Я приходил на тот угол каждый день. Из моря людей и теней я нашёл себе каплю, которая была мне бесконечно дорога. Которая сама по себе была для меня морем, в котором я тонул, и сам радовался, что тону там.
А иногда я думал, что мы похожи на два вагона, ежедневно оказывавшихся в 14:00 рядом, в одном составе. Пройдя через сотни тысяч стрелок, переездов, станций и тупиков, протрясшись за десятком локомотивов всю свою часть вечности только для того, чтобы однажды попасть в один эшелон…
Мы ходили по городу в любую погоду. Просто ходили по городу. Мы почти не разговаривали. А зачем? Слова обманчивы и невыразительны… Временами мы останавливались, и тогда я секунду смотрел в Её яркие, слегка раскосые глаза, а потом обнимал Её за плечи, а Она меня – за талию, и Она клала голову мне на грудь. И так мы стояли долго, и даже зимой, сквозь десять одёжек я чувствовал огонь Её миниатюрного тела и огромной непостижимой души, что находилась в данный момент вечности внутри этого тела. Грелись в парадных, целовались. Иногда ходили на какие-то подставные квартиры…
Иногда Она не приходила, и тогда я знал, что причина была уважительна. Я приходил всегда. Я же свободен был, как птица, а Она томилась в золотой клетке, которую сделал этот давно не любимый ею человек. Нет, он, вообще-то славный был парень. Любил Её искренне, делал для неё всё… И от осознания того, что он такой был славный и любящий, Ей, казалось, ещё тяжелее было приходить каждый день в 14:00 на этот священный для нас угол.
Мы всегда возвращались на то место, на котором встречались. Там уже зажигались фонари, уставшие после рабочего дня люди спешили по домам, а дворник лениво заметал их следы. Она садилась в свою красивую машину и ехала в свою красивую клетку, а я стоял на тротуаре и провожал её взглядом.
А однажды утром я проснулся в темноте. Нет, это не в комнате было темно, а просто я находился в абсолютной темноте. Я не видел, не слышал, не осязал… Я даже не дышал. Я понял, что тела у меня больше нет. Женский голос. Ну, такой тёплый, похожий на тот, что в метро говорит, сказал где-то в глубине моего мозга:
- К сожалению, попытка №621 была неудачна. Произошло понижение на два уровня. Идёт загрузка попытки №622. Подождите.
Голос умолк, и вновь наступила кромешная тишина. Но она вновь была прервана из глубины мозга:
- Попытка №622 загружена. Удачи!
И тут я очнулся. Зрения и слуха у меня по-прежнему не было, но я чувствовал всеми клетками своего нового тела мир на десятки метров вокруг. Это был ТОТ УГОЛ!!! По положению Солнца я определил, что сейчас середина дня. Машины гудели, проезжая мимо. Дворник остервенело отскребал тающий грязный снег от асфальта, а люди спешили куда-то по своим неотложным делам.
А мне некуда было спешить. У меня было время подумать о смысле моего существования. А смысл выражался в Ней. Где Она тогда была? Что с Ней было? Так я думал микроскопическую долю вечности, пока не почувствовал звуки радио: «…Местное время – четырнадцать часов ноль-ноль минут…» 14:00! Наше с Ней время. Я внутренне сжался, и единственный пока молодой листочек моего тела затрепетал на весеннем ветру.
И я дождался того, чего так ждал. Легко хлопнула дверь красивой машины, и Её сапожки застучали прекраснейший ритм по холодному асфальту.
Она встала на углу и огляделась. Я заметил, что Она была взволнована. Глаза…такие милые мне глаза тогда покрылись морщинками по бокам, и какая-то обречённость появилась в них. Уголок рта, который я целовал столько раз, теперь нервно дёргался. По всему видно было, что Она уже не однажды приходила сюда безрезультатно…
Что за мысли тогда копошились в Её голове? Что за чувства переживала эта бездонная душа?
Я почувствовал, как слеза покатилась из уголка глаза по Её бледной щеке. За ней последовали ещё и ещё, и Она в конце концов вынуждена была закрыть лицо руками, чтобы не привлекать надоедливо сочувствующих взглядов.
Видит Бог: я всей душой желал подбежать к ней, обнять Её, взять на руки, кричать о том, как я люблю Её.…Но голоса у меня не было, и молодые цепкие корни не давали двинуться с места.
Ах! Я вам ещё не сказал? Я же был молодым ясенем, посаженным на газоне недалеко от священного для нас угла…
Она приходила на угол ровно в 14:00 ещё много раз весной. И каждый раз Она плакала. И морщинок на её лице становилось всё больше. Я ждал её прихода с нетерпением. Поскольку все мои мысли были о ней, я хотел ещё и ещё раз почувствовать Её. Я понимал, что эти приходы были мучительны для неё. Ведь она не могла ничего узнать про меня. Я боялся, что она подумает, что я просто забыл о ней. И как же обидно было мне самому: быть рядом и не уметь подать ей хоть какой-нибудь знак, что я рядом.…Но я засох бы или заболел, наверное, той весной, если бы она не приходила.
Город вокруг менялся. На смену весне приходило лето, асфальт прогревался, и раскалился наконец, девушки одевали короткие платьица в цветочек, парни – широкие белые штаны. Мои соседи – цветы – раскрывали свои бутоны и радовали взгляды людей.
Тогда я думал, что цветам очень повезло. Они жили один год, а потом им опять загружали новую попытку. Но вряд ли они переходили на более высокий уровень. Ведь при такой короткой жизни насколько же интенсивно нужно её прожить! Сколько мыслей пропустить через мозг.…А цветы навряд ли жили такой жизнью.
Она стала приходить реже. Она больше не плакала, новых морщинок не появлялось, но старые остались неисправимыми шрамами, и улыбка навсегда исчезла с её круглого лица. Она всегда являлась ровно к 14:00, садилась на скамейку, что поставили на нашем углу в начале лета, и курила, глядя в одну точку. Посидев так минут 20, она уезжала на красивой машине с длинным капотом, а я оставался с мыслями о Ней.
Шли годы. Менялся асфальт, строились новые дома, я рос в высоту, менял листву, и количество веточек в моей кроне заметно увеличивалось. Летом люди любили присесть в моей тени на скамейку, мальчишки лазили по мне, птицы вили на мне свои гнёзда. Я стал любимцем всей округи.
Она продолжала приходить, хотя и редко. Но я знал, что Она очень много думает обо мне, и каждый её визит на угол ворошил в Ней застарелую боль. Она старела, всё больше седых волосков появлялось на её голове. Но для меня Она оставалась прежней, ведь главное – это душа, а у Неё она поистине велика, непостижима и нестареюща. Поверьте мне, уж я-то знаю.
В какой-то момент Она перестала приходить, но я отнёсся к этому спокойно, даже удивительно для самого себя. Я понимал, что Она всего лишь ушла на следующую попытку, а может быть, даже замкнула цикл, и тогда мы с ней точно встретимся когда-нибудь.
Я жил ещё несколько лет. Созерцал бурный мир вокруг себя, думал о его изменчивости, о жизни и смерти, о путях и лабиринтах, по которым проходят мыслящие души, и, конечно же, о Ней…
Потом моя развесистая уже крона стала закрывать окна соседнего здания, и тогда пришли люди с бензопилами. Они мучили меня прилично: сначала отпиливали мои ветви, и лишь потом стали распиливать ствол. Но я ни в коем случае не проклинал их. Это их работа, наша общая карма, и не могут же они знать, что я – это Я. И потом, если б я усох от старости или болезни и упал, то наверняка убил бы кого-нибудь, а они помогли мне уйти, не забрав с собой никого. От боли сознание моё замутнялось, тело раскачивалось, потом я почувствовал удар об асфальт, и – всё. Опять абсолютная темнота и отсутствие тела.
- Поздравляю! В попытке №622 у вас очень хорошие показатели. Ожидается повышение на два уровня. В связи с повышением ваша память будет заархивирована. Подождите, идёт загрузка попытки №623.
И, через некоторую долю вечности, приятный женский голос вновь прервал тишину:
- Попытка №623 загружена. Внимание! Вероятность замыкания цикла в этой попытке составляет 95,2%. Не обманите Его доверия. Удачи!
Я родился 25 апреля 1972 года в Москве. Я родился в семье крупного партийного чиновника, и с ранних лет у меня было всё, о чём большинство в то время даже боялось мечтать. Заграничные магнитофон и телевизор, джинсы, спецшкола, в которой я учился вместе с сыновьями и дочерьми других чиновников того же уровня, что и мой отец, водитель, который ежедневно возил меня в школу и обратно домой. И, конечно же, души во мне не чаявшие родители, готовые исполнять почти любые мои капризы.
Школа особо не напрягала. Учителя боялись сказать кому-нибудь из учеников лишнее слово, а оценки ниже «тройки» предпочитали не ставить. Класса с 8-го начались общеклассовые попойки в роскошных квартирах на Кутузовском проспекте, а иногда на дачах на Рублёвском шоссе и в Серебряном бору. Дочери партийных бонз даже в том возрасте особым целомудрием не отличались, поэтому попойки частенько перетекали в оргии.
То ли Бог, то ли дух дедушки Ленина хранил меня от алкоголизма, поэтому, когда я (неожиданно) стал студентом одного из престижнейших факультетов МГУ, я, возможно, был там одним из небесперспективных студентов. Каким-то непостижимым образом добрая половина моих одноклассников по спецшколе оказалась со мной на одном потоке, разбавившись детьми настолько больших людей, что о сферах, в которых они находились, даже и упоминать всуе страшно. Школьные попойки плавно переросли в студенческие. Масштабы заметно выросли. Теперь мы шиковали в «Арагви» и «Метрополе». Я стал бывать на вечеринках в прославленном многими поколениями советских мажоров «доме на набережной». Летом не вылезали с рублёвских дач.
В 1992 году многие с нашего потока впервые за много лет (почему-то) не сдали сессии, и мажорский контингент на факультете заметно поредел. Впрочем, мне и тут повезло. Мой отец быстро нашёл общий язык с новой властью и переквалифицировался из партчиновников в коммерсанты. Стал соучредителем какого-то концерна, предлагавшего вкладчикам доход в 150% годовых. Так я всё-таки закончил университет. Правда, из-за развала Союза диплом у меня оказался не красный, как ожидалось.
Отцовский концерн тем временем обанкротился, став причиной нескольких сотен инфарктов по всей стране. Началось громкое дело, однако вскоре выяснилось, что, оказывается, отец особого участия в деятельности концерна никогда не принимал, поэтому органы интересовались им недолго.
Он вскоре вошёл в совет директоров крупного банка, где и для меня нашёл работу. Работа была необременительная: ежедневно я не читая подписывал по 2-3 бумажки, которые мне подсовывали одни и те же люди, фамилий которых я так и не выучил. Платили, однако, более чем хорошо. Вскоре я обзавёлся отдельной трёхкомнатной квартирой в Крылатском и сменил свою «Волгу», на которой ездил с первого курса, на полуспортивный BMW. Кроме того, мне по должности полагалась милая во всех отношениях и необременённая семейными обстоятельствами секретарша, которая время от времени скрашивала мои трудовые будни.
Моя мать, не работавшая с тех пор, как вышла замуж за моего отца и потому активно искавшая себе занятия по жизни, занялась поиском невесты для меня где-то с тех пор, когда я учился на третьем курсе. Я сам и нисколько не заморачивался по поводу своей будущей семейной жизни, но мать это почему-то волновало.
Собственно, это не было очень уж сложной задачей. Я считался хорошей партией, а среди широкого круга подруг моей матери было много таких, которые имели дочерей на выданье. Но она, боясь лишиться любимого занятия, не торопилась с выбором и очень разборчиво смотрела на бизнесменских дочек.
После множества своднических уловок матери и её подружек, тысяч подставных свиданий, в 1994 году меня шумно женили на Ольге. Никаких намёков на любовь у нас не было изначально (я, собственно, вообще не умел тогда любить), однако подружиться мы сумели, – во многом благодаря её покладистому характеру и патриархальному воспитанию.
Семейный быт протекал размеренно. У меня были деньги на домработницу, да и сама Ольга неплохо готовила и не ленилась убирать квартиру. Она не работала, и поэтому поддерживала дома уют. В 1995 году у нас родились две замечательные девочки-двойняшки. Я люблю их даже сейчас, когда моя жизнь перевернулась так стремительно. На работе у меня тоже всё было хорошо. Начальство меня любило, зарплата устраивала, а секретарша по-прежнему была со мной весьма дружна. Я частенько ездил к ней вечерами и по выходным, тем более, что Ольга даже не интересовалась моим отсутствием.
И всё бы текло так и дальше и до самых последних моих дней, если бы не та командировка…
Я уже говорил, что работа моя была необременительна. В банке я играл роль свадебного генерала, хоть и был молод. Время от времени меня посылали в разные города на открытия новых филиалов. Вот и тогда я поехал в город S на очередную презентацию.
Встретили меня так, как подобает в небольших городах встречать гостей из метрополии. Город S оказался симпатичным тихим городком. Узкие улочки с домами XIX века, красные трамвайчики, неторопливо везущие горожан по их делам, практически полное отсутствие иномарок на улицах, но зато обилие тюнингованных тонированных «десяток» с гремящим из них на десятки метров блатняком.
После официальной части, с фуршетом, разрезанием ленты, славословием и зачтением послания от местного муниципального царька, мне предложили небольшую экскурсию по городу, но я отказался, сославшись на недомогание. Я порядком устал после дороги и фуршетного шампанского, и попросил приставленного ко мне водителя везти меня в гостиницу.
С истинно провинциальной размеренностью он вёз меня по одной из небольших центральных улочек, а я с ленивой улыбкой поглядывал в окно на невысокие купеческие домики. Этот город мне положительно нравился, и нечто неуловимо знакомое видел я в нём. Что-то давно забытое. Это чувство удивляло меня, ведь я достоверно знал, что в городе S не был до этого ни разу.
Впереди зажёгся красный свет, и водитель плавно остановил машину на перекрёстке. Обычный перекрёсток, ничем не примечательный. Газон, старая покосившаяся скамейка, как-то не к месту стоящая тут, и старый трухлявый пень, почему-то оставленный на газоне.
И вдруг всё в моих глазах преобразилось. Мне показалось, что люди на перекрёстке одеты несколько странно: девушки – в лёгких платьях в цветочек, мужчины – в широких белых брюках и шляпах с полями…Так одевались давным-давно, тогда, когда меня ещё не было на свете. Точнее, я думал, что не было.
Скамейка в видении была новенькая и свежевыкрашенная, а на газоне трепетал на ветру зелёной листвой молодой ясень.
А ещё на углу стояла женщина средних лет. Она выделялась из толпы обтягивающей длинной чёрной юбкой и такой же кофточкой. Её круглое лицо было искажено застарелой болью, голова на изящной шее слегка повёрнута и наклонена на бок, чуть раскосые глаза влажны, и из одного из них скатывалась на щеку слеза…
…Так же внезапно всё вернулось на свои места. На светофоре зажёгся зелёный, и водитель собирался тронуться дальше.
- Извините, вы не могли бы остановиться на этом перекрёстке? Мне необходимо выйти на секундочку.
- Конечно, пожалуйста.
Водитель вырулил к обочине и заглушил машину. Я подошёл к углу здания и огляделся. Чем-то знакомым и сладким веяло от всего: и от зданий, и от асфальта, и от людей. Моё внимание особенно привлёк пень на газоне. Что-то притягивало меня к нему как магнитом. Я подошёл поближе и оглядел его. Небольшой, гниющий, видимо, уже давно тут стоящий, с неразличимыми годовыми кольцами. Не знаю зачем – я положил на пень свои руки… Как будто бы электрический ток прошёл через мой мозг. Как будто фильм в очень быстрой перемотке пронеслись в нём кадры каких-то неведомых событий. Страстные поцелуи с какой-то незнакомой женщиной, город, который я, оказывается, знаю уже много-много лет, люди, чувства и события, – всё слилось в единую крошечную часть вечности…
- Вам плохо? – водитель стоял, оперевшись на машину, и взволнованно смотрел на меня. Я увидел, что стою на коленях перед пнём, а руки мои трясутся, нависая в нескольких сантиметрах над ним. По лбу тёк пот. Прохожие искоса глядели на меня. Да, должно быть, это было любопытное зрелище: солидный человек в дорогом костюме, стоящий на коленях на газоне.
- Нет, всё нормально. Просто в голову немножко кровь ударила от усталости, – ответил я водителю и, поспешно вскочив на ноги и отряхнувшись, пошёл к машине.
Визит на тот угол, ставший катализатором всех процессов, произошедших в моей душе впоследствии, утомил тогда мой мозг. Приехав в гостиницу, я упал на накрахмаленную казённую постель и проспал почти до самого моего отъезда из города S.
Когда на следующий день водитель вёз меня в аэропорт, я убедительно попросил его не проезжать мимо того угла, у которого мы останавливались вчера. Он немного удивился, но поехал в объезд. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что не нужно ещё раз видеть тот перекрёсток…
Дома встретили тепло, как обычно. Жена испекла мой любимый пирог, дочки со звонким смехом кидались мне на шею. Но непонятная хандра овладела мною. Чувство чего-то не того, какой-то неправильности всего мироздания не покидало меня… Не знаю, заметили ли они в тот момент моё настроение. Если и заметили, то не подали вида.
Вечером, поцеловав дочек и жену на ночь, я лёг в надежде во сне излечить свою хандру.
Мне снилось детство. Как я, мальчишка со ссадинами на коленях, еду на новеньком велосипеде по Абельмановской. Там, помнится, жила моя бабушка, и я ездил к ней каждые выходные. Я обгоняю неторопливые жёлтые трамваи и радуюсь жизни. Тополя засыпают меня своим пухом, как снегом, а прохожие улыбаются мне. И вдруг я взлетаю вместе со своим велосипедом, пролетаю над трамваем, потом над домами… И ветер мягкой волной обдувает моё лицо, и солнце бросает весёлые блики на никелированную поверхность руля… Я вижу под собой огромную равнину Таганской площади, холмы жестяных крыш старых домов Швивой Горки, огромную серую скалу высотки в Котельниках… Я взлетаю выше, задевая нижний край холодных облаков, и вижу всю Москву как на ладони: вон там – треугольник Кремля, от него уходит ровной линией проспект Калинина, переходящий в Кутузовский проспект. А вон там мой дом! А вот разрезает столицу изогнутая, зеркальная, ослепляющая тысячами солнечных бликов полоса Москвы-реки. А в неё вливается полоса поменьше – Яуза. И мне хорошо, я смеюсь в голос, и облака нижним краем своим касаются моей макушки…
И вдруг всё исчезло. Понеслись какие-то неразборчивые кадры, как будто бы из сломанного кинопроектора. Но и они прекратились. И из темноты раздался тихий женский голос, как будто бы искажённый болью:
- Зачем ты забыл меня, любимый? Вспомни меня… Пожалуйста…
Какой-то давно забытый голос…
- Кто ты? – спросил я во сне.
- Вспомни меня… Ты мне нужен…
- Кто ты?
Ответа не последовало.
- Кто ты??? Кто ты?? – закричал я, вскакивая на кровати.
- Это я, дорогой. Всё хорошо. Тебе кошмар приснился? – Ольга, разбуженная мною, сидела рядом и гладила меня по взмокшей голове.
- Мда… Кошмар… Пойду кофе попью, всё равно не усну уже. Ты спи, не волнуйся, всё хорошо.
На часах было 3:20. Весь город давно спал. Ясно было, что снилось мне всё это не просто так. Я вспомнил свои видения на углу в городе S и понял, что они и мой нынешний сон – это части единого целого. Но где оно, это целое? Тогда я его ещё не ощущал. Не та ли круглолицая женщина со слегка раскосыми глазами говорила со мной во сне? Бред, подумал я. Наверное, так сходят с ума. И постарался выкинуть всё из головы.
Впрочем, всё оказалось намного сложнее. Такие сны стали сниться мне каждую ночь. Женщина разговаривала со мной, умоляла «вспомнить», «прийти к ней». Каждый раз я просыпался в поту и пил кофе остаток ночи, но – удивительное дело – будто бы сам желал этих снов.
Я перестал почти следить за своим внешним видом, ходил неделю в одной рубашке, чего со мной раньше не случалось, стал нелюдим и неразговорчив. Перемену заметили все, кто меня окружал. На работе начальство делало замечания из-за внешнего вида, пропусков и опозданий, участившихся в последнее время. Жена печалилась из-за этих перемен, допрашивала: не случилось ли чего, не болен ли я. Но я отговаривался и отшучивался. Однажды пытался рассказать ей о моих снах, но она испугалась и всерьёз посоветовала обратиться к врачу, так что пришлось её успокоить и больше разговоров на эту тему не вести.
Однажды сон был необычный. Я почему-то увидел город S, фуршет, водителя, везущего меня по городу, купеческие домики на узких улочках… И потом я увидел Её. Она сидела передо мной на невидимом стуле.
- Прости, что мучила тебя столько ночей, – обратилась она ко мне своим тихим голосом, – Мне только вчера сообщили о том, что твоя память заархивирована… Сегодня я помогу тебе восстановить её. Смотри внимательно.
Она растворилась в воздухе.
Мне приснилась вся история наших с Ней отношений. Моя убогая жизнь на окраине города S, картины, которые я писал без всякой надежды продать, ежедневные поездки на электричке в центр города на работу в ночную смену, и – встречи с Ней. Ежедневно. В 14:00 на углу… Эти встречи снились мне во всей их красочности, с мельчайшими подробностями, невероятными для сна. Сейчас-то я понимаю, что то был не сон… Мне снилось моё бытие ясенем, та боль, что я чувствовал тогда в Ней всеми клетками своего тела. Та боль, что была во мне из-за Её боли… И снова – моё детство. Солнце. Советская весенняя Москва. И я – маленький велосипедист на Абельмановской…
- Я вспомнил! Вспомнил!!! Как тебя найти, любовь моя?
Всё померкло. Из тишины раздался Её голос:
- Там, где пять великих рек берут своё начало – ты найдёшь меня. До встречи! Люблю и жду.
Я проснулся. Не в поту, не с криком, а – спокойно и тихо. На часах было 5:30. За окном начинало светать, все в доме спали. Я тихо прошёл на кухню и налил себе кофе.
Всё решено. В голове моей всё сложилось магической, изумительной по красоте и правильности мозаикой. Всё встало на свои места. Всё, что я делал в последние 30 с лишним лет, оказалось бредом и тупиком. Я так сильно отклонился от своего пути… Но всё в моих руках.
Я взял два чистых листа бумаги и начал писать. Написал большую записку Ольге с просьбой простить меня и беречь девочек. Написал про все свои немалые сбережения на разных счетах и сказал, что доверенность придёт через пару дней. Немного наличности у неё есть – на пару дней хватит. Умолял не искать меня.
На втором листе я написал доверенность на управление всеми моими счетами на имя Ольги. Она достойна этого. Она сделала для меня всё, что могла.
Поцеловав спящих дочек и наскоро собрав всё необходимое в спортивную сумку, я вышел из дома.
Утренняя свежесть обдала меня отдохнувшей за ночь от выхлопных газов волной. Я оглядел город, который я любил. Город, много сделавший для меня. Спасибо тебе, Москва! Я ухожу. Возможно, навсегда…
Я нервно курил у входа в нотариальную контору, дожидаясь открытия. Когда не до конца ещё проснувшийся нотариус заверил мою доверенность, я помчался на почту. Странно это – писать свой собственный адрес на конверте заказного письма…
И вот я здесь. Билет куплен. Мой самолёт, наверное, сейчас заправляют горючим для дальнего полёта, а я пишу этот бред без всякой надежды на то, что его кто-то прочтёт.
Ну всё, хватит. Любовь моя, я к тебе!
Люди! Держитесь своего пути! Хотя кто бы ещё знал точно: где он, ТОТ путь…
ПРИМЕЧАНИЕ.
Этот текст был написан чёрным маркером в мужском туалете аэропорта Домодедово. Уборщица Галина Михайловна уверяет, что были напрочь исписаны все стены одной из кабинок, а также её дверь с обеих сторон и даже смывной бачок. Она оттирала текст два дня с матюгами, но успела выучить его наизусть благодаря феноменальной врождённой памяти. И рассказала его мне за двумя бутылками беленькой.
Февраль 2004,
Москва