В 1576г. Некий Труа-Эшель заявил инквизиции, что может сообщить ей имена более 300 тысяч колдунов и ведьм…
От автора
Глава 5
… в случае нарушении одного из пунктов виновные подвергаются наказанию: мужчины – мечом, а женщины – зарытием заживо в землю, если не будут упорствовать в своих заблуждениях; если же упорствуют, то предаются огню; собственность их в обоих случаях конфискуется в пользу казны.
Указ святой инквизиции
Нидерланды, 1550г
Кто-то кричал, крик был то ли детским, то ли женским, иногда переходя в рыдания и монотонное бурчание. Может эту у соседей что случилось, или младшенькая во дворе упала и плачет. Открыв газа, она поняла, что на дворе еще ночь и темно и в доме ничего не видно на вытянутую руку. Надо было встать и посмотреть, что случилось, но так не хотелось просыпаться, она так устала. Целый день она возилась по дому, пока муж ездил в город за продуктами и разгружал телегу. А в этом году зима была еще холодней, и урожай на следующий год не обещал ничего хорошего. Небольшой огород и пара свиней могла уже не спасти их в следующем году от голода, который бушевал в округе. К тому же постоянные мародеры и солдаты забирали последнее, а цены на рынке росли с каждым днем.
Вдруг крики сменились мужскими голосами:
- Ну, скока еще?
- Да вот эта была последняя, сегодня не много.
- Да их всегда немного, а глазом моргнуть не успеешь, как уже рассвет… - Начал было первый.
- Да хватит тебе ныть, в кармане звенит и будет. - Резко оборвал второй.
Потом голоса стали тише, и разобрать о чем говорили двое, стало невозможно. Наверно солдаты или грабители, надо разбудить мужа, что бы вышел, посмотрел на дворе, а то еще украдут чего или того хуже. Неспокойные времена настали и неспокойные люди все чаще проходили возле их дома. А после того как старший сын, Янек, которому только исполнилось 17 погиб на войне, спокойствие навсегда покинуло тихий дом. И она, как сейчас помнила, как сквозь слезы объясняла младшенькой, что братик не вернется ко ее дню рождения. Кто-то поговаривал, что ей еще повезло, так как половина округа так и не узнала, что же случилось с их сыновьями и мужьями, когда они так и не вернулись весной. И если и раньше мужиков ценили в каждом доме, то сейчас они были как золото, когда их осталось десяток на целую округу. Конечно, женщина может и сама вести хозяйство, но как защитить себя от бандитов и грабителей, которые в это время так участили на дорогах и в лесах? Когда в прошлом году солдаты ворвались в ее дом, забирая всех на предстоящую войну, ее мужу повезло, что в молодости, когда еще был лесорубом, его привалило деревом, и после этого он с трудом мог ходить. А зимой началась чума, толпы людей из соседних поселений и городов начали бесцельно бежать от болезни по всей стране и среди создавшегося хаоса и ужаса только грабители да убийцы находили выгодные стороны, чиня разбой по всей стране. А после страшной зимы пришла голодная весна, и в тысячи домов не вернулись дети и отцы, и женский плач тысяч жен и матерей огласил весь край.
- Скоро ты там? - Вдруг опять спросил первый.
- Заткнись, а? Без тебя муторно, хочешь проваливать – проваливай, я и сам до города доберусь, больно надо. - Ответил раздраженным голосом второй.
- До города то ты сам и доберешься, да вот не случилось бы с тобой чего в дороге… - Начал первый.
- Ты за чужие деньги не волнуйся, уж как-то доберусь. - Хмыкнул второй. - Лучше за собой присмотри, а то неровен час.
- Да уж присмотрим, да и кто на мои деньги позарится, если меня каждая рожа в округе знает. Как тока заметят, так посбегают все в штаны наделав.
- Дык, а если не узнают, ночью али в темноте, какая разница чья рожа? - Хитро спросил второй.
- Так для этого кулак есть, шо б узнали, да сапог. Враз узнают, сучьи дети, на кого нарвались, мало не покажется. - Жестко ответил второй.
- Да ты грозный, как я погляжу, это ты тут так раскукарекался, а как зажмут где-то в переулке пара удальцов с ножами, враз другую песню запоешь, посгаворчивее.
- Мож и запою, шо мне шкура моя не дорога. Тока рожи их запомню, и тоды далеко они не уйдут из города, еще и нагреюсь на них. А когда их глупые башки будут на частоколе городском висеть, а в моем кармане золотые звенеть – тоды и посмотрим, хто больно умный.
- Ух ты какой, прям страшно рядом с тобой, зашибешь ненароком. - Усмехнулся второй.
- Да ты и сам не промах, хоть и прикидываешься тихим. - Усмехнулся в ответ первый.
Надо было встать с кровать и разбудить мужа, потому как все больше ей не нравился этот странный разговор, точно какие-то лихие люди забрели к ним по своим темным делам, не миновать беды. Но, пытаясь встать, она поняла, что по бокам ее что-то сжимает, и потолок над печью был очень низко, так, что она даже не могла поднять голову. Что случилось? Все еще через сон и странную слабость она пыталась повернуться на бок или встать, но у нее ничего не получалось. Сонливость сменилась непонятным страхом. Где она, где муж, что это за голоса? Когда же она попыталась позвать кого-то, то поняла, что в ее рту какие-то тряпки, и она не может вымолвить не слова, к тому же у нее туго связаны веревкой запястья и лодыжки, и грубая веревка до крови трет руки.
- О, слышь, ворочается кто-то, видать та, шо в обморок упала, очухалась. - Вдруг прервался первый.
- Так шо? Сидеть и слушать ее до рассвета? - Спросил второй.
- Нашел дурака! Давай иди, гони повозку, надо добро закинуть, да поедем.
Паника все больше вытесняла здравый рассудок, и она начала стучаться головой о странный потолок, извиваясь всем телом и не обращая внимания на боль от туго завязанных веревок. Потом она устала, поняв бесполезность своих попыток, и вновь замолчала, вслушиваясь в голоса. Долгое время было тихо, затем послышался какой-то шум и скрип, наверно это была повозка, за которой ушел один из говоривших.
- Ну, че, двинули? Эта все еще шумит? - Поинтересовался, наверно, приехавший с повозкой.
- Да вот замолкла, может померла или опять сознание потеряла. - Ответил второй.
- А тебе какое дело, впервой, что ли?
- Да не в первой, а никак привыкнуть не могу…
- А кто может? Думаешь, мне легко? Хрен там. Спать страшно, такое снится, блин, а ты тут… - Вставил, раздосадовано, второй голос. – Но, сам знаешь, хоть и не сахар, а деньги не пахнут.
- Это да, тут ты прав, они не пахнут, жить то надо. Ну, давай уж ехать.
Когда голоса стихли, она вновь начала стучаться, в надежде, что ее услышат и обратят внимание, но, казалось, что двоим говорившим было безразлично, или они не подавали виду.
- Ну, че, поехали, али как? Или надумал выкопать кого?
- Да нет, не надумал. Просто хреново как-то на душе, вот так вот заживо…
- Да, хреново, а если ты сегодня откажешься, завтра сам вот так вот будешь где-то лежать. Да еще и мне копать придется. Вот это – хреново. Твое дело небольшое - капать и не думать, пусть другие думают, а ты капай да денежки считай. Во как, ну, поехали?
- Да поехали, давай в таверну у пригорода, надо напиться что ли, а то погано мне.
- Напиться это да, это понимаю…
Голоса затихали и вскоре полностью стихли, как и скрип колес убогой повозки, и шум нехитрого инвентаря. Свет далеких звезд скупо освещал небольшую поляну, где местами еще лежал не растаявший снег и кучи свежевырытой земли. А из-под земли раздавался монотонный стук и приглушенный шум голосов, будто из самой бездны. И со стороны удаляющейся повозки и двух людей раздавался странный звон. Будто те самые кровавые десять серебрянников звенели в карманах у вечного предателя, продавшего своего бога.