РАЗГОВОРЫ У ОТКРЫТОГО ОКНА
Если бы не моя лень и другие не маловажные обстоятельства, в скобках (то не та ручка, или не мог найти тетрадку, то кто-то где-то отвлечет мои мысли, или просто отсутствие всяких мыслей – отговорки, именуемые, по честному – страхом; страхом перед чистым листом, на котором необходимо воплотить бессонницы, нервные срывы, счастье и кошмар ночей, словом все то, что заставляет держать в руке не перо, а сигарету, или пульт от T|V, который, кстати, и сейчас не далеко). Я бы давно уже открыл Окно, благо до него рукой подать.
Что заставляет?
ВЕТЕР. Его всегда было много.
Что это? Просто поток воздуха, теплого или холодного, просто поток частиц, гонимых разностью давления, полюсами – там, где целые поля магнитов притягивают, и распределяют, по кругу, частицы из космоса....
Или – это то, что внутри, что-то, что является повелителем «мурашек», «ознобов», тепла, холодка, холодного пота и «сосания под ложечкой»...
Так бывало еще в детстве, когда боишься чего-то до ужаса притягательного, и весь позвоночник и таз обдает волной, душа уходит «в пятки», и сердце, точно колотушка сторожа, бьющего ночную тревогу – да, теперь я знаю – это ВЕТЕР.
ВЕТЕР. Он всегда был рядом.
Что это? Просто игра неизведанного со мной, со мной таким же неизведанным, на что-то способным и не способным к чему-то, правдивым где-то в чем-то, и лживым с кем-то с тем-то.
Что это? Страх – потому что очень сильное, вдохновение – потому что побуждает воображение и фантазию, или некая длинная рука, достающая из самых глубин меня, самую настоящую правду – да, теперь я знаю – это ВЕТЕР.
Он носит мои чувства, улыбки и страхи среди других, и возвращается ко мне, когда уже налетается. И всегда, очень важно, вовремя открыть окно, что бы оно не разбилось вдребезги, и осколки не посыпались тебе за шиворот и не мешали лежать.
Так вот: « Открой его»,- говорю я себе, и тяну руку открытой ладонью вперед, чтобы показать, что я готов, что я пуст и одновременно полон, полон – ожиданиями...
И вот раскинув руки, я подобен кресту, не помня себя, обращенный внутрь – открываю глаза......
....в нос бьет какая-то гарь и сквозь дым – впереди смутно виднеется облезло-зеленое тело, тяжелой, железной машины, которая с глухим, прерывающимся грохотом движется впереди, выбрасывая позади себя комья земли, которая грязь...
я на «броне», пахнет выхлопом и все той же гарью... толи утро, толи сейчас будет ночь – не видно... сплошные облака упали на дорогу и только звуки и запахи «бэтэра», да комья земли впереди, которая грязь... так я еду некоторое время, пока грохот впереди идущей машины не стихает, и она, чуть ерзнув задом не затихает...
где-то впереди голоса « стой! стой!», вдруг прерывают молчание непонятного времени суток... потом я услышал над головой и везде по бокам, свист короткий и тихий, в общем странный свист.... и голоса, голоса где-то впереди «занять оборону!»... тут меня кто-то сильно пихает в спину, и я падаю на землю, больно ударившись коленкой об камень... что-то бряцает рядом и давит спину... это автомат... я придвигаю его к себе и пытаюсь снять со спины вещь-мешок... кто-то бухается рядом со мной и толкает меня прикладом больно в бок... «ты че, сука, тормозишь, не слышал там снайпер, бля, работает... трое «двухсотых» уже... в сторону, в сторону ползи... да живей, еб... и горб сними...» .... там впереди коротко заговорил пулемет, но кто-то вскрикнул, и он стих... «на выстрелы бьет, с-сука...»
... темнело помалу, и мне захотелось курить... в кармане оказалась мятая пачка «Петра» и я на бок перевернулся, чтобы удобней было... но отсыревшая зажигалка долго не хотела гореть, и мне пришлось прятать ее как птенца, чтобы согреть...
« эй, долбоеб, потуши, потуши давай» ... два коротких свиста ... «козел»...тут не успев еще понять что все эти слова относятся ко мне, я почувствовал как грохнуло что-то сверху, и меня засыпало комьями земли, которая грязь... потом еще и еще... и свист такой, короткий, противный, как плетка чтобы обжечь за секунду до этого, коротко свистит... и прекратились всякие звуки... а свист перешел в звон... и он только и остался... так же как и я остался сидеть, бесполезно затыкая уши снаружи.... в то время, когда многие побежали... но скоро многие упали... некоторые поднимались опять, но падали вновь .... и вот никто уже не бежит... а все видно, но ничего не слышно... я поднялся и побежал вперед, вытрясти чтобы из ушей тяжелые, свинцовые будто тампоны... потом что-то сбоку вспыхнуло – меня бросило вперед, я упал и полежав не прослушиваясь – пополз... и странно как бы земля мне вернула слух и все навалилось опять, свист, грохот и гарь, и люди везде и части людей.... и среди всего этого человек с уставшим лицом, прислонившись к «броне» орал что-то в рацию... и точно из далека донеслось до меня.... «с-суки... да... да .... это мы... мы здесь... метров 500 недолет... да... недолет говорю ... а мать твою...дальше ...дальше.... все вертушек .... вертушек ждем давайте....»
... из плеча сочилась его кровь, быстро поглощаемая землей, которая грязь....
и я побежал, побежал куда-то один, в полной вдруг тишине слушая свой перебивчивый топот... мне хотелось поскорее выбраться из этого тумана, но туман, сволочь, был всюду, и несколько раз чуть не упал, споткнувшись обо что-то мягкое и не живое... чуть отдышавшись, я заметил, что забежал в сторону от дороги, и полулежу среди каких-то огородов... впереди же ясно виднелся пустоглазый дом... один уцелевший нелепо здесь... зачем-то в безветрии хлопая раненной ставней, точно маня... я знал почему-то, что именно в нем и притаился этот «сука-спайпер», что так лихо всю колонну нашу остановил... один ... и тоскливо как-то стало... но не надолго, я вдруг почувствовал знакомые с детства «мурашки» по позвоночнику, и меня поманил этот полный детского, неизвестного ужаса дом... может - быть здесь то и притаился этот .... прикрыв оптику... залегший или отползающий уже в недосягаемость... и меня вдруг зло такое взяло, нет, не на «суку» этого, а от того, что вот и опять дрожу весь, как в детстве – точно, и боюсь войти в этот дом, в который так зовут теперь «мурашки».... мне даже приятно стало от того, что вот сейчас все детские страхи можно разом победить... и я стал медленно подкрадываться, точно боясь спугнуть мечту... тихо... тихо так... только сердце ... ух!...ух!...ух! ... где-то так глубоко, точно я – бездонный... и еще, черт знает, откуда, привязавшаяся музычка с какой-то FM-ки .... да въедливая... да мерзкая... и я, чтоб избавиться от нее стал напевать « под небом голубым» Гребня.... короче какая-то нечаянная и не к месту дурь... но та гадливая музычка все-таки оставила мой мозг в покое... и лишь сердце... ух!.. ух! в такт « есть го-о-рад за-а-ллато-й», и уже где-то после «яркой звезды» я побежал вдоль черных окон, стреляя в них... стреляя... потом я впрыгнул в дом… и крутясь вокруг себя ... стреляя... стреляя...
когда угомонился ....огляделся... и вижу на большой такой кровати девочка-подросток сидит и раскачивается так туда-сюда.... туда – сюда... и за живот держится и мычит чего-то... вдыхая глубоко, точно пытаясь нырнуть... а над кроватью такой коврик, на котором изображен лес, пронизываемый летним солнцем, а на поваленных деревьях в разных местах застыли вовсе и не три медвежонка... я
вообще сколько не считал их – у меня всегда разное получалось... так вот… у девочки этой по щекам слезы так текли медленно, и срывались большими каплями с подбородка... и это самое вытье вдруг сложилось в слова ... «тебя... там встре-е-тит огни-гри-вый лев, и си-ни-й вол...», и тут подхватил я, закрыв глаза, что б мелодию не сбить ... «с ни-ми за-ла-то-о-й орел не-бе-е-сный, чей так светел взор ни-за-бы-ва-и-мы – ы - й...»
Тут тихо все стало, и неведомое тепло окутало мое сознание, точно ветром укрыло. Я даже в какой-то момент тело свое отдельно от себя ощутил, где-то надо мной. Вместе с теплом пришел и покой, как сон после бдения ночного – бесповоротный и единственный, заставляя поверить в то, что все это ты уже когда-то чувствовал, глядя на осень из окна своей комнаты, где вечер настал только тогда, когда кончился дождь, и небо, словно загрунтованный холст ожидало звезд... И они посыпались одна за одной, проявляя невидимый, и кажущийся нашему сознанию медленным, земной крен... И этот знакомый запах «влечения в ПУТЬ» и прикосновения к како-то древней тайне, и этот, такой знакомый шепот, вслух произносил слова:
« В АРВЕРНИЭНЕ СВОЙ КОРАБЛЬ
СООРУЖАЛ ЭАРЕНДИЛ
НА НИМБРЕТИЛЬСКИХ БЕРЕГАХ
ОН КОРАБЕЛЬНЫЙ ЛЕС РУБИЛ;
ИЗ ШЕЛКОВОГО СЕРЕБРА
СОТКАЛ , СРАБОТАЛ ПАРУСА
И СЕРЕБРИСТЫЕ ОГНИ
НА ПРОЧНЫХ МАЧТАХ ЗАСВЕТИЛ....
А ЧУТЬ ПОНИЖЕ, ОТРАЖЕН
В МИРАЖНОМ ОЗЕРЕ, КАК СОН,
МЕРЦАЛ ОГНЯМИ ТИРИОН
ЭЛЬФИЙСКИЙ ДАВНИЙ БАСТИОН,
ИХ ИЗНАЧАЛЬНЫЙ ДОМ...»
Мне было девять лет, когда я впервые от своего друга услышал об эльфах. К слову сказать, друг мой, в то время и сам был похож на эльфа. Сразу вспоминаются слова Сэма, удивленного своим простым, и в то же время поразительным открытием, когда он впервые их повстречал.
-Древние – а притом совсем юные, веселые и вроде бы печальные – поди-ка разберись.
Так вот, как я уже сказал мой друг, и сам походил на эльфа: невысокий такой, худощавый мальчуган, с черными волосами и глазами, но удивительно тонкой и белой, как папиросная бумага кожей и какой-то «булатной, звонкой» осанкой – словом Эльф. Звали его Батыр, Батырка. Папа и мама его были из туркменской интеллигенции, работали в каких-то профсоюзах, ну да не в этом дело...
Я дружил с ним еще с детского сада, а потом мы вместе пошли в одну школу, в один класс. Еще в садике, я заметил что, он выделялся среди прочих детей, какой-то своей неподражаемой честностью, он никогда не врал, и не ругался плохими словами. И вот в этой связи, я очень хорошо помню один случай, произошедший как-то осенью...
Я уже самостоятельно ходил в садик, и мог так же запросто сам оттуда вернуться. Благо жили мы рядышком. И вот как-то утром я пришел в группу, разделся в своем шкафчике (помню, на шкафчике была картинка- переводка с грушей) и побежал до завтрака поиграть,
как обычно. Я сразу же заметил, что все мальчишки столпились вокруг чего-то на полу, которое жужжало, потом затихало, его заводили, и оно опять жужжало, но самое главное – оно ездило!
О, это был удивительный! заводной! синий паровозик! С красной трубой! Он так проворно ездил и так жужжал, что до самого обеда мы ничего не делали, кроме того, что заводили и пускали этот чудесный паровозик. Мы по очереди заводили его и смотрели, как он ездит. В этот день в группе была тишина и покой. Мы не задирали девчонок, они нас не интересовали в этот день. Мы не дергали их за косички, и не ломали их кукол – у нас был чудесный, удивительный, заводной паровозик, к которому был специальный, блестящий, маленький, заводной ключик.
Это чудо принадлежало какому-то толстому пацану, не помню, как его звали, помню только, что он был толстый и ужасно добродушный. Он всем позволял с ним играть, и так оказалось, что он сам меньше всех его заводил и пускал.
Помню, когда он попал ко мне в руки, я долго не мог его завести, мне просто не хотелось выпускать его из рук. Он был тяжеленький, имел три пары колес, и выглядел совсем как настоящий – синий с красной трубой. У меня никогда такого не было, и, конечно же, мне до ужаса хотелось иметь себе этот паровозик...
«Иметь себе» – это такое приятно - пьянящее, и в то же время, развращающее понятие, что если вдуматься, то большая половина наших бед происходит вот от этого пьянящего – «иметь себе». МОЁ! Когда кто-то это говорит, значит, он способен на очень многое...
Короче, я дождался пока все дети уснут во время тихого часа, лежал и притворялся спящим, потом тихо вышел из комнаты для сна ( под предлогом «в туалет»), быстро нашел паровозик в шкафу для игрушек и спрятал его в своем ящике для одежды ( в том, на котором были нарисованы груши). В общем, весь тихий час я не спал, жажда обладания (хотя и тайного, но от этого еще более приятного) овладела моим маленьким существом полностью...
Когда время было просыпаться и сонные дети еле продирали глаза, я – сжигаемый страстью обладания, тут же отделался и пристал к воспиталке, прося отпустить меня домой... Уж не помню, чего я врал, но меня отпустили, благо было так уже не в первый раз. Я молниеносно оделся, паровозик был со мной, и я – счастливый побежал домой, обладать им в одиночестве... Видимо лишь обладание чем-то в одиночестве, приносит нам наибольший кайф.
Но дома мне не дали насладиться паровозиком как следует, пришли мама и папа и спросили, откуда это у меня такой чудесный паровозик – синий с красной трубой. Наверное, я что-то стал врать вроде того, что нашел, поменялся и т.п., потому что папа строго, так, сказал, чтоб я его вернул и голову им с мамой не морочил, а то, как бы плохо не было... Когда папа вот так строго говорил, я всегда ему верил. Я еле-еле дожил до утра. И когда утром бабушка вызвалась вести меня в сад, папа сказал, что я уже вполне взрослый и сам должен туда ходить, раз не далеко, и еще он так на меня посмотрел, что я сразу понял, что он прекрасно помнит о вчерашнем...
По дороге в сад меня ужасно что-то внутри грызло. Да так, не радовало меня не эта , вдруг свалившаяся самостоятельность, в виде объявленной папой взрослости, ни утро ашхабадской, чуть туманное с запахами горячих чуреков – нет , все это меня не радовало. Паровозик, оттягивающий карман, превратился из источника наслаждения в большой стыд, омрачающий все утро, да все внутри меня тоже. Я все пытался представить себе, как отдам, как сознаюсь. Страшно было и стыдно. Конечно, мне говорили, что украсть, взять чужое – это очень плохо, но я не думал, что это «плохо» – это мне плохо, это мое «плохо».
Дорога в сад шла через школьный двор, через футбольное поле. И вот оно уже это поле, остается его уже пересечь как вот он и садик, а там... И вдруг я вижу какого-то школьника, стоит он себе посреди поля и в школу не спешит. Я подхожу к нему и вынимая паровозик из
кармана говорю: «На, держи!» А он и взял, взял этот чудесный, синий паровозик с красной трубой! А я же быстро пошел в сад, стараясь ни на кого не смотреть и ни с кем не говорить. Но мне стало чуточку легче, когда я чуть - ли не от сердца оторвал этот паровозик, но только самую чуточку – ведь все я сделал не так!
Догадался обо всем только Батырка. Он вызвал меня в раздевалку и твердо так сказал, чтоб вернул я то, «про что и сам знаю».... Кончилось все тем, что он бросился на меня с кулаками, хотя и был меньше ростом, и слабее меня, но правда бывшая на его стороне, делала его очень и очень сильным... Короче, драка у нас вышла несуразная, он все пытался меня повалить, а я стоял как куль и почему-то смеялся...
Но детские обиды быстро забываются, и еще не раз потом мы затевали с ним всякие драки, мирились, опять ссорились, но дружить не переставали. И я только сейчас понимаю, сколь многим я обязан своему детскому другу и как он беззаветно со мной дружил.
Помню был март, самое начало марта. В это время в Ашхабаде уже вовсю весна, чистые – чистые дождики по утрам и солнце играет на молодой зелени барханов... хорошо... свободно дышится... Мы вместе с Батыркой возвращаемся с тренировки. Мы тогда чуть ли не всем классом записались в футбольную команду. И это я уговорил Батырку ходить на тренировки. У него получалось плохо, мячик как-то все время от него отскакивал. И тренер про Батырку говорил, что у него не вождение мяча, а борьба с удавом. Но Батырка не обижался, а наоборот еще больше старался. Он говорил, что раз мы с ним друзья, то вместе должны ходить везде, и пусть у него не получается, у меня-то получается, вот и хорошо... Да было хорошо. Футбол мне давался легко, и я беззаветно отдавался ему, помогая своему другу научиться жонглировать мячом, а он учил меня играть в шахматы и к тренировкам относился гораздо серьезней, чем я.
Так вот, был март, и мы возвращались с очередной тренировки. Батырка стал мне рассказывать о книге, которую только начал читать. В тот день я впервые узнал о Толкиэне и о его трилогии «Властелин Колец». Слушая восторженный Батыркин рассказ о Бильбо, Фродо, эльфах, магах, точнее об одном – о Гендальфе, я все больше и больше очаровывался этим миром, не подозревая даже насколько «этим миром» можно очароваться. Я как Алиса начал свое падение в эту бездонную нору, не зная, когда приземлюсь, и где окажусь. А в роли белого кролика выступил мой друг Батырка Мамедов, туркменский мальчик так похожий на эльфа... В общем, книгу эту привез ему папа, он только что вернулся из Москвы, где и купил ее. Это было начало 1982 года.
Батырка успел прочесть лишь три главы и сразу же поспешил рассказать мне.
Помню, как мы договорились после школы ходить к нему домой, и читать книгу вместе. Ведь книга-то была одна. И мы сидели бок - о - бок, рядом на диване и по очереди читали вслух. Помню, как нам было страшно, когда Фродо попал к «умертвиям», и как мы радовались его спасению, как сразу нам понравился Том Бомбадил, как мы пытались петь на свой манер призывную песенку... Мы с нетерпением ждали окончания уроков, что бы продолжить чтение. Батырка, честно, без меня не читал, хотя, я верен – ему очень хотелось, но таков был мой друг... Настоящий и сказочный одновременно, как и сам маэстро Толкиэн.
Сэр Рональд Руэл Толкиэн увлек меня своей историей больше 20 лет назад, и до сих пор «НАДЕЖДЫ СВЕТ ДАЛЕКИЙ», как «Фиал Галадриэли» ведет меня в этих «сумрачных землях». И все это благодаря моему Батырке, который зажег во мне столь неугасимый пламень.
И каждую осень сердце мое наполняется «непонятной истомой» и «желанием ПУТИ», и каждую весну я стараюсь открыть «СВОЕ ОКНО» и послать привет своему детству, своему другу, где бы он ни был, и тем «девятерым против девяти», которые снова и снова начинают для меня свой смертельно-опасный путь к Роковой Горе – Ородруину. Что бы там, невысоклик Фродо исполнил судьбу Средиземья, соединив несоединимые Пути Воедино.
Соединив, хоть на какое-то мгновенье, оба наших мира, спасая их, ради всего светлого, что в них есть...
Наверное, будь я в том мире, то же по велению сердца кричал бы в первых рядах, приветствуя короля Арагорна, восходящего на престол Гондора, в Крепости Последней Надежды, именуемой эльфами – Минас Тирит. Там все гораздо проще и лучше, так, как и должно быть, наверное. Есть один, главный выбор между Добром и Злом, безо всяких там «но», рожденных «от лукавого» в грязи и суете нашего времени...
Я всегда держу «свое окно» открытым. И ко мне приходят через него разные видения, всегда заставляющие взглянуть в самую глубь самого себя, достать со дна самую настоящую правду, а не то, что я показываю всем остальным... да и, наконец – это просто хорошая традиция, смотреть каждую осень в окно, и видеть что «сад твой прекрасен, а львиные зевы и настурции свежи, как и прежде». Видеть тонкие грани «этого мира» и знать, знать наверняка, что где-то среди Сильных и Мудрых, обязательно найдется невысоклик – не сильный и не мудрый, но единственный – отважившийся взять Проклятие на себя...
Я открываю глаза и вижу, как меркнет уходящий день Нового Тысячелетия, как скрывает он краски приходящей весны, как балуется в моих ресницах солнечными бликами, рождая какой-то неповторимый свет, Свет, отражающийся и в НЕБЕ и ОКНАХ и в СЕРДЦАХ.
СВЕТ, который дарит мне НАДЕЖДУ.