Я иду к Тане стричься и гадаю, какова она будет на этот раз: белобрысая, огненная или пестренькая. Но, как бы ни забивали друг друга краски, которыми пропитаны многострадальные Танины волосы, как бы они ни играли всеми цветами радуги, есть в Тане и нечто неизменное: это наклеенные кустиками, ближе к наружному углу глаз, ресницы, отчего получается взгляд, как у стрекозы из мультфильма, и обтягивающий кожаный мини-сарaфанчик, такой тесный и короткий, что, приседая к своей сумке за парикмахерским инвентарем, Таня невольно выползает из границ одежды своей самой массивной частью, после чего, выпрямляясь, вползает в свой панцирь обратно. Каждые полчаса-час Тане необходимо покурить, и тогда я сопровождаю ее на лестничную площадку, где возле мусоропровода помещен ставший ненадобным в доме диван и пара кресел, а к стене прилеплены пустые сигаретные пачки, составляя панно не менее чем из сотни прямоугольников различных цветов и форм. Там, в этом, можно сказать, салоне, потому что только здесь Таня может спокойно принимать гостей, недоступная для слуха матери и сестры, проживающих с ней в одной квартире, она рассказывает мне свои приключения, а я междометиями поддерживаю в ней азарт рассказчика и жалею, что большая часть деталей и нюансов высыплется из моей дырявой головы, потому что за тот месяц, что мы с Таней не виделись, у нее произошло так много событий, что память не в силах удержать всего.
Тане тридцать шесть, сохранилась она неплохо, но из-за нездорового образа жизни и постоянных огорчений ей порой можно дать и больше. У нее пухленькие губки, щеки, шея и так далее; изучая Таню, взгляд устремляется вниз, пока не доходит до изуродованных профессией ног: сквозь тонкие колготки повсюду просматриваются вышедшие на самую поверхность уплотнения, что все же не мешает Тане щеголять в короткой юбчонке пятидесятого размера, которая ей к тому же узка.
Таня - жительница небольшого города, где все всех знают. Конечно, имеются в виду те, кто в масштабах этого города хоть сколько-нибудь заметен. Таня в масштабах города заметна. Она знает многих, многие знают ее. Эти «многие» - как правило, мужчины, с которыми она, даже переставая встречаться, не ссорится и имеет возможность отслеживать их дальнейшую судьбу, потому что они хоть и оказываются в руках ее подружек, но время от времени вырываются и просятся обратно к Тане. «Весь Красногорск спит под одним одеялом», - говорит Таня, иллюстрируя этот тезис очередным рассказом.
Сейчас у Тани драма. Вокруг нее вьются Воробьев и Голубев, но она сохнет по Сидорову. Сидорову сорок пять. На первый взгляд - основательный мужик, у которого не забалуешь. Сидоров приехал забирать Таню от моего подъезда после того как мы с ней осуществили, на этот раз у меня дома, обширную дамскую программу: сначала она меня постригла, потом мы выпили коньяку и кофе, подымили, и я ей устроила экскурсию в интернетный чат, где мы в считанные минуты наловили каких-то легкомысленных юношей и тут же выпустили их на волю. На Таню виртуальный мир, где она побывала впервые, произвел неизгладимое впечатление и, пока мы ехали вместе до рынка (Таня убила двух зайцев - оказала мне транспортную услугу и предъявила мне во всей красе своего Сидорова), она была заметно возбуждена, вспоминала наиболее пикантные места переписки, которую мы с ней лихо вели пять минут назад, и дозировала информацию таким образом, чтобы из умолчаний явствовало, что самое-самое интересное как раз произнесено тут и не будет. Сидорову все это совсем не нравилось, и он всю дорогу зыркал на меня как на совратительницу, пытающуюся замутнить чистый источник Таниной непосредственности.
Я бываю у Тани чаще, чем она у меня. Она обматывает меня пеньюаром, брызгает мне на голову воду и начинает работу. Под потолком в клетке сходит с ума Танина птица - волнистый попугайчик Кеша, порой произносящий короткие бытовые фразы, а в остальное время сражающийся со своим отражением в зеркале, висящем там же, в клетке. Обычно Таня не выдерживает его активности, завешивает клетку попоной и включает телевизор, потому что жить совсем без звуков Таня не может. На содержимое передач Таня реагирует всем сердцем, особенно когда идет какое-нибудь ток-шоу. Таня совершенно не допускает возможности какой бы то ни было инсценировки и все разыгрываемые житейские коллизии принимает за чистую монету - еще бы, ведь она сама живет бурно и отношения выясняет не только на словах: если аргументы не действуют, то может и наподдать. Что поделаешь, если душа такая беспокойная человеку досталась.
Сидоров - гражданский муж лучшей Таниной подруги Вали. Все трое плюс еще Голубев живут в одном подъезде, потому Тане с Сидоровым пришлось договариваться о раздельном передвижении по прилегающей территории. После месяца страстей, угрызений, терзаний и скитания по чужим квартирам в дневное и вечернее время Сидоров Вале, причем в присутствии Тани, сознался во всем: сначала в том, что любит Таню и жить без нее не может, и поэтому от Вали уходит раз и навсегда. Потом попросил у Вали прощения и пообещал, что на Таню больше не посмотрит. Не сознался только в том, что одолжил у Тани денег, в которых Таня к тому времени уже стала испытывать нужду, потому что по вине Сидорова в ее организме успели возникнуть некоторые неполадки, которые сами собой не исправляются. Тогда Таня тоже призналась в том, что Сидоров ей задолжал и почему он теперь должен эти деньги поскорее вернуть, и получила из Валиного кармана половину искомой суммы. Валя, несмотря ни на что, осталась жить у Сидорова. Таня ликвидировала беременность, наглотавшись таблеток. Сидоров запил. Остаток долга он отдавать не торопился, однако время от времени звонил Тане среди ночи и приглашал прокатиться до ближайшего санатория, снять номер и оторваться по полной программе. «Ты что, дурак? - говорила Сидорову Таня. - Это же охренеть как дорого!» - «Ну и что, - возражал Сидоров. - Ты этих денег стоишь!». Умом Таня понимала, что Сидоров подонок, но поделать с собой ничего не могла. Однажды он позвонил ближе к рассвету и попросил ее прийти в лес, к голубятне, где в теплое время года у них было место свиданий. «Только возьми с собой воды, а то у меня все руки в крови», - сказал Сидоров; он не помнил, то ли он в тот вечер с кем-то повздорил, то ли просто упал на битое стекло. В четыре утра Таня наполнила водой две пластиковые бутылки из-под кока-колы и помчалась к голубятне, по пути чуть не сшибив входившую в подъезд после ночного дежурства в больнице гражданскую жену Сидорова Валю. В лесу пьяный Сидоров обложил отмывшую его Таню нецензурной бранью за то что она вызывающе одета, накрашена и шляется по ночам. Таня двинула ему по морде. Дрались до самого дома и продолжали в лифте. «И ни одна сволочь не вышла на шум!» - с возмущением рассказывала Таня. К вечеру следующего дня Сидоров, слегка оклемавшись, поехал на Ленинградский проспект и снял шлюху, о чем по возвращении сразу же доложил Тане. «На мои деньги, гад!» - была реакция. Сидорову повезло, что эту новость он сообщил Тане по телефону.
Драться Тане приходилось и с женщинами. Однажды напала цыганка, поцарапала Тане лицо - не гуляй, мол, с нашими. Цыганку от Тани еле-еле оттащил какой-то прохожий. Тане даже и не жалко себя было: она знала, что пострадала не зря - уж очень хорош был тот цыганский романс. Отдышавшись, Таня покурила под елочкой со своим спасителем - за компанию, и он ей сказал: у тебя есть кольцо с голубым камнем. Не носи его. Грязи на нем много. Таня напряглась, перебирая в уме всю свою коллекцию, и вспомнила, что да, действительно, брала у матери поносить перстень с бирюзой. Значит, кольцо виновато. Да и мамаша тоже хороша: придет, бывало, к той же Вале в гости и при Сидорове рассказывает ей, как ее дочери каждый день ухажеры цветы охапками носят. Оно-то, может, и не совсем так, но матери хочется возвысить свою непутевую Таню в чужих глазах, хоть таким образом, а что в результате получается? Сидоров надуется и не звонит неделями. А Таня, помучившись, уходит в загул с Голубевым.
Своей женской биографией Таня гордится. Был у нее однажды - черт его поймешь, то ли действительно казачий начальник, то ли уголовник по кличке Есаул. Но авторитетом пользовался и деньги у него водились. Вызвал он как-то раз Таню в злачный город Сочи, стала она себя в порядок приводить перед поездкой, краситься-завиваться, да все волосы и сожгла. Прилетела к Есаулу полулысая, в платочке, расплакалась у него на плече. «Ничего, - говорит Есаул, - ты всякая хороша». Дал денег за билеты, оплатил гостиницу, набил холодильник продуктами. Живи - не хочу. А она с ним взяла и поругалась, просто так, по привычке дерзить. Есаул хлопнул дверью и ушел. Деньги у Тани вскоре кончились, еда тоже, даже сигарет не стало. Лежали на подоконнике есауловы папиросы «Беломор», без фильтра, походила Таня вокруг да около часок-другой, наконец, решила унизиться до есаулова курева. На третьей папиросе почувствовала, что с ней происходит что-то странное: мужик, что в телевизоре был, вдруг прямо в комнате оказался, и Таня с ним даже разговаривать стала. «Ты, - говорит, мужик, того: залезай обратно в свой ящик, а то Есаул - он ведь может и обратно припереться, плохо нам с тобой тогда будет!» А Есаул и вправду приперся. Как увидел такое дело - скорей Таню в холодную воду окунать да по щекам шлепать. Так и помирились.
Голубев - художник. Таню любит. Но и творчество свое из-за нее не забывает. Звонит она ему по мобильнику (это еще тогда, на заре большого чувства Сидоров Тане купил для контакта - себе и ей) и спрашивает: ну что, Голубев, встретимся в восемь? А Голубев отвечает: нет, Таня, не могу, мне еще пару мазков положить надо, я тут картину заканчиваю. - А нельзя ли не класть? - спрашивает Таня. - Что, разве твою картину так не купят, без этих двух мазков? - Нет, Таня, надо, - говорит Голубев. - Иначе совсем не то получается. - Да почему ж не то? - не верит Таня. - Ну тогда хоть один мазок положи и приезжай… Так она и мучается с ним. Неудобно с художником. А Воробьев - он просто тупой, но Таня только свистнет ему - в любое время готов отвезти хоть на край света, куда Танина левая нога пожелает.
Да только не нужны Тане Воробьев с Голубевым. Вот пойдет она к бабе Мане, чтобы та за двести рублей (Таня как раз столько берет за стрижку) сказала, как ей, Тане жить дальше, а то и чтобы уже отсушила ее от этого Сидорова, который то куражится, то посередь города на колени валится перед ней, за одежду цепляется. А все пялятся и думают: ну, дурдом…
Так она и живет, моя Таня. Я прихожу к ней, чтобы состричь все лишнее, что наросло за месяц, и чтобы убедиться - всюду жизнь. Она расскажет о своем - а легче станет мне: много нас, дур таких, и меньше не становится. И чем мы старше, тем дурнее. Только Таня еще ребеночка хочет, а вены на ногах страшные, да и Сидоров не подарок - замуж не берет, а жизнь портит - ревностью своей идиотской, да теперь еще запоями регулярными. Вот он опять звонит ей по телефону с какой-то попойки, а Таня, которая только что говорила, что он кретин и козел, с ним ласкова и душевна. Говорит ему напоследок: Сидоров, не пил бы ты больше, хватит уже. Кладет трубку, зажигает новую сигарету. Сдергивает попону с клетки и говорит - совершенно непонятно, кому:
«Ладно, черт с тобой, выебывайся дальше…»