая…я видел во сне, будто она похожа на старое трухлявое бревно, покрытое мидиями и водорос-лями.
--Да, мой мальчик, так оно и есть. А жемчужина ей и вовсе незачем, она про-глотила ее просто так, ей всегда надо что-нибудь иметь в брюхе, иначе она голод-на…
--А жемчужина такая яркая и добрая, что не дает ей теперь покоя, там, внутри … вот она и мечется по морю, злая и холодная…
--Однако, вечереет… зажги-ка мне лампу.
Солнце плавилось в багровом закате. Свет отходил за море, но еще было вид-но, как нежно струится над морем зной. Вот уже и Венера, словно далекий маяк, зажглась в тумане горизонта. Море чуть взволновалось, вздохнуло и отпустило день. Ветер донес откуда-то голос, рвущийся к небу, и запах костра. Самое корот-кое время дня – вечер, плавно и неуловимо переходило в ночь…
--И нам пора.
Старик встал и приложил руку козырьком к глазам, он смотрел на солнце, он еще мог различать пятна.
--Шекельда, иди скорей, а то опоздаешь! – позвал Саян.
Ведь закат можно только вдохнуть, задержать на мгновение, подождать пока отстоится этот безвозвратно уходящий вместе с солнцем день. Вдох – душа рас-правилась и обмерла, тихий и кроткий выдох, чтобы не потревожить не одну ду-шу, так же ждущую покоя. Великая сила – Ожидание, с голосом мерного сердца. Оно тихое и терпеливое, брошено в один котел со страстями. Способное ждать зимой – лета, а осенью – весну, способное долгие годы жить одним воспоминани-ем, воспоминанием взгляда, улыбки, жеста руки… Что бы там ни было, оно вы-стоит, не станет оплакивать ушедшее. Ожидание – маленькая капелька, невесо-мая часть океана, затопившего большую часть суши…
Шекельда насобирал по берегу белый хворост, похожий на кости древних жи-вотных, а большое – для долгого огня бревно, принес Саян. Дед не спеша разло-жил дрова, на плоском камне устроил стол и, пока Шекельда бегал за водой, рас-курил вечную трубку. За домом, в стойле, как обычно позвала кого-то коза. Ста-рик обернулся и густо выпустил дым.
--Шекельда-а!
--Уже иду, дедушка!
Саян приладил котелок, а мальчик сбегал в дом за едой и пледами. Делал он все деловито, по-хозяйски, без лишних движений. Смотря на него, дед тихо усме-хался в седую бороду, мол, растет. Все было готово, и они уселись поуютней в мо-лодую ночь, чтобы дольше не уставать.
--Ой, звезда упала!
Мальчику всегда везло на падающие звезды.
--Это не наша Лано? – опасливо спросил он.
--Нет… Лано никогда не упадет.
Дед спокойно посмотрел на желтую звезду почти прямо над головой. За долгие годы ожидания он привык не волноваться, потому что знал, что Лано, его милая Лано, так же вечна, как Солнце и Земля.
Они молчали. Шекельда знал, что после еды, когда дедушка раскурит третью трубку, он уже не попросит, нет, он просто посмотрит на деда ласково и просяще, а Саян пыхнет трубкой, вспыхнет новая звезда, и он, смотря куда-то вдаль, нач-нет рассказывать историю…
Уха вышла недосоленной, но пахла отменно.
--Шекельда, когда солишь, не думай о чайках, и бери соль один раз, без укора, - мягко настаивал дед.
Саян ел медленно. И когда Шекельда смотрел на него, ему казалось, что дед вовсе не думает о том, что там такое делают его руки, но все, что бы эти руки ни делали, выходило прочным и красивым. Саян медленно разламывал хлеб, плав-но передавая его Шекельде. Тут мальчик невольно останавливал взгляд на руках деда, все в шрамах от бечевки, на которую ловят тунца, сильные и большие, с широкой и мягкой ладонью, ладонью рыбака и очень доброго человека. Когда он так смотрел на руки деда, ему хотелось, чтобы они взяли его и подбросили, как в детстве…
Море, лениво шутя, лизало берег. И никогда не знаешь, в какой момент нужно отскочить, чтобы волна не коснулась ног. Море сначала заманит вас поглубже, и вот ты уже не замечаешь, как очень-очень хочешь вон тот камешек или вон ту ракушку. Кажется, надо лишь протянуть руку и мокрое сокровище твое, но нет же, нет, нужно либо вымокнуть до нитки, и с блуждающей улыбкой счастья овла-деть драгоценной находкой, либо и вовсе не пытаться – море не пустит…Где - то устало просигналил корабль, и белогрудая чайка понесла свое уставшее тело ис-кать белую корму…
Шекельда никогда не видел больших белых пароходов, в его памяти плавали одни лишь неторопливые рыбацкие барки и суетливые катера. Но неугомонная фантазия все время влекла его далеко – далеко в море, где тихо и важно плывут, освещенные красными и белыми гирляндами огней, большие белые корабли…
А капитаны, все с бородами, морщинами на лбу, тревожно вглядываются в ту-манную даль…
--Знаешь, мой мальчик, тогда тоже была тихая и ясная ночь. Я просто так сто-ял и вглядывался в горизонт, мне нравилось ночное море, и я мог часами так просто стоять на берегу один и смотреть, смотреть, смотреть, не покажется ли чего вдали…
Саян пыхнул трубкой и потеплее укрыл мальчика пледом.
--Оно грянуло с неба, как огромный валун, сорвавшийся со скалы. Когда брызги улеглись, я увидел огненный шар, который плавал прямо на воде. Вода вокруг него светилась, и он тихо плыл к берегу. Я словно окаменел, ноги подко-сились, и я сел на мокрый песок. Шар зашуршал о прибрежную гальку и остано-вился. Дальше все произошло мгновенно: шар разошелся по швам, и оттуда брызнул яркий свет, такой яркий и нетерпеливый, будто просидел он внутри это-го шара тысячу лет… Когда я открыл глаза, то увидел серебристую фигурку, буд-то плывущую прямо ко мне, и в душе у меня так странно смешались страх, ра-дость и счастье, что я не мог и слово вымолвить. Фигурка приблизилась ко мне почти вплотную – это оказалась тоненькая девушка, она двигалась, не шагая!
Она оказалась совсем близко со мной и легонько, точно чайка крылышком кос-нулась моего лба, и я осмелился заглянуть в эти…эти глаза. Даже и не поймешь, какого цвета, но такие, словно ветер в них поймался и застыл. Я увидел в них долгие годы, такие долгие, что всякое ожидание не выдержало бы… Я помню лишь улыбку ее, которая будто озаряла все ее лицо, точно выточенное из лунно-го камня… Смотрел я на нее завороженный, а в голове какой-то голос все время что-то говорил, эх, Шекельда, мне б тогда слушать этот голос и запоминать, а я все смотрел и смотрел на эту девушку, в эти ее глаза… Понимаешь, она показа-лась мне тогда каким-то дорогим подарком, которого я коснуться-то никогда не посмею, и я бы упал без чувств, если бы она на миг не опустила ресницы. Потом она подняла руку вверх и указала мне на нашу прекрасную Лано, и в голове моей пронеслось: «Ла-Но»
И я помню этот голос, такой, будто тебя лепестками цветов осыпают… Дед тихо вздохнул и умолк.
Костер уснул и дышал мягким теплом.
Море фыркнуло и откатилось.
-- Дедушка…
-- Что, Шекельда,—и голос деда дрогнул.
-- Деда, слышишь, ты не плачь, я ведь тоже, как ты… я с тобой…с то-бой…теперь мы вместе будем ждать… и дождемся, раз теперь мы вместе… ожи-дание теперь стало большое, а когда ты сам не сможешь приходить на берег, я буду тебя сюда носить…
Мальчик прильнул к щеке деда, и их слезы соединились.
--А в дождь я буду держать над тобой кусок паруса, и сам, слышишь, теперь сам все буду делать, чтобы ты не уставал…
Саян вытер рукой мальчику глаза и спрятал его лицо у себя в ладонях, ведь Шекельда был еще таким маленьким.
(Январь 1991г.)