Широкая асфальтовая дорога упирается в тяжелые железные ворота. Подле открытой калитки справа сидит безногий нищий. Седые растрёпанные волосы космами спадают на одутловатые щеки. Шапка с засаленной подкладкой лежит перед ним на асфальте.
Слева – длинный низкий столик с иконками, свечками, крестиками, яркими бумажными цветами.
За ним – расторопная торговка в белом платке.
Рослый мужчина шагнул в калитку, обернулся, подал руку спутнице. Невысокая девушка оперлась на его ладонь, переступила порог калитки. В другой руке – две гвоздики.
Серая ворона недовольно покосилась на идущую по аллее пару. Спешно стукнула клювом по зажатой под лапой конфете, рассержено и торопливо скребнула когтями по асфальту, отбрасывая обертку.
Защемив в клюве карамельку, ворона грузно подпрыгнула, взлетела. Усевшись на толстый сук неподалеку, подсунула конфету под коготь и только после этого громко закаркала. Невдалеке хрипло отозвалась ее подружка.
С нержавеющей стрелы памятника на подошедших внимательно смотрел молодой мужчина. На чуть выцветшей фотографии выделялись темные волосы и тонкие усы. И глаза. Глаза со строгим и пристальным взглядом под разлётистыми бровями. Заметив пришедших, они, казалось, потеплели.
– Здравствуй, Павлик, – тихо поздоровалась девушка.
Она вынула из металлической вазы, приваренной к стеле, завядшие цветы, аккуратно поставила гвоздики, долила воды из пластиковой бутылки, стоявшей неподалеку.
Мужчина сел на лавку, разделяющую участки, оперся локтями в колени.
– Привет, Паш. Тебе письмо от матери пришло...
Он достал из грудного кармана листок, развернул. Чуть помедлил. Правой рукой вытянул из куртки пачку, вытряхнул на ладонь несколько сигарет.
Прикурил одну, нагнувшись положил остальные вместе с зажигалкой на полочку рядом с цветами.
Девушка села рядом, прижалась плечом к его руке.
– Вот... вчера пришло... – негромко сказал мужчина:
«Здравствуй, сынок.
Наконец-то, получила от тебя письмо и сразу села ответить. Совсем ты у меня разленился – второе письмо за полгода. Красиво ты рисуешь их на своём компьютере. Однако я соскучилась по твоему почерку. Сынок, ты уж не ленись, хоть пару строк черкни рукой.
Маленько о наших делах. Погода стоит можно сказать теплая, а сегодня вот дождь. Я помаленьку налаживаюсь, но печень, зараза, скулит. Воду с колодца неделю носила Павлина. В. Михалыч опять болел, грипп. Две недели вообще ничего не ел, а сейчас наладился и опять за свое. Вставать на ноги совсем не хочет. Уже и не может, поди. Ведь пятый год лежит как колода, только мычит. Так и объясняемся на пальцах.
Изменений в деревне много, все сразу и не опишешь. Мужички что-то скопом – кто на хренову горку, кто спился. Из твоего класса только ты один и остался.
Этот год для меня трудный, но я надеюсь, что ты ко мне выберешься, может. Конечно, если финансы позволят. Приглашай снова твоего друга Витю с женой. Они здесь всем глянулись, а печка, что вы с ним сложили, до сих пор исправно служит.
Сынок, напиши как у тебя на работе? Может сменишь ее, а то что-то так неспокойно мне на сердце. Сейчас столько хулиганья, ведь всех не переловишь. А то возвертайся домой? Уж больно ты далеко живешь от меня.
Мне сон приснился страшный, сынок. Будто ты зовешь меня, зовешь. Я хочу бежать к тебе, но ноги как приросли к земле будто каменные А ты так улыбаешься печально, и так отдаляешься все дальше и дальше.
Сынок, меня беспокоит твое молчание. Мысли всякие лезут в голову. Пиши почаще, хоть на пару слов. Не ленись. Или тебе выслать конверт с обратным адресом? (смеюсь).
Ну ладно, пока-пока. Обнимаю.
Мама.
Мужчина на секунду умолк. Отбросил погасший окурок, поднял лицо к небу. Начинался весенний дождь.
Редкие капли падали на щеки и застывали точками. Мелкие бисеринки дождя покрывали и стекло фотографии. Сквозь него странно смотрели глаза. В них появилось новое выражение: словно радость и невысказанная тоска одновременно.
Высокая, еще крепкая акация широко раскинула над памятником узловатые перевитые ветви. Их скрип был похож на сдерживаемый от боли стон.
Кашлянув, мужчина продолжил чтение севшим голосом:
– ... Весной, в марте-апреле, меня снова кладут в больницу, в область. Эх, хвост-чешуя... Не знаю, на кого оставлю Михалыча. Может, Люда возьмёт за свой счёт пару недель. Или Павлинка приглядит по-соседски, попрошу.
Ну, всё. Целую. Привет Витеньке и Тамарочке».
Мужчина замолчал, глядя в листок. Вздохнув, сложил письмо, сунул в грудной карман. Достал из пачки сигарету, машинально хлопнул рукой по карману, ища зажигалку, поднялся.
– Ну, ладно, Паш... Мы пошли...
Он задержался взглядом на фотографии, через силу улыбнулся и пошел по аллее к центральной дороге.
Остановив жестом прохожего, молча показал сигарету. Прохожий догадливо щелкнул зажигалкой.
Прикурив, обернулся. Девушка поправила цветы в вазе, тихо помахала ладошкой фотографии, поспешила к мужу.
– Пойдем, Витя?
Обхватив локоть мужа обеими ладошками, приноровилась к его шагу, оглянулась.
Вслед им смотрел их друг. Старая акация качала скрюченными ветками. Капли воды медленно ползли по стеклу.