Мама Алена (главы из романа "Кинекот")
…Эту историю вполне можно классифицировать, а потом так же успешно и канонизировать. Суть - трагедия, которая плавно перешла в фарс, а затем в самую настоящую драму со слезами, с мужскимим объятьями и со страхом, откровенным страхом потерять голову из-за того, что ее оторвут.
Закончилась же эта история – не так как в романах- облившись кровью, а так, как заканчивается в жизни: просто сошла на нет.
Было это тогда, когда мне понесчастилось попасть в отделение ДТК, что на русском языке означает "дефектов трубчатых костей", отделение, под руководством господина Кулькова, в ту пору еще товарища доктора. Хорош ли был доктор Кульков? Безусловно! Остальные, из числа набранных комсомольцев, имели об Илизаровской ортопедии представление не большее, чем о сельском хозяйстве. Вчерашние студентики купились на стабильную зарплату и приличное жилье. Илизаров, царствие ему небесное, заботился о своих работягах - не голодали, не холодали, уважением пользовались и всем были бы хороши, если бы еще и лечили. Но в том то и прелесть его гениального метода, что любая скотина могла им лечить, включая, конечно и самих больных.
Итак, новое здание КНИИЭКОТ, теперь уже ВКНЦ ВТО... Или не так... Какая впрочем, разница... и вот он я - переведенный туда из травмотологии по причине полнейшей несостоятельности проводимого мне там лечения. Аппарат, поставленный мне в травме, не только разболтался и развихлялся, но и выдавал из проткнутов жуткие запахи.
Я начал жить как всегда, - на кушетке возле параши. Правда параша стала не та - зеркала умывальники... Мне было очень плохо, очень. Никто меня опять не любил и я почти умирал.
………………………………………………………………….
Для меня главным в новом здании Кинекота были подвалы и черные ходы. Для других - корридоры и холлы – в них теперь устраивали дискотеки. Дискотеки для инвалидов. Господь уберег меня ни разу не видеть этого душераздирающего зрелища – танцы на костылях… Но именно там, в ДТК, я впервые в жизни встретил настоящих людей, удостоивших меня не только своим вниманием но и своей дружбой. Оказалось, что искать их надо было среди тех, кто вдвое старше меня…
Если «мальчики» попав в больницу и тем самым оторвавшись кто от родительской заботы, а кто от заботы жены начинали вести себя как сбежавшие из зоопарка мартышки, то женское население больницы практически ничем не отличалась от тех, что оставались на воле. Они точно так же старались шить убирать и готовить. Само лечение у Илизарова длилось около года - и это было бы невыносимо, но за оперативным периодом лечения - когда закрепленные в кольцах металлическими спицами обломки костей сдвигали и направляли, одновременно удлинняя конечность - следовал период закрепления результатов - тогда боль практически прекращалась - и оставалось только следить за чистотой повязок и время от времени подтягивать гайки на ногах...
Период до операции - самый трудный период. Представьте, что Вам дали год тюрьмы, но свободных мест в тюрьме нет и вам нужно ждать до начала исполнения приговора еще пару месяцев... За это время врачи придумывают как именно нужно тебя лечить- смотрят на снимки и качают головами.
Со мной было еще хуже – нужно было ждать, когда раны, оставленные старым аппаратом полностью заживут. Сначала я думал, что мне просто «добавят» пару колец, но доктор Кульков сказал, что нужно все, абсолютно все переделывать. Месяца два – уж никак не меньше – провалялся я тогда на кушетке у параши не разговаривая почти ни с кем, смотрящий практически только внутрь себя. Я даже думал, что таким я останусь теперь навсегда.
Когда меня наконец-то положили на операционный стол и дали маску - я быстро сделал несколько глубоких вдохов - я знал, что так я усну быстрее - так я быстрее проснусь, а когда я проснусь - начнут тикать большие небесные часы, отстукивающие срок моего "этапа" в обратную сторону... Девять, восемь, семь месяцев...
Что было замечательно в новом здании больницы? Замечательным было все! Огромное, в форме "снежинки" здание с зимним садом и неисчислимым количеством корридоров. Там бродить, слушая Розенбаума в плеере, - оказавшегося в последствии Шуфутинским, там сидеть на ступеньках теплых - это было моей юностью.
Вот говорят - "Сердце кровью обливается" - говорят, а не чувствуют. А я как закрою глаза - как вспомню себя, пишущего стихи на ступеньках операционного, шестого этажа - так хочется нажать кнопку с крестиком и навсегда похерить эти воспоминания. Не каприз - больно просто очень. Очень очень больно.
А вот - уже и лица. Женские, взрослые, добрые.
Галя - откуда-то из москвы. Некрасивая, но очень веселая дама. Мы с ней играли в шахматы - и она часто выигрывала. Однажды, вставая с дивана, она низко наклонилась лицом ко мне, воротник халатика провис и я увидел две ее коричневатые сисечки, повисшие прямо у меня перед носом... Опана! Подумал я - а ведь это же баба!
Мое параноидальное желание найти друга в ту пору носило особенно экстремальный характер. Потому и Галя, неожиданно представшая в женском виде, скорее огорчила меня, чем что-либо другое...
Было еще несколько дам - женская палата была очень недалеко от нашей, большой, человек на четырнадцать наверное... Всех конечно не помню - вот только еще одна - Люда из Одессы - с которой мы потом очень подружились - ну и конечно, Мама Алена.
Высокая, стройная. Кудрявые, черные до плеч волосы. Ей было тогда тридцать пять или тридцать шесть - но никто бы в целом свете не догадался бы о том, что она старше двадцати пяти. Когда мы познакомились, она уже "ходила без тросточки" - и под пышным платьем часто было просто не заметен ее аппарат. Она улыбалась почти всегда - и мне всегда было тепло.
Она часто приходила в нашу палату - еще тогда, когда я забитым мышом лежал на своей кушетке, уткнувшись мордой в стену и все мне было ненавистно - она видела меня тогда, смотрела на меня.
Когда очередной камень, свалившийся на мою душу, я расцарапал в пыль ногтями и смог смотреть на мир как нечто перспективное для себя - а случилось это примерно через две недели после того как на меня надели аппарат, - я и сам стал замечать маму Алену. Особенно тогда, когда сидел на лестнице и пробовал найти - с божьей помощью - четвертый аккорд на моей гитаре... Да, именно с этого все и началось - я спел песню, потом другую, потом свою, потом еще свою - а потом - по желанию почтеннейшей публики на свет родился некий мой друг, поэт по имени Грефенштеин, который присылает мне якобы свои песни на кассетах, а я их вот - могу исполнить миру.
Этот маленький трюк имел большой успех - все больше людей хотело это слушать и слушало. И я жил тогда, жил. Я жил тогда хорошо?
Каково же было мое изумление, когда мои очень юные стихи на еще более несовершенные аккорды пришлись по сердцу тридцатилетним женщинам да так, что слушать меня приходили даже ночами. Приходили на один из огромных балконов - присоединенных прямо к корридору - так что как бы он никому не принадлежал и никому не мешал. Я садился на стульчик в самом его уголку, а все остальное место - практически все остальное место - занимали люди. Стульев в свободном доступе было очень мало - тащить их на костылях - дело непростое, поэтому некоторые из них стояли- стояли часами, на одной ноге и подмышках, стояли только для того, чтобы послушать песни некоего таинственного моего друга Грефенштейна. Однако и как исполнитель я тоже кое-что привносил, а стало быть, ценился.
Этот балкон назывался "Отдушина", - потому что в его бетонном полу была большая сквозная дырка, возле которой я и базировался с гитарой.
В то счастливое время мои кости уже были успешно погружены друг в друга и подали признаки плотного сращения, потерянная за счет этого длина была уже практически компенсирована вытяжкой и я был в состоянии "ближнего ожидания". Как бы это описать? Ну, это когда ты избежал смертного приговора, но в тюрьме оставаться должен очень очень долго... Нет, не преувеличено: в том возрасте вопрос здоровья и возможности жить нормальной жизнью - часто бывает вопросом жизни и смерти...
Мама Алена не была самой большой фанаткой моего творчества. Да, она приходила, да, слушала. Но настоящая ее жизнь для меня начиналась "после" концертов. Я что - я был девственник тогда и о женщинах имел весьма скромное представление: на ту пору я и понятия не имел о существовании порнофильмов и мое отношение к женщине было минимум на 80 процентов - романтическое.
Может быть именно это и нужно было ей, нужно было им?
У нее был муж - любящий, внимательный, работящий. Ни одного дурного слова о нем - вообще - стоило только зайти этой теме - Мама Алена становилась совершенно серьезной - настолько то есть, что говорить об этом сразу переставало хотеться. А еще у нее была дочка - некрасивая такая, , четырнадцатилетняя девочка: нос картошкой, толстая коса и бессмысленно-подозревающий взгляд.
Мама Алена впервые пришла ко мне, а не к нам - однажды после моей операции. Как и положено в этом состоянии, я был счастлив, измучен и частично под наркозом. И первое лицо, которое я увидел, проснувшись - было ее лицо. Милое, доброе, всегда улыбающееся. Кажется, она принесла мне что-то попить - или может быть даже поесть. Спасибо, спасибо, Алена... Мама Алена.
Конечно, это был первый шаг - конечно, это была не только жалость и не только сострадание к одинокому лохматому волченку. Именно так я тогда и выглядел - провалявшись около года бесмысленно в травме - а вот теперь, без перерыва - в ДТК еще на один срок боли и горя. Кто не свихнулся бы? Я не свихнулся. Так только, чуть-чуть нервишки. НЕРВИШКИ!!!
Встречались мы часто - и вместе и по отдельности. "Клуб Грефенштейна" запросто оправдывал все наши разговоры и взгляды - но очень скоро в них стало чуть-чуть больше, чем это было бы позволено. Гуляли в саду - возле кинекота же был шикарный прогулочный дворик - садик. Ходили кажется в город за продуктами. Мне тогда очень повезло - по наследству, от выписавшегося, мне достался ключик от черного хода - и когда, согласно правилам, двери больницы закрывались - у меня появлялась своя, совершенно особенная свобода - я мог идти куда хотелось мне!
А хотелось мне идти домой - хотелось лететь в город Новокузнецк, Кемеровской области по почтовому индексу 654080 - чтобы посмотреть из окна и увидеть не больничный двор - школьный стадион, где все ходят и даже бегают на двух ногах не подавая и признака хромоты. И пойти в школу - где больно бывает только от тройки по физике... В общем - хотелось и верилось, что жизнь настоящая - не только есть, но и будет у меня.
Ей настало время собираться - врачи предупредили о скорой выписке. Это праздничнее, чем новый год. Это радостнее дембеля. Но и страшно это тоже - ведь в том, реальном мире - все совсем не так, как тут - тот, реальный мир - совсем другой ведь. Отметить это радостное событие приехал ее муж. Больница - это как маленькая деревня, целиком состоящая из болтливых старушек. Это и не удивительно - когда так подолгу нечего делать - приходится делать то, что есть. Все до одного смотрели на меня как на потенциального смертника: "Приедет муж и оторвет тебе голову!" читалось во всех без исключения глазах...
Так что хочешь-не хочешь, а и мне приходилось к этому готовиться. Непонятно по какой причине (может быть исполнитель чего-то боялся?) примерно за неделю все концерты на которых могла бы присутствовать Мама Алена прекратились. День настал, муж приехал, но ничего не произошло. Когда ничего не произошло и на второй день, мне стало намного легче дышать. Конечно, между мной и Мамой Аленой самое криминальное что было - это может быть только мысли, о которых, помимо всего, мы друг другу не докладывали. Этот факт был за меня. Но разве мужья считаются с фактами? Мужья слышат только то, что хотят услышать и находят виноватых в тех, кто должен ими быть. Потом я осмелел настолько, что уже ходил по корридору не подготовленный к встрече со смертью и даже видел их несколько раз издалека. Муж не произвел на меня большого впечатления - простой, я бы даже сказал, вполне деревенский парень. Но крепкий и здоровый - это давало ему огромные преимущества.
Потом мне даже удалось познакомиться с ним - всем было понятно, что ему уже "доложили" и не один раз - но он вел себя так, как будто ровно ничего не слышал. Мне это показалось очень достойным, однако вкралось сомнение - а не приберегает ли он что-то для меня напоследок?
И вот - "последок" настал. Мы провожали Маму Алену - после снятия аппарата выглядещую просто превосходно. Это не процедура даже - это ритуал. Толпа на костылях, бегущая за поездом, который увозит кого-то из мира этого в мир тот.
Муж- кажется звали его Виктор - когда объявили посадку - вдруг подошел ко мне и крепко-крепко обнял. И было тогда и мне и ему все-все про всех ясно. Мама Алена задержалась на ступеньке вагона - она поцеловала меня - может быть в самый первый раз - может быть нет- уже не помню. И попросила, чтобы я спел ей "ее" песню. -"Как без гитары?" - "Так, спой, ну пожалуйста, хоть один куплет" .
И я спел.
Она еще погладила меня по голове - точно как мама. И поезд уехал. Но я знал, что еще увижу ее, и мне было совсем почти не грустно.
..................
Что было потом со мной?
Со мной было много чего.
Слезами, мольбами, приступами откровенной шизофрении, я выпросил у Кулькова разрешение поехать на закрепление домой. То есть - прямо с аппаратом на ноге я переводился на амбулаторное как бы лечение - должен был только регулярно ходить на перевязки, а если что не так - срочно обратно.
Я уехал и все было прекрасно: я ходил с этим аппаратом практически свободно - едва хромая. Брюки были сшиты так, что они почти скрывали его наличие. Сколько это длилось? Очень долго. За это время я успел закончить курсы радиомехаников - а это минимум четыре месяца! Мамуля успела меня пристроить на блатное место - и я стал зарабатывать деньги. За то же время я успел немного поучиться в институте ТИАСУР - заочно в самом аж Томске! Не думаю, что кто-то с аппаратом Илизарова на ноге проявлял такую же активность!
Я спокойно ездил на работу на велосипеде и вообще был весьма доволен жизнью. Перевязки были для меня сначала большой проблемой - а потом я стал делать их все реже и реже, а потом и вовсе стал делать их сам. Непредусмотрительно? Отнюдь. Тот травмопункт, в котором мне должны были делаться перевязки хоть и не был деревенским, особой стерильностью однако не отличался. Кроме того, все порезаные бабушки и побитые дедушки видя как железки непосредственно втыкнуты мне в кость - теряли сообразительность, а когда понимали, что эти железки выходят с другой стороны и прикручиваются болтами к металлическим кольцам - просто падали в обморок... Очень скоро мне надоело вдыхать пары нашатырного спирта и я решил, что стерильный бинт, превращенный при помощи прокипяченного пинцета и ножниц в спиртовку (салфетка квадратной формы, прорезанная до центра перпендикулярно к одной из сторон) в атмосфере прокварцованной комнаты - будет гораздо более приятным и ничуть не менее стерильным. Сначала было конечно страшновато, но потом процедура стала вполне привычной - некоторые места я перевязывал крайне редко, но это не повлекло страшных последствий.
...Честно говоря - уже и не вспомнить мне из какого конкретно "отпуска домой" я привез исключительно вонючий аппарат - скорее всего из травмы - аппарат был поставлен такой плохой, что очень скоро просто разболтался и спицы пробили в костях - провихляли большие дыры - и из этих дыр стало сочиться что-то очень похожее по запаху на костный - столярный то есть - клей. А вещество это, доложу я Вам - весьма вонючее... Не помню. Помню только рожу того дяденьки, который мне первым сказал: "Слушай, друг, ты бы это, носки поменял, я не могу уже - воняет так!" А носочки на мне тогда были белые, новые, а воняла омерзительно моя несчастная ножка...
Одним из самых замечательных эпизодов моего "домашнего" лечения было удаление спицы с напайкой из стопы. В стопе, как известно, очень много косточек и нервишек между ними. Кроме привычных спиц - похожих на вязальные из высококачественной стали - бывают еще "спицы с напайкой". Напайка это такой "овальный шарик", который призван не дать кости "скользить" по спице. Удерживает так сказать ее в заданом положении. Решение безусловно, мудрое, беда только в том, что за несколько месяцев эта напайка так крепко обрастает мясом, что дергнуть ее оттуда бывает очень даже больно.
Я уже писал - и много раз наверняка, что у Илизарова считалось большим преступлением давать обезбаливающие средства при проведении лечебных процедур - так что и такое выдергивание производилось тоже "наживую". В "толстых" тканях - это было не особенно больно, но вот стопа - это вещь! Это ощущения!
У меня тоже была одна такая спица - ее надо было удалить через пару месяцев после моего отбытия. К тому времени я уже порвал всякие отношения с травмопунктом и потому должен был провести эту процедуру самостоятельно. Не знаю почему я тогда решил, что способен на это, но тем не менее, когда спица была "откушена" кусачками с одной стороны - обратного пути у меня уже не было.
Кусачки я кипятить не стал - протер их просто спиртом. Спицу открутил обычными велосипедными ключами. Сосредоточился, тяну - не идет. Напайка сроднилась с организмом изнутри и желания расставаться с ним не предъявляла. Еще что смешно - в доме я был один. Так бы мне попросить кого, да глаза зажмурить - глядишь и дернули бы - а тут...
Фильм смотрел недавно как почтальон в виде Тома Хэнкса, попав на необитаемый остров должен был выбивать себе больной зуб коньком и камушком... Нет, конечно, ему было больнее, но решиться на подобное - всегда очень трудно. Я сосредоточился - и рванул. Немножечко брызнуло кровяки, но радость освободившейся для ботинка стопы - быстро перехлестнула остатки боли. Больно - это когда болит и не знаешь когда это кончится и кончится ли вообще - а когда боль стихает с каждой секундой и ты понимаешь, что жить ей недолго - это не боль, это облегчение...
Мама Алена... Мама Алена.
Конечно, когда она приехала на проверку меня в ДТК уже не было - я был либо дома, либо дома.
Приехав к господину Кулькову, мне сделали снимок, сняли аппарат и почти сразу же отправили снова домой.
Гипс был не тяжелый, я ходил с тросточкой, кажется - и все было очень оптимистично впереди.
Первая боль, что я почувствовал - была мной отнесена как раз на переутомление - ну, переходил, ну не надо было этого делать.
Потом боль стала соединяться с отеком - нога так набухла в гипсе, что практически распирала его изнутри. Но и тут я находил объяснения, причины... Вскоре боль стала совершенно нестерпимой, продлилась суток двое - а потом проснувшись, я вдруг обнаружил, что нога больше не болит, отек спал и вообще - мир прекрасен!
Вторым моим наблюдением в то утро было - промокший изнутри гипс. Желтое, как плесень, как гниль пятно.
Остеомиелит называют "сифилис кости". Если его не лечить, кость сгнивает от сустава до сустава и вытекает наружу в виде желто-белого гноя через дырочки, носящие веселенькое название "Свищ". Свищит оттуда то есть. Он может начаться когда угодно - особенно при открытых переломах, когда попадает "зараза" внутрь кости. Однако, он может и прекратиться совершенно неожиданно, а потом, через несколько лет снова "удивить".
Было ли у меня это возникновение - вследствии тупорылого вмешательства одного из моих "врачей" Юры Жирова, было ли это возобновление еще младенческого остеомиелита, который мне устроил добрый доктор Селиванов, под руководством моей любящей мамы - какая разница!
Конечно, гипс я немедленно снял - и обнаружил, что кость все-таки держится. Свищь я тоже обнаружил - и тотчас накачал в него пеницилина - со страху, не от ума большого конечно. Если бы эти дела лечились пеницилином! Надежда - а вернее желание не потерять ее - на самом деле безумно сильное чувство в человеке. Именно БЕЗУМНО сильное. Я хотел верить в то, что это простая гематома, засевшая где-то в мягких тканях и к кости это гниение не имеет отношение. Даже когда "щуп" которым я проверял "глубину" этого дела совершенно явственно и без помех тыкался в кость, даже когда однажды утром я обнаружил на повязке не только привычных тридцать граммов гноя, но и весьма приличный кусок кости - даже тогда я думал, что все это - еще не ВСЕ.
И вот вместо юного, только что получившего хорошую профессию и отличную работу, практчески здорового человека - я превратился в существо, грузно повисшее на костылях, хлещущее гноем, понимающее, что все те многие, многие, многие годы "лечения" теперь просто вставлены в задницу - а если остеомиелит удастся остановить - то все придется начинать как минимум сначала... Если конечно его удастся остановить...
Я видел Кулькова - когда мы с моим почти смертельным горем висели на костылях у двери приемной. "Что случилось?" - спросил он, пробегая мимо. - "У меня кажется Остеомиелит, Михал Иваныч" проговорил я легкими.
Михал Иваныч на мгновение вскинул голову к небесам, задав видимо трудный вопрос создателю - и исчез за дверью. Кажется, я больше его никогда не видел.
Когда упал на самое дно - становится легче. Особенно, если перестаешь срывать ногти о края ямы, стараясь выбраться, когда перестаешь смотреть хоть на кого-нибудь в мире сверху вниз.
Но жить было надо - надо было жить.
Диагноз мой конечно же подтвердился - мне сделали снимок с введением в свищ свинецсодержащую радиоактивную может быть даже жидкость. Снимок показал, что хоть кости и ****ец, но все же не очень глубокий. Идти мне - попадать - нужно было в гнойную ортопедию, или как ее тут называли ласково - "Вторая ортопедия". Для меня же это место всегда называлось "гнилушка" и я совершенно был уверен, что населена она людьми, при ходьбе оставляющими гнойный след на земле.
Там, в многочисленных корридорах, которые нужно пройти при "поступлении", я обратил внимание на спокойного взрослого парня по имени Илья. Он смотрел на меня пристально, а потом мы как-то разговорились и выяснилось - что он тоже идет в гнилушку. Теперь мы были уже вдвоем - и стало как-то не так одиноко в мире. С Ильей мы прошли эти "трубы" быстрее. У него был типичный случай - на практически здоровой уже ноге (после перелома) вдруг возобновился остеомиелит. Он ложился "на чистку" - ногу разрежут и инструментиком вроде маленькой ложечки выскребут загнившее. Потом зашьют, и будут через предварительно вставленные трубочки "промывать" место зачистки специальным раствором, препятствующим новообразованиям. Если процедуру не придется повторять, недели через две трубочки вынут, подождут еще чуть-чуть - а потом выпишут. Навсегда - или до следующего раза.
Поступать в гнилушку было просто - так что нервничать за содержание белых и красных телец в крови не приходилось - брали туда любых.
Гнилушка располагалась там, где всегда - то есть в старом здании Кинекота - левое крыло, которое имело корридорное соединение с собачником - виварием то есть. Ну, о нем рассказ особый - и кажется, уже был он. Впрочем, что было уже описано в этом романе, а чего не было - узнаю я только потом, когда попытаюсь составить эти разрозненные "всхлипы" в одно целое. Не знаю, правда, хватит ли у меня сил все это перечитать заново - но опубликовать, наверное решусь, - есть кому подарить книжечку...
Меня взяла в оборот одна мощная дама - доктор. Кажется, ее звали Валентина - а может быть и нет. Но именно ее мужественное лицо увидел я, по обыкновению проснувшийся на операционном столе - моя нога была наполовину задрана вверх, на вторую половину висела на коже. Обломки костей живописными алыми айсбергами торчали во все стороны, а Валентина сосроедоточенно выскребала ложкой сгнившие их части.
Такое выскребание сыграло вполне положительную роль - кости удалось очень глубоко погрузить друг в друга. Возникающее при этом укорочение сантиметров в пять - никого не смущало. У меня в общей сложности сантиметров сорок голени "вытянуто" - рассечка, два колечка, - и вперед, на дистракцию.
На снимке мои косточки выглядели просто супер - как папа в маме. Трубочки, вставленные в ногу, сначала давали безобидную лимфу, потом что-то еще безобидное, - но гноя не было.
Кстати, промывание это дело довольно забавное - оно осуществляется из трехлитровых банок, через ногу - в ведро, что стоит под кроватью. Правда, можно отключаться ненадолго - в туалет, например, - а потом снова - в систему. Долгая отключка грозила закупоркой трубочек - и тогда нужно будет "прокачивать" вакуумом - процедура не столько неприятная, сколько страшная. Когда ты видишь, как пустая банка быстро наполняется твоей кровью, разбавленной кусками твоего мяся, гноя и крошек костей - брр, становится неприятно. Поэтому старался и я - лежать, лечиться, молиться.
Очень скоро однако я изменил свое мнение о гнилушке. Во-первых, почти все там были "чистые" - оставившие все признаки гниения сразу в операционной. Те же, кто продолжал "гнить" делал это все меньше и меньше - процесс лечения по методу Илизарова сам по себе ОСТАНАВЛИВАЛ остеомиелит. Как и почему - никто наверняка не знает, но это факт.
Люди, которых я встретил там, были как и везде - очень разные. Практически никто из них не горевал по поводу "гниения" и воспринимал жизнь с изрядной долей оптимизма. На самом деле человеку для счастья достаточно просто не гнить. Вот и я - как только из меня перестал сочиться вонючий гной и трубочки-промывалочки были вынуты - снова стал очень счастливым парнюком. Как я говорил - кости стали глубоко друг в друга - поэтому я сразу же стал на них ходить, пользуясь только тросточкой.
Да, часть под названием "Гнилушка" в моем повествовании уже присутствует - таким образом вернусь ка я непосредственно к главному герою - героине то есть.
На удивление, мои друзья - точнее члены клуба Грефенштейна - навещали меня и там - мне было стыдно, но в конце концов - кто застрахован стать моим соседом по палате?
И вот однажды мне сообщили, что кто-то там внизу ждет меня - кто-то там ко мне приехал.
Я сначала подумал, что это глупая шутка - потом решил, что какой-то из инвалидов решил со мной в очередной раз "разобраться" и хочет это сделать вдали от лишних глаз.
Спустившись, я обнаружил, что навестить меня приехала Мама Алена...
Я поначалу пытался прятать рожу и говорить, что мол, я - в сраке и не надо было меня в ней беспокоить.
А Мама Алена тем временем что-то там себе распаковывала из сумочки - что-то очень хорошо пахнущее. Я что-то ел из баночки, а она просто смотрела на меня.
Мама Алена приехала "на проверку" - показаться то есть врачам, похвастаться успехами. Нога у нее срослась хорошо и на ней вполне можно было ходить. Одна беда - одинаковая для всех "бедренников" - контрактура коленки - то есть - несгибаемость ее. Хромота в таком случае совершенно неизбежна, подьем по лестнице становится и трудным и долгим и смешным со стороны, а сидеть приходится только на одной половинке, сильно напрягая товарищей по столу торчащей далеко вперед ногой... В общем, "голенникам" надо сказать, повезло гораздо больше чем "бедренникам" - и я много раз благодарил моего бесконечно доброго и внимательного ко мне Бога, что он все это не в бедре моем устроил - а потому был в моей жизни и велосипед и многое, многое другое интересненькое...
Опять я отвлекся -
Мама Алена приехала одна и поселилась в гостинице Трансагентство. Тогда все вокруг начало подавать признаки коммерциализации и попасть в гостиницу стало не так уж и сложно. Впрочем, это и раньше было не особенно трудно - нужно было только позвонить туда и забронировать номер - может быть не с первого раза, не в первой же гостинице - но сделать это было можно. Почему мы этого никогда не делали? Я не знаю.
Я приходил к ней в гостиницу вечерами. Прилетал, напевая что-то новенькое под нос. Как-то в один из приходов я принес ей чуть ли не ящик коньяку. Мы разговаривали, пели песни... И пили этот самый коньяк.
Очень хорошо помню ее глаза - вблизи, на расстоянии объятий... Я обнимал ее и смотрел в ее глаза. Юность, радость, испуг, забота... Что еще я видел там? Любовь? Может быть, я видел там любовь.
Силюсь, но не осилюсь вспомнить что именно и как именно было там у нас - один только эпизод: я ползаю по ней, плохо представляя что именно и в какой последовательности нужно делать, пьяный конечно, расстегнул лифчик - с большим боем - а она - вроде как сопротивляется, вроде бы... А потом вдруг со словами "Ненавижу тебя!" - как бы сопротивляться перестает. Типа вроде бы как бы отдается мне? ...момент истины: девушки настаивают на том, чтобы к ними относились гораздо более романтически и намного менее физически, - а когда им это предлагают, они воспринимают это как оскорбление. Мне не нужен был доступ к ее телу - особенно ценой того, что фразу "Ненавижу тебя" мне пришлось бы проглотить как нормальную часть наших отношений... Она была для меня музой и предметом гордости одновременно: подумать только: у меня романтические отношения с женщиной почти вдвое старше меня! Это кружило голову - кружило голову - кружило голову - и вот: "я ненавижу тебя".
Я отпрянул, потом и вовсе - пошел к холодильнику за новой порцией коньяку. Полежав еще немножко, Мама Алена сказала что-то вроде. "Ну ладно, мальчики, побаловались и давайте застегивать лифчик..."
Мальчикам, после ударной дозы - только того и надо было. Вернее - не надо было уже ничего. Все вдруг стало так обыкновенно, так просто, так гостиничнo - и даже луна, которая неожиданно вылупилась в наше окно показалась мне обыкновенной дурой без лифчика...
Я пошел пешком. В гостиничном коридоре мы разыграли привычную сцену "брат-сестра", поговорив о нашей маме и папе, я непрофессионально попросил Маму Алену передать всем привет и, пожалуй, пошел.
Была весна но падал мелкий снег. В чем провинился я перед природой?
Ко мне приехал мой любимый человек
Но об измене все твердит погода
И таял снег слезами на окне
Когда ты приезжала ко мне…
И таял снег слезами на окне
Когда ты приезжала ко мне…
Твое тепло слабо через гранит
Стена твоя придумана тобою
А мелкий снег летит все и летит
Сегодня небо ссорится с землею…
Вот. Третьего куплета я не помню.
Я решил пойти пешком до следующей остановки, а потом и до послеследующей, а потом и до после-после следующей, а потом – я заурядно сел в автобус номер шесть и поехал в КИНЕКОТ.
Больше я маму Алену никогда не видел – только позвонил один раз. У меня ведь как – если получается зарабатывать деньги – я о душе и о Боге вспоминаю редко. А вот если в этом направлении непруха явная – тогда что же, я же поэт, личность творческая, какие блин деньги?
Но Маме Алене я позвонил в период хороший – маме дали квартиру, в которую я вселился один! Огромное богатство для двадцатилетнего юноши…
И я ей позвонил – может быть хотел услышать, что она несчастна? Но она не была несчастна: жила своей прежней жизнью, дышала прежним воздухом – и я и весь КИНЕКОТ остался для нее лишь в виде воспоминаний и законтрактуреной коленки… Поговорили почти как чужие. Я положил трубку. Прощай, мама Алена.
Мне – остались чувства, те, которые я успел запечатлеть в своем «романе в письмах» - кстати, наверное это был самый романтический период в моем творческом наследии. Ах, хорошо сказал: мое творческое наследие!
А теперь что же – время застегивать лифчик…
Март 2004