Я любила его до слез. Он мог быть грустным и непослушным, модным и инфантильным, взрослым и глубоко философским. Я принимала его любым. Я боготворила его.
Его звали Питер. И таких как я у него было много. Мне не хотелось быть «одной из». Мне хотелось верить, что моя любовь взаимна. Мне хотелось иметь право на взаимность. И я упорно доказывала свою любовь.
Я услышала гитару издалека. Хриплый молодой голос, сорванная с цепей сексуальность, шокирующая претенциозность и пофигизм. Я почувствовала сладкое смятение в душе и двинула в сторону вокалиста- самоучки. Ко мне подбежала некая оборванная гёрла, видимо, ярая рок-фанатка, подставила кепку и попросила внести свой вклад в развитие русского рока. «Панков…» - подумала я, и мир неуверенно поплыл перед глазами. Машинально я достала десять рублей.
Гёрла виновато-заговорщески изгибала брови, губы ее неудержимо растягивались в улыбку. «И улыбается как Панков…» - опять промелькнуло в моем сердце. Между тем она разжала передо мной руку. На ней лежало несколько орехов фундука, который я, не особо задумываясь, отправила в рот.
…Уже шагая по Невскому, я, наконец, задумалась. Я вспоминала этого уличного музыканта в драных джинсах, вспоминала девочку, похожую на Панкова, без капли косметики на лице, дворовую, неряшливую, непутевую, и в моей груди нарастало волнение. Фундук все еще был у меня во рту – я почему-то не решалась его проглотить. «Малыш, что за предрассудки?…» - спрашивала я себя. И чем больше я себя спрашивала и разжевывала несчастный орешек, тем сильнее нарастало мое глупое, необъяснимое волнение. Я уже стала злиться абсурдности происходящего. Более того: мне стало стыдно перед Панковым. Я представляла себе, как бы он усмехнулся, узнав о моей трусости перед фундуком, которым меня угостили его люди. Да, я натурально представляла себе эту усмешку. «Черт, ненавижу Панкова!…» - думала я, в сотый раз совершая жевательное движение.
Между нами всегда лежала непреодолимая пропасть. Потому что я ходила в университет и курила тонкие сигареты, а он ходил в Moloko и курил марихуану. И когда однажды Панков, с шальным огоньком в хищных карих глазах, обкуренный и ошалевший после своего чумового концерта в «Грибоедове», подлетел ко мне и с возгласами «моя киска!!!» предложил поехать «херачиться по-черному» на квартиру к вокалисту своей чертовой группы, я медленно поцеловала Панкова, пристально посмотрела в глаза, развернулась и ушла. Я шла до дома пешком, слезы стремительно катились по моим щекам, я была переполнена обидой и гордостью. Я ушла навсегда.
Теперь фундук у меня во рту стал символом пропасти между мной и человеком, потерю которого я до сих пор не могла себе простить. Панков относился к моей личности снисходительно, как будто это я живу какой-то паранормальной жизнью и это мне нужна помощь, а не ему. Нормальным для Панкова было пить из одного горла с неизвестными, мутить всяких разных Ницше в книжных магазинах, гнать 200 по встречной и доводить до отчаяния собственную барабанную установку. «Ты не такая»,- говорил мне Панков. Говорил не нежно и не любя, даже не выражая собственного отношения к сказанному. Просто говорил. Констатировал факт. А я усиленно пыталась стать такой. Оказалось, такими рождаются.
«Ты должна это сделать, чтобы доказать Панкову, что… оу… ты уже проглотила:)»
Сначала я немного перепугалась, но позже все-таки утешила себя тем фактом, что Панков вот, например, жив-здоров, хотя и колется по жизни шприцами многоразового использования (после моего ухода он конкретно подсел) и вообще ведет не самый праведный образ жизни. Для пущего спокойствия я заглянула в «Жили-были» и, потягивая из трубочки замысловатый коктейль, наслаждалась внутренней гармонией и установившимся-таки штилем внутри. «Все-таки хорошо, что у меня был Панков… Может вернуться?…:)» - прикидывала я, прекрасно понимая, что не вернусь. «А вдруг это было предзнаменование… вдруг эта гёрла, Панков два, призывает меня вернуться к Панкову…:)» Все постепенно возвращалось на свои места. Нахлынувшие воспоминания улетучивались, как будто и не было только что нелогичной девочки, похожей на Панкова, не было орехов на ее ладони, не было музыканта-мальчика с «тремя мозолями на левой». По моей окончательно успокоенной душе разливался теплый коктейль и жизнь вновь казалась офигительно-прекрасной.
Через две недели я умерла от гепатита B в одной из больниц города, который любила до слез.