Зайцу не спалось. Норка стала казаться маленькой и неуютной. Ушастого мучил вопрос «Кто?».
Наконец, когда лежать стало уже совсем невмоготу, он умылся, прилезал свои огромные уши, надел кепи и вышел на улицу (естественно, что это лес). Повсюду властвовала зима, и из-за этого было довольно таки холодно. Буся (так звали зайца) пожалел, что надел тоненькую осеннюю курточку. «Блин, надо спать меньше, а то так и лето просплю!» - злился сам на себя ушастый. Правда, толку было мало, все равно, назад за пуховиком не пошел – лень матушка.
Буся натянул кепи посильнее на голову, вжал шею в плечи и побрел по снегу. Он искал столб. Какой? Ну, у зайцев центровое место было, на этом самом деревянном прямом стволе дерева (Когда-то, хе-хе-хе, росла там предурковатая ель, но бухала постоянно, поэтому ушастые ее загрызли до смерти и сделали указатель). Каждый заяц вешал табличку, на которой указывалось направление его норы. Бывало, в одной стороне живет штук двадцать ушастых, так пройдешь по указателю, а там такой же столб с еще одной развилкой, и так до тех пор, пока не станет понятно, где какой большелапый живет.
Короче, подошел Буся к столбу (бывшей ели-алкоголичке), нашел надпись Анти-Мазай и побрел в указанном направлении.
Когда ушастый забрел в дом, дед сидел в огромном мягком кресле и рассказывал малышам, собравшимся вокруг него, о машине судного дня – дедушке Мазае. Малявы слушали, затаив дыхание… «Сейчас, как всегда, крикнет : Бах!» - подумал Буся. Действительно, так и произошло, и это, как обычно, подействовало – некоторые из слушающих успели обмочить трусики. Дед после такого выкидона долго смеялся – очень ему уж нравилось трусливых зайчат пугать. Потом он увидел Бусю, сказал малышам:
-Тут ко мне дядя пришел, так что идите занимайтесь своими делали.
Анти-Мазай поздоровался с Бусей.
-За чем прискакал?
-Э-э…я пр-приш…
-Тебя случайно не отметелил волк? Тут один – Васюкин бродит, во зараза-то!…
-Дед, скоро выборы, а я не знаю за кого морковку отдать.
-Хо-хо-хо, да, проблема, действительно, серьезная.
-Понимаешь, тут у нас в лесу такое твориться, везде паника, каждый агитирует за своих депутатов-зверей. Ну, и, что проку-то от них? Вот, когда были времена Великого Лесного Объединения, тогда жилось хорошо! А теперь что? После того, как Горбатый Кабан развалил великую республику, к власти пришел Медведь. Выбирали, надеясь на возврат к Объединению, а, что произошло? Финансовые кризисы, долги степным товариществам и внешний морковный долг… Почему два срока Медведь у власти был? Просто, лучше не было…
Медведь сильно постарел и пригласил ма-хонь-кого хомячка. Он все работал и работал в поте лица. В него поверили и выбрали всем Лесным Товариществом. А что он сделал-то хорошего за эти четыре года?
-Хм… зайцам-старикам пенсию вовремя выплачивать стали, чего-то там со звериным спортом, но я уже этим не интересуюсь, стар. И вообще, почему ты на Хомячка наезжаешь, а? Да, ему надо ставить на Центральном Дубу памятник! Ой, как он много сделал за четыре года для Леса!..
-Хомяк просто заручился поддержкой вот таких старых, как ты…
-Не обобщай. Меня он пенсией не возьмет! Я заяц, который много на своем лесном веку поведал! Про памятник-то говорил, если его сравнивать с Медведем…
Этот Хомячок еще и не родился, когда наш лес после разрухи собрал Филин. Он был очень умным и жестким. Только благодаря этому наш Лес до Великой Рощинской Войны и после нее, был на лидирующих позициях в Лесостепной полосе! Вот бы те времена!
-Дед, я к тебе и пришел, ты же мудрый, кто-нибудь из избираемых зверей может проводить жесткую лесную политику?
-Хрен их знает, честно говоря, кроме Хомячка я никого и не знаю. На деревьях листовки висят, там какой-то крот. Я его в первый раз вижу…
-Так кого же выбирать?
-Хе-хе, получается, что и не кого. Лучше вообще не идти. Хотя во времена Великого Степного Объединения каждый ходил на выборы и голосовал, даже против всех.
-Н-да, теперь 49% лесных жителей вообще не ходят – надеяться на других…
-Нынче не те времена…
-Так за кого…
-Не знаю, сына, решать тебе…
Буся поежился – на улице стало еще холоднее, чем раньше. Ушастый медленно побрел к своей норе, продолжая думать: «За кого?».