КАФКИАНСКИЕ БДЕНИЯ
«Что остается? – Спасаться в одиночку,
бежать, бежать вон из этого обезумевшего мира-
в леса, в скиты. Если же найдут – и на то есть средство:
запереться в крепком срубе и запалить его изнутри,
испепелив в жарком пламени смолистых бревен
все мирские печали...»
Митрополит Иоанн.
1
НОЧЬ ДО МИНОР
Тихое пламя дождя вдруг пробудило желание остаться, остаться и дотронуться до все-го, что дышит, а, стало быть, и любит, потому что всякое Дыхание – есть Любовь.
Мне не нужно было долгого, мученического пути, чтобы понять это так, так ясно, как бытие тех «мирских печалей», дороже которых нет. Наверное, мне просто повезло.
И вот, я здесь, в самом сердце этого «обезумевшего мира», и то время, что было даровано мне для сна, обернулось кристальной реальностью мысли, чистой и легкой, как сознание ре-бенка.
Шшш – шшш. Тихо. Вот опять случилось падение дождя. Этот момент я всегда про-живаю трепетно, даже с какой-то необъяснимой нежностью. Я немного заворожен его зву-ком, и на свой, человеческий манер думаю, что он так говорит. Но странно... а вдруг он так молчит.
Ведь часто случается так, что молчание словами не измерить, как и нельзя в точности описать звуки падающих капель, с листа на листок пробирающихся к земле. И где-то среди «печалей мирских» останется этот звук, мое ощущение от него, моя любовь к нему, и так внезапно вспыхнувшая нежность ко всему, что дышит – то же будет. И как же могу я «бе-жать из этого обезумевшего мира», когда я не вижу его границ, а вижу лишь то, что безумен он от Любви. И как же могу я забиться в гнилую нору и испепелить свое сердце в огне рву-щейся из меня страсти. Нет, не могу. Ибо тихая мудрость не есть удел человеческий.
Бог воспламенил огонь в душах наших неугасимый пламень Веры, который мы несем сквозь этот мир, как светильник во тьме ночных коридоров безумия. И когда многие из нас падают или останавливаются почему-то, мы вдруг видим живые костры, что, сгорая сами, согрева-ют других. И всегда, когда ты греешь свое замерзшее сердце, ты делаешь это над кем-то го-рящим...
Да и Господь разве поступил иначе. Ибо тихая мудрость не была его уделом.
Так что же все-таки остается? А разве можно так спрашивать. Ведь много есть «принцев датских», что услышали бы в этом вопросе не то, что действительно остается...
Шшш – шшш. Тихо. Это ветер вдоль берега сознания принес невесть откуда сны. Они тихо мерцают мотыльками вокруг моего окна. И вот я уже сопричастен с ощущением некое-го другого Дыхания. Ветер не уносит его от меня, напротив, он принесет ко мне еще Дыха-ний, как и ко всем, кто сейчас палит свой костер и размахивает горящей головней – так мы говорим. Я делаю это в тишине и тайне, потому что люблю быть Последним Стражником Зари, которая сейчас ворвется в этот «обезумевший мир», потому что не может иначе.
2
ЛЮБОВЬ К ДВУМ АПЕЛЬСИНАМ
Ах, безумие, безумие, безумие, безумие, безумие...
Что же происходит с нами, что же наполняет наше существование кардамоном, ночами, кор-ридой и винными парами. Что это за красные стрелы мантий и фиолетовые всплески волн.
Ах, эти руки, ручки, зажигалки, огоньки, маяки и всякая чушь в виде летучих рыб, ра-зодетых во фраки. Ну, садитесь, скорее садитесь поближе, я расскажу вам о безумной любви к двум апельсинам, я расскажу, как долго надо плыть сквозь все моря и между всех остро-вов, обойдя китайскую стену с той и с другой стороны, читать и не понять Артура Шопен-гауэра, Артура Конан Дойля (и Конан Варвара), Артура Львиное Сердце – короля , но нис-колько, между тем, не тирана; чтобы запутаться, наконец, окончательно, и заблудиться со-всем, но так и не найти примера, достойного подражания этой безумной любви к двум апельсинам.
К двум совершенно обычным цитрусовым – ярким и сочным, и спелым, и сладким, как и все цитрусовые, но , между тем, внушающим это поистине высокое чувство - и кому!?
Недостойнейшему из людей, бесчестнейшему из всех бесчестных торговцев цитрусовыми.
Так вот, этот порочнейшего вида усастый южанин отказался уступить эти два недозрелые фрукта за цену, сто крат превышавшую цену жены в гареме, не помню какого, но очень бо-гатого падишаха. Нам только и остается, как просить старика Эзопа прочесть нам еще раз басню о «Лисице и винограде».
Море и все сирены в нем не видели такого лица на лучших из утопленников, которое увидел я в лице этого мелкого представителя худшего племени людей. Да, что там Посей-дон с его морями и сиренами, Зевс Громовержец позавидовал бы излучине этих бровей, Гермес был бы просто сражен взглядом этих глаз, Орфей Сладкоголосый зачах бы, услышав звуки, вылетающие из этого трубоподобного горла, а бедняга Прометей навсегда оставил бы мысль дарить таким людям огонь.
И что я, по-вашему, смог бы возразить этому Атланту, держащему на плечах своих Небосвод. Ведь стоило бы ему чуть только вздернуть их, в виду отрицания моего предложе-ния уступить эти два недозрелые фрукта, за цену, сто крат превышавшую цену жены в гаре-ме, не помню какого, но очень богатого падишаха, как звезды небесные осыпали бы меня с головы до ног. Ну и стоял бы я посреди приморского базара вот так, осыпанный звездами с головы до ног и улыбался бы, зная, что такую безумную любовь к двум апельсинам никто и никогда больше не увидит.
Ах, безумие, безумие, безумие, безумие, безумие...
Ну, а вы , ну что же вы сидите, идите скорее за все моря , вдоль всех островов , на За-пад, Юг и Север, поведайте всем эту правдивейшую историю... А мне, увы, остается, лишь идти на Восток, говорят, там мандарины дешевы.
3
НЕПРИВЫЧКА НЕ ЖИТЬ
«Я никогда не привыкну к тому,
Что после семи лет учебы
Я - никто, что сосед в холодную
Октябрьскую ночь включает кондиционер,
Который гремит, как первый поезд,
Что всем кажется, будто я громко
Люблю свою жену,
Что я не могу быть идиотом, которых
Все так любят, что я не могу
Строить из себя клоуна,
Потому что я не клоун,
Что президент нашей страны – алкоголик,
А в парламенте одни педики...
И много еще к чему я не смогу привыкнуть,
Хотя, может, и стану это делать...»
Сергей Павленко(1997г. 22 сентября, воскресенье, вечер, у себя дома).
Они живут на одиннадцатом этаже, они смотрят с балкона, курят, недавно пожени-лись; у них есть все, даже второй холодильник, кроме того, у них есть понимание, любовь, счастье. Но весь этот мир, там, внизу, – это то, чего у них нет.
И я – тот человек, который им завидует. Я, не умея сохранить, вот так, в своем доме, хотя бы маленькое пространство, куда бы не проникала эта беда, болезнь, зараза и боль – этот мир. Каждый вечер меня расстреливает телик, и я мертвый иду ужинать...
Они же плюют ему в лицо и идут в ванну, и купаются в теплой, морской воде (я видел, там у них такая специальная соль есть). Они как иностранцы. Смеются, удивляются и не понима-ют.
В доме ощущение полного порядка и правового общества, где есть все права человека, включая само право – быть человеком, в том числе, и право на одиночество (в конце-концов можно и в туалете закрыться). Мы приходим к ним в гости, и словно попадаем в другое го-сударство. У порога – таможня, где бдительный хозяин бдит, чтобы в его страну не принесли то, что его стране не нужно.
Словно эльфы Лориэна, они строго следят за своими границами, окружая невидимым чародейством все пределы, – это хозяйка. Мир, конечно, сломил бы и эту цитадель, если бы задался такой целью, хотя это было бы не так-то просто. Да и жаль, если островок чьей-то независимой, маленькой, но гордой страны, слился бы с огромной и грязной пустошью ни-чейности...
Они так странно и неистово защищают «свое государство», словно розы, ополчившие-ся на садовника, что я и сам чувствую себя медведем в чужом малиновом саду. Всегда боюсь что-нибудь поломать, привнося инородный, чужой вирус, от которого атмосфера их сказки может запросто захиреть. Почему? А я люблю эту чужую сказку, в которой, хоть я и «серый волк», но часто изображаю «красную шапочку», потому что всегда знаю, что прибегут «охотники», и всех спасут.
4
ХОББИТАНИЯ
Когда бы мы оказались в мире без идей, без целей наших, страданий, страхов, горест-ных раздумий, усталости и раскаяний, то Сердце и Душа узнали бы, наконец, что есть Жизнь.
Здесь, на Земле, мы приуготовляем себе Бытие Там, где окажемся после... Когда тяже-сти грехов опадут, как нам кажется, с наших ног, и легким станет полет. Но что будет Там не знает никто из нас. Да и все ли «там будем»? А «приуготовлять» у нас, значит, жить так, чтобы реки слез текли в моря крови. Иногда, кажется, что даже иконы плачут во Храмах...
Но, вдруг, вот сейчас, когда бы мы оказались в мире, где... Сердце и Душа, наконец, узнали, что есть Жизнь, что бы мы сделали?
Я вдруг повернул голову на Запад и увидел, как солнце играет с подсолнухами, словно открыл окна в сад, где «львиные зевы и настурции» придавали Закату лишь только нашей Земле присущий, уютный, домашний оттенок. Я повернул голову, и солнце стало играть в моих ресницах, оно вплывало в глаза, принося с собой Свет, проникший сюда сквозь Холод Пространств, пустых и неуютных. Солнце стало играть в моих ресницах, оно выплывало из глаз блесками, свечениями и искорками, в которые теперь был одет весь Зеленый Мир. Он словно бы весь был соткан невидимыми волшебниками, позволявшими, однако, мне думать, что и я в этом волшебстве тоже участник. Я открыл окна в сад и увидел, что он прекрасен. И я понял, что все это – Весь Мир, только для того и вертелся вокруг невидимого центра, что-бы я почувствовал так, глядя на мой сад, пламенеющий, благоухающий, живущий в скопле-нии миров, но и, вместе с тем, рядом со мной.
Я повернул голову на Восток и увидел в широко распахнутую дверь, что светила не-бесные, коим надлежало взойти в этот час, уже там. Я воздал Элберэт то, что воздают наде-ждам, и открылись мне все Пути Небесные, все Карты и исчисления Путей Звезд. И я нанес их циркулем и тушью на бумагу. И увиделась мне ясная картина Мирозданий, которая в све-те каминных отблесков и запаха мяты от чая казалась ветрами, играющими в волосах Вене-ры. Я подошел к глобусу Луны и назвал прекрасными именами три неизвестных моря, зажег свечи и налил вина...
Когда пьешь вино, всегда думаешь о прошлом, о прошлом лете или осени, потому что вино, как никакой другой напиток, хранит в себе память прошлых дней. Что может расска-зать так точно о солнечных днях, о дожде и ветре, как глоток хорошего вина. И ты вспоми-наешь, как ты сажал эту лозу, и тебе помогал твой сын, как было утро сбора первого урожая, и ты не мог найти свою любимую корзину, как гроздья, переливались на солнце, и твой друг, бывший рядом с тобой, рассказывал тебе о своем отце, как вы пели, когда мяли его ногами, и как запах свежего сока стоял в доме еще очень долго. И как потом разливали молодое вино в бутылки и подписывали год, и ты просил, чтобы кто-нибудь нарисовал на этикетках портрет твоей жены. Как ты дарил ей эту бутылку на годовщину свадьбы, как вы пили это же вино, провожая в последний путь твоего отца...
Это и еще многое другое может рассказать один глоток вина. Меж тем пришла ночь, и где-то в саду пробудился сверчок. Он тебя знает, и ты его знаешь. Словно сон колыхнулись занавески, и новые бревна в камине охватило яркое пламя. И вся лишь забота – не забыть купить еще свечей...
Я повернул голову и посмотрел на Юг, где колыхались в огромных, мраморных чашах теплые моря. Мне показалось, что я вижу носовые огни далеких кораблей, которые, опустив паруса, бредут в гавань. Я вдруг проникся радостью ожидания далеких вестей и рассказов.
Я всмотрелся и увидел теплое мерцание прибрежных городов, где улицы полны рыбных
лавок, и пряностей, и детей, бегущих за железными обручами вниз по улице. Там много му-зыкантов, странно и ярко одетых, поющих и пляшущих. Там глотатели огня и жонглеры, ко-торые роняют апельсины... И мы обязательно в воскресенье туда поедем.
Я смотрел на Юг и курил. Эту трубку подарили мне друзья. Они говорят, что она сде-лана из черного коралла – дорогая трубка, и курю из нее только я. Я опустил голову и по-смотрел на Север, словно увидел его где-то вдали, где-то глубоко в сознании. Мы встрети-лись взглядами, и долго-долго разноцветное Семизвездье еще плыло у меня перед глазами.
Глаза Севера. В них непонятное Желание Пути, какая-то зовущая беспредельность, смутная радость от увиденного. Словно попадаешь в одинокий Приют Ветров, охватывае-мый всемирным движением воздуха. И ты понимаешь, что там и есть то место – место заро-ждения Всего, что рождает То, вокруг которого ВСЕ.
Я перестал смотреть и увлекся игрой воображения, где полусны вплетались в полуявь, и привычный облик Мира менялся и исчезал. Я думал, что вот так День сменяет Ночь , Ночь приходит за Ночью. Что именно так рождаются Миры, отрываются и летят к своим Цен-трам, на новые свои Орбиты. Как и мы. Несемся, увлекаемые всеобщим желанием найти границы рождений и узреть безграничье существований. Как и я, увлекаемый моим садом в микро-вселенные отдельных явлений и вещей.
Я вынимаю из камина горящую головню и размахиваю ей, призывая всех доныне бодрствующих. И они приходят, улыбаясь моему движению, моему короткому отрыву от орбиты, замедлению вращения, взгляду. Они улыбаются противоречивости моего «облег-ченного человека», смотрящего во все стороны света, но, как бы сквозь Этот Мир, внутрь процессов движения. Они улыбаются, потому что чувствуют резонанс сердцебиения и колы-хания цветов, и ночного ветра, чувствуют непреложную и вечную механику Света, который и озаряет, и оттеняет. Они улыбаются Гармонии. В глубине своих Улыбок они находят именно такую, которая не способна внести хаос непонимания и неприятия. Они согласны двигаться со мной от окна в сад, из сада к Закату, изменяясь и перевоплощаясь в Единое Существо, зрящее Сквозь.
Так происходит вечное Движение «Внутрь изВне». Так сливается мир с Миром, Суще-ство с существованием, движения и паузы, То и Это. И Это , словно бы и никогда и не было Тем, но движется вместе с ним. И все это позволяет моему «облегченному человеку» на миг сделаться настоящим, опустошенным и просто созерцающим. Замереть на миг, не двигаться и подождать, пока его Сердце не забьется в такт с сердцем Заката, реки или цветка в саду. Все это позволяет ему надеяться на Закат или Восход, а не знать наверняка об их будущем существовании.
Эта маленькая пауза, возможность всмотреться, и делает его «к тому же человеком», со всеми его тяжестями, идеями, и прочими проявлениями знаний или незнания.
Эта тишина позволяет Мечте обрести форму, жизнь и дыхание, делает ее свободной от места рождения, свободной в своем Пути или Беспутии.