Памяти В. Цоя
посвящается.
Закрой за мной дверь. Я ухожу.
Дом. Пять этажей. Восемь подъездов. Скверы, скамейки, бабки, беседки. Клочья асфальта проблесками сменяют грязь на исхоженных тропах. На тополях развешены черные гроздья грачей. В воздухе моросью застыл дождь. Осень. Ноябрьское утро.
Снег выпал еще в октябре, но стаял, и опять грязь повсюду. Чисто, разве что, в центре. Там, кажется, другой климат или думать начинаешь о другом. А здесь, ближе к дому тонешь в грязи. Она на подъездных ступенях, на ковриках на твоем полу. Кажется, она не летит из под ног, а спускается с неба туманом. Каждое утро новый слой.
Дом. Пять этажей. Мать. Отец. Брат. Сестра. Собака. Мать отца. Слишком много для одной квартиры. Так уже даже не тесно. «Тесно» говорят, когда можно стерпеть. Тебя раздавил быт, ты смирился и не терпишь, и не борешься, а существуешь параллельно этому быту. Каждое соприкосновение с ним – удар, как электрический разряд. Можно быть постоянно под напряжением, заявляя о своих правах, вкусах, намерениях. Но тебе 14 и ты выбрал другое.
Двор. Твой грязный осенний двор. Он рад тебе даже ночью. Подъезд. Его исписанные стены являются тебе даже во сне. Ты сидишь на корточках, прислонившись к ним спиной, а вокруг тебя никого, кто мог бы попрать твои права, покуситься на твою нищету, оскорбить тебя в самых чистейших намерениях. Тут только свои. Они поют те же песни, что и ты, курят такие же сигареты что и ты, говорят и смеются точно так же, как и ты, они во всем похожи на тебя, но ты не замечаешь этого и оттого счастлив. Ты не чувствуешь веяний перемен и твое счастье кажется постоянным. Ты вечно молод.
На твоих пальцах мозоли от железных струн. На твоем теле шрамы от дворовой жизни. Твой друг умер от передозировки героина. Ты каждый вечер поднимаешься на чердак и поешь свои песни. В них нет добра и нет зла, ни хорошего нет, ни плохого, в них нет ничего, в них только смысл твоей жизни.
Вчера ты пришел домой позже, чем обычно, и мать ударила тебя по лицу мокрым полотенцем. Ты лег спать и ночью, из твоих глаз, на подушку текли слезы.
Когда ты проснулся, наволочка была еще влажной от соленой ночной росы. У кровати сидела мать. Её лицо почему-то показалось тебе восковым, а взгляд обреченным. Когда она поняла, что ты уже не спишь, она преобразилась, словно спохватившись.
Мать собиралась с тобой «серьезно поговорить».
- Ты вчера поздно пришел. Тебе всего 14. Ты знаешь как опасно ночью? Я тут вся извелась, все белье перестирала.
- Мы пели песни.
- Какие песни!? Какие могут быть у тебя песни в половине второго ночи!?
- Мне в школу пора.
- Зачем! Спать на уроках!?
Не найдя ничего нового сказать, мать ушла: «вечером поговорим».
- поговорим.
Ты вышел во двор. За спиной мотался костлявый черный рюкзак с буквами «КиШ». С огромного тополя неизвестным порывом сорвало стаю черных птиц. Как траурную тряпку ветром, ее бросило в воздух и понесло на юг.
Домой ты пришел вечером, едва опередив мать. Вы столкнулись с ней в прихожей.
- Я запрещаю тебе слушать твой идиотский рок. Они там все наркоманы. Я не позволю тебе стать таким. Ты будешь учиться. Ты станешь врачом, как твой отец или вон сварщиком, как брат. Я запрещаю шляться тебе по двору. Ты должен делать уроки и помогать нам. Я запрещаю тебе поздно приходить домой… ты должен… я запрещаю… Ты понял!?
- да.
- Ты понял, ты не будешь петь свои песни. Мы выбросим твои кассеты на помойку!
- но, как же…
- Я твоя мать! Мне виднее!
- но…
- В этих песнях, в них все зло.
<молчание>
Мать прерывает молчание:
- Не разувайся! Я дам тебе денег – сходишь за хлебом!
- л-ладно. Только, э-это…
-что?
- Закрой за мной дверь. Я ухожу.