Павел Викарий
БЕГУН.
Калининграду
понедельник.
Радио жужжит. Я просыпаюсь. Через секунду оно перестанет жужжать, щелкнет и заиграет нечто бодренькое. Но я ему не дам. Бью по кнопке выключения. Я бы слушал эти десять FM минут, охотно бы слушал, только все диджеи мира уверены – с утра нужны веселые и радостные песни. Просыпаешься – тебе мажорную песню в ухо. Так знайте, предпочитаю жужжание.
Сегодня я пойду на работу. День еще не пришел. Быстрая пробежка по ванным и кухням, бегом на остановку. Залезаю в автобус. Не проходит десяти минут – звонит мобильник. Окружающие заинтересованно сопят и смотрят.
- Да.
- Семен, тот унитаз, синенький…
Выключаю телефон – пусть всем будет интересней. Смотрю в окно. Люди за окном серые и подержанные. Смотреть неприятно, но и оторваться трудно. Телефон звонит опять. Не поняла.
- Да.
- Семен, нас разъединили, вчерашний унитаз…
- Ира, я приеду через пять минут, подожди немножко.
Выключаю. Мужик слева отворачивается. Бабка справа бурчит под нос. Черта с два она бы что пробурчала, если бы мужик не отвернулся. Чувство толпы. Бренькает телефон. В карман его. Бабка тоже отворачивается. Ну и хорошо. Mind your own business – правило утренних автобусов. Если его нарушают, получается брань и ругань. Треть автобуса ненавидит одного, другая треть ненавидит другого, остальные ненавидят обоих и всех окружающих. Я просто ненавижу обоих.
Наконец-то выхожу, довольно грубо задевая входящих. Входящие картинно выражают вслед свое недовольство. Кричите – мне только слаще. Телефон не затыкается. Через двести метров подхожу к большому и желтому зданию. Стены внизу почти все из стекла. Взлетаю на второй этаж. Стоит. Набирает номер.
- Я тебя внимательно слушаю.
Ирина моментально оборачивается, и небрежно и не глядя бросает трубку. Трубка с глухим хлопком падает в гнездо. Я морщусь.
- Вчерашний унитаз, синенький с цветочками. Сегодня приехали из соседнего здания, хотят такой же, а я не могу найти цену.
Хоть бы испугалась. Или удивилась для порядка.
- Две семьсот.
Ирина хватает журнал и начинает его торопливо листать. Она такой персонаж – всегда торопится. Она торопится, когда записывает покупки. Она торопится, когда ест (гамбургеры). Не знаю… впрочем, неважно. Наверное, предполагается, что она торопится жить и чувствовать. И что чем быстрее она теребит свои светлые волосы, тем быстрее она будет жить и чувствовать. Никогда не находил времени узнать.
Беру у нее журнал и открываю нужную страницу. Она начинает записывать персональные данные синенького с цветочками унитаза. Другой рукой пытается пристроить трубку на плечо. Трубка падает. Ирина наклоняется за трубкой и чиркает в журнале. Я отворачиваюсь.
В комнату входит Борис. Я почти рад его видеть. Когда он приходит после обеда, приносит с собой сладкие булочки, и мы втроем пьем чай. Никогда не любил особо эти булочки. Они, знаете, липкие, и мне это неприятно. Пью чай и думаю, какие у меня липкие пальцы.
Борис вычурно машет рукой Ире. Он не видит, что она не видит его, усердно зачеркивая что-то в журнале. С некоторым трудом интерпретировав его жест, отнимаю трубку у Ирины и кладу ее на место. Ирина удивленно смотрит снизу карими глазами. Хлопает дверью ушедший Борис. Телефон звонит.
Вздыхаю и беру трубку. Прижимаю к уху плечом. Одно и то же.
- «Мир бытовой техники». Чем могу помочь?
- Вы занимаетесь сантехникой?
- Да. Чем могу помочь?
- Шестнадцатого числа я заказал у вас унитаз. Сегодня в девять утра вы должны были приехать и поставить унитаз. Сейчас десять утра.
- Наверное, произошла ошибка, - ласково перебиваю, - Я немедленно свяжусь с этой бригадой и выясню в чем дело. Я убежден, что скоро они приедут.
Человек еще не сказал ни слова, а я уже знаю - он успокоился. Это у меня само собой выработалось. Всегда могу определить по молчанию в трубке – будет скандалить или нет. Сейчас я решил: не будет. Жду.
- Ладно. – Тон становится чрезвычайно дружелюбным, словно звонящий испытывает ко мне крайнюю симпатию. – Я еще подожду. До свидания.
- Они обязательно приедут. До свидания.
Выдаю трубку Ирине, зажав отбой. Ирина секунду смотрит на трубку, потом выхватывает ее и принимается щелкать по кнопкам. Звонки у нас по очереди.
Как вы уже поняли, я сантехник. Я не лажу по уши в дерьме, я не отличу ключ на двенадцать от ключа на шестнадцать и я называюсь «Консультант по продажам бытовой техники», но я сантехник. Я помню наизусть все сорта унитазов в нашем магазине. Люди называют меня сантехник. Люди думают обо мне как о сантехнике и это главное. Пятьдесят у.е. плюс пятнадцать процентов от проданных толчков. Свободный график при обязательном объеме продаж. Не много, но хватает.
Я гляжу на Ирину. Я бы не назвал ее чересчур стройной, но в целом она в порядке. Вполне уместные пропорции.
- … и распечатай ценники… Направо и вперед-вперед от входа…. За щетками… Да…. Пока.
Не даю телефону опуститься на гнездо и набираю номер бригады настоящих сантехников. Шестнадцатое число – значит, вторая бригада. По нечетным – первая. Обе считают, что так нечестно, потому что «тридцать первое, и им больше платят» и потому что «опять тридцать первое и опять две смены». Классически методичный Борис пытался хитро порасставить их по месяцам, но все опять оказывалось «нечестно».
Сантехники наши пьют. То есть вообще пьют. Правильные сантехники. Они пьют, когда готовятся к работе. Они пьют, отмечая работу. Что худшее, они пьют, прогуливая работу. Сегодня тот самый случай.
Гудки, гудки, гудки. Я терпеливый. Я получаю пятнадцать процентов от каждого унитаза. Итальянский унитаз от шестнадцатого числа обладает прекрасным розовым цветом и удобной ручкой. Итальянский унитаз от шестнадцатого числа принесет мне 675 рублей. Этого почти хватало бы на мобильник за месяц, если бы не торопливая Ирина. Наконец, трубку срывают. Думаю, почти со злостью.
- Алло.
- Это Семен.
Собственно, ничего больше мне говорить и не надо. Хрызаев на том конце уже все понял и осознал. Но он все равно спрашивает.
- Что-то случилось?
- Сегодня девятнадцатое мая. За шестнадцатое заказ… - Я делаю паузу. Я не вспоминаю, где и что. Я даю Хрызаеву произнести свою реплику. Ирина выходит из комнаты.
Хрызаев вполголоса театрально матерится. Я терпеливо жду.
- Сейчас поедем. Семен, ты пойми, вчера помнил…
Хрызаев ждет. Я не знаю, чего он ждет. Я никогда его ни о чем не спрашиваю. Я плевал на объяснения.
- Тогда мы поехали.
- Хорошо. – Я вешаю трубку.
Черта с два они поехали. Разве что, запив водой. Но Хрызаев проснулся. Это главное.
Возвращается Ирина с листами нового прайса. Останавливается у стола и начинает быстро отсчитывать мою половину. Пачка шлепается на стол, и погребает ручку, которую я замечаю в последний момент. Достаю ее. Ручка не моя. Откуда она взялась, я не знаю. Значит, судьба у нее – быть моей.
Час проходит в тихой и покойной работе «ознакомления с ассортиментом». «Ознакомление с ассортиментом» заключается в переписывании списка имеющихся в наличии сортиров в наши записные книжки. Компьютер у нас один, потому хранить прайсы там бесполезно. Перед концом обеда Ирина раскладывает на нем пасьянс солитер. Она достигла больших успехов. Иногда я прихожу раньше и ставлю ей заведомо нераскладываемые комбинации. Ирина злится. Сам не знаю, зачем это делаю.
Одиннадцать часов. Спускаюсь в зал. Киваю Борису, и он уходит наверх.
Пока народу немного, перспективных никого. Женщина за тридцать пять внимательно рассматривает те самые синенькие унитазы с цветочками. Но купить не хочет, я знаю наверняка. Хотела бы купить, пришла бы с мужем. И в субботу, а не в понедельник. Решаю обойти отдел. Просто от скуки. На полпути меня перехватывает Лена, наш продавец на светильниках. Телефон.
Я уже знаю, кого там услышу. В этот раз он будет жестче.
- «Мир бытовой техники». Чем могу помочь?
- Где ваша «бригада»?
Человек на той стороне произносит «бригаду» в кавычках. Он зол.
- Наверное, произошла ошибка...
- Вы обещали, что они будут здесь в пол-одиннадцатого! Сейчас одиннадцать.
Ничего подобного я не обещал. Я, конечно, не помню, но я никогда такого не обещаю. Не с нашими правильными сантехниками.
- Я говорил с нашей бригадой, они уже едут.
- Они должны были быть здесь еще в девять! Сегодня рабочий день!
- Они будут с минуты на минуту.
- Если их не будет в полдвенадцатого… - Человек внезапно понижает голос и вдруг говорит тихо и отчетливо. Не получается у него меня напугать. Я чувствую, он только изображает этот тон. – Если их не будет здесь в полдвенадцатого, я пожалуюсь вашему начальнику.
- Они будут с минуты на минуту.
Человек вешает трубку. Я звоню Хрызаеву.
Гудки. Гудки. Трубку поднимают.
- Алло. – Это не он.
- Хрызаев там рядом?
Несколько секунд тишины. Я почти вижу, как Хрызаев обреченно машет руками, а его помощник так же обреченно пожимает плечами. Наконец, Хрызаев сдается, не выдерживая моего телефонного ожидания.
- Алло.
- Это Семен.
- Да, мы уже едем. – Хрызаев слегка пьян.
- Клиент ждет.
- Мы уже едем, Семен. Здесь машина забарахлила…
- Хорошо. – Вешаю трубку.
У Хрызаева ребенок-инвалид, но мне плевать. И я хочу, чтобы вам было плевать тоже. Тем более, я не помню, правда это или его я выдумал. Оправдаться перед боссом.
Медленно и долго хожу кругами. Унитазы стоят вызывающе симметрично. Ершики и прочие причиндалы в идеальном порядке. После Бориса ни один ершик не торчит, где не следует. Потом вспоминаю, что надо куда-то деть телефон. Решаю отнести его Лене, но тут вижу купленный унитаз. Вернее, не сам унитаз, а его покупателя. Покупатель лохматый и в джинсах, неопределенного возраста, но я вижу взгляд. Когда люди приходят сюда с таким взглядом, уходят они с унитазом, хоть я никогда не скажу этого вслух.
- Я могу вам помочь?
- Мне нужен… стульчак.
Не стоит удивляться. Есть люди, которые всегда будут говорить «сортир», и есть такие, которые говорят «стульчак». Некоторые говорят «УНИТАЗ». Большими буквами. Из принципа. Я же считаю, лучший вариант – много вариантов.
- Нам сегодня привезли прекрасные итальянские унитазы…
На самом деле унитазы привезли еще в пятницу, но «сегодня» обычно действует лучше. Не на всех. На этого, к примеру, не подействует, но я все равно говорю «сегодня». Такая у меня привычка.
- Ну, итальянские вовсе не обязательно… Можно и отечественный. Главное, чтобы работал.
Лохматый усмехается и глядит на меня, ожидая ответной улыбки. Я, конечно, улыбаюсь. Насквозь я тебя вижу, дорогой. Сейчас ты у меня купишь розовый итальянский. С ручкой.
- Это как посмотреть. – Я изображаю сомнение. – Иногда лучше купить один раз в десять лет, зато качественный. Лучше, чем дешевле, но три раза за то же время.
Теперь ухмылка. Лохматый автоматически ухмыляется в ответ. Несколько неуверенно. Он думает, насколько я обучен втюхивать людям унитазы. Это нехорошие мысли.
- Взгляните-ка вот сюда. - Я приседаю на корточки и с загадочной улыбкой провожу под фаянсовым краем. - Это наш унитаз. Лохматый подходит ближе и обозревает зубчатые края.
- А это, - я встаю и подхожу к розовым конкурентам, - это итальянский унитаз.
Лохматый наглядно видит разницу. О том, что эти края потом будут закрыты кругом, он не вспоминает.
- И какая разница в цене?
- Около тридцати процентов.
Все. Я вижу, что унитаз продан. Теперь лишь бы у него хватило денег.
- И сколько он стоит? - Спрашивает он исключительно небрежно.
- Четыре тысячи пятьсот.
В глазах лохматого облегчение. Нет, ставить ему не надо. Нет, у него знакомый поставит. Спасибо, пожалуйста. Когда он уходит с унитазом, звонит телефон. Я смотрю на стенные часы. Двенадцать. Вздыхаю и готовлюсь к новой серии препирательств. Телефон неожиданно и вдруг замолкает. Пожимаю плечами и отношу его к Лене.
Опять хожу кругами. Клиентов нет. Скоро обед. От скуки считаю свои проценты, хотя я их и так знаю.
Шестьсот семьдесят пять.
Обедаю я в кафе через две дороги. С Борисом. Ирина ходит питаться животными жирами. Жиры представлены в виде синтезированных гамбургеров и картошки. Вряд ли ей они нравятся, но это же фаст-фуд. Фаст? Уловили?
В моем кафе треснутая снизу витрина. Снаружи этого не видно. Но когда смотришь изнутри, грязный скотч очень тянет взгляд. Я однажды пил кофе где-то еще, около вокзала, кажется, не помню. Задумался, глянул на витрину – а трещины нет. Долго смеялся про себя.
На большой стеклянной витрине перевернутые буквы. Я знаю, там написано «Снежана». Новые кафе никто так не называет. Это осталось от начала девяностых.
Борис покупает салат. Борис ест салаты. Я не ем салаты. Я ем котлетки. Котлетки в кафе всегда одни и те же, и Бориса это бесит, и он ест салаты, а меня это радует, и я ем котлетки. Я не думаю, что существует большая разница между этими конкретными котлетками и этим конкретным салатом. Больше половины компонентов наверняка совпадают. К тому же, с моей профессией знаешь, что в конечном итоге это совершенно неважно.
Во время обеда мы с Борисом говорим. Ни о чем. Редко я после могу вспомнить, о чем мы говорим, поглощая салат и котлетки. Иногда о них, иногда об Ирине. Наш рейтинг «тема разговора в кафе» выглядит следующим образом: 1. салат. 2. котлетки. 3. Ирина. 4. унитазы. И Ирине еще повезло.
- Как ты можешь есть эту дрянь из картона?
- Думаешь твой салат намного лучше?
- Это овощи. Овощи.
Борис говорит об овощах, как о святой воде. На его правильных чертах правильная улыбка. Он аккуратно открывает пластиковую крышку, не помяв ее. Аккуратно счищает кусочки налипших с маслом овощей в поддончик. Аккуратно откладывает крышку в сторону. Сегодня у него нечто вроде винегрета. Сейчас он будет это нечто аккуратно есть.
Борис аккуратно ест. Мне нравится наблюдать за Борисом. Мне нравятся невинные бзики. Борис сами-догадайтесь-как вытирает пластмассовую вилочку салфеточкой и кладет салфеточку слева от себя. Чтобы положить на нее хлеб. Хлеб нарезан треугольниками. Интересно, нравится ему такая форма или нет. Тема для разговора, пожалуй.
- Борис, тебе нравится такая форма хлеба?
Борис внимательно смотрит на хлеб. Я отрываю гнущейся белой вилкой кусок котлетки. Мой хлеб тоже лежит на салфетке. Не на стол же его класть.
- Она удобная.
Борис наклоняет голову набок. Он вертит кусок хлеба как колоду карт.
- Треугольник самая прочная форма. – Говорю я.
- Причем здесь это? – недоуменно глядит Борис.
Борис кусает хлеб. Я кусаю хлеб. Мы едим. Вилки, выпрямляясь, брызжут маслом и соусом на стол. Звонит мобильник.
- Да.
- Семен, ты не подскажешь уценку на гомельские унитазы. Которые…
- Это же твоя половина.
- Я знаю, подумала, вдруг ты помнишь… Ладно, вернусь, посмотрю.
Просто так она не могла вернуться и посмотреть. Она не могла подождать и посмотреть их новую стоимость через сорок минут. Ирина должна подсчитать свои будущие деньги прямо сейчас. Интересно, а на что Ирина их тратит?
- Двадцать процентов. С этой недели.
- Вот спасибо…. Пока.
- Пока.
Борис рассматривает мой телефон и размеренно жует. Тщательно пережевывайте пищу, и будете жить долго. Борис будет жить долго.
- Ирка?
- Ну.
Все прекрасно. Добрались до Ирины и унитазов.
- Хотела узнать скидку на гомельские унитазы.
Борис смотрит в сторону и думает. Только что он слышал скидку, когда я разговаривал с Ириной. Но это ничего не значит. Ум Бориса разложен по полочкам. «Скидки на унитазы» и «чужие телефонные разговоры» расположены на разных полках. Вот он находит нужную полку.
- Двадцать процентов.
Я задумчиво и медленно киваю. Борис ест салат дальше. Не поймешь, доволен он или нет. Эмоции Бориса спрятаны глубоко и надолго. Однако, я видел, как Борис смеется. Смех Бориса – это естественная реакция Бориса на анекдот. Анекдот заканчивается – Борис смеется. Очень удобно, если подумать.
- Какие сегодня булочки? – спрашиваю я.
- Не вижу пока. Сладкие.
Может быть, Борис шутит. Не рискну улыбаться.
- Значит, калорийные. Самое то. Поддержит нас до вечера.
- Не боишься калорий?
- Чего мне их бояться. Калории это энергия. Это девчонки боятся калорий.
- Это да. Боятся потолстеть.
- И они скрывают это.
- Да. Я читал в космополитэн. – Кивает Борис.
- Ты читаешь «Cosmopolitan»?
- Случайно попался.
Но время истекает. Без пятнадцати два. Обед подходит к концу. Мы не пьем здесь чай. Вместо этого Борис идет покупать булочки. Вероятно, мне должно быть неловко, что это он всегда их покупает. Но это не так. Борис привык и это навсегда. Он никогда не задумается о справедливом делении расходов на липкие булочки, поскольку липкие булочки превратились в его привычку.
После обеда, в пол-третьего, приезжает босс. Он нам всем на фиг не нужен, пользы от него никакой, но он лично инспектирует присутствие персонала и нас в том числе. Теоретически у нас у всех свободный график, но попробуй не окажись на рабочем месте после обеда. Будут вопросы.
Но пока босс не приехал. Пока мы сидим у нас в кабинете и пьем чай. На заднем плане сложенный пасьянс. На переднем плане плюющаяся Ирина с плавающими чаинками в чашке. Ирина порвала пакетик, когда заваривала чай, и теперь сидит и плюется в пластмассовую сетчатую мусорку.
Наши разговоры втроем отличаются несколько большим разнообразием. Об унитазах мы всегда можем поговорить в рабочее время. Говорить о котлетках и салатах Ирина нам запретила. О самой Ирине в ее присутствии говорить неудобно.
- Вкусные булочки, Борис. – Говорит Ирина. Она с аппетитом жует.
- Спасибо. – Сухо отвечает Борис. Вы знаете, почему он отвечает сухо.
Он по-акульи ухватывает снизу свою булочку. Ни одна крошка не срывается на его черный костюм. Я завороженно слежу за этим действом. Он никогда не роняет крошек. Ни вчера. Ни позавчера. Неделю, две недели, месяц, год назад ни одна крошка не запятнала черной чести борисовского костюма. Чертов зануда.
- А на что ты тратишь свои деньги, Борис?
Борис замирает и удивленно смотрит на меня. «Удивленно» - это уже успех. Ирина тоже смотрит на меня, потом на Бориса. Он колеблется.
- Я их коплю. – Отвечает он.
- И на что же?
Борис чувствует мой тон. Но «на что ты тратишь свои деньги» уже превратилось в официальную тему для разговора. Можно отвечать.
- На черный день.
Я ощущаю странную радость.
- Иными словами, Борис, ты работаешь и зарабатываешь деньги, чтобы суметь прожить, когда ты потеряешь работу, верно?
Борис внимательно думает.
- Верно.
Бесполезно. Сарказм и Борис существуют в разных мирах. Но Ирина то чувствует.
- Сёма, ты чего?
- А ты, Ира? На что ты тратишь свои деньги?
Ирина жмет плечами.
- Для чего ты спрашиваешь?
Она, в общем-то, дура, Ирина. Они оба меня достали. Что поделаешь, я не выбирал. Через час после обеда уйду. Засвечусь перед боссом и уйду.
- Этот? – тощий и прыщавый продавец пытается распутать провода и полочку.
Я покупаю новый mp3-плеер. Музыку я слушать не люблю, но это совершенно неважно. Серебристая коробочка на фоне черных джинсов. Самое то.
- Да вот же, ниже… - тыкаю я копающемуся продавцу.
- Да, да…
Он, наконец, выпутывается из проводов и бестолково вертит плеер в руках. Медленно идет к кассе.
- Давай быстрее, я тороплюсь.
Он вскидывает голову. В глазах его я вижу узнавание. Я «сволочь-покупатель». Сам таких легко узнаю.
- Ну, чего копаешься?
Продавец улыбается и начинает укладывать плеер в коробку.
- Эй, ты чего мне с витрины подсовываешь? Пошарпанный весь?
- Он проверен…
- Мне нужен новый.
Продавец пожимает плечами, улыбается и отправляется за новым. Молодец. Давай, давай, улыбайся. Никуда ты не денешься. Я, например, улыбаюсь, когда сволочи достают. Потому что пятнадцать процентов. Эта улыбка уже сама у меня живет. И у него тоже. Вообще, будьте уверены, улыбка на лице продавца ни черта не значит. Скажете что-нибудь не то или просто придете перед обедом – стоящий перед вами продавец про себя вас материт. Улыбаясь. А как уйдете, обматерит уже вслух – с друзьями.
Продавец возвращается с новым плеером.
- Проверь. – говорю я, кивнув, хотя он и так собирался проверить.
Продавец проверяет. Все в порядке.
- Запакуй получше.
Он запаковывает. Я расплачиваюсь. Потом беру коробку с плеером и открываю. Прилаживаю плеер к джинсам, а коробку выбрасываю в картонную мусорку. Серебристая коробочка на черных джинсах. Четкий рисунок на размытом силуэте. Продавец улыбается. Наш человек. Когда я ухожу, вижу, как он переходит на другую сторону зала. Пошел рассказывать, какой я гад и сволочь. Да хотя бы. Деньги плачу – имею право.
Тощий и прыщавый продавец должен был выполнить еще одну функцию. Сбросить с меня напряжение. Когда работаешь в «сфере обслуживания» на тебе, словно на мягкой кошке, копится напряжение. Гладит тебя твой клиент или треплет – результат один. К концу дня ты трещишь и пощелкиваешь. Потому я груб с продавцами, потому я груб с продавщицами, потому я груб. Если ощущаешь за себя стыд – порядок. Напряжение щелкает уже не на тебе. Любопытно, куда оно все потом исчезает? Наверное, или в дела, или в тела, ха-ха.
Но продавец оказался плох. Стыда я не ощущаю. Можно было бы красиво зайти купить выпить. Нет, чувствую, это не поможет. Поедем домой? Поедем.
Но дома то же. Тихая и пустая комната. Расслабиться бы, да не получается. Завтра вторник. Злость на клиентов и себя никуда не исчезает. Чем дороже мои унитазы, тем ласковей я улыбаюсь. Чем ласковей я улыбаюсь, тем больше дыра между улыбкой и мной. Не представляю, как выживают риэлтеры.
Восемь часов. Иногда кажется, будто превращаешься в закрытую коробку с током. Ток не уходит вниз. Ток остается. Он давит изнутри. К концу недели ощущение невыносимо. Чувствуешь себя невыносимо и невыносимо незнание пути освободиться. Жалкие попытки сбросить ток смешны даже себе. Телевизор показывает настоящую красоту. Отсутствие ее в жизни злит. Можно кидать пустые банки в коробку. Отличный метод, но надо вставать за банками. Это злит. Еще швырять карты под телевизор. Карты потом надо убирать и это «потом» злит больше всего. Злость естественным путем натекает в ненависть.
Ненависть куда более сильное чувство, чем любовь. Девять часов. Боль ощущается куда сильнее, чем наслаждение. Завтра вторник. Завтра то же самое. Не думайте, я не на грани. Это каждый понедельник так, да и рано еще. Мечешься по клетке, в спину добродушно смеется телевизор.
Открыть окно. Вдохнуть. Десять. Это тоже помогает. Как я мог забыть о вечернем воздухе? Окно как баллон с кислородом. Там только чернота и никакой информации. Чернота нынче редкость. Два, три вдоха как десять банок в коробке. Как колода карт. Как полтора прыщавых продавца. Но свежая чернота быстро проходит. Постоянно приходится возвращаться за новыми глотками.
Через полчаса мне надоедает. Одеваюсь и выхожу из дома.
И все сразу меняется. На вечерней улице темно и тихо. Не мертвая, черная тишина, но тишина вечернего города. Редких машин не слышно, их разные моторы остаются в вечернем городском шуме. Спокойные фонари светят мягким светом, осторожно отстраняя темноту теплой ночи. Проезжающая машина не ударяет по сетчатке, оставляя белое пятно. Ее свет не спеша дополняет свет фонарей и с ровным рокотом уходит снова.
Я делаю небольшую прогулку от подъезда. Минута – и прошедший день уходит, растворяется в полутени городской ночи. Ее запах ласково обволакивает мозг, зовет вдохнуть еще и еще. Вдох полной грудью – пять килограммов веса прочь. Вдох полной грудью – прочь час дневной фальши, прочь страница пустых диалогов.
Вскоре день исчезает. Не остается ничего. Все, что было сегодня, неслышно ушло, утекло в светящийся асфальт. Очертания сегодняшнего дня, словно призраки дня вчерашнего. Словно только проснулся, и нелепое «сегодня» тает в дымке асфальтовой ночи, как нелепое «вчера» тает наутро в дымке памяти. И мне снова хочется спать. Я поворачиваю к дому.
Странное ощущение безвременья, тихая чернота ночного города.
вторник.
- Я не думаю, что они делают свой майонез. – Борис начинает жевать. Паузы между его фразами совпадают с ритмом его вилки. Борис не говорит, когда жует. Борис не жует, когда говорит. Только не Борис.
- А где они его берут?
Пауза. Борис жует. Я брызжу соусом котлеток на стол. Вернее, вилка брызжет. Наконец, салат Бориса готов к усвоению. Сегодня это «салат мясной».
- Покупают.
- Покупают? Черта с два. Не может быть.
Пауза.
- Почему не может быть?
Я приподнимаю вилку и смотрю на ее кончик. Кончик вилки в соусе. Мне так легче считать.
- Смотри. Банка майонеза стоит двадцать рублей. Там триста граммов. Сколько майонеза у тебя в салате?
Борис задумывается. Пластмассовая мисочка подвергается тщательному анализу.
- Двадцать граммов.
- Сто, скорее.
- Ага, доброе утро. Тридцать максимум.
Борис торгуется лучше, чем я. Я знаю, мы сойдемся на сорока. Чего тянуть?
- Пусть будет сорок.
Борис кивает и принимается жевать. На самом деле, там граммов тридцать. С честными поварами.
- Считаем, - продолжаю, - получается триста на сорок. Триста на сорок…
- Семь и семь.
- Семь и семь. Двадцать поделить на семь и семь…
Пауза. Я пытаюсь сосчитать. Борис не считает, Борис жует. Он дожевывает раньше, чем я досчитываю.
- Три. Два с половиной. Два и семь.
- Два и семь. Два и семь рубля на один салат. Сколько стоит «салат мясной»?
- Девятнадцать семьдесят.
- Итого, минус наценка, получается десять. Хочешь сказать, в каждом салате четверть стоимости составляет майонез?
Борис думает. Белая вилка зависла на полпути между салатом и Борисом.
- А ты говоришь, что они его делают?
- Делают, конечно. Берут пол-литра уксуса. Берут яйца. Не знаю… Берут что еще надо. Мешают. Солят. Сливают в жестяной грязный чан с надписью красной краской «ВХ 19-70» А потом немытым черпаком по немытым банкам. А потом немытой ложкой по чистеньким пластмассовым поддончикам.
- Хм. – Борис улыбается. Видно, я соскользнул на ироничную скороговорку. Это вызвало у Бориса реакцию улыбки.
- И это дешевле, чем триста граммов по двадцать рублей.
- Вряд ли. – Говорит Борис. – А из чего делают твой соус?
- Я стараюсь не думать об этом, - говорю я и улыбаюсь. Борис улыбается тоже.
- Они все так делают. – Говорю я в ответ на его улыбку.
- Кто?
- Все… ну, компании. Фирмы. Их интересуют только деньги. Они и нас за деньги разбавляют, не то что майонез.
- Да кто они?
- Транснациональные корпорации.
Борис смотрит на меня. Потом молча качает головой.
- Ты серьезно?
- Именно так. Тебя меняют, чтобы ты покупал. Вся эта реклама насквозь фальшива. Нас зомбируют.
Борис смеется. Поколение покупателей. Однажды я все брошу. Что-нибудь случится, и я все брошу. Не знаю, что это будет. Может быть, затрубит труба. Может быть, пойму – спекся – пора. Когда – не знаю. Но однажды точно.
Через двадцать минут мы сидим на переставленных стульях и кусаем липкие булочки. Борис по-акульи ухватывает свою. Ирина задумчиво смотрит на стенной календарь. На календаре понедельник.
- А откуда, по-твоему, сироп на булочках? – Спрашивает Борис.
Ирина глядит на Бориса. Потом на сироп. Она не понимает.
- Так же. Вода из под крана. Сахар из холщового мешка. Не нового. И не факт, что раньше там был сахар. Иногда вкусовые добавки. Все в тот же чан с красной надписью «ЗХ 19-50» на боку. Результат – сладкий сироп.
Ирина вглядывается в свою булочку.
- Чушь. – Уверенно отмахивается Ирина. Ирина уверена, что чушь это чушь и никаких вопросов.
- В любом случае, здесь полно калорий. – Заявляет Борис и смотрит на меня. По замыслу, он должен смотреть «хитро». Не слишком выходит, надо сказать.
Ирина кивает. Борис ждет продолжения. Не дожидается.
- Можно бегать по утрам, чтобы сбросить калории.
- С собакой. – Добавляю.
- Делать мне больше нечего. – Отвечает Ирина. – Бегать скучно.
- Скучно?
- Однообразно. Ничего не происходит.
Я смотрю на Ирину. Ничего не происходит. Однообразно.
- Это называется джоггинг. – Поясняет Борис.
Я смотрю на Ирину. Потом встаю и перевожу календарь на вторник.
Через полчаса я внизу в зале с сантехникой. Сегодня людей больше. Народ ходит по заданной нами траектории. Народ уносит с собой плоды технологической цивилизации. Я стерегу свои унитазы. После обеда не продал ни одного. Люди ходят среди полок. Люди ходят и ходят кругами. Они проходят по установленному маршруту, кусают губу, и заходят на новый круг, меньший. Отходив вокруг унитазов положенное, купив или не купив, они уходят, довольные.
Когда мимо тебя проходит много людей, поневоле учишься цинизму. Ты видишь одинаковые телефоны, одинаковые ботинки. Одинаковые юбки, одинаковые сумки. Одинаковые улыбки, лица, глаза, слова. Я не могу видеть мыслей. Я рад этому.
Вдруг я вижу знакомое лицо. Что странно, знакомое лицо тоже меня видит. Это вчерашний продавец. Он видит меня. Он видит мой бэнджик.
Он видит мои унитазы.
Он направляется прямо ко мне. Он улыбается.
- Почем этот унитаз?
Он чует месть. Глупец. Во вчерашнем не было абсолютно ничего личного.
- Четыре тысячи девятьсот.
Следует вынужденная импровизация.
- Четыре девятьсот… Расскажи-ка о нем.
Я рассказываю.
- И это все? Все, что знаешь?
Я провожу краткий экскурс в мир розовых унитазов. Он со стеклянными глазами слушает. Улыбка на лице, но ему скучно. А мне смешно. Нет у него воображения. Да и не понимает он, зачем все это. Он мнется. К нему приходит неуверенность.
- А этот ершик?
Ершик из красной пластмассы. Очень симметрично и аккуратно стоит на полочке.
- Для ершиков у нас нет специальных консультантов. Я, к сожалению, ершиками не занимаюсь.
- Вот как?
Это ложь. Я обязан консультировать по всем товарам. Я жду. Он мнется. Оглядывается по сторонам. Потом сшибает ершик на пол. Ершик прыгает по плитке. Я наклоняюсь и поднимаю ершик. Ставлю его на полку.
- Ой, извините, я случайно.
Он смотрит мне в глаза. Я вижу - ему не по себе. Он снова сшибает ершик. Я снова поднимаю. Он смотрит мне в глаза. Ему погано. Он хочет отомстить. А надо просто хотеть расслабиться. Ничего личного, никогда, кричишь ты на плачущих продавщиц или смеешься в зеркало.
Он уходит. Мне только лучше. Я замечаю, что на меня смотрит Лена. Я подмигиваю ей. Тонкая усмешка. Тонкие черные волосы, тонкие черные зрачки на желтом. Лена не отводит глаз.
Сегодня я не захожу в магазины. Сразу домой. Сразу, как задумал. Голод торопливо пожирает еду без разбора. Потом к телевизору. По телевизору мне показывают красоту. Это – красота. То – красиво. Любуюсь этой красотой. Любуюсь час, два. Сколько людей узнает о красоте так же? Но уже стемнело. Пора.
Мне понадобится спортивный костюм. У меня он есть. Чей-то глупый и искренний подарок на банальный праздник. Костюм новый и слегка блестящий. Натягиваю штаны. Непривычное ощущение. Надеваю куртку. Чувствую неприятный и острый укол в шею. Нащупываю рукой бирку, пытаюсь оборвать. Не получается. Приходится снимать куртку и искать в столе ножницы.
Застегиваюсь. В зеркале пятьдесят сантиметров сине-красного. Еще у меня есть кроссовки. Думаю о музыке. Достаю новый mp3-плеер. Серебристая коробочка вдруг оказывается неудобной. Мешает. Извлекаю из стола старый и худой прошлогодний. Он отлично ладится на левый бок. Провод щекочет под курткой кожу. Еще раз гляжу в зеркало и удивляюсь самому себе. Выхожу из дома.
И все меняется. Я чувствую себя так естественно. Теплый асфальт светится мягким светом, удобно ложась под ноги. Окружающее необыкновенно реально. В городе – там, где живут люди, нет ничего реальнее темноты ночи. Все искусственно, все пластик, стекло, бетон, все за деньги, и только ночная темнота жива, как и ты. Она не выгоняет свет, но взгляни на небо, и пропадут и фонари, и назойливые вывески. Останется лишь темнота. Я набираю полную грудь воздуха. Я начинаю бег.
Это тяжело. На улицах еще люди. Они смотрят на меня, словно я на сцене. Все знают, медленный дневной или утренний бег трусцой называется джоггинг. На ночного бегуна глядят с удивлением и некоторой опаской. Джоггингом занимаются днем. С собакой. В гробу я видал их собаку. В гробу я видал их джоггинг. Я буду бегать ночью.
Это легко. С трудом сдерживаешь себя, чтобы не рвануть со всех сил вперед. Кроссовки бьют об асфальт. Приятно смотреть и под ноги, и вперед в городской вечер, и вверх в вечную ночь.
Днем город бледен. Днем видно грязные бетонные коробки. Это дома. Днем машины визжат, а люди ненавидят. Ночью… Ночью иначе. Ночь - время чувств, время ласковых мыслей. Время благодарных слез. Время прощать и любить. Остальное – созданная ложь. Настоящие и фальшивые призраки ночи – призраки людей. Другого здесь нет. Мы сами сделали ночь опасной.
И я бегу, бегу по теплой улице, смотрю под ноги, и вперед, и вверх. Надо выбрать маршрут. Надо решить как именно я пройду через город и вернусь к дому, упоенный и упокоенный. Перед глазами словно появляется карта. Проспекты и переулки выстраиваются в одну бесконечную Ночную улицу. Я сам создаю ее, сам крою. Прибавляю километры и отрезаю повороты, разворачиваю аллеи и нахожу короткие пути.
Не останавливаясь, выбираю поворот налево. Там очень ровный асфальт. Как и хорошо и плохо мы знаем собственный город. Закрыв глаза, могу перечислить магазинчики за углом. Не открывая, могу показать ямы и тумбы там. А занесет ненужная бумажка в дальний район, и удивление в окно – это мой город?
Ровный асфальт. Внутри становится очень чисто и ясно. Хочется думать. Пытаюсь развить свои транснациональные корпорации, но это совсем не получается. Их нет здесь. Здесь чисто и ясно. Незаметно редеют люди, и город медленно становится ниже – гаснут окна верхних этажей. Я уже не слежу за маршрутом, просто бегу.
И останавливаюсь. Останавливаюсь перед огромным рекламным плакатом. Несколько фонарей кряду погасли, и в городе осталась черная дыра. Подсветка не работает, но издалека доносится свет. Плакат словно освещен изнутри. Плакат словно глянец толстого журнала. На плакате очень красивая девушка. Она что-то рекламирует. Не разобрать что – темно. Видна только девушка, видна ее улыбка. Под светом дальних фонарей она совсем не выглядит, как атака транснациональных корпораций. Она прекрасна. Я смотрю на нее снизу вверх и я долго любуюсь ею. Просто любуюсь ею.
Видно, надо бежать домой.
среда.
Аккуратней надо с маршрутами. По-настоящему просыпаюсь только в автобусе. Ничего приятного ни снаружи, ни внутри, скажу я вам. Уже жарко. Люди потеют и пахнут. Я тоже потею и пахну. Рядом ругань. Мое проклятие – если начинают собачиться, то всегда в метре от меня. Поджимая губы, смотрю на рубашку передо мной. Рубашка белая и прилипла к спине.
В офисе вторник. Здороваюсь с Ириной. Бориса пока не видно. С любопытством смотрю на Ирину. Она никак не может набрать номер на мобильнике. Вскоре понимаю, у нее он новый. Ирина играет.
- Зачем тебе это?
Ирина улыбается и пожимает плечами.
- Интересно.
Она все играет и смотрит на мобильник. Я смотрю на нее.
- На самом деле, тебе это не нужно.
Ирина не понимает. Морщит лоб. Игра не прекращается. Пальцы быстрее и быстрее нажимают кнопки.
- Сёма, ты чего?
- Старый телефон плохо работал?
- Да нет.
- Тогда зачем тебе новый?
- Да так… А что нельзя уже и телефон себе новый купить?
Тон притворно жалобный, но она улыбается, почти смеется. Сейчас Ирина выглядит совсем как девочка. Она вообще чересчур молодая и внутри тоже. Просто умиляет иногда. Пользуется она этим или нет?
- Ты купила телефон, потому что увидела рекламу, так?
- Да нет.
- Именно так. Даже это не самое важное. Ты могла и не увидеть рекламу. Реклама уже у тебя внутри. Ты должна иметь новый телефон.
Ирина опять морщит лоб. Потом выключает телефон и быстрым движением кладет его на стол.
- Странный ты.
Входит Борис с прайсами и бережно кладет их на стол.
- Кто странный?
- Да Семен. Не понравился ему мой новый телефон.
- Ну-ка…
Борис осматривает телефон. Бегает по меню.
- Доброе утро, Семен. Отличная вещь.
Ирина довольна. Ее голос намеренно горделив.
- Слышал?
- Телефон может и хороший, но купила ты его не потому, что он тебе был нужен.
- А-а… Транснациональные корпорации, - Ухмыляется Борис.
Я беру прайс и принимаюсь его переписывать. Мы всегда такие. Постоянно объединяемся вдвоем против третьего. Если остаюсь один, всегда говорю себе: не буду больше. Но когда твои слова поддерживают, это так заманчиво…
В спину мне зудит непереведенный календарь. Когда-то постановили – календарем должна заниматься Ирина. Не помню уже почему. Потом долго напоминали ей. Потом перестали. Если Борис замечает календарь, он обязательно его переводит. Но календарь висит давно, и Борис редко его замечает. Я, если вспомню про него, забыть уже не могу.
- Борис, какое сегодня?
Борис смотрит на календарь. Потом уходит мне за спину.
- Двадцать первое.
- Спасибо.
Снова берусь за прайс. Такая работа чем хороша – не надо улыбаться и можно не думать. Одно удовольствие. Часто говорят, хорошая работа – общаться с новыми людьми. Не знаю. Через месяц я больше любил свои унитазы, чем людей. Сидел бы здесь целый день – прайсы переписывал. Но пора вниз – в зал.
Если мы сидим на работе до пяти, то уходим вместе. Приятно возвращаться с работы майским вечером. Правда, у Ирины машина. Синяя и грязная. Борис тоже мечтает купить машину. Черную и чистую, думаю. Но пока мы ходим до остановки так. Борису и мне в разные стороны. Ему на автобусе налево, мне направо. От офиса до остановки пять минут. Борис рассказывает мне о будущей машине.
- Необязательно дорогую. Понимаешь, здесь марка и качество, вот что важно. Можно купить за три штуки такую машину – все оборачиваться будут.
- И как же ты определяешь марку и качество, скажи-ка мне.
Борис сосредотачивается с мыслями, но тут ухмыляется.
- Не надо про корпорации, Сёма.
- Я пока и не говорю про корпорации. Просто ты не механик. Откуда такое знание качества?
- Я читал специализированные журналы.
- А журналы, по-твоему… Впрочем, ладно, забыли. Хочу сказать, зря ты шутишь про транснациональные корпорации.
- Это паранойя.
- Это никак не паранойя. Достаточно Ирины как примера.
- Ты про новый телефон?
- Да, я про новый телефон. И не только. Это обо всем. Нас превращают в чистых потребителей. Реклама внушает нам стандарты красоты. А потом, на основании этих стандартов, нам продают очередной хлам.
- Реклама на меня не действует. – Парирует Борис.
- Ты уверен?
Впереди остановка. Проезжает какой-то автобус. Мой, не мой? Если мой, придется постоять.
- Да. Я переключаю всегда. Даже если смотрю, мне плевать. – Борис отвечает крайне уверенно.
- Плевать на рекламу, говоришь? Ты же покупаешь что-то. Откуда ты знаешь?
- Реклама на меня не действует.
- Хорошо. Тебе хочется пить, так?
- Ну.
- Что ты покупаешь?
- Минералку. Отечественную. Самую дешевую.
Бориса так легко не поймать. Впрочем, он говорит правду, я уверен. Но я тоже говорю правду, я уверен.
- А если ты гуляешь с девушкой, и ей хочется пить, что ты ей покупаешь?
Борис разевает рот, чтобы ответить. Потом закрывает. Большая пауза.
- Значит, не действует на тебя реклама?
Борис молча качает головой.
- Это не реклама… Просто качество…
Я беспощаден.
- Ты пробовал все? Поэтому ты выбираешь «самое качественное»? Когда ты угощаешь ее первый раз, на что ты ориентируешься? Если это «самое качественное», то почему ты сам…
- Это паранойя. – Перебивает Борис и уверенно качает головой.
Значит, все. Бесполезно. Транснациональные корпорации Семена занесены в формуляр «паранойя». Я могу натащить ему таблиц с цифрами и демонстрировать видеосъемки. Ничего не изменится. Борису проще решить раз и навсегда, нежели размышлять. Нам всем проще.
- До завтра.
- До завтра.
Жмем друг другу руки. Борису на другую сторону. Он всегда дожидается зеленого сигнала. По переходу идет в хвосте. Я тоже всегда дожидаюсь зеленого. Но мне это просто нравится. Иду в своем праве. Машины покорно ждут.
Борис замирает на другой стороне и устремляет внимание на дорогу. Его автобуса там нет, но он все равно смотрит. И все смотрят. Это просто здорово, как на теннисе. Мне на дорогу смотреть скучно. Сейчас бы спросил у Бориса: «Ведь нет автобуса, и почему ты смотришь?». Борис бы подумал и ответил: «А я вовсе не смотрю, Семен, у меня просто голова туда повернута». «Ага, а почему она у всех туда повернута?» «А я, кстати, не могу отвечать за всех, Семен. Все дело в том, что я привык туда смотреть».
Приезжает мой автобус. Лезу в запах пота и пива.
Сегодня я уже не сомневаюсь. Просто жду темноты. Щелкаю каналы на ТВ. Если захотеть, можно сутками смотреть рекламу. Круглосуточный быстрорастворимый бульон. Круглосуточная тушь для ресниц. Круглосуточное цветное марево. Телевидение же коммерческая структура. Спрос – предложение. Почему же так мало хороших программ? Живых людей увидишь редко. Неужели приятнее смотреть на одинаковых арлекинов и пьеро?
Пищит телефон. Не глядя, отключаю. Сейчас не позвонит никто, с кем хочу разговаривать. В следующем месяце включу определитель номера. User anonymous – access denied.
Смеркается. Ждать скучно. Начинаю медленно собираться. Брожу от окна к телевизору. От телевизора к зеркалу. От зеркала обратно. Крайне увлекательный процесс. Можно ходить так часами. Хоть всю жизнь. От скуки отмываю кроссовки. Хожу уже в них. Мокрые следы высыхают.
Что ж, пора. Пора на улицу. Все меняется. Теплота ночи уже привычна, и мне кажется, будто вчерашняя ночь кончилась только что, а сегодняшний день забыт давным-давно. Майская ночь теплее, чем день. Майским днем трудно почувствовать теплоту - для этого слишком жарко. Солнце жжет, а не улыбается, и воздух не теплый – обжигающий. Ночью тепло по-настоящему. Теплота ночи - почти теплота тела.
Сегодня я выбираю новую Ночную улицу. Пусть каждая из них существует лишь одну ночь. Люди в погасших домах не знают, что на ночь они переселяются. Я пробегу по ней всего один раз. Днем она исчезнет – распадется на десятки безликих ручьев и засохших отростков пыльного дня.
Ритм дыхания приходит сам. Я спокойно выбегаю в ночной город. Тени слева и справа, мои тени, бегут со мной, слепо следуют мягким ударам кроссовок. В призрачном свете дома вытягиваются, вырастают вдаль бесконечными стенами городского каньона. Бегу по асфальтовому дну, а наверху – небо. Звезды фонарей плывут лучами и сливаются впереди. Вскоре видишь лишь единственную восьмиконечную звезду, медленно меняющую цвет.
Дороги почти пусты. Сейчас дороги принадлежат людям. По некоторым можно даже бежать. Машины не ревут потоком, не теряются в гудящей толпе. Ночью у машин есть лицо. Это знают все, кто их любит. Ограждения бросают тени на проезжающие машины, и дорога покрыта странными узорами.
Сегодня я бегу через центр. Здесь людей больше, но мне никто не удивляется. В центре город не спит никогда. Это называется «ночная жизнь». Значит, шум, ослепляющий свет, оглушающая музыка. Ослепленные и оглушенные люди. Ночные клубы выдавливают людей из себя, и те расползаются вокруг вопящих входов. Люди стоят группками и курят и торопливо пьют из пластиковых стаканчиков. Потом их всасывает обратно. Еще поодаль стоят группки, которые не пьют.
Здесь очень легко оставаться незаметным. Ни у кого нет лица. «Ночная жизнь» - это обман в себе, ложь уже в слове. Разве это ночь? Вспышки, грохот, безликая толпа – это островки городского дня, якорь для тех, кто не может не спать иначе. Одинаковый дым, посторонняя суета без конца и цели.
- Осторо… - Девушка вскидывает руки, но поздно.
Я неловко врезаюсь в нее и почти сшибаю с ног. Боль в левой руке. Девушка взвизгивает и балансирует на ноге. Оторопело и автоматически прекращаю это прыганье, ухватив ее за обе руки. Девушка восстанавливает равновесие и внимательно смотрит на меня.
- Спасибо… - Говорит она.
Я слышу сарказм. Неудивительно. Я с трудом пытаюсь придти в себя. Дело не в столкновении, дело в беге. Уже через полчаса внутри становится очень легко и покойно. Сразу вернуться обратно нелегко.
- Прошу прощения. Я не хотел. – Привычно улыбаюсь.
Девушка хмурится, смотрит на наши руки и вдруг ахает. Я смотрю тоже. Из моей руки бежит кровь и капает на ее руку. Из раны торчит что-то блестящее. «Какая-то птичка… Откуда птичка?», - проносится в голове. Я смотрю и не могу понять что это, и вообще чувствую себя несколько сумбурно. Девушка ниже меня, и я смотрю сверху на ее светлые волосы. Она ухватывает мою руку обеими. Потом сжимает блестящий осколок тонкими пальцами. Это больно.
- Ай. – Тихо и невольно говорю я. Чувствую себя крайне глупо.
Девушка этого не замечает. Осторожно осмотрев рану, она выдергивает блестящий металл. Выдыхаю через зубы. Рука в крови.
- Это моя брошка.
Девушка виновато смотрит мне в глаза и показывает мне серебряную безделушку. Она действительно похожа на птичку. Серебро испачкано моей кровью. Кровь из руки капает на освещенный асфальт.
- Это ласточка… Слушай, тебе, наверно, нужно зашить это. В какой-нибудь скорой помощи. Я даже не знаю.
Девушка нервно оборачивается, будто хочет увидеть больницу за спиной. Теперь я начинаю приходить в себя, а вот она все больше теряется.
- У тебя есть салфетки?
-Что?
- Салфетки. Бумажные одноразовые салфетки.
Теперь я полностью спокоен. Я даже получаю некоторое удовлетворение от ее растерянности и вины, хотя на деле виноват-то я. Девушка лезет в сумочку. Та почти пуста и она сразу достает белый и мягкий платок. Она комкает его и протягивает мне.
- На.
- Уверена?
- Что?
- Потом не отстираешь.
- Да бери же…
Я беру белоснежный платок, и тот сразу становится красным и влажным. Девушка торопливо отдергивает руку. Я улыбаюсь и осторожно вытираю кровь. Теперь я вижу – рана совсем не широкая. Шрамик, правда, все равно останется, хоть и небольшой. Девушка завороженно смотрит на красный платок, все еще сжимая свою ласточку в руке.
- Меня зовут Семен.
Я смотрю на ее лицо. Теперь я вижу, что она очень симпатичная. Девушка смотрит на меня в ответ и неуверенно улыбается. Ее взгляд то и дело прыгает на замаранный платок.
- Я Оксана. – Она улыбается еще раз, уже уверенней. – Ты нормально себя чувствуешь?
- Я в полном порядке, Оксана.
Платок крепко прижат к ранке, и кровь почти не сочится. Рука неприятно ноет, но это пройдет. Девушка достает сигареты и протягивает пачку мне. Она смотрит на пачку, а не на меня.
- Нет, спасибо, не сейчас.
Оксана достает сигарету и убирает пачку в свою сумочку. Теперь я замечаю, что сумка у нее какая-то модная, странной треугольной формы. Она вся одета излишне претенциозно, на мой взгляд. Очень коротенькая юбочка; открытые туфли, будто она босиком; странный топик с белыми изгибами линий.
Зажигалка у нее неожиданно обычная. Красная дешевая пластмасса. Я замечаю, что она тоже начинает успокаиваться, хотя время от времени поглядывает на мою руку.
- Курить вредно. – Зачем-то говорю я.
Она усмехается. Видно, подумала, я хочу отвлечь ее от своей руки. Она замечает мой спортивный костюм и оглядывает всего. Секунду назад я оценивал ее так же.
- Ты же не оттуда? – Она тычет сигаретой во вспыхивающие окна.
Я качаю головой. Она еще раз осматривает мой костюм и замечает топорщащийся плеер. Ее взгляд тускло меняется.
- Это плеер, - говорю я, - я ничего не продаю.
Она кивает, хотя ничего не может понять.
- Ты же что – бегаешь? – Она говорит как бы в шутку.
- Да. Точно, бегаю.
- Сейчас? Ночью?
- Да. Сейчас. Ночью.
Она видит, что я не шучу. Сигарета горит. Мне кажется, я слышу шелест горящей бумаги, но это, конечно, не так.
- Ты спортсмен? У тебя скоро соревнования?
- Нет. Вовсе нет. Давно нет. – Говорю я, хотя спортсменом никогда не был.
- Я знала одного спортсмена. Он постоянно тренировался перед соревнованиями.
- Я не спортсмен. – Мне приходит в голову нелепый вопрос, знает ли она сейчас этого спортсмена.
Оксана пожимает плечами и отводит глаза. Больше она не спрашивает.
- Я просто бегаю. Для поддержания здоровья. - Говорю я, хотя бегаю совсем не для этого.
- И ты немного задержался?
- Нет. Я всегда бегаю ночью.
Она задумчиво улыбается мне и затягивается.
- Обычно все бегают…
- Я бегаю ночью. – Уверенно перебиваю ее.
Она опять улыбается и смотрит на свою сигарету. Потом бросает ее на асфальт и наступает сверху своей очень открытой босоножкой. У нее тонкие лодыжки. Я бы даже сказал, она хрупкая, хотя по взгляду и не скажешь.
- Вот так. – Она смотрит на свой клуб. Я оборачиваюсь и тоже смотрю на него. – Я пойду.
Я развожу руками.
- Береги руку.
Она хочет обойти меня.
- Подожди. – Поднимаю сжатые руки вверх. Платок кое-где уже не красный, а бурый.
Оксана останавливается и вопросительно смотрит на меня.
- Запиши мой телефон. На всякий случай.
Оксана проводит рукой по волосам.
- У меня не будет ручки.
Но ручка у нее находится. Она пишет мой номер на желтой бумажке в ладони. Потом медленно поднимает ручку.
- Семен.
Она пишет мое имя печатными и ровными буквами. Я смотрю через плечо. Чувствую запах духов и еле уловимый запах ее пота.
- Напиши мне и свой.
Она просто кивает и достает еще одну желтую бумажку. Пишет свой номер и отдает мне. Я смотрю на ровное «Оксана».
- Я пойду. – Говорит она.
- Увидимся.
- Может быть.
Оксана уходит. Уходит в свой клуб. Вероятно, танцевать. Что она, одна сюда ходит, что ли? А почему нет? Я же бегаю один. Правда, это другое…
Оксана поднимается по ступенькам. Я смотрю на ее тонкие лодыжки и маленькую юбочку. Ладно, надо бежать. Я отворачиваюсь и начинаю разгоняться. Пытаюсь поймать ритм бега. Это мне удается.
четверг.
Утро. Мечусь по квартире. Ищу пластырь - залепить руку. Черт знает что. В доме даже пластыря нет. Плюю на это дело.
В автобусе вижу, как косятся на рану. Обдумываю ее. Оксана мне приглянулась. Она стильная. Будем откровенны, она мне понравилась. Мне понравились и ее юбочка и ее странный топик. И она симпатичная. Я ей позвоню.
Пишу прайсы. В голове ни Хрызаева, ни комиссионных. Она всегда так одевается? И улыбается она славно. Самоуверенна и беззащитна, так бывает. С другой стороны, почему она? Красивая, да. Стильная? Может быть. Стоп. Что значит «стильная»? Одежда. Взгляд. Повадки, черт. Красивая. С чего я это взял?
- …? – Что-то спросила Ирина.
- М-м?
- Сема, сколько у нас разница между «Кьеркегором» и «Даной» на раковины?
- Поставщиками?
- Ага.
- Не помню точно… Около шестисот.
Ирина теребит свои волосы. Потом лезет в кладбище вчерашних прайсов. Они лежат пухлой стопкой справа от шкафа. Очень редко примерно половина стопки исчезает. Куда – неизвестно. Причем половина всегда верхняя. В самом низу лежат древние, грязно-желтые листы. Смотреть их страшно. Они могут быть напечатаны на машинке.
Итак, красивая. Откуда я знаю? Мне она нравится, да. Почему она мне нравится? Потому что хочет нравиться. Конечно, человек может нравиться и когда он этого не хочет. Неважно, не ее случай. Она хочет нравиться и нравится. А как? Она же как-то это делает.
- …?
- Что?
- Не могу найти вчерашний. Ты не брал?
- Что?
- Вчерашний не могу найти, говорю. Ты не помнишь, где он?
- Что не брал, я спрашиваю?
- Прайс.
- Нет. – Отмахиваюсь я.
Я хочу нравиться. Что я делаю? Я улыбаюсь. Я шучу. Пытаюсь быть красивым. Она хочет понравиться, что она делает? Пытается быть красивой? Как? Ладно, как – это ее проблемы. Где она узнает, что значит быть красивой? Не ходит же по улицам и спрашивает. У подружек, может? Неужели это тоже? С чем она сравнивает свою красоту? С чем я сравниваю ее красоту?
Как я узнаю, что она красива?
Черт с ним, ладно, проехали. Так ни до чего не додумаюсь. Достаю бумажку с номером. Бумажка вверх тормашками. Переворачиваю. Номер липнет к рукам. Тяну к себе телефон. Стучу по тертым серым кнопкам. Прячу желтый листок в чехол телефона.
Гудки. Среди гудков Ирина мается с бумагой. Неаккуратный щелчок.
- Алло.
- Добрый день. Оксана там рядом?
- Перезвоните по этому номеру.
Быстро называют номер. Похоже, это она и есть. Пишу номер на сегодняшнем прайсе. Перезваниваю.
- Алло.
- Добрый день. Позовите, пожалуйста, Оксану к телефону.
- Это я.
- Привет. Это… Семен. Мы вчера встретились ночью. Небольшой несчастный случай, помнишь?
У Ирины вздрагивает бровь.
-Да, да. Ночной бегун. – Я слышу, что Оксана улыбается.
В учебнике по менеджменту читал такой совет: улыбайтесь, собеседник это услышит. Но я же не один читаю учебники. Теперь с сомнением отношусь к телефонным улыбкам. Или надо с сомнением относиться к учебникам? На этот раз я улыбаюсь в ответ.
- Выспалась?
Ирина отворачивается. Она сосредоточенно листает скрепленные бумаги туда и обратно. Уверен, ничего она там не видит.
- Да. – Оксана смеется. – Я мало сплю.
- Правда? Первый раз слышу от девушки такое.
- Твои знакомые такие сони?
- Нет, в принципе. Но они все с любовью отзываются обо сне.
Она смеется.
- Ясно…
Пауза.
- Встретимся сегодня?
- Давай.
Вот так просто. Договорились и пока. Ирина листает и листает прайсы. Ирина знает - мы с Оксаной встретимся после обеда. Около Сокольего озера. Теперь Ирина наверняка думает обо мне. Ирина мнительная.
- Да где они? – Ирина обращается к себе.
Иду вниз - к Борису. Пусть Ирина не смущается. Борис вдумчиво поправляет щетки и губки. Заметив меня в зале, все наши смотрят кто на руку, кто на стену. Борис тоже смотрит на часы.
- У тебя часы спешат.
- У меня их нет. И я не собираюсь тебя сменять. Просто спустился.
- Тебе стало скучно?
Я отмахиваюсь. Борис ухмыляется. К нам подходит седой мужчина с быстрыми глазами и начинает собирать ершики в синий пакет. Мы с Борисом наблюдаем. Набрав с десяток, мужчина уходит. Я с удивлением смотрю, как он расплачивается.
- Зачем это ему столько? На рынок, что ли?
- А, этот… - Борис кивает ему вслед. – Он каждую неделю покупает одиннадцать штук.
- Ты серьезно? Никогда его не видел.
- Он всегда приходит в десять тридцать. Он сумасшедший, кажется.
- И что?
- Что «что»?
- Что с ним делают?
- Да ничего. Он платит.
И верно, платит. Значит, какое нам дело. Он сумасшедший. Он приходит в одно и то же время и покупает одно и то же. Но он платит. Колеса крутятся. Идеальный потребитель – этот сумасшедший. Он делает экономику стабильной. Свести бы с ума весь мир, всех людей. Регулярно приходишь – регулярно покупаешь, остальное неважно. Кризис психики побеждает кризис экономики. Может, и победит.
- Какой салат сегодня будешь кушать, Борис?
- До обеда три часа.
- Еще не сообразил, значит?
Открываю рот - озвучить мысли о сумасшедших. Потом закрываю. Борис и так считает мои корпорации полубредом. Начнешь излагать о кризисе психики – его припишут тебе.
- Одиннадцать ершиков. Перерасход, даже если они одноразовые…
- Я слышал по радио – в Индии каждый день снимают сто фильмов. – Отвечает Борис.
- По какому?
- По-индийски, по какому ж еще…
- По какому радио?
- Ну… На кухне. Из розетки.
- Тогда, может, и правда. Неудивительно. У них девятьсот миллионов населения там. Это хороший рынок. Можно продать все, лишь бы дешево.
- Хм… Сто фильмов - это двести часов. А в сутках двадцать четыре. Если смотреть, не отрываясь, все равно…
- Тоже мне, придумал занятие – круглыми сутками смотреть индийские фильмы. Да ты с ума сойдешь.
- Будто я смотрю индийские фильмы.
- Но ты же слушаешь русское радио.
Борис принимается объяснять - он же не слушал, он слышал. Случайно. На кухне. Но тут подходит клиент, и Борис забывает и об Индии, и о радио. Я любуюсь, как Борис работает. Нас никто этому не учил. Только сами клиенты. Методом проб и ошибок. Ошибаешься – учишься. Главное – выделить типажи. Делить людей на виды и подвиды покупателей унитазов. Сработавшее на одном, сработает на другом. Люди-то все одинаковые.
На обед я с Борисом не иду. Иду к озеру заранее и покупаю по пути беляш. Из жестяного чана с краской на боку. К беляшу прилагается кусок туалетной бумаги. Функции у нее исключительно декоративные. Пальцы становятся блестящими и неприятными.
Захожу в туалет ближайшего бара. Бросаю монетку. Монетка проваливается. Дверь молчит. Слушаю ее. За дверью тишина. Свет в туалете горит. Дурацкая ситуация. Есть там кто-то? Не спрашивать же. Еще можно пойти спросить в баре. «Извините, у вас туалет работает?» «Да.» И что дальше? Принимаю решение и ухожу к озеру.
Спускаюсь по траве. Вода после зимы еще черная. Через месяц начнет зеленеть. Вблизи озеро прозрачное. Мою руки в теплой воде. Жар солнца сквозь белизну рубашки. Безмятежное место. По черным водам плывут утки. По асфальтовым дорожкам катят молодые мамы. Из школ возвращаются красочные дети. Случайные обрывки разговоров.
У меня еще есть полчаса. Можно купить розу. Роза у бабушек стоит меньше сотни. Такая картинка: жаркий май, синее небо и я жмурюсь по сторонам с красной розой. О, нет. Это аляповато, с моей-то белой рубашкой. Но цветы купить стоит. Девушки любят цветы, и мне это нравится.
Подхожу к двум матерчатым палаткам. Одна грязно-синяя, другая красно-грязная. Обе полны цветами. Иду и смотрю на яркие соцветия. Кажется, в синей есть нужный букетик. Цветочница из красной видит мой взгляд.
- Молодой человек, вы что-то хотите?
- Да.
Я тыкаю в понравившийся букетик здесь. Простые желтые цветы. Майские. Дешевле, чем роза и лучше. Ухожу и чувствую синюю неприязнь в спину. Под пальцами приятно шершавая веревочка. Веревочка белая и туго стягивает тонкие зеленые стебли. Если сдавить их сильнее, потечет прозрачный пахучий сок.
Сажусь на солнцепеке. Я часть этой солнечной картины теперь. Желтые цветы наиболее важная часть меня для окружающих. Плывут тихие утки. Я жду с желтыми цветами. Идут молодые мамы. Они толкают коляски. На дне колясок, рядом с колесами, часто что-нибудь лежит. Старое одеяло. Ботинки без шнурков. Неразборчивые и мятые вещи. Легко представить, как коляска стоит за вечно открытой дверью. На кухне голоса и звон, и работающий телевизор. Майское семейное счастье, счастливый обычный быт.
Я вижу Оксану. Она высматривает меня. Почти сразу замечает. Я встаю и иду навстречу. Оксана улыбается. Она в белой кепочке и бриджах. Белые кроссовки на босу ногу. Ритуальным жестом вручаю цветы. Оксана ритуально благодарит. Потом приподнимает их вверх и щурится, рассматривая белую веревочку. Неужели прячет улыбку?
Медленно шагаем. Оксана вертит в руках букетик и рассматривает озеро. Цветы на живой коже прекрасны. Так бы и шел навстречу молодым мамам и молчал часами.
- Как дела?
- Как всег…
- Как рука? – Вспоминает Оксана.
Я показываю руку.
- Да все в порядке.
Оксана мельком глядит на меня.
- Хоть бы забинтовал. Или пластырем.
- Пустяки. – Отвечаю я и себе удивляюсь. – До свадьбы заживет, как говорится.
- Ясно…
Я понимаю – ночью Оксана была слегка пьяна. Сейчас она очень спокойна. Но разговор начат. Молчание будит неловкость. Неловкость недопустима.
- Почему ты так одеваешься? – Ляпаю я.
- Как «так»?
Оксана ждет комплимента.
- Так… модно.
Ее губы чуть вздрагивают.
- Это комплимент?
- Не совсем.
- А что же?
Вот не то, не то. Ищу ответ. На воде легкая рябь. Утки ее не замечают, плывут сквозь. Видели, как мокрый прозрачный бокал падает на пол? Падали спиной вперед? Утки и вода так же. Неторопливо мчатся.
- Чересчур модно… - Хочу как-то продолжить.
Оксана внимательно смотрит на меня. Ну, приехали. Только познакомились, успел напортачить.
- И что же, тебе не нравится?
-Нет, нравится… Очень даже нравится.
Оксана кивает.
- Мне очень нравится, по правде сказать.
- Спасибо. – Теперь она улыбается.
Отвратительно. Теперь она думает, я тупой. В конце концов, почему она так решила? Надо исправлять.
- Я имел в виду, почему ты так одеваешься?.. – Я щелкаю пальцами.
Оксана смотрит на меня с ласковым недоумением. То ли силится понять, то ли удивляется.
- Так почему? – Обессиленно заканчиваю я.
- Почему именно так? – Оксана указывает на голый живот. Ей все еще интересно.
- Нет, вообще. – Тут меня наконец прорывает. – Я хочу сказать, ты замечательно выглядишь. Мне очень нравится. Но почему ты решила одеться именно так? Как ты выбрала все это? Что повлияло…
- Все, все, я поняла. Тише. – Оксана поднимает ладонь и наклоняет голову. Я немедленно замолкаю. – Немного странные вопросы.
Молодые мамы навстречу с интересом глядят на поднятую ладонь. Ребенок в коляске видит лишь свои погремушки. Пытается дотянуться и никак не может.
- Я так оделась, - медленно начинает Оксана, - потому что мне так захотелось. Захотелось наугад. Люблю белое.
- А как ты его покупаешь?
- Да почему же ты так интересуешься? – Теперь недоумение меняется.
- Просто. Мне кажется, на тебя слишком влияет реклама.
Оксана молчит и смотрит под ноги. Ее кроссовки безукоризненно белые.
- Давай не будем больше на эту тему.
И я соглашаюсь. С неожиданным удовольствием. Мы болтаем. Оксана студентка. Радиофизика. Скукота. А я продаю унитазы. Рассказываю ей о магазине. Рассказываю ей о Борисе, и его будущей черной машине, и даже пытаюсь Бориса изображать. Очень смешно. Совершенно непохоже. Я рассказываю ей о пасьянсах и салатиках, и слушаю об изюме и диктофонах. Слушаю о естественных поступках «преподов», и об их неестественном объяснении. Слушаю об Оксане. И говорю о беге.
Мы идем кругом. Навстречу идут мамы, и некоторых мы встречаем второй раз. Они смотрят на нас, мы смотрим на них. И они, и мы что-то рассказываем друг другу. Это словно я бегу. Бегу ночью. И зомбирование, и транснациональные корпорации совершенно вылетают из головы. Не помню и все. А это непросто - не помнить. Учитывая, что вся твоя жизнь – продажа унитазов ублюдкам.
- Мне пора.
- Куда?
Оксана смеется.
- Домой.
Киваю, словно соглашаясь. Веду ее до остановки. Озеро пустеет. Отлив людей. Скоро снова будет прилив. Уже по-другому. Он оставит пену стаканчиков и пустых бутылок. До встречи, Соколиное озеро.
- Давай еще увидимся. – Говорит Оксана.
Это должен был я предложить.
- Давай увидимся. - Спокойно говорю я.
- Возьми меня сегодня с собой. Бегать.
Вот чего не ожидал… Первая мысль – «нет». И зря. Я, конечно, возьму ее с собой.
- Зачем тебе это? Вот уж не мог предположить, что кому-то еще захочется. – Прячу удивление за словами о нем.
- Интересно рассказываешь. С интересом.
- Хорошо.
Договариваемся на десять, в центре. Не замечаю, как я уже дома. Непривычное ощущение пустого времени. Пустого, прозрачного времени. Завтра, конечно, пятница, но пятница - это пустяки. Переживем, нестрашно. Я жду, а не ожидаю. До десяти еще долго, еще долго ждать.
Вспоминаю о еде. Скрежещу холодильником. Он старый и местами коричневый. В морозилке айсберги. Кроме них ничего нет. Еще в холодильнике есть молоко и мед. Мед я уже полгода боюсь открывать. Придется пройтись.
Дневная жара исчезла. Люди идут домой, и машины отблескивают близким закатом. Майский городской вечер. Впереди мой магазин. Очереди нет – людей поглощают супермаркеты. Подхожу к старому прилавку. Меня заметили, только я вошел. Молоденькая продавщица смотрит на подругу. Подруга старше. Она встает к прилавку.
- Что вам?
Перечисляю замороженную дрянь. Еще сок, надо обязательно взять сока. Вдруг она захочет пить. Надо купить заранее. Какого только… Они ведь все одинаковые, верно.
- Вы не подскажете… апельсиновый сок… какой лучше?
Если одинаковые, почему стоят по-разному? Некоторые наши. Наши вроде хуже. Продавщица смотрит на сок и на меня. И поджимает губы.
- Нет. Не подскажу. Не пробовала я.
Вот так. Ладно.
- Будьте добры, вот этот.
Указываю на сок подороже. Собираю пакет.
- Большое спасибо.
Обе продавщицы недоверчиво смотрят на меня. Расплачиваюсь и ухожу. Чувствую настороженные взгляды.
Дома потрошу пакет и понимаю – меня обсчитали. А я был вежлив сегодня. Неожиданно и неприятно приходит мысль – меня не любят. Как глупо. Они принимают все это близко к сердцу. Думаю и думаю о продавщицах, взрезая пластик. Потом побеждает голод.
Полуфабрикаты из печки – кошмар гурмана. Но голод, знаете, очень помогает. Надо съесть как можно больше как можно быстрее. Когда голод исчезает, остатки можно выбрасывать. Помойные кошки доедят. Говорят, эти полуфабрикаты очень медленно портятся. Консерванты. Кошки после тоже долго не портятся.
Смотрю на телевизор. Продавщицы не лезут из головы. Я бы понял – они оказались моими врагами. По жизни. Но у меня-то нет ни врагов, ни ненависти к ним. Вполне приятные девушки. Я понимаю – я покричал. Они слегка расстроились. Потом обсудили, какой я козел. Обсчитали заодно, могу понять. Все хорошо, все при своем. Но сейчас-то – я вежливо прихожу. Не кричу и вообще о них не думаю. Откуда такое отношение? Рефлексы какие-то. Как у собак с дыркой в шее. И обсчитали ни за что…
Сегодня выбегаю раньше. Ненужные мысли уходят. Под курткой сумка. В сумке сок. Никогда сам не ощущал жажды. Когда прибегаешь – да. Когда бежишь, этого не помнишь. Бежать мне километра два. Еще не темно, уже не светло. Майские сумерки. Последние машины дня торопятся сквозь светофоры. Бегу неспешно, я опять поторопился. Становится темнее, и постепенно проступают фонари и неон. Освещенное дно огромного аквариума.
Бегу по городу, как во времени. Изо дня в ночь. Позади остается пыль и чужие черные подъезды. Впереди Оксана. Как же мы познакомились? Вспоминаю, скоро будут сутки.
Когда бежишь долго и улица прямая, она упирается не в дома. Ты видишь лишь странную картину – плоский фон, рисованные контуры. Медленное сползание перспективы кажется фантастичным. Окна горят квадратными узорами. Застывший тетрис. До него нельзя добежать – он всегда исчезает, растворяется в острой ночной реальности. Причуды ночного города.
От асфальта веет теплом. Мягкая серая замша под кроссовками. Тепло приятно трогает лицо. Случайный ветерок приносит прохладу. Это тоже приятно. Ловлю эти волны, бегу в ритм. Вдруг звон. Не понимая, оборачиваюсь. Звон тусклый. Сую руку в карман и вынимаю несколько монет. Откуда? Неясно припоминаю – переодевался, сунул вместе с ключами… Ошарашенно соображаю, куда их деть. Кидаю в мусор. Надо бежать.
Я на месте. Неразличимый памятник бросает длинную тень. Оксаны нет. Здесь ждут другие люди. Жду и я. Смутно жалею об отсутствии часов. Необычная ночная встреча – спортивный костюм, ясность мыслей.
Оксана приезжает на такси. Через стекло вижу – она хмурится, рассчитываясь с водилой. Аккуратно вылезает. Я ощущаю неоправданный страх – вдруг не заметит. Делаю шаг вперед, но она уже спешит ко мне. Останавливается и вопросительно смотрит, сжав руки за спиной и улыбаясь. Она тоже в спортивном костюме. Вполне обычном.
- Ну что? Форма одежды в порядке?
- В полном, Оксана. Самое то.
- Я рада.
Мы идем к улице. Молчим. Я не к месту думаю про сок.
- Семен?
- Да?
- И как же мы начнем? Нужно придти куда-то? Стать перед чертой?
- Нет. – Меня вдруг дергает. – Побежали.
И я бегу. Оксана почти сразу догоняет меня. Она бежит справа. Думаю, на нас наверняка смотрят, и тут же забываю об этом. Стараюсь бежать медленно. Ночная улица. Слегка под гору, так будет легче.
- А куда мы бежим? – Ее голос выше обычного.
- Вперед.
Не надо разговаривать. Не надо даже думать. Весь шарм, все обаяние – в тишине и ощущении. Пусть вливается, пусть наполняет; остальное придет. Оксана слышит меня – молчит. Она старается бежать, как я. Чуть улыбаюсь – правильно. Я в ритме города, в ритме асфальта; она, как я. Сложная система, три одиноких точки на одной линии.
Быстро привыкаешь, что ты не один. Минут через двадцать я уже не помню этого – верный признак. Оксана рядом. Позади, справа. Я могу не видеть ее, но разбираю ее легкие шаги в своих. Чуднó так явственно чувствовать чужую защищенность. Мы действительно бежим вместе. Она чувствует, как я. Наверняка чувствует, я знаю.
- Стоп.
Оксана останавливается. Я через несколько шагов тоже. Она протестующе поднимает одну ладонь. Другой упирается в коленку. Оксана тяжело дышит, почти задыхается.
- Стоп. Я… устала.
Я подхожу ближе. Между фонарями полумрак. Стою рядом, смотрю на нее.
- Это… тяжело.
- Вот как.
- Да. И тебе не кажется, что это скучно?
- Скучно?
- Да. – Оксана выпрямляется и слегка охает. – Скучно. Мы же просто бежим.
- Музыка бы помогла. – Неизвестно зачем говорю я.
- У тебя есть музыка? – Она откидывает волосы с влажного лба.
- Нет. Но обычно…
Черт. Я сегодня не взял свой плеер. Я-то его не слушаю. Оксана кивает.
- Но у меня есть сок. – Продолжаю я.
- Сок. У тебя нет музыки, но у тебя есть сок.
- Да.
- Ты пьешь сок, когда бегаешь.
- Нет. Нет… я купил его для тебя.
Оксана наклоняет голову. С интересом.
- Ты сам не пьешь сок. Но сегодня ты купил его для меня?
- Да. Точно.
- Давай свой сок.
Я достаю сумку с соком. Расстегиваю громкую молнию. Вынимаю теплый пакет и протягиваю Оксане. Оксана берет пакет и ждет.
- И что?
Я забираю у нее пакет и отрываю верх.
- Пожалуйста.
Она с досадой смотрит на пакет. Потом вытягивает голову вперед и осторожно пьет. Выглядит она весьма забавно. Но мне нравится. Оксана делает всего несколько глотков и вытирает губы.
- Ну как?
- Вкусно…
Я делаю шаг вперед и бережно целую ее. Апельсиновый сок. Отступаю на шаг. Чуть различимые тени тоже. Пакет остался у меня. Закрываю глаза и медленно пью. Долгие секунды. Открываю глаза и смотрю на нее.
- Ну что, побежали дальше?
Она кивает.
- Побежали. Только помедленнее. Так же устать легко.
И мы бежим. Пакет со своей маленькой тенью остается под фонарем. Маленький небоскреб под маленьким солнцем. Утром он станет холодным и превратится в мусор. Если обернуться, его уже не видно. Но мы не оборачиваемся и он есть. И есть целый город, которого тоже не видно. Но его весь можно пробежать, особенно ночью.
пятница.
Просыпаюсь. Форточка открыта, только все равно душно. Подхожу открыть окно. Тихо распахиваю шторы. Еще очень темно. Спал я часа два, не больше. Но все уже осталось вчера. Вчера длилось очень долго. Огромный день.
В комнату втягивает свежесть. Свежесть уже утренняя, пусть за окном темно. Ближних домов не разобрать. Темнота, даже звезд не видно. Одна белая планетка на все небо. Ночь из окна кажется темнее, чем на деле. Кто рано вставал – знает.
Наблюдаю за тьмой. Чувство вечности. Не знаешь ни времени, ни минут. Ждешь и ждешь, и это бесконечно, и торопиться некуда. Бездна жизни.
На постели сопит Оксана. Кожа отражает луну. Из-за жары она почти скинула простыню, и я не могу оторвать глаз. Смотрю и смотрю, как она дышит. Ровно и тепло.
Я вдруг резко ощущаю почти физическую потребность взять ее на руки. Просто на руки, без улыбок и лент. Взять на руки и осторожно носить по комнате, вглядываясь в ее спящее, сосредоточенное лицо. Все жду новой секунды.
Молчание важнее всего. Я так боюсь ее разбудить. Драгоценный сон. Родная радость, бесценное сокровище без растраченной жизни.
Вьются светлые волосы; свешиваются с постели. Я замечаю, их кончики слегка подрагивают. Оксана шебуршится во сне. Простыня падает. На левой лодыжке полоска трусиков.
Боль от ее холода. Тихо-тихо подхожу и поднимаю простыню. Осторожно накрываю горячую кожу. Простыня медленно сдувается и повторяет ее контуры.
Любой звук – опасность. Ступаю неслышно. Прикрываю окно и сажусь к столу, чувствую локтями его гладкую прохладу. Вдруг хочется рисовать.
На краю карандаш. Грифель треснут. Поднимаю карандаш, и грифель выпадает, звякает о твердый лак. Подтягиваю белый листок. Аккуратно вставляю грифель и прижимаю его двумя пальцами. Карандаш режет руку.
Лежащий листок съезжает под грифелем. Прижимаю темно-серую белизну ладонью. Провожу тонкую волнистую линию – кража у жизни. Грифель выгибается. Я тихонько кладу карандаш и любуюсь линией. Рядом лежат оба плеера. Чуть отодвигаю их сторонку. Потом смотрю на них. Долго смотрю.
Плеера два. Новый и старый. Серебристая коробочка и черный прямоугольник. На новом кнопки каплями. Я купил второй плеер. Хочу вспомнить, зачем я его купил. Выходит – незачем. Не нужен он мне. Значит, тоже? Часть машины. Ведь паранойя. И глупости. Только вот он, лежит передо мной – матовый экранчик, новая модель. Серый факт.
Нет. Я просто слегка не в себе. Не надо об этом думать. Сразу начинается карусель – мысли толкаются, вспыхивают насильно. И телефон у меня тоже не старый. Джинсы. Брюки. Пустяки, ну брюки-то тут при чем – работа ведь. Но ведь как-то выбираю одежду. Задавили рекламой. Телевизор. Чертов ящик. Сколько я смотрел телевизор?
Котлетки. Ну причем здесь котлетки? Но ведь беру эти котлетки каждый день. Каждый божий день котлетки. И смеюсь еще над Борисом. После этого. Он хоть разные салаты ест. Как давно я ем чертовы котлетки? Не помню. Потребитель котлеток, ненавистник салатов.
И ведь постоянно. И смею рассуждать о корпорациях. Сам их часть. Потребитель с социальной ролью. Покупаю, что прикажут. Новый плеер. Какой сок лучше. Какой сок дороже.
Оксана.
Голова слегка кружится. От недосыпа? Очень просто. Как же просто. Мне показали – это красота. Стандартная красота, понял? Такая-то форма и содержание. Да и до содержания дело не дошло. Подобрал модель – приобрел. Употребил. Будь на ее месте другая такая же – ничего бы не изменилось.
Медленно откидываюсь на спинку стула. Маленький скрип. Спине холодно. Так. Додумались. Получается, шестеренка. Потребитель. Ура. Спасибо, плеер. Что делать дальше?
Я ведь собираюсь избавиться от этого, так? Если ничего не менять… Если оставить, как есть… Нельзя. Тогда часть системы, больше ничего. Больше ничего. Надо решать. Хорошее решение – решу утром. Когда рассветет. Тогда и решу. Конечно. Пока можно ничего не делать. Можно просто ждать.
Замираю во времени. Но ничего не возвращается. Почти сразу начинает светать. Май – и рассветы так рано. Еще не светло. Уже не темно. Рассвет змеится по городу. Где же твой розовый плащ? Рассвет грязно-желт и бледен. Рассвет неотвратим. Ничего нельзя сделать. Умри – а он наступит. Ночь бесконечна, но рассвет неотвратим. Это страшно и страшен этот рассвет. Рассвет страшен, как утро казни, как рассвет Гордона.
Темнота задыхается. И внутри тоже. Она еще прячется где-то: по углам, за Оксаной, но это впустую. Из ненужной жалости задергиваю шторы. Становится темнее, но белые полосы по краям говорят правду. Слышу беззвучные щелчки на радио. Кажется, дремлю. Старые воспоминания, давние сны.
Помню, как кинул в лежащую собаку камнем. Когда кинул, уже пожалел. Собака громко завизжала. Вскочила и убежала. Она так ничего и не поняла.
Помню сон. Яркая вспышка. Гляжу в окно – там марево ядерного взрыва. Гул. Ветер, хотя стекло цело. Дикий восторг и чернота, когда волна дыма сбивает с ног.
На секунду вижу себя в кафе с Борисом. Борис беззвучно смеется и без слов рассказывает мне что-то об Ирине. Жужжит радио.
Радио. Тянусь к кнопке выключения, не успеваю. Играет бодрая, веселая и жизнерадостная музыка. Динамик маленький и высокие частоты хрипят. Оксана трет глаза.
- Я не опоздала?
Куда? Ах, да… институт – она же просила.
- Нет.
Я выключаю музыку. Оксана смотрит на меня. И улыбается. Я, конечно, улыбаюсь в ответ.
Она лезет под простыню. Вертится там. Потом встает и выходит из комнаты.
- Где у тебя ванная? Ага…
Слышу, как закрывает дверь. Я одеваюсь. Задвигаю стул. Вдруг она визжит. Бегу в коридор.
- А где горячая? – Кричит она.
- Извини… - Говорю шепотом.
У меня два красных крана. От того, кто раньше снимал. Возвращаюсь в комнату. Вот и рассвет. А я все жду. Минут через десять возвращается Оксана. Смотрит кругом. Поднимает свой костюм и натягивает его.
- Так рано никогда не встаю. Буду дрыхнуть на лекциях. Еще домой надо заехать… Спасибо, кстати, за телефон – я же вчера тебе не сказала.
- Сказала.
- Правда?
Она сосредоточенно ищет что-то по карманам. Бог ты мой – помада. Оксана опять уходит в ванную. Я опять не иду за ней. Жду. Утро уже вовсю. Гудки за окном.
Оксана зашнуровывает кроссовки в коридоре. Я беру свои.
- Ты хочешь меня проводить?
- Хочу.
- Да не надо…
Я кладу кроссовки на пол.
- Хорошо.
Оксана замедляет движения, потом встает и отворачивается к зеркалу.
- Ужасно выгляжу…
- Неправда. – Выходит как-то механически.
Она, видно, чувствует это.
- Ты тоже не выспался, зая.
Зая? Ласковое прозвище. Что ж сказать?
- Да, наверное.
- Вижу.
Она подходит. Мы целуемся. Потом она стискивает мои плечи и смотрит в глаза.
- Я пойду, зая.
- Пока.
Она выбегает за дверь и бежит по ступенькам.
- Позвони мне… - Снизу вверх.
Я закрываю дверь. И остаюсь один. Как отрезало. Как короткие гудки в трубке. Секунды слушаю одиночество. Теперь отчетливо проявляется комнатная тишина. Полувоображаемые скрипы старой мебели. Свист в кране у меня или соседей. Шепот громких голосов далеко.
Я не могу даже влюбиться. Я буду любить не ее. Буду любить ее имидж, одежду, фишечки, фенечки. Только не ее. Труба протрубила.
Что ж, будем что-то менять. Первым делом телефон. А то начнет трезвонить Ирина. Итак, мой телефон. Телефон-телефончик. Снимаю его со сложенных брюк. В окно? Могут подобрать… Что за мысли, черт. Но ведь и по голове кому-то можно… Ладно, телефон подождет.
Приступим к операции. Извлекаю спортивную сумку. В сумке дыра рядом с молнией, но это ничего. Мой первый враг – телевизор. Разбить? Ногой, скажем. Или швырнуть радио и завопить. Воображаемая картина завораживает. Вращающееся радио влетает в серый пузырь, и тот лопается большими брызгами. Искры, осколки летят по комнате.
Мда. Искры, осколки. Оно, конечно… Обойдемся без брызг. Вынимаю кабель. Еще один. Принимаюсь пихать телевизор в сумку. В сумке на дне шахматы. Археология такая. Шахматы тут ни при чем. Прочь их. Застегиваю молнию. Черный угол торчит как кошачья морда. Видеоплеер. Он бы и так издох, но это символ. Его с меньшими собратьями в пакет. Пакет белый и плотный.
Радио тоже в пакет. Так. Что бы еще. Не так уж у меня много символов, оказывается. Квартира без телевизора кажется пустой. Выходит, он был ее главной частью. Тогда пошли.
Вскорости понимаю – это не так легко. Телевизор тянет руку. Ковыляю поначалу «вперед». Потом возникают идеи. Иду на родную остановку. Встаю, ставлю под ноги телевизор с пакетом. Дышу. Кругом ничего не происходит. Обычная пятница. Люди молча ждут. Накатывает жара. Звонит, наконец, телефон.
Отстегиваю чехол и одним движением швыряю под отъезжающие колеса. Автобус, даже не заметив, грузно утюжит черную ткань. Чехол лопается. Наружу выдавливает пластмассовые внутренности. На остановке занимается веселое оживление. Сочувствующие возгласы. Смех. Шутливые тупые советы. Верчусь и улыбаюсь в ответ. Кто-то кивает и разводит руками. Ай, вы мои хорошие.
Неторопливо высвобождаю из белого пластика радио. Низом подкатываю под новые колеса. Радио себя оправдывает. Треск как выстрел. Рядом мгновенная тишина. Водитель автобуса что-то заметил. Кондуктор выходит, оглядывает черные кучки и пожимает ему плечами. Я захожу в автобус. Со мной заходят двое или трое. Больше никто. Оставайтесь, безумцы. Вы останетесь на этой остановке вечно.
Мы едем. На меня никто не смотрит. Правило утренних автобусов. Мог бы там замочить кого-нибудь и залезть весь алый. Через пять минут все бы забыли. Выхожу, где надо.
Иду и поворачиваю. Вот они. За книжным магазином, где нет домов. На бетоне с люками сидят бомжи. Иду к ним. Все взгляды сразу на меня. Они сами знают, как отвратительно выглядят? Подхожу и ставлю сумку на грязный бетон. Один сразу лезет лапать черный угол.
- Это вам.
Они ждут. Тот, что лапает, таращится на меня. Что-то говорит, жуя язык.
- Что? – Переспрашиваю.
- Хохла надо ждать. – Повторяют.
- Какого хохла?
- Скоро. Там и продашь.
Они указывают куда-то назад. Я понимаю: скупщик.
- Нет. Это вам. Бесплатно.
Меня уже передергивает от отвращения и брезгливости. Вонь и грязь. Они ждут.
- Пацана, че ли надо?
Я отворачиваюсь и ухожу. Я знаю, они его пропьют. Этого и добиваюсь. Сам я пропить его не могу. А пропить надо. Пропить телевизор. «Он пропил телевизор, знаете?» Так пусть пропьют его за меня.
Обнаруживаю в руке пакет. Оказывается, я его не оставил. Надо избавляться. И не просто, а чтобы вот навсегда. С трепетом взирать на подыхающие осколки. Ничего в голову не лезет. Жарко. Зачем, черт, я так радио швырнул? Ведь за психа приняли, ублюдки. Надо одному.
Утопить его. Где погрязнее. Пусть тонет и булькает. Далеко идти не надо. Город – это дома между грязью. Почти везде канализация на виду. На ближайшем мосту смотрю вниз. Там черная вода и вонь. Поднимаю тяжелый пакет над водой. Рука дрожит от тяжести. Отпускаю. Громко хлюпает. Белый пакет моментально исчезает. И все. Появляются и пропадают несколько пузырей. Смотрю на черную поверхность. Она гладкая и блестящая. Интересно, он там первый, на дне?
Больше избавляться мне не от чего. Еду домой. Не могу избавиться от ощущения неудачного дела. Может, надо было их сжечь? Черный дым. Нет: и слезы, и вонь на одежде. Ладно. Как есть. Определенным образом цель достигнута. Больше мне ничего не навяжут. Все буду делать вопреки.
Захожу домой. Возвращаюсь. Сразу слышу и кран, и воображаемые скрипы. Впечатление – будто уходил на минуту. Такая же тишина. Что теперь?
Итак, я избавился от разного. Не пошел на работу. Нарочно. Только на работе вот не знают. Невелика потеря – не пришел продавец сантехники. Подменят. И Борис и Ирина отмажут перед боссом. Заболел, мол. Дня через три начнут думать – в самом деле, заболел. Дальше… Дальше не знаю. Такого еще не было.
Сажусь на кровать. Где-то рядом сонливость. Такая, особая. Не сонливость сытной еды с пивом, а потайная, больная сонливость. Когда не спал и будто и не хочется. Рисунок на стенах обретает пронзительную отчетливость под солнцем. Пронзительную до нереальности. Внезапно вспоминаю, как топил пакет. И смех за спиной. Уеду-ка я.
Пусть все остается на дне. Посмотрим, насколько я это утопил. Деньги есть. И есть чемодан. Достаю его, приятно щелкаю замочками. Внутри желтые квадратики на синем. Мне почти ничего не надо. Для бега пиджаки не нужны. Шахматы на дно. Белье. Зубщетка и бритва. Полезная мелочь.
Деньги. Да, деньги у меня есть. Храню дома. Просто от лени. Помню до тысячи сколько – неоформившиеся мысли о лэптопе. Скручиваю их во внутренний карман. Паспорт. Последний раз оборачиваюсь в коридоре. Неожиданно накатывает сильный запах апельсинов. Ухожу.
Еду на вокзал. Неприятнейшая жара на улице. Пот противен. Хочется как-то уйти. Понимаю – неосознаваемая жажда темноты. Уже осознаваемая. Вот и вокзал. Вхожу и сразу прохлада. Ощущение, будто все прошло. Но это иллюзия – она исчезает.
Встаю к кассам. В очереди тележки и люди. Удивительное здание. Голоса людей доносятся отовсюду. Сливаются в шуршащий фон. Достойный аккомпанемент мыслям о нем. Усмехаюсь. Толстая женщина, обвязывающая передо мной тележку, обиженно оглядывается. Кривится и молчит.
Я вдруг вспоминаю – не выбрал куда ехать. Вернее, уезжать. Извиняюсь перед кем-то, ухожу к расписанию. Списки городов с датами, как фамилии погибших. Сюда? Пожалуй, нет. А здесь кого-то убили недавно. Выбираю примечательный город. Главное, время подходящее.
Стою очередь снова. От кассы уходит толстая женщина. Та, с тележкой. Старается меня не замечать, но я-то вижу. Покупаю купейный билет. Это дорого. Особо не разъездишься. Перрон. Стальные грязные часы. Эй, это не часы, это табло. Стоп, как говорится. Да. Именно так. Стоп.
Поднимаюсь к симпатичной проводнице в юбке. Красивые ноги. Вот и мое купе. Темный день перрона. Чемодан под койку. Койка. Можно сесть. И даже лечь. Пиджак под голову. Снять бы ботинки хорошо. Обычно, когда спят и отдыхают, снимают. Спят и отдыхают. Отдыхать до исцеления.
Когда просыпаешься, спокойный стук колес слышен не сразу. Поначалу вообще его не слышишь. Но одновременно знаешь, что он есть. Открываю глаза. В купе не слишком светло. Надо мной спокойный серый цвет верхней койки. Хорошо смотреть на неяркую поверхность. Можно еще поспать, если захочу. Торопиться некуда. Мягко провожу по лбу. На ладони приятная прохлада. Зеваю.
- Доброе утро.
Поворачиваю только голову. Я в купе не один. На меня смотрит светловолосый парень. Мне навстречу беззвучно мелькают столбы. На стекле трещина – точь-в-точь как в «Снежане». Только скотч прозрачный и поменьше.
- Здравствуй.
Долго потягиваюсь. Что-то приятно, очень приятно хрустит. Аж стону от удовольствия. Приходит славное чувство голода. С сожалением вспоминаю – ничего съестного в моем чемодане нет. Хорошо бы сейчас копченой колбаски – прям кружок, и с черным хлебом, и со сладким чаем. Тонкая кожица лопнула бы под зубами, и острое мясо… Рот наполняется слюной.
Здесь, наверное, есть вагон-ресторан какой-нибудь. С сомнением смотрю на своего соседа. Вижу на столе хлеб и два стакана с чаем. Один полный, другой полный наполовину.
- Слушай, - говорю, - у тебя не найдется чего похавать?
Я сумел соседа удивить. Он моргает.
- Вообще-то, здесь есть кафе – в поезде. Я заказывал чай. И тебе взял – только он остыл, наверное.
- Спасибо.
Да здравствует вежливость. Беру полный стакан за верх, вынимаю из подстаканника. Делаю глоток. Чай еще теплый и ласково лижет сухое горло. Потом тепло спускается в живот. Только голод становится сильнее.
- Слушай, - говорю, - я тебе заплачу. Может, у тебя все-таки есть еда? Вставать не хочется.
- Да не надо денег. Ладно уж… Заплачу… Держи, раз такой голодный. – Он аж стесняется.
И этот замечательный человек извлекает из рюкзака самый настоящий круг самой настоящей краковской колбасы. Колбаса пахнет чесноком. Беру ее со стола и кусаю прямо посередине. Нет слов. Отламываю черного хлеба и заедаю копченое мясо. И запиваю чаем. И еще мяса. Кусок побольше. Минуту слышно только хруст моих челюстей.
- Спасибо. – Выдыхаю. – Спасибо, друг.
- Да ладно уж… Одно удовольствие – смотреть, как ты ешь. Здоровый организм. Дай и мне кусок. Тут любой есть захочет, на тебя-то глядючи…
С треском разламываю оставшееся.
- Держи.
Он тоже принимается уплетать. Приканчиваем и хлеб, и колбасу за пару минут. Парень достает платок и вытирает руки. Я беру со стола салфетку. Вот ведь славно, что есть салфетки и их приносят с чаем. Просто и безупречно.
- Павел. – Сосед протягивает мне руку.
- Семен.
Улыбаемся друг другу. Трудно подружиться сильнее за десять минут. Еда вместе – заключение альянса. И сегодня, и сорок тысяч лет назад.
- Далеко едешь? – Спрашиваю я.
- В смысле? Туда же, куда и ты.
- Ага…
Вспоминаю, куда еду. Город выбрал совершенно наугад, по расписанию. Если он в расписании, то, наверное, он конечный.
- И сколько нам еще ехать?
Павел, кажется, слегка удивлен. Но старается не подавать вида.
- Часа два. Вечером будем. Он ведь один день всего идет.
Один день. Так, постойте-ка, если сейчас утро, а приедем мы часа через два… И идет он один день… Не сходится как-то.
- Сейчас утро?
- Утро? Почему утро?
- Ты же сказал «утро».
Павел хмурится. Потом вспоминает.
- А что я должен говорить проснувшемуся человеку? А вообще сейчас восемь часов. Дня, вечера, как хочешь.
Вот это привычка Бориса. Тот еще товарищ. Никогда не скажет «приятного аппетита» или там «пожалуйста, спасибо за мой очередной салат». Но как что, так сразу «доброе утро». «Доброе утро, я не играю в компьютер»; «Доброе утро, я не пью на работе». Ирина иногда передразнивает: «Добрый вечер» К примеру, «Доброе утро, Ира, я же сегодня раньше ухожу» «Добрый вечер, заранее предупреждать надо» Такие вот они добрые.
А сейчас, значит, не утро. Время проворачивается в моей голове и с щелчком встает на место. Спал я часов шесть. Вот уж дневной сон.
- Что – пил вчера?
Усмехаюсь. Неясного цвета глаза Павла отсвечивают под неярким солнцем. На секунду снова слышу стук колес.
- Нет. Устал просто. Очень устал.
- М-м… В командировку ездил?
- Нет. Ты в командировку?
- В гости, скажем так.
- И теперь домой?
- Почти. А ты – домой или из дома?
- Из дома. Но не по делам. Просто так.
Павел разглядывает меня. Думает, наверное, расспрашивать или нет. Он решит: расспрашивать не надо. Я ему сам расскажу.
- Я уже говорил, что очень устал? Все это со стороны выглядит странным, думаю.
Рассказываю о беге Павлу. Не все, конечно. Сумел его увлечь. Рассказываю долго, и даже вроде бы интересно. Оказывается, умею не только унитазы втюхивать. За дверью постоянно ходят – гулкие шаги. Иногда тянет слабым запахом сигарет. То и дело надо повышать голос – все-таки поезд. Раз рядом проезжал встречный, и пришлось подождать, пока грохот не стихнет. В купе постепенно темнеет. Дорассказав, допиваю холодный чай.
- Действительно, некоторые поступки кажутся странноватыми. – Отчерчивает Павел. – Со стороны. Да это всегда так. Если поступок кажется странным, мы не знаем его причин.
В купе зажигают лампы. А я пожимаю плечами. Мне мои поступки странными не кажутся.
- И еще – зря ты всегда пытаешься думать за других.
- Когда это?
- Да постоянно, как я понял. Ни к чему хорошему это не приводит.
Опять пожимаю плечами. Не думаю я за других. Эти другие мое мнение редко спрашивают. Меня, впрочем, это вполне устраивает. Улыбаясь, несильно киваю. Столбов уже почти не видно. Только стремительные тени потоком. Начинается новый город. Огни зажжены, и отсюда его видно весь. Островок света, яркая сеточка на ночи.
- Как сеточка, - киваю на окно. – Сеточка из света.
Павел наклоняется и смотрит на город против течения.
- Да… С Далекой вид еще лучше, только добираться долго.
Он опять прислоняется к стенке.
- Отсюда тоже хорошо. – Говорю я. – Домов не видно. Только свет.
- Первый раз вижу, чтобы городом так любовались. – Павел хмыкает. – Обычно все стараются убежать. Привольные озера, бескрайние степи и так далее.
- Привольные степи… Бескрайние озера… А город что?
- А город – «пыльный». «Вонючий». «Загазованный», как пишут в газетах.
Павел смеется, словно пошутил. Сеть света медленно летит в темноте. Как звездный крейсер из семидесятых.
- Он такой и есть. Только ночью другой.
- И этот? Такой же как твой?
- Точно. Они все такие.
- Что, и здесь будешь бегать?
- Верно. Буду бегать.
- А остановишься где?
Неуверенно вспоминаются провинциальные гостиницы. Так здесь не сорок тысяч, и гостиницы дороже. Давно виденные между работой и знакомствами «квартиры посуточно». Павел наблюдает.
- Странный ты человек. Потому интересный. Но думать надо было заранее.
- Найду что-нибудь.
Уж без таких советов я обойдусь.
- Деньги хоть есть?
- Понятно, есть…
- «Понятно», говоришь? Можно проехать Россию за месяц, не имея ни денег, ни вещей.
Молча смотрю на Павла. В итоге тот отмахивается.
- Ладно. Я дам тебе адрес. Там сможешь остановиться.
- Дорого?
- Нет. Бесплатно. Просто скажешь, что от меня. Даже говорить не надо. Если ты туда пришел, тебе можно верить. Это называется «вписаться». Запомни. В каждом городе есть такие адреса. Приходи и живи. Только не заживайся.
- Бесплатно?
- Я же сказал – бесплатно. Будешь за хозяином мыть посуду. Выносить мусор. Харчеваться за свой счет.
- Трудно поверить как-то… А откуда они знают, вдруг я… ну…
- Оттуда и знают, что таких вопросов не задают.
- Я должен буду оставить свой адрес? Чтобы у меня смогли остановиться?
- Да ничего ты не должен. Это такая культура, понимаешь. Твои побеги… Есть люди, которые через все это уже прошли. Правда, про ночной бег слышу впервые. Любопытно.
- А ты сам-то кто? Тоже из этой, из «культуры»?
Павел качает головой.
- Не-а. Из того, что я понял, ты куда ближе. Может быть, ее часть. Какая-то новая.
- Часть, значит.
- Может быть. Может, и нет. В любом случае, там ты можешь остановиться. И иногда встретить интересных людей. По-настоящему интересных. Которых можно слушать, открыв рот. И которые будут слушать тебя. Рассказчик ты хороший.
Пишу волшебный адрес. Пока пишу, парящая сеть начинает затухать. Ее глушат близкие фонари. Светлые точки и звезды сливаются с синим придорожным светом. Город сразу теряет глубину. По оконному стеклу прокатываются дымчатые волны. Накатила, на миг раскрасила черный провал, и сгинула. И еще раз. И еще, но уже тише. Павел тоже смотрит на окно. Начинается скрип.
Мимолетный страх. Приезжаю в чужой город. У меня здесь никого нет. Где я никого не знаю, и который я выбрал из-за времени отправления. Мелькает шальное: «Хорошо, что май…»
- Нервничаешь? – Спрашивает Павел.
Он внимательно рассматривает меня. Похоже, ему действительно любопытно. Мне становится неприятно от такого внимания. От такого – научного. Зато страх улетучивается.
- Нет. Совсем нет.
Павел кивает.
- Я помог.
- Как мог.
Он начинает собираться. Мне собираться нечего. Чемодан я не открывал. Павел покидает купе. Я за ним. В поезде оказывается вдруг много людей. Люди в молчании толкутся к выходу. Их стало больше со времени сигаретного дыма и быстрых шагов. Ищу Павла, но он уже растворился впереди и покинул это место.
Двери распахнуты. За ними неведомое, черное, люди пропадают туда один за одним. Походит моя очередь. Не видя за секунду до того капканы ступенек, выдерживаю неоговоренный ритм схода, слетаю по белым облачкам на перрон. И сразу – свежесть. Чистая, новая свежесть, которой нигде не существовало в душном, оказывается, вагоне. И звуки. Разные. Приятные и неприятные, но все настоящие. Словно выхлопотал последнюю холодную каплю из ватных ушей, и все щелкнуло, заорало по живому.
Плыву среди людей. Должно вынести в город. Рядом торопятся, стремятся от поездов. Другие медленно ступают с детьми. Поток все одно течет своей средней, брезгующей людьми, скоростью. Впереди скромным лозунгом маячит зеленое время. Прохожу под ним и выпадаю в вакуум. Всех моментально разносит по личным направлениям. Остаюсь в толпе один.
Немного еще иду, изучаю красные точки в небе. Потом стряхиваю вокзал и ускоряю шаг. Неудобная ручка чемодана становится посторонней и мокрой. Хочется бросить его и побежать. Вперед, к фонарям. А дальше по маршрутам в никуда. Ночная улица есть и здесь. Но нет. Такие трюки дважды не нужны.
Крепче сжимаю неудобную пластмассу. Я один в новом городе. Уже темно. Определяемся с ночлегом. Гляжу на данный адрес. Буквы трудно разобрать под темнотой. Подношу к самым глазам, и чернила светят отраженным, искусственным светом. Улица Стекольная. Мой оазис.
Около вокзала обязана быть остановка. Без труда вижу ее ростки – ждущих людей. Становлюсь с ними, вперяю взгляд в их прицел. Теперь я часть города. Меня уже не прогонишь. Спросить бы, в ту ли мне сторону. Спросить бы, доберусь ли на автобусе вообще, но иллюзия уверенности со всеми так убедительна. Да и неловко сейчас. Вы не подскажете, как попасть на улицу Стекольную?» «Нет. К сожалению, я нездешний.» «Извините, вы не подскажете, как попасть на улицу Стекольную?» Рассеянное качание головой. И скоро все косятся, любопытствуя.
Вспоминается тусклая жара, выстрел мертвого радио. Удивленный стыд незнамо за что. Я все сделал правильно. Читаю диковинные полосатые таблички. Перечни незнакомых улиц с родными названиями. Плюю на это и сажусь в первый попавшийся.
Подходит кондуктор и требует мзду. Склоняюсь и торопливым шепотом интересуюсь Стекольной. Кондуктор недоверчиво отвечает, заглядывая зачем-то мне за спину. Точно, не в том направлении сел. Как знал. Нужно выйти и перейти. А потом сесть вот в такой же, нет, не в такой же, а сорок четвертый. Две остановки и прямо на ней. Нет, вру, не две, а три. Новая там. Они уже полмесяца, как маршруты поменяли. Пытаюсь платить, но кондуктор отталкивает руку. Вспоминаю, как сам свысока и исподтишка подглядывал за такими – дурят, жалеют рубли на одну остановку. Сдерживаюсь и не озираюсь.
Выхожу вслед за чемоданом. Он стучит о жесткие поручни, отдавая в ладонь. Влево, вправо, виноватая поблажка правилам. Другая сторона ну ровно ничем не отличается от «моей». Перейти раз пять-четыре и забуду, где вокзал и откуда приехал. Меня принимает следующий автобус. Следующий же кондуктор субъективно не так мил, как предыдущий. Отплачиваюсь за контрольную справку об остановках. Кондуктор хищно уползает, безошибочно перебирая по паутине поручней.
Здесь все то же. Это по-человечески радует. Жгуты взглядов полосуют салон. Если жгуты скрещиваются, сразу отталкиваются. Нахожу свободную для глаз точку. Пялюсь в нее, пока еду. Никак не могу погрузиться в мысли. Обычно – посмотришь на улицу, и теряешься сразу внутри. Теперь и думать есть о чем, а от этой незнакомой темноты не уходится. Боюсь прозевать что ли? Тогда правильно. Наездился на сегодня.
На месте. Черно-синий прямоугольник с надписью «Стекольная». Снова проверяю бумажку с адресом. Ищу номера над дверьми. Мимо, надо сказать. Еще идти метров триста. Ну и хорошо, пошли. Если б не чемодан, получал бы ясное удовольствие. Улица не слишком торговая. И не центр, по моим представлениям. Случайный магазин светится манекенной пустотой. Редкие ларьки замурованы железом. У одного открытого стоят низкие люди без волос.
Стараюсь гнать опасения. Опасения сопротивляются. Меня могут не пустить. Могут отказать «записать», как сказал Павел. Адрес может быть старым. «Давно путешествуете?» «Вы один?» «Как долго планируете оставаться?» Ну, ну, тише. Я всегда могу пойти в гостиницу. А завтра снять комнату подешевле. Это так, но мне не легче.
Останавливаюсь перед синей арочкой номера. Проверяю. Точно, он. Захожу в кромешную тьму. Пахнет. Поднимаюсь. Смотрю на черный звонок. Медленно подношу руку и звоню.
Голоса. Потом шаги и щелчки. Дверь открывается. Глаза привыкли в темноте. Потому на ослепляющем фоне вижу лишь темный силуэт и длинные волосы с бородой. Силуэт глядит на чемодан.
- Вписаться?
- Что? А… Да, вписаться. – Сбиваюсь на скороговорку, сердце частит, - Меня Павел…
Но меня уже не слушают. Силуэт разворачивается и уходит в квартиру, оставляя дверь открытой. С восторженным трепетом устремляюсь за ним. Собеседование оказалось проще.
- Дверь. – Не оборачиваясь, бросают мне.
Тыкаюсь в ручки замков. Дверь захлопывается почти без моего участия. Изнутри на двери оказывается плакат: «Нижний не надо!». Под надписью фотография кошки. Приглядевшись, с изумлением обнаруживаю – плакат нарисован от руки и кошка тоже рисованная. Рассматриваю живые глаза. Кошка рассматривает мои. Потом снимаю ботинки, иду на свет. Чемодан остается в прихожей.
Сразу бросается в глаза окно. На нем нет штор. Оно незанавешено. В комнате трое. Сидят вкруг табурета. Двое на других табуретах, один на диване. Один, кто открывал. Он сидит слева. На диване в шлепанцах на босу ногу. На нем спортивные черные штаны с белыми полосками и майка. Под ребрами тертая дырка. Очень симметричное лицо. Картинно симметричное. Черная борода куда короче, чем мне показалось. Он старше меня и остальных.
Другой с вычурной прической и внимательными глазами. Лет девятнадцать. Он сильно сутулится. Следы цветной краски на светлых кончиках. Черная и излишне просторная футболка с черепами и резаными буквами. Хаос черепов сильно не вяжется с его умным лицом. Третий, справа от него, одет очень опрятно, но волосы тоже длинные. Лицо какое-то отрешенное и очень чистое, на шее тонкая цепочка. Все трое рассматривают меня.
Что ж, действительно, культура. Приходят новые опасения. Употребление наркотиков до тотального летального, питие черной крови под луной и избиение судорожно врывающейся милицией. Гоню прочь.
На центральном табурете стоит жестяной чанчик литров на пять. На боках помятости и царапины. В чане, судя по цвету, каша. Много каши. Бородатый указывает на чан.
- Кушать хочешь?
Киваю автоматически, даже не восприняв полностью вопрос.
- Возьми пуфик. Сзади тебя.
Товарищ в футболке слегка кивает в сторону стены. Подвигаю пуфик к табурету и сажусь, глядя на кашу. Каша горячая и от нее идет пар. Выглядит аппетитно. Никаких антисанитарных излишеств не заметно.
- Тэк-с… - Тянет бородатый.
Он ищет кругом глазами. Находит и берет на столе позади себя ложку. Внимательно рассматривает и дует на нее. Потом протягивает мне. Ложка, вроде бы, серебряная. И чистая.
-Она без масла и соли, но сварилась хорошо.
Бородатый ни к кому конкретно не обращается, но вполне понятно – это мне. Начинаем есть. Прямо из чана. Каша действительно вкусная. Куда сочнее полуфабрикатов. Примерно такого сорта делала Ирина. Раньше у нас в офисе не было заведено питаться в кафе. Еще не прониклись. Тогда мы таскали на работу всякую снедь. Мы с Борисом приносили бутерброды. У меня всегда был просто нашлепнутый на ломоть хлеба кусок колбасы или сыра. Борис же творил настоящие произведения искусства. Майонез там, листья всякие, трава. При этом он никогда не смотрел на них, когда ел. Он задумчиво глядел на стык стены и потолка, разевая огромный рот. Смысл делать себе такие бутерброды, если ты на них не смотришь? А Ирина… Ирина мазала бутерброды кашей. Серьезно. Она брала большой кусок черного хлеба и вываливала на него овсяную кашу. С маслом. Визуальный ряд всего этого, как вы можете догадаться, был ужасен. Слипшаяся, чмокающая каша и застывшее масло. Б-р-р. А Ирина ничего – уплетала за обе щеки.
Сейчас каша горячая и вкусная. Дую на ложку. Едим с аппетитом, но без жадности. Наконец, бородатый откидывается на спинку дивана. Я тоже чувствую: сыт. Каши осталось еще с половину.
- Меня зовут Семен.
Бородатый кивает. Окончательно ясно – он здесь хозяин.
- Василий. Приятно познакомиться.
Он смотрит на остальных и представляет их.
- Это Сережа.
Опрятный парень с цепочкой кивает.
- Это…
- Шадов. – Перебивает тот.
Он как-то странно произносит свою фамилию. Шадов выпрямляется и теперь видно: майка как раз под его долговязую фигуру.
- Шадов? – Переспрашиваю я. – А имя?
Он почему-то обижается. Или мне показалось?
- Просто Шадов. Студент. Технического колледжа. – Он пытливо изучает мою реакцию.
- Идет. – Киваю.
- Путешествуешь? – Спрашивает Василий. Верно, он хозяин. Будет расспрашивать.
- Вроде того.
- Далеко? Издалёка?
Называю свой город.
- А куда, не знаю, - Добавляю.
- Ну, это пока недалеко… Надолго планируешь в этом городе?
Вот вопрос. Он спрашивает, надолго ли я у него.
- На пару дней. – Неожиданно рискую. – Максимум на неделю.
Василий спокойно кивает. Оборачивается.
- Спать будешь здесь.
На полу лежит матрац. И все. Просто матрац. Синие и белые полоски. Ничего, сейчас лето. Матрац так матрац. Киваю.
- Деньги у меня есть. – Начинаю, и тут же сознаю, какую глупость сказал.
Затыкаюсь. Василий никак не проявляет обиды.
- Что ж, это лучше, чем когда их нет.
- Не обязательно. – Настойчиво поправляет его Шадов.
- Не обязательно. – Мягко соглашается Василий. – Но можно везде купить еды. Можно купить билеты. Деньги – определенная независимость.
- Опять ты начинаешь. – Спорит Шадов. – Деньги - это не свобода, а несвобода.
Чую, будет давняя дискуссия. Ее бесполезное продолжение, вернее. Мне не улыбается ни слушать, ни участвовать. Кроме того, меня зовет бег. Свежая тяга, жажда чистого дыхания.
- Извините.
Я поднимаю руки.
- Мне надо уйти.
Они оборачиваются ко мне. Ждут.
- На пару часов. Я вернусь.
- Именно сейчас? – Спрашивает молчавший Сергей.
- Да… Я вернусь скоро.
Затаскиваю чемодан. Вскрываю его и начинаю переодеваться. Костюм охотно застегивается. Кроссовки легко шнуруются. Внутри начинает биться восторг.
- Ты что, бегаешь перед сном? – Это Шадов.
Киваю. Быстрей бы. Впереди бег.
- Это хорошо. Это полезно. – Констатирует Василий.
- Я ночью бегаю. – Говорю, осматривая себя. Зеркало только в ванной.
- Что-то новенькое… - Заявляет Шадов. – Но интересно. Хочешь пробежать Россию?
Мне уже невтерпеж. Ноги зудят. Торопливо мотаю головой, размашисто шагаю к двери.
- Подожди, - окликает Василий.
Вопрошающе поворачиваюсь. Жду, приподняв подбородок.
- Возьми ключи, - говорит он, - мы, наверное, уже будем спать. Справа от тебя, на клеенке.
Справа стоит маленький столик. На столике красно-белая клеенка в клетку. Лежит, нет, валяется всякая всячина. Гуталин. Ножницы. Фигурно порезанный коврик для мышки. Ключи лежат среди нескольких пивных пробок. Подбираю латунь на грязном шнурке.
- Только верхний. – Говорит Василий.
Открываю замок и выхожу в темноту. Теперь она уже не кажется пугающей. Теперь мне есть куда вернуться. Это здорово важно, когда тебе есть куда вернуться. Подъезд выпускает меня наружу. Чуть кружится голова. Вот сейчас обернусь, а за спиной родной дом и город. Вместо этого смотрю вперед.
Налево? Направо? Какая разница. Свобода, вот что это такое. Пожалуй, не стоит излишне крутить. Решаю наугад. А дальше прямо. Днем этот город пахнет не как мой, я уверен. Машин меньше или больше, заводы разные. Улицы другие. А ночью ночь везде. Ступаю. Ступаю чаще. Чаще, чаще, и начинаю бежать. Звуки пропадают. Бесшумный полет среди темных теней.
Приходит знакомый покой. Улыбаюсь. Снаружи не видно, но улыбаюсь. Неважно, где я. Неважно, куда бегу. Неважно. Суть не в этом. Суть в беге, главное в нем. Отворачиваюсь от светящихся витрин и навязчивых вывесок. Неон прекрасен, я это вижу. Зачем складывать его в слова? Пусть он остается неоном – цветным и прозрачным призраком городской ночи.
Пробегаю мимо безмолвных манекенов. Манекены существуют, чтобы на них смотрели. Сами они слепы и мира не видят. Это нормально. Для чего же еще нужны манекены? Смотреть на них – людское удовольствие.
Начались совсем чужие улицы. Я не знаю тут ничего. С другой стороны, улица – это всегда улица. Просто еще незнакомая. Как и прошлыми ночами. Днем все не так. А ночью глазам нужна только улица впереди. Если бежишь прямо, а ты всегда бежишь прямо, не видишь города за сторонними домами. Тогда существует лишь одна улица. Вы ее знаете. Она есть и за вашим окном.
Я бегу по ней.
Не знаю, что будет через сто шагов. Точнее, знаю: через сто шагов ничего не будет. Потому что не может быть. Такое незнание, а, может, такое знание. Все это превращает город в огромную беговую дорожку. Одновременно управляемую и бесконечную. Сойду, когда захочу. А захочу, когда вернусь.
Серая лента крутится. Я трогаю ее резиной подошв. Асфальт и город трогают меня в ответ. Мы касаемся друг друга через асфальт, как ладони через стекло. Город тоже бежит под ногами, отражает мой бег, словно тихая серебряная вода.
Окна светятся. Когда дома дремлют – окна светятся. Хоть одно всегда есть в каждом доме. Когда дома бодрствуют, окна пусты и мертвы. Странно. В жизни все не так.
-…куда, б.., бежишь?
Понимаю: я остановился. Верчу головой. Вокруг черные тени. Это люди. Неужели и я такой же черный? Их то ли пять, то ли шесть, не понять – задние в полукруге тесно разговаривают и отрывисто смеются.
- Ты куда, б.., бежишь?
Смотрю прямо перед собой. Меня схватил за куртку человек. От него пахнет плохим спиртным. На нем нет волос. Черная рубашка. Рубаха, даже. У него нет лица. Пытаюсь понять, зачем он матерится. Смотрю в глаза и не вижу ответного взгляда. Они блестят, но кажется, будто он слеп.
- Ты, б.., откуда?
Человек навострился произносить мат. Он вылетает между слов умятыми комками. Можно подумать, будто у него одышка. Можно подумать, он тяжело останавливается посредине фразы глотнуть воздуха.
- Оттуда. – Указываю назад.
Кто-то смеется. Человек дергает меня за куртку. Я коротко мотыляюсь вперед-назад. Он говорит. Из его слов выходит: он меня не понял; он думает, я хочу его оскорбить. Остальные становятся внимательными и подбираются. Человек резко бьет меня открытой ладонью. Мысли несутся вскачь.
Пятеро. Дело плохо. Нож? Вполне. В чужом городе. Уворачиваюсь. Ладонь вскользь цепляет щеку. Щека горит. Рывком дергаюсь назад. Гладкая ткань выскакивает из чужих пальцев. Люди сжимаются, как челюсти. Бежать.
Бегу обратно. Быстро. Слышу топот. Чувствую их удовольствие. Удивляюсь: я тоже ощущаю удовольствие. Мозг работает четко и с интересом. Посмотрим, что будет через несколько минут. Лишь бы не догнали.
Бежать прямо? Своеобразные гонки. Не уверен: выдохнутся ли раньше убежища? Надо сбить контакт. Зайцем дергаю налево вбок. В темноту двора. Тут же направо. Вдоль дома с другой стороны. Свист и окрики. Давайте, давайте.
Пробегаю полдома. Организм работает на славу. Радость машины. С благодарностью вспоминаю, как бросил курить. Я даже не бросал. Просто остановился на месяц и не начал снова. На телевизор копил. Тот самый, который сейчас… А где он сейчас, бог весть. Уже куплен на рынке. Может, не один раз. Стоит в темной гостиной и не помнит, как отучил от сигарет.
Еще полдома, еще. Тихо и постепенно останавливаюсь. Слушаю темноту. На первом этаже горит окно. Видны горшки с растениями. На одном маленькие цветки. Смотрю на них, пока тело глотает кислород. Грудь ходит ходуном. Вот история. Пробивает на смех. Без воли начинаю беззвучно смеяться. Не, вот история, надо же. Смеюсь.
На меня выскакивает тень. Это другой. Он не хватал за куртку. Мгновенно останавливается. Замирает. Так неподвижно. Секунду кажется: упадет как подрубленный столб. Внутри взрыв. Бросаюсь дальше. Он оживает. Слышу, несется за мной.
Справа остается проход на улицу. Так и надо. И, обмирая, вижу – впереди дома сомкнуты углом. Неподвижно и наглухо, как скалы. Он тоже видит это. Ненужные сожаления: надо было свернуть. Что-то менять. Срочно. Не могу остановиться. Бегу и бегу. Разобьюсь о стену. Дом справа. Пятиэтажка. Общага. Как рядом со мной.
Проход.
Влетаю в подъезд. Насквозь; надо насквозь. Упираюсь в липкую стену. Миг бредового отчаяния – тупик. Левее. Вперед. И вижу дверь. Выход на улицу. На ту сторону. Быстрее туда. Считай, убежал уже.
Замок.
Спиной на фанеру. Готовлюсь. Ой, как плохо. И сознаю: не бежит за мной. Слышу: свистит. Орет, зовет стаю. Но в подъезд не бежит. Удовлетворение некстати. Дивная классика: я загнан в угол. Он боится. Он ведь боится. Ладно, уж надо не ждать. Внимательнее на дверь. Фанера, чистой воды фанера. И ногой по ней. А ну и еще. Хруст разрыва. Кусок отдирается, висит. Падаю на корточки. Лезу через нору. Край фанеры больно режет бок. Береженая доныне рука недовольно кричит. Выбираюсь на улицу.
На улице никого. Тишина. Машин здесь не видно. Руке тепло. Смотрю: ранка на руке раскрылась, закровила. За домом ор. Ну, хватит торчать столбом. Бегу. Теперь только к Василию. Быстро. Через минуту ясно – ушел.
Вот так. Вот встреча. Здравствуй, новый город. Меня встречают, как антитело – иммунитетом. Естественная защита от инородного. Только я так не считаю. Я в чужом городе, но в своей ночи. Сейчас я здесь родной. Придется тебе, новый город, привыкнуть.
Захожу под знакомые уже цифры. Добрался. Почти без приключений, хе-хе. Открываю дверь. Чувствую, как мелко дрожат колени. Внутри темно. В комнате, где сидели, никого нет. Темнота и тиканье. Тиканье неровное. Или непривычное. Минут через пять падаю на матрац – мой нынешний дом. Укрываюсь курткой, пусть тепло. Еще слегка дрожу. Вот так встреча. Да. Иммунитет.
суббота.
- …
- …
- …, а сколько?
Оборачиваюсь. Бок отвечает болью. Тру сонные глаза. В комнате Василий и Сергей. Стараются говорить тише.
- Доброе утро. – Говорю.
Они смотрят на меня.
- Доброе утро. – Отвечают почти одновременно.
- Четырнадцать. – Неожиданно говорит Сергей. – Четырнадцать томов.
- Что ж он там искал…
Лежа смотрю в потолок. Потолок белый. Кое-где трещинки. Интересный денек выдался. Вчера, когда проснулся, у меня была работа и девушка. Жил в снятой квартире. Социальная роль, елки-палки. Наверное, я был счастлив. В неведении. А сейчас? В чужом городе. Без работы. Без девушки. Встреть меня здесь незнакомец, примет за бездомного. Интересно, я несчастлив? Но думать об этом лениво. Поворачиваюсь к беседе.
- …не стоит. Можно, коли время есть. – Сергей улыбается.
Василий поворачивается ко мне.
- Сейчас каша будет. Согреется.
Киваю.
- Сегодня у тебя выходной? – это Сергей; не мне.
- Ага, - Отвечает Василий, - Я говорил, мы поделились с ним.
- Ты работаешь? – Спрашиваю я.
Не то, чтобы я очень удивился. Просто я это не так себе представлял. Василий переставляет табурет. Теперь он видит и Сергея и меня. Я сажусь, опираясь спиной о стену.
- Ага. Я продаю машины, Семен.
Вот те раз. Вот те «культура». Мы почти коллеги.
- Даже не продаю, руковожу продавцами.
Вот те два. Он почти как мой босс по «рангу». А как живет мой босс? Не на работе. И не знаю…
- А почему?.. – Обвожу рукой комнату.
Как бы это сформулировать так… Но Василий понимает.
- Почему одет как хиппи из восьмидесятых? Почему не женат? Почему не живу в квартире, заставленной черно-белой мебелью? Почему не смотрю на телефон каждые пять минут?
- Ну… в общем, да.
- Потому что это – скучно.
Жду продолжения. Продолжения нет. Звонок в дверь. Василий идет открывать. Слышу голос Шадова. Это, верно, он. Все в той же футболке. Шадов здоровается и садится к табурету. Табурет этот представляет собой центр местной общественной жизни. Василий уходит за кашей. Иду умываться.
Вчера плохо рассмотрел ванную. У меня лучше, думаю с гордостью. Эту бы отремонтировать. Заменить железяку на нечто более гладкое. Скрыть шероховатые облупленные трубы. Но вода очень горячая – руку не удержишь. Возвращаюсь.
- Знаете, - говорю, - я вчера в приключение угодил.
- В приключение? – Переспрашивает Шадов.
Все уже едят. С охотой присоединяюсь.
- Точно.
Рассказываю историю, щедро приправляя шутками. В моем изложении все это выглядит очень смешно. Но никто не смеется.
- Молодец. – Говорит Василий.
Сергей качает головой. Шадов настроен весьма агрессивно.
- Нельзя убегать от них. – Уверенно заявляет он. – Никогда нельзя.
Ну что мне ответить? Он в чем-то прав, конечно…
- Если убегать, - продолжает он, - они чувствуют свою власть.
- Их было шестеро, - напоминает Сергей.
Он сочувствует мне.
- А ты один. – Говорит Шадов. Он встряхивает цветными кончиками. – Так и должно быть. Один против всех. В этом и есть твоя правда.
- Мне кажется, Семен правильно сделал, - вмешивается Василий.
- Но надо бороться…
- Семен, ты перестанешь бегать? – Спрашивает Василий.
- Нет.
- Он и борется.
- В следующий раз, встретив его, они опять начнут.
- Но он будет, этот следующий раз…
- С ними надо бороться. – Настаивает Шадов.
Он не горячится. Он уверен.
- Да, пойми ты, - так же спокойно возражает Василий. – Ты же знаешь, это не одна единственная «банда» на весь город. Их много. На каждом углу. Сбиваться в толпу куда проще, чем решать за себя. Это же не злодеи и не тираны. Просто безликая масса, мучающая крыс. Потому их и больше. На всех тебя не хватит.
- Но если собраться. Если организовать свои действия. Можно их числом задавить…
Голос Шадова стихает. Василий разводит руками.
- Это плохо. Но это так. Единственный способ бороться – быть одному. В стаде нет ничего приятного…
Сергей внимательно смотрит на него. Василий молчит и ест. Шадов явно не согласен, но пока думает. А я сделал, что сделал. Защищать мне было нечего. Простой расчет. Их пятеро – я один.
- Но согласись, Василий, - Шадов поднимает указательный палец, - если бы ты попал в драку, то ведь предпочел, чтобы я был рядом, а?
По-моему, это невежливо – так говорить. При мне то.
- Если бы рядом был Семен, драки вообще могло не быть.
- Но если бы была.
- Не знаю. Я не знаю.
- А ты, Серёг?
- Не знаю.
Шадов думает – это заговор. Он думает – он куда надежнее меня. Может, он и прав. Вполне такое может быть.
Ложки скребут о жесть. Каша кончилась. Изображая уверенность, беру чан за ручки и несу на кухню. Мыть. Никто не возражает. Сергей идет за мной. Около раковины картонная коробка. В ней кусков тридцать хозяйственного мыла. Больше ничего. Каша отмывается легко. Вот мыло – нет.
- Дай-ка мне. – Просит Сергей.
Передаю ему чан. Он трет мыло. Болтаюсь по кухне. Чем бы стать полезным? Придумать нечего. Возвращаюсь в комнату. Деловой вид. Василий с Шадовым опять о чем-то спорят. Шадов доказывает. Приводит аргументы. Василий соглашается. А потом говорит совсем о другом. Василий оказывается прав. Слушать неинтересно. Я совсем не понимаю, о чем они говорят.
Сажусь на свой (свой?) полосатый матрац. Солнце греет воздух без помех. Начинает слепить. Времени – день. Пусто. Не скучно, а пусто. Мог бы так вечно сидеть, слушать потусторонние тезисы. Ничего б не менялось – вот факт. Уеду сегодня – никто ничего не спросит. Разве что «куда теперь?». А меня пугает «что теперь?» Ночью порядок. Бежишь и все. Так и надо. Днем нужны мотивы. Нужно свое место. А что это за место? Приедет завтра другой – матрац достанется ему. Соперничаю с воображаемым «другим» за матрац. Становится смешно. Смеюсь вслух.
На меня смотрят Шадов и Василий. Василий кивает и смеется тоже. Шадов обиженно смотрит в окно. Щурится от солнца.
- Замечательная погода. – Мечтательным голосом произносит Василий.
Он, наверное, уже забыл о споре с Шадовым. Он простил его заблуждения.
- Майский денек. – Продолжает Василий. – Ты, Сема, не гуляешь днем?
Достали они все меня с «Семой». Я «Семой» не представлялся. И никогда не представляюсь.
- Если можно, «Семен». – И пугаюсь за злобу в голосе.
- Хорошо, Семен. – Невозмутимо отвечает Василий. – Так ты гуляешь днем, Семен?
Василий, видно, хороший руководитель. Любопытно, это профессиональное или наоборот?
- Не знаю. Одному гулять… Правда, делать все равно нечего.
Возвращается с кухни Сергей. Садится на табурет и слушает нас.
- А что такого – гулять одному? – Василий явно удивляется. – Ты попробуй. Замечательное занятие. Ты же бегаешь один.
Ну, на это у меня есть ответ.
- Это другое.
- Вот что… Заняться тебе, как я понимаю, нечем. Пойдемте гулять. Шадов, Сережа?
Шадов неопределенно мотает головой. Сергей отвечает, что можно. Василий принимает оба ответа за утвердительные.
- Вот и славно.
- И куда? – Говорю. – Мнэ-э. На «флейм»? Или как это называется?
Василий добродушен. Он добродушно смеется.
- Нет. Предлагаю сходить в зоопарк. Тех, кто начинает путешествовать, я всегда вожу в зоопарк. У нас прекрасный зоопарк.
Сергей задумчиво смотрит на него. Шадов хмыкает.
- Это сленг? – Спрашиваю я.
Я улыбаюсь. Я поддерживаю игру. Хрызаев, сантехник наш, когда не мог придумать себе никакого нового оправдания, активно использовал сленг. «Хрызаев», устало говорил я ему, - «Хрызаев, родной, клиент пеной исходит… Ванну сняли – новую не поставили» А Хрызаев покряхтит в телефон и начинает: «Понимаешь, Семен, там «обратка» нарушена. Вот так поставить ванну, проблемы будут. Течь будет.» Хрызаев скучно отбивался всяческими «анкерами», «поворотами», «коленами» и «ниппелями», которые он произносил, как «непелями». «Закрыть непелями». Непелями – салями. Потом всю эту абракадабру я передавал боссу. Босс сопел. Он, в отличие от меня, знал, что такое «непелями».
Василий тоже улыбается и качает головой.
- Нет. Зоопарк – это зоопарк. Там живут зверушки. Львы, и тигры, и медведи.
- Зоопарк у нас хороший. – Подтверждает Шадов. – Пойдем. Пива попьем.
Ну и ну. Ну и ну. В зоопарке я не был очень много лет. Зоопарк моей программе не противоречит. Зоопарк это место, где живут звери. Они все на государственном обеспечении. Зверями не торгуют.
- Пойдем. Делать все равно нечего.
Василий уходит и возвращается с телефоном. Телефон у него очень хороший. Лучше, чем у меня. Василий перехватывает мой взгляд и разводит руками.
- Реверансы коммерции, Сема. Семен. От меня ожидают определенного имиджа. Я его предоставляю.
Он набирает номер. В зоопарк, что ли, звонит? Но Василий вызывает такси.
- Такси? – Спрашиваю. – Зачем? Мы же гулять собирались.
- Туда идти час. – Охотно объясняет Шадов. – По жаре. А на автобусе вообще, бля, кошмар.
- Денис, не ругайся, пожалуйста. – Просит Василий.
- Хорошо, хорошо… - Отмахивается тот.
Шадов становится весел. Василий ощутимо собирается. Он ходит по комнатам. Что-то куда-то кладет. Поправляет. Выключает. Я переодеваю костюм на джинсы. Спускаемся вниз.
Улица ýже, чем ночью. Это из-за дня и солнца. Киоски открыты. Ходят люди. Солнце блестит на их часах и очках. Шадов собирается в киоск. Спрашивает желающих. Василий просит себе бутылочку. Я органически не переношу пиво на открытой жаре. Сергей молча отказывается.
- Ты чего такой грустный? – Спрашиваю у него.
Сергей улыбается мне.
- Я вовсе не грустный.
Улыбаюсь и пытаюсь задорно кивнуть ему. Сказать больше нечего. Я ничего о нем не знаю. Расспрашивать неуместно. Внезапно вся эта затея с зоопарком и прогулками кажется тоскливой и нелепой. Хочется пойти на матрац и лечь спать до ночи. Говорю себе: чушь. И проходит, знаете. Возвращается Шадов с двумя коричневыми бутылками.
Небольшой диалог о марках. Шадов, излишне дергая, открывает зажигалкой пиво. Зажигалка у него обычная. Из красной пластмассы. Шадов вертит ее в пальцах. Никак не могу не смотреть на нее. Шадов замечает это.
- А чтобы бутылки открывать. – Отвечает он на придуманный вопрос.
Ждет моей реплики. Я молчу.
- А курить вредно. – Заканчивает Шадов и смотрит на улицу – ждет такси.
Такси, такси. Мы ждем такси. Сейчас приедет такси. Думай о такси. Наконец, приезжает приличного вида автомобиль. А может, просто мытый. Днем все машины очень грязные. Любая чистая выглядит лимузином, уверяю вас.
Василий садится вперед. Открывая дверь, он небрежно вскидывает голову и рассматривает дорогу. Таксист хорошо знает город. Похоже, будто ездим кругами. Вспоминаю, когда ездил на машине последний раз. Это было с Ириной. Кажется, вчера. На самом деле – полгода назад. Покупал телевизор.
Василий рассчитывается. Чутко прислушиваюсь к сумме. Не знаю, как тут заведено. Неуверенно достаю мятые купюры и принимаюсь считать. К моему облегчению, Василий это замечает.
- Семен, нет. Не надо. Я плачу сегодня.
Странно как-то. Ну не мне решать. Со своим уставом и так далее. Василий объявляет – он и за билеты платит. Билеты очень дешевые. На четыре билета можно купить бутылку пива. Метод продажи странный. Касса. Через три шага стоит бабушка и рвет эти билеты. На нас смотрят с подозрением.
Сразу становится чисто. У зоопарка свои уборщики. Мусор убирают сразу. От этой чистоты очень приятно. Василий уверенно ведет за собой. Не знаю, кого он сюда водит, но зоопарк он знает. В некоторых компаниях работники и боссы вместе ходят на айкидо. Это такие правила. Их обычно придумывает руководитель. Василий, наверное, своих подчиненных водит в зоопарк. Идея, вообще, хорошая.
Я здесь ничего не знаю. Звериные вопли далеко. По краям остаются повороты и клетки сквозь листву. Все молчим. Василий шагает впереди, сжав перед собой бутылку. Время от времени поворачивается к нам с улыбкой. Сергей тщательно рассматривает все по сторонам: деревья, небо, людей. То и дело смотрит вверх. Вверху яркое солнце и синее небо. Шадов потягивает пиво и глазеет кругом. А мне не очень комфортно. Солнце. И место незнакомое.
Подходим к клетке. Много родителей с детишками. Василий останавливается. Значит, мы сюда и шли. Смотрю на клетку. В клетке тигр. Тигр полосатый и красивый. У него очень чистая шерсть. Потом думаю: это иллюзия. Шерсть только выглядит чистой. А изучить поближе, будет жирной и грязной.
- Это тигр. – Произносит Василий.
Василий ждет шутки.
- А мы думали – корова. – Смеется Шадов.
Шадов оглядывается на нас. Сергей улыбается. И я тоже.
- Посмотрите на него, - отсмеявшись, продолжает Василий, - тигры родом из Азии. А этот – нет. Тигры в неволе хорошо размножаются. И этот тигр родился в зоопарке, да и вырос тут. С самого своего рождения, с самого своего тигриного детства он никогда не покидал клетку. Надо сказать, что сегодня это обычная история для тигров. Ведь не забудьте, тигры занесены в красную книгу.
Василий к месту жестикулирует. У него энергичная мимика. Он размеренно читает лекцию, поглядывая на нас. Трудно его не слушать.
- Вполне возможно, что тигров в зоопарках и цирках осталось больше, чем на воле.
- В Нью-Йорке евреев больше, чем в Израиле. – Вставляет Шадов.
Шадов пьет пиво. Ремарка меня удивила. Сергей разглядывает тигра.
- Может быть… - Соглашается Василий. – Но дело вот в чем: тигр, выращенный в неволе, это уже неполноценный тигр. У него нарушена психика. Его с самого тигриного детства не учили быть тигром. Тигренка растили в домашних условиях. Но внутри, на уровне физиологии, он все равно остается тигром. Он может загрызть человека. Он агрессивен. Если он почует кровь, он точно убьет. Но если его выпустить на волю, тигр дохнет.
Шадов пьет пиво. Посматривает на нас. Похоже, он гордится познаниями Василия. Он его хорошо знает. Про тигров слушать и верно занятно. Взрослые рядом с интересом поглядывают на Василия и прислушиваются. Однако, ребятишки тянут их дальше. Им скучно долго глядеть на лежащего тигра. Тигр же никого из нас не видит. Он смотрит сквозь. Наверное, он давно сошел с ума.
- Я привел вас к тигру неслучайно. Те, кто напал на тебя вчера, Семен, это такие же тигры. Выращенные в клетке. На природе сдохнут. А кровь покажи – убьют.
С изумлением слушаю его. Сергей переводит на него взгляд. Зачем он это говорит? А Василий не останавливается.
- Но что нам остается делать? Нам, с этой стороны клетки? Ведь не пристрелить же тигра за то, что он такой, какой есть? Мы можем только кормить его, по возможности получше, и держать там. С той стороны решетки.
- Может, все может быть иначе? – Спрашивает Сергей с нажимом.
Сергея заинтересовал рассказ о тиграх. Василий дружелюбно и ласково похлопывает его по плечу.
- Нет, Сережа. Нельзя. Тигр всегда остается тигром, помнишь? Как его не расти. Корми его из бутылочки, играй с ним в человеческие игры, все равно. Покажи ему кровь – он убьет…
- Тигры не сбиваются в стаи. – Невпопад говорю я.
- Правильно. – Соглашается Василий. – Это метафора. Кроме того, стаи всегда состоят из индивидуумов.
На клетке табличка. На табличке написано по латыни. Я знаю – это латынь, но ни бельмеса в ней не смыслю. Еще на табличке просьба не кормить животное. Никто и не кормит. Убери табличку, будут кормить? Наверное, да. Кидать куски чего-нибудь. Чтобы тигр стал ходить. А то скучно.
- Пойдем дальше? – Спрашивает Василий.
Не дожидаясь ответа, следует вперед. Мы за ним. Я еще оборачиваюсь. Тигр мне понравился. Слышу радостные приветствия. Гляжу, Василий встретил кого-то. Старого знакомого. Старый знакомый с ребенком. Василий с нами. Смешно. От нечего делать слушаю разговор. Разговор заведомо короткий. Справка про работу и семью. Шадов пьет пиво. Сергей все так же смотрит по сторонам. Будто только проснулся.
- Отчего же, Вадик? – Удивляется Василий. – Все так же. Вот – знакомься. Это Шадов – действующий неформал, слышал может. Сережа – разочаровался в Боге.
- В церкви. – Поправляет Сергей.
- В церкви. – Соглашается Василий. – разочаровался в церкви, едет из… из учебного заведения домой. Это Семен. Бегун. Бегает по ночам. Хочет пробежать Россию. Сейчас живут у меня. Тусовка жива.
Василий приятно улыбается. Мне неловко его поправлять. Старый знакомый глядит на Василия то ли с благоговением, то ли с недоумением. И с уважением на нас. А может, с жалостью. Черт разберет. Они прощаются. Мы идем дальше. Василий останавливается у клеток с обезьянами. Чувствуется резкий запах. На зиму обезьян переводят в теплое помещение. В противном случае они подохнут от холода. В этом помещении стоит невообразимая вонь.
- Взгляните на них, - начинает Василий, - почти все эти обезьяны родились в неволе.
Я смотрю на обезьян. Обезьяны куда уродливее тигра. Тигр яркий и один. Обезьян много. Они монотонные и мельтешат.
- Вся их жизнь – это клетка. А если подумать об их жизненных установках, то они окажутся весьма и весьма примитивными. Обезьяны дерутся за сахар и гнилые бананы. Они визжат и скулят. Подумайте хорошенько, вся их борьба – борьба за лучшее место на грязной палке или лучший угол клетки. А у кого лучше угол, тот популярнее у самок. Они так и помрут в этой клетке. В глубине своего крошечного сознания, - Василия повышает голос, и «сознания» звучит, как финал стихотворения, - они знают об этом, но воображают, что это не так. А маленькие обезьяны смотрят на родителей, и когда они выбирают себе жизненные цели, они тоже принимаются драться за палки и бананы. Больше ничего они придумать не могут.
Василий склоняет голову. Шадов пьет пиво. Он разглядывает обезьян. Мне на обезьян смотреть скучно. Василия слушать еще скучнее. Не к месту его рассуждения. Все обезьяны сами по себе. У них нет телевизора и денег.
- Некоторые обезьяны научились получать гораздо больше сахара. Поглядите, что они придумали – они показывают свой зад или забавно гримасничают. Если зрителей забавляют обезьяньи гримасы, то за это зрители кидают обезьяне сладкое. Обезьяна ест сладкое. Пока у нее есть с кем спариваться и сладкое, обезьяна счастлива и ничего, ровным счетом ничего больше не хочет. Забавно, но единственное время, когда обезьяне открывается иной мир, - Василий обводит нас взглядом, - когда у обезьяны появляются детеныши…
- Ладно, Василий, хватит, - Не выдерживаю я. – Пойдем лучше на тигра еще посмотрим.
Тигр здорово мне понравился. Знаете, иногда в журналах или на постерах или на компьютере еще бывает: некоторые картинки, фотографии здорово задевают за живое. Там, пейзаж гор. Или морской закат. Или буря в прерии, или водопад. Пока на них смотришь, ты больше чем животное. Так вот, тигр точь-в-точь, как те картинки. Только живой.
Василий не обижается.
- Давайте посмотрим на тигра на обратном пути.
Мне так и хочется добавить «дети». Но я соглашаюсь. И мы идем дальше. Василий водит нас по своему зоопарку. И рассказывает о зверях. В этой своей отвлеченной манере. Василий, должно быть, убил уйму времени, чтобы все это придумать. И выучить. Меня такое не увлекает. Мне интереснее было бы узнать, как высоко залетает сокол-сапсан. А Василий рассказывает, что некоторые птицы в зоопарке вообще не знают, что они птицы. И летать не умеют. Я думаю, зоопарки же не для того, чтобы птиц разучивать летать. Думаю, зоопарки для того, чтобы люди могли восхищаться зверьми, умеют они летать или нет.
Так мы ходим несколько часов. Придираемся к животным. Ко всем. Только к уткам у Василия не возникло претензий. Как они плавают на воле, так и в зоопарке. Утки неторопливо мчатся по его тихим речкам. Голуби, люди и собаки не считаются. Они в зоопарке по своей воле.
Еще мне понравились кролики. Василий и про кроликов кое-что рассказал. О кроликах я узнал от Василия: а). На свободе средний кролик без труда может прыгнуть на шестьдесят сантиметров. Вверх. б). Клетки кроликов высотой около тридцати сантиметров. в). Некоторые кролики на протяжении всей жизни – пяти, шести лет, пока их не убьют, не покидают клеток. Все это было преподнесено с многозначительными интонациями.
Мне кролики понравились не прыжками на шестьдесят сантиметров. Тем более, как можно догадаться, я их и не видел. Кролик не идиот, чтобы прыгать на шестьдесят сантиметров в клетке высотой тридцать. Кролики мне понравились своим видом. Они пушистые и безобидные.
Если у меня будет дочь, размышлял я, обязательно подарю ей кролика. С розовым бантом на шее. Правда, кролик в квартире – это нехорошо. Он же живой. И все такое. Но он все равно мне понравился. Он ничего не хотел мне продать. Он не говорил: «Купи меня, убей и съешь». Он мне просто нравился. Где-то здесь рядом то, чего ради я убежал из своего города, от своей работы и от Оксаны. Пойти, что ли, работать в зоопарк. Кормить кроликов. А утром, пока никто не видит, выпускать их погулять. Пусть прыгают хоть на метр.
«Не выйдет», - размышляю я дальше. Вскоре кролики превратятся для меня в унитазы. Которые надо продавать. Ненавистный предмет работы. И убивать их потом надо. Чтобы не мучились, подыхая от старости. Служители, наверное, едят их мясо. И я буду есть. И ругаться с неприятной теткой из бухгалтерии, кому достанутся ноги какого-нибудь вчерашнего Лапки.
На табличке не написано, чтобы кроликов не кормили. На табличке также не написано, как высоко прыгают кролики. Василий где-то это специально узнал. Я смотрю на кролика. Кролик переваливается по камере. Он нюхает подстилку из соломы.
Сергей тоже смотрит на кроликов. Шадов пьет пиво. Он уже много его выпил. Василий некоторое время о чем-то думает, а потом объявляет, что наше знакомство с «жизнью животных» окончено. Знаете, он так и сказал: «жизнью животных». Идеолог, черт.
Честно идем смотреть на тигра. Но это уже не так здорово. Чувствую усталость. Василий явно тоже. Он рассказывал несколько часов. Шадову давно надо бы отдохнуть. Только Сергей живо и с интересом смотрит по сторонам. Он не устал смотреть на майские листья и беззаботных людей с детьми.
Едем домой. С опаской поглядываю на Шадова – как бы ему не стало плохо. Василий рассказывает о дальних слетах различных свободных людей. Многие люди приезжают со всей страны. Они общаются, веселятся и чувствуют свое особенное единство. Единство свободных личностей. Слушаю вполуха. Мне хочется в тень и прохладу. И еще хочется есть. Потому по пути я захожу в магазин и с помощью Сергея и Василия выбираю разную еду. Овощи там, мясо. Еще пива для Шадова. Приходим домой. Голод все сильнее.
Все вместе идем на тесную кухню. Я режу помидоры. Масло шипит на сковородке. Становится душно. Сергей готовит вкусную еду. Василий достает бутылку водки. Мы едим. Я бы сказал: «и пьем», но водки мало. Легко и приятно.
Встает вопрос, чем занять субботний вечер. У Шадова такого вопроса не возникает. Василий притаскивает из другой комнаты телевизор. Телевизор новый и маленький. Сергей принимается возиться с кабелями. Я возражаю.
- Это неправильно – смотреть телевизор. – Возражаю я.
Я впервые заговорил об этом. Потому привлек внимание.
- Отчего же? – Спрашивает Василий.
Не так-то просто это объяснить – отчего. Себе в том числе. Реклама, это, конечно, да.
- По разным причинам. Из-за рекламы, к примеру. Из-за этой культуры… Из-за этой культуры, главное назначение которой – использовать тебя.
- Использовать? – Василий не понимает; и показывает это.
- Использовать?.. – Гипертрофированно удивляется Шадов.
Его лицо выражает крайнюю озабоченность. Сергей ладит провода. Смотрю на них всех.
- Понимаете, суть телевидения – это коммерция. Продажа. Деньги за рекламу, я хочу сказать. Потому, в конечном итоге, все телевидение – это попытка изменить нам мозги, чтобы что-то продать. А другие передачи и не покажут.
- Ну… - Сразу улыбается Василий. – У тебя, Сема, весьма смутное представление о природе телевидения, и о его коммерческой стороне и структуре. Люди, которые делают телевидение, обычно весьма одарены…
- Да не в этом дело. Я постоянно вижу вокруг в жизни… предметы, что ли… да, предметы, которые показывают по ТВ. Это же реклама… Рекламируют не только пластик, но любовь и красоту.
Яркая вспышка: Оксана спит на моей постели. Сосредоточенное лицо. Простыня падает на пол. Голос невольно становится медленным, мысль плывет. Слышу себя как бы со стороны.
- И потом, не ТВ копирует нашу жизнь, а жизнь ТВ… - Собираю слова. – Скажем, на ТВ новая мода. Они говорят – это красиво. И потом оглядываюсь – жизнь кругом стала такой же. Такой же дутой красоты. Это вмешательство в мою жизнь, вот как я это чувствую.
Василий понимающе кивает.
- В чем-то ты, безусловно, прав, Семен. Но пойми – «красота», как ты изволил выразиться, всегда основывается на чем-то. И художники, которых ты, без сомнения, уважаешь, и самый продажный дизайнер апеллируют к одним и тем же вещам. Секс и смерть. Удовольствие и отвращение. «Красота», как ты изволил выразиться, зависит единственно от тонкости и дозволенности средств подобной апелляции. А дозволенные средства зависят, в свою очередь, от зрителя. – Василий наклоняет голову и выразительно смотрит исподлобья. - У одного пошлая реклама вызовет отвращение, а другому та же самая реклама доставит не меньшее эстетическое удовольствие, чем, скажем, Мона Лиза. Возможно, некоторым даже большее. Хотя сам я, - заторопился Василий, - разумеется, считаю Джоконду величайшим произведением мирового искусства. Так что, будь уверен, Семен, свобода выбора остается за тобой. Ты не можешь выбирать, что будут показывать, но ты можешь выбирать, что будешь смотреть. Телевизор в твоей власти, пока ты сам в своей власти.
- Да. – С абсолютной уверенностью кивает Шадов, неверно глядя. – Когда ты выбираешь на телевизоре, то выбираешь целиком сам.
Трудно объяснить, когда сам представляешь нечетко. Я могу выбирать, что смотреть. Да. Я не могу выбирать, что показывать. Да. Но кто может? Кто бы это ни делал, он все равно не ставит, что ему в голову взбредет. А что он тогда ставит?
- Ну что ж, если не будешь смотреть. – Василий мягко улыбается. – Могу предложить вам с Сережей поиграть в карты.
- Нет. – Твердо отвечает Сергей.
- У меня есть шахматы. – Вспоминаю. – Сергей, будешь в шахматы?
- Я играл много в шахматы. – Шадов потирает руки. – Раньше я много играл в шахматы.
Начинается кино. Шадов отвлекается на него. Сергей соглашается сыграть со мной партию. Я играю белыми. Люблю играть в шахматы, слегка выпив. Азарта больше. Не так боишься проиграть и не так устаешь думать.
Мы с Сергеем играем в шахматы и пьем обычную воду. Вода теплая и кипяченая. Шадов и Василий смотрят кино. Шадов комментирует, Василий разъясняет. Шадов пьет пиво. Мы молчим. Сергей молчун. Я бы поговорил за игрой, но не хочется мешать смотреть кино. Кино длинное.
Один раз выигрываю я. Один раз ничья. Пьяный только Шадов. Водка улетучивается. Солнечный зоопарк будто остался вчера. Силуэтом вспоминается ползающий кролик. Кино заканчивается. Вечер. Подбираются сумерки. Если честно, в шахматы уже не хочется. Не знаю, как Сергей. Десяти слов не сказал за две партии. Начинаем еще одну – третью.
- Пиво кончилось. – Констатирует Шадов. – Кончилось пиво. Вась, а водка еще есть?
- Есть. – Говорит Василий. – Но это столовая водка. Ее не надо пить просто так.
Шадов смотрит по комнате.
- Слушай, Сема, - говорит он, - будь другом, займи на пиво, а?
Прикидываю, сколько это. Выходит мало. А я сэкономил сегодня на такси. Лезу в карман. Шадов понимает – ответ положительный. Он шумно радуется. Он называет меня хорошим другом. Сергей улыбается. И не фальшиво, как я.
Шадов уходит. Партия идет плохо. Думать не хочется. Повторяю ходы. Сергей, напротив, внимателен. Он ходит хорошо. Если б не нежелание проигрывать, забросил бы это дело.
- Взгляните на него, - говорит вдруг Василий; и в пустоту и вроде бы нам, - он не знает, что выбрать. А то, что выбор его ограничен придуманной им необходимостью выбора, он не думают. И выбор – отказаться от выбора – не рассматривает.
Мне тяжело следить за его мыслью. Я сегодня устал. Тяжело следовать даже черно-белым правилам клеток. Помимо воли всплывает: конь так не ходит. А здесь бьет слон. Черный слон. Бесцветная усталость.
Дело клонится к ничьей. Но Сергей выигрывает по фигурам. В телевизоре спорят, и Василий опять объясняет что-то. Сергей вроде бы слушает. Делает очень хороший ход. Я уже не могу объяснить, чем он так хорош. Натасканный мозг сам, в глубине за усталостью, подмечает это. Звонок в дверь. Это, наверное, Шадов вернулся.
Василий идет открывать.
- Ой-йе… - Доносится его растерянный голос.
Мы с Сергеем смотрим друг на друга. Голос Василия не спокойный и не уверенный. Он растерян. Шумно встаем. На пол падает мертвая ладья.
На Шадове нет футболки. Он весь очень грязный. Грязь и синяки на коже. Лица почти не видно за кровью. Он плачет. Слезы проделали дорожки через кровь.
- Гады. – Плачет Шадов. – Гады.
Шадов почти трезв. Василий первым приходит в себя. Он тащит Шадова в ванную.
- Вот гады. – Плачет Шадов. – Их штуки четыре было. Порвакали футболку. Этой футболке, бля…
Кровь с его лица капает на пол и в ванную. Мы с Сергеем позади Василия. Мнемся. Не знаем, как помочь.
- Не надо ругаться, Денис. – Говорит Василий. – Сережа, принеси Шадов футболку.
Василий, оказывается, тоже нервничает. Он коверкает Шадову фамилию. Еще он смывает с него кровь.
- У Шадов… Какой у тебя размер, Денис?
Василий выясняет размер. Сергей уходит за футболкой. Убегает. Я смотрю на розовую воду в ванной.
- Гады. – Плачет Шадов. – Я один, а их четыре.
Кровь утекает с его лица. Шадов выныривает из-под крана. Смотрит на себя в зеркало. Вижу его отражение. Кажется, сейчас, вот сейчас, он посмотрит мне в глаза, и я не буду знать что делать. Но Шадов смотрит только на себя. Он ощупывает новое, незнакомое лицо. Лицо опухло. Не слишком большой я спец в этом, но ему повезло. Фингалов нет. Зубы целы. Успел закрыться. Нос, правда, разбит.
Приходит Сергей. Смотрит из-за моего плеча на Шадова.
- Сема, - говорит он мне, - какой это размер?
Он сует футболку мне в руки, будто пытаясь от нее избавиться. Оторопело рассматриваю белую ткань.
- Понятия не имею. На него вроде налезет.
Шадов смыл кровь. Больше не течет. Он тянется рукой за кран и шарит там, внимательно разглядывая себя в зеркале. Мне приходит дикая мысль: Шадов сошел с ума. Но Шадов достает губку. Он принимается за кровь на ссадинах и царапинах. Василий смотрит, скрестив руки. Остро ощущаю себя бесполезным. Футболка висит в руках. Шадов немножко успокоился. Еще всхлипывает. Начинает рассказывать.
- Пошел до киоска… Ну, в киоск… Там эти стоят. Внутри. В киоске. Выбирают, типа. Беру… Говорю ей, дайте три банки. «Чего», - говорит. Ну, вот этого, типа. Те чё-то ржут. Она дает. Эти смотрят. Прям чувствую, что смотрят. Беру банки. И пошел. Она: «куда», - типа, - «сдачу забыл» Ну, сдачу. Пошел. Эти. Слышу дверь взади. И они: типа, стой. За руку взял. Я вырвал.
Шадов со злостью дергает рукой. Бьет о батарею с полотенцами. Не замечает, бросает на миг взгляд.
- Эти. Ну, этот. Я даже не заметил. Не, честно, не заметил.
Шадов смотрит на Василия с недоумением.
- Хлоп. Банки поронял. Одна лопнула. Я на лужу смотрю. Он бац.
В голосе Шадова опять проскальзывают жалобные нотки. Он почти срывается.
- И давай … . Ну, я упал. Деньги взяли.
- Не ругайся, Денис. – Говорит Василий. – Чего не убежал?
Шадов вскидывается. Он матерится. Он говорит: пусть они убегают. Он говорит: я всех найду. Шадов знает одного. У Шадова друзья. Он «гадам навешает». Шадов возбужден. Василий уходит из ванной. Шадов кивает себе в зеркало. Вполголоса обещает зеркалу что-то. Оборачивается ненадолго. Протягиваю ему футболку. Шадов залихватски, излишне дергая движения, натягивает ее. Глядя на эти движения, понимаю, Шадов гордится. Он заслужил себе уважение.
Возвращается Василий. У Василия водка и стакан. Стакан граненый и с очень толстым дном. У моей бабушки был такой стакан. Василий наливает сразу половину и дает Шадову. Шадов берет стакан и крутит в руке. Смотрит на грани. Потом поднимает его. Кривит нам улыбку. Шумно выдыхает и пьет. Не допив, кашляет.
- Типа, мутка. – Произносит Шадов и опять глядит в зеркало, - Типа, такая мутка.
- Тебе, наверное, надо отдохнуть. – Говорит Василий. – Переночуй у меня.
Шадов пожимает плечами. Идет вслед за Василием. Мы с Сергеем провожаем его глазами. Потом неуверенно возвращаемся к шахматам. Полностью не помню игры. Собираю фигуры. Сергей не возражает.
Василий укладывает Шадова на раскладное кресло. Я не спрашиваю, почему он не уложил туда меня. Видно, это кресло для исключительных случаев. Непредвиденных ситуаций. Василий закрывает дверь в ту комнату. Мы остаемся втроем. Молчим. Говорить не хочется.
- Такой вот у нас город. – Говорит мне Василий, улыбаясь.
Я киваю, опуская глаза. Мне стыдно, что избили Шадова, а не меня.
- В принципе, ему еще повезло. – Отвечаю. – Легко отделался.
- Не просто повезло. Он еще и счастлив.
- Мне показалось, он гордится. – Сообщаю неуверенно.
- Не просто гордится. Он счастлив. – Василий говорит, словно о кино.
Я не знаю. Мне странно думать об этом так.
- Это все так устроено. – Продолжает Василий. – Думаешь, им деньги были нужны?
Это риторический вопрос. Риторические вопросы Василия узнать легко. Он не делает пауз. Василий затеял лекцию.
- …за другим. Они гнались за самоутверждением. И Шадов за тем же гнался. Все получили друг от друга, чего хотели. Шадов, понимаешь, ему надо быть одному. Он чувствует правоту, только когда один. Вот только он один, а все кругом против. И он сражается за собственную правду. Возможно, погибает. Вот чего он хочет. Возможно, все мы.
Василий уже покатил. Он быстр и гладок. Он едет по рельсам собственных мыслей.
- Они нужны нам не меньше, чем мы им. В конечном счете. Они сбиваются в стадо – мы стаду противостоим. И это, как ни крути, закон природы. В конечно счете, каждый получает, чего хочет и той ценой, которую готов заплатить. Представьте себе ситуацию…
Я встаю и бреду к двери. Я устал. Но я пробегусь. Пусть недалеко и недолго. Василий, не прекращая объяснять, смотрит, как я переодеваюсь. Сергей замечает этот взгляд.
- Ты чего, бегать собрался? Лучше посиди дома. Сегодня. – Сергей искренен.
- Вот, кстати, живой пример. – Указывает на меня Василий. – Самый настоящий, живой пример.
Беру без спросу ключи. Сергей зовет меня остаться. Ухожу.
На улице почти тихо. Далеко поют. Суббота. Без предисловий начинаю бег. Сегодня направо. Я не боюсь столкнуться с пьяными. Мне безразлично, куда бежать. Улица не знает о крови. Ей все равно: кровь, вода. Черное масло. Ей все равно: убьют меня или нет. Меня это устраивает. Честный случай.
Я не смотрю по сторонам. Привычно отключаюсь. Я не думаю. Все приходит само. Вспоминается солнечный зоопарк. Кролик, тяжело снующий по клети. Розовый бантик. Я хотел подарить кролика дочке. Именно с розовым бантиком. А ведь кролики не растут с розовыми бантиками. И кролики не нацепляют их сами. Бантики им не нужны. Бантиком кролик может зацепиться за куст и удавиться. Во время прыжка на метр. Мне представляется висящий на розовой ленте кролик. Дрыгающий лапкой.
И все-таки: если бы я захотел подарить кролика, я повязал бы ему розовый бант. Это так естественно. По-человечески. «Держи, Оксана. Его зовут Лапа» Естественно. Для кого естественно? Будь я зулусом. Пусть зулусом. Подари дочке кролика. Пушистого и милого. Скорее всего, она бы задушила его. Этой самой лентой. И выпила теплую кровь. И съела бы. Возможно, на моих глазах. Пушистого кролика. С розовой лентой.
Мне внушили этого кролика. Внушили вместе со всем остальным. Перед глазами воображенная открытка: красный фон. Глазастый заяц. Ленточка. Или: синий фон. Котенок. Смех на полосатой морде. Милый котенок. Котеночек. Мог бы рисовать такие открытки. Сотнями. И умиляться. Первый десяток. А потом известно: неизбежное превращение в унитазы. Наверное, все обращается в унитазы со временем.
Тупик. В самом деле, тупик. Глухая кирпичная стена передо мной. Чуть не врезался во время бега. Где вообще я? Ведь не сворачивал. Пробежал до конца. Улица пришла в глухой двор и загибла там. Остается только обратно. Бегу обратно. Я сильно устал.
воскресенье.
Просыпаюсь среди тишины. Комнату рассекает луч света. Летают пылинки. Прислушиваюсь. Никого не слышно. Умываюсь. Обшариваю квартиру. Никого нет. На кухне нахожу записку.
«Ребята, ушел по работе. Буду в три. Вася» Ниже ровно приписано: «Семен. Пошел за маслом. Жарить не на чем. Сергей»
Листок похож на шифровку. Переворачиваю его. С той стороны чисто. Лажу по кухне. Готовой еды нет, надо жарить. Делать нечего. Принимаюсь бродить по квартире. Заглядываю в неизведанные комнаты. Квартира Василия перемешана. Перемешан бардак и порядок. Деньги и хлам. На столе бесконечно ныряют пластмассовые дельфины. Все завалено бумагой и книгами. На этом же столе порезанные пластиковые карты. Кто-то резал их на неровные квадратики.
В комнате стоит дорогущий кожаный диван. Диван поставлен неровно, и из-за щели торчит ухо подушки. На самом видном месте ожог сигаретой. Не исключаю, Василий сделал это нарочно. Ирина, коллега моя, такая же показушница. Ей важнее не факт, а чтобы заметили. Когда она собирает сложный пасьянс, откидывается на кресле, скрестив руки, и чуть кашляет. И косится на меня. Я, естественно, (естественно…) делаю вид, будто не замечаю прыгающих по экрану карт. Пишу всякую скуку. Тогда Ирина встает и, якобы от нечего делать, ходит по офису, потягиваясь. Потом заглядывает мне через плечо: «Собрать, что ли, еще один?..» Ей даже не приходит в голову, что ее затейливые потягивания мне куда более занимательны, нежели ее сложенные пасьянсы.
На столе у Василия что-то тихо и коротко пищит. Заинтересовавшись, разгребаю легкие завалы. Среди завалов валяются деньги. Монеты. Мелкие купюры. Крупные купюры. Василий действительно либерален. Деньги – ничто. Докапываюсь до черного чемоданчика. Это лэптоп. Становится интересно. Я хотел купить себе лэптоп. Верчу чемоданчик. Он легко открывается. Включаю и жду загрузки. Экран неровно мигает. Облом. На вход установлен пароль. Закапываю лэптоп обратно.
Звонок. Иду открывать. На пороге Сергей с маслом. Не здороваясь, проходит внутрь. Захлопываю дверь. Нарисованная кошка колышется от сквозняка. Кручу ручки.
- Не закрывай нижний. – Говорит Сергей, разуваясь. – Потом только снаружи откроешь.
Оставляю дверь в покое. Я голоден.
В три возвращается Василий. Он в коричневом костюме и очках. Его не узнать. Он уходит переодеться. Перевоплотиться. Возвращается в шлепанцах и штанах. Выражение поменял тоже. Был «энергичный». Стал «мудрый».
Позже приходит Шадов. По нему не скажешь о вчерашнем. Припухлости спали. Маленький пластырь на щеке. Он доволен. Садится на табурет. Сжимает сиденье руками.
- Ну как? – Спрашиваю я.
- Порядок. Сегодня пойду разбираться.
Спрашивал я не об этом. Такого ответа не ожидал.
- Как это?
- Типа не ясно…
Сергей прислушивается к его словам. Василий на кухне.
- А со мной? – Спрашивает Шадов.
- Нет. – Отвечает Сергей. – И ты не ходи.
Шадов смотрит на меня. Мотаю головой. И опять стыдно.
- Да не трусь, Сема. – Вполголоса говорит Шадов. – Не драться ведь идем. Разбираться. Ну будь другом… Нам четвертый нужен. Просто за компанию.
И я не выдерживаю. Я должен ему. Соглашаюсь. Шадов доволен. Все будет в восемь. Впереди скука. Шахматы. Пустые разговоры. Лекции Василия. Постоянно вспоминаю о времени. Сердце екает.
Восемь. Василия Шадов даже не спрашивает. Он с нами не идет, хотя обо всем догадался. Мне тоскливо и неприятно. Я не знаю, куда мы идем и зачем. Идем пешком. Шадов уверяет: нам недалеко. По пути Шадов покупает бутылку пива. Из киоска он выходит с двумя. Протягивает мне одну. Мне не хочется, но отказаться невозможно. Шадов открывает пиво себе и мне. Ловлю пробку на лету. Шадов пьет. Он легко пьет. Пиво исчезает быстро. Мне совсем не идет. Немного даже подташнивает.
Мы приходим на перекресток. Играю зубчатой пробкой. Машин на перекрестке мало. Светофоры работают вхолостую. В дырявой урне нет пакета. Выкидываю туда стиснутую ладонью, потную пробку.
- Василий не пошел? – Спрашиваю, чтобы отвлечь себя.
- Нет. Василий не такой. Василий против насилия.
- А ты нет?
Шадов смотрит сколько осталось в бутылке. Потом на меня.
- Все будет чики-пуки. – Смеется Шадов.
Смеется он себе.
- А?
Шадов наклоняется к моему уху и шепчет.
- Все нормалек будет…
Потом Шадов опять громко смеется. Пиво мне откровенно неприятно. С усилием глотаю. Много газов. Надо было отказаться. Тут замечаю: Шадов с полминуты смотрит мне за плечо. Оборачиваюсь.
К нам подходят два парня. Один здоровый. Другой хлипкий. Слабее меня, на первый взгляд. Оба несут полиэтиленовые пакеты. Из одного пакета торчит газета. Забавно, в таких пакетах я утопил свой видик. На лицо вылезает усмешка. Снаружи похоже, наверное, на лучистую доброжелательность. Парни здороваются. Шадов вроде как нас знакомит.
- Это брательник мой – Антон. Карате занимался.
Хлипкий парень пожимает мне руку.
- Дылда.
Жму руку «Дылде».
- Раньше были в тусовке. Потом откололись.
- Откололись… - Бормочет Антон. – Как же… Вася прогнал…
Шадов машет руками.
- Забей. А это Семен. Он бегает по ночам. Хочет пробежать Россию. Нормальный парнище.
Я не чувствую себя нормальным парнищем. Мне не хочется общаться с Дылдой и Антоном. Они мне чужие.
- Пива хочешь?
- Не. У нас свое.
Антон показывает из-за пазухи винченую пробку. Мы все как-то одновременно начинаем двигаться. Я по-прежнему не знаю, куда мы идем. Я не знаю, кто нас ведет.
- На «Стартый» идем? – Спрашивает Дылда.
- Йес-с-с.
Сумерки. Останавливаемся в унылом дворе. Дылда извлекает на свет божий прозрачную бутылку и апельсин. У меня до сих пор то пиво. Не выпил и половины. Дылда передает бутылку Антону. Антон с треском сворачивает крышку. Дылда срывает с апельсина корки. От раздираемого апельсина идет сильный свежий запах.
Антон разглядывает бутылку. Бутылка литровая. Дылда отламывает ему кусок апельсина. Не дольку, а именно беспорядочный кусок. Течет сок. Антон берет сочащийся оранжевый кусок. Сок течет ему по пальцам. У него грязные ногти.
Антон смотрит-смотрит на руку с апельсином. Он отставил ее вперед. Как король на картах. Потом – раз: сильно закидывает голову. Слышно, как булькает водка. Шея у Антона худая. Антон возвращается из бутылки. Он вгрызается в апельсин. Хлюпающие звуки. Потом Антон громко рыгает.
Следующая очередь Дылды. Его ладони в соку. Этикетка бутылки пропитывается соком. Потом бутылку передают Шадову. Я отказываюсь. У меня оправдание – пиво.
Пока Шадов готовится и пьет. Дылда достает из пакета какую-то синюю змею. Я не могу понять для чего это. Дылда замечает мой взгляд.
- А, нравится? Это, б…, моя змейка. Хочешь подержать?
Он сует это синее прямо мне в руки. Вокруг сумерки. Во дворе сильно темно. Поднимаю «змейку» к просвету между домами. Она оказывается очень тяжелой. Обтекает руку и больно защемляет мне пальцы. Это мотоциклетная цепь, обмотанная изолентой. На изоленте бурые пятна. Дылда ласково забирает цепь.
- Ну че? Видишь пятна? Это кровь… Я змейку никогда не мою. Пусть, б…, видят, кому надо.
Шадов кашляет от водки.
- Ну че, Шадя? Отвык?
Дылда весело смеется и берет бутылку.
- Щас я, - тянется Антон.
Дылда не реагирует, глотая водку. Антон держит руку протянутой, потом опускает. Дылда утирает рот. Теперь Антон пьет. Они не разговаривают. Дылда прокручивает на одной руке цепь. Как четки. Покачивает ей.
- Размахался, б… - Повышает голос Антон.
Он уже пьянеет.
- У меня, б…, не хуже.
Антон достает газету. За газетой тянется серебристая трубка. Газета падает на землю. У него в руках оказывается бейсбольная бита. Я такие видел по телевизору. Он легко машет ей. Воздух дребезжит и металлически вибрирует. По легкости движений видно: она полая. Антон зажимает биту между ногами и помахивает ей влево-вправо.
Белые лица маячат в темноте. Смеются и пьют. Мне страшно и странно. Я уже не контролирую происходящее. Уйти сейчас нельзя. Быть тут – плохо. Тошнота сильнее. Пиво не лезет. Шадов изменился. Он матерится, как и эти. Он громко и пошло шутит. Я стою как бы с ними. Но я не вижу ни глаз, ни выражений лиц. Во дворе темно, я уже говорил. Они передают бутылку по кругу. Перед тем, как пить, крутят ею. Водка в бутылке булькает. Так можно определить, сколько осталось. Дылда и Антон курят и плюют.
- Не боись, Шадя. Грюха дохлый.
Я не понял, кто это сказал. Антон вдруг подпрыгивает к дереву. Гикает и бьет со всей мочи по коре. Бита звенит и гудит. Антон матерится. Видно, больно рукам. Шадов и другой смеются. Ржут.
Шадов почти выкрикивает разные призывы. Он приглашает всех идти и отомстить «Грюхе». «Грюха» глуп и он свое получит. Я не знаю, кто такой Грюха. Наверное, один из тех, кто избил Шадова.
Шадов и эти двое шагают куда-то. Я с ними. Они переполнены бодростью и жизнерадостностью. Антон лупит по деревьям. Один раз он замахивается на машину, но Дылда грубо кричит на него. Антон опускает биту на деревянный заборчик рядом. Заборчик не ломается. Антон опять матерится.
Мы пересекаем дворы. Часто Шадов и остальные идут прямо через растущие посередке кусты. Я пробираюсь за ними. Шадов хорошо знает эти места. Однако, один раз упираемся в белую стену. Будь она другого цвета, Шадов бы ударился. Здесь темно. Во дворах не горят фонари. Антон выражает недовольство. Он бьет по стене.
Мы обходим стену. Попадаем, куда надо. В глубине очередного двора стол и скамейки. На скамейках тени. Идем туда. Антон свистит. Непонятно: и так было тихо, но теперь тишина становится тише. Абсолютней.
Одна из теней гаркает. Потом замолкает. Мы подходим. Я останавливаюсь поодаль. Мне кажется, это сон. Один из приятелей Шадова подходит очень близко к скамейке. Он почти упирается в сидящего. Сидящий возражает. Тени начинают двигаться. Все быстро. Я так и не понял, нашел ли Шадов «Грюху».
Тени мельтешат. «Они дерутся», - думаю я. Слышно вскрики и всхлипы. Высокая тень поднимает и опускает руку. Хлопки, будто выбивают ковер. В другом месте взлетает бита. Серебристый всплеск в темноте. «Что за свет она отразила?», - думаю я. Дословно. Я медленно и плавно осматриваюсь. Я ищу источник света, который отразила бита. Вижу только кромешную тьму. Кричат. Ну и что? Они и раньше кричали. Разочаровываюсь в своих поисках. Нет ни лампы, ни огонька. Что ж таки она отразила?
Поворачиваюсь к теням. С восторгом и удивлением обнаруживаю: никакой свалки. Тени ползают по земле. Пугаюсь: вдруг там Шадов? Осторожно подхожу к теням. Пытаюсь разобраться в черных спинах. Трогать их не хочется. Вижу похожего на Шадова парня. Останавливаюсь. Присматриваюсь. Сажусь на корточки. Парень держит ладони на затылке. Ладони в черном.
- Эй. – Шепчу. – Шадов…
Я трогаю его за теплую спину. Парень вдруг весь дергается и подбирается как улитка. Он вжимается лицом в землю. Он тоненько скулит. Он отрывает одну руку с затылка, и быстро-быстро перебирая ей, отползает от меня, отползает, отползает…
Делаю шаг в сторону, и меня отчаянно выворачивает на ступеньку песочницы. «Нехорошо», - думаю я, - «дети…»
- Слышь… - Шепчут мне. – Слышь, как там тебя… Бегун… Сматываемся…
Завороженно поднимаю голову. Один из приятелей Шадова, забыл имя, тянет меня за руку. В тускло-светлом от уличных фонарей проходе между домами стоят Шадов и другой. Они машут нам руками, оглядываясь на улицу. Мы бежим к ним. Я падаю и сразу поднимаюсь.
Так же, дворами, мы уходим. Останавливаемся. Тяжело дышат. Хмель с них почти сошел. Они предлагают Шадову праздновать. Шадов согласен. Я страстно, на физиологическом уровне, желаю остаться один. Чтобы ни одного человека рядом. Я стремительно прощаюсь. «Бывай, Бегун…», - летит в спину.
Я выхожу на ближайшую улицу. Не знаю, где я. Ни района, ничего. Кругом абсолютно незнакомые места. Магазины закрыты. Автобусов нет. Редкие люди. Что мне остается делать? Ждать до утра?
Я бегу.
Горло сухое. Это проходит. Ноги болят. Это проходит. Все проходит. Вообще все. Город заплыл ночными тонами. Улицы стали желтыми, прекрасно желтыми, мягкого, сливочного оттенка. Такой цвет встречается лишь дважды: на асфальте теплой городской ночи и на обнаженной загорелой коже в чарующем полумраке.
Вот и фонари горят. Маленькие звезды. Нет, большие звезды. Они тянутся лучами к соседям; достают, переливаются и утихают. Цвета плавятся под светом этих лучей. Синий превращается в желтый, желтый в белый, а все вместе в особый, акварельный, волшебный цвет, которому не знаю названия.
Яркие буквы на высоких зданиях. Как же здорово, что они есть. Они создают контур города. Его рисунок. Его человеческий силуэт. Он был бы пустыми горами без них, но не будет – у него есть вершина, неслучайная, сделанная человеком вершина. И нестрашно, что некоторые здания ниже. Все дома ночью братья и высота каждого значит мало. Из домов появляются улицы и аллеи с деревьями.
Свежий воздух как поцелуй. Мягкий, мягкий первый поцелуй, когда все впереди. Этот воздух можно пить, этим ветерком омывать ресницы. Он наполняет город, как кровь наполняет человека; как холодная, чистая вода прозрачный стакан с испариной. В нем можно плыть. Плыть и улыбаться. Плыть и улыбаться.
Длинная аллея прячет ближние окна за листьями своих деревьев. Некоторые дорастают до самых верхушек, достигают городских звезд, и тогда на сливочном асфальте дрожит тенистая паутина от шуршащих крон. Эти кроны уходят вперед, далеко вперед и там становятся черными тучами: над ними свет и под ними свет.
И еще дальше, тоже не чернота. Там светят непогашенные окна. Кресты и квадраты над тучами крон. И темные окна тоже светят, но не своим, отраженным светом. Звезды фонарей возникают в них, и улица впереди широкая-широкая, как река со светлыми берегами.
А выше, еще выше горят и мерцают другие звезды, дальние. Они неподвижны и не струятся лучами, но их белые точки так навсегда красивы. И одна красная тоже горит, непохожая, но неотличимая, видная, как и бесконечные белые, но существующая рядом лишь как младенец, алый младенец на бездонной глубине черного. И пусть. Пусть расцветают все цветы. Пусть расцветают все цветы.
И среди этих россыпей, последним мазком чудесной кисти, луна. Городская луна, не знающая, как светить среди этого буйства света, еженощного представления хаотичного чуда, но не исчезающая. И все так красиво. И разрывается сердце. И разрывается сердце.
-Как красиво…, - шепчу я, - как же красиво…
понедельник-2
Меня будит скрип тормозов. Открываю глаза. Я спал на жесткой скамейке. Шея очень болит. Ко мне направляются два милиционера. Заметив, что я открыл глаза, они переглядываются.
- Что, подгулял вчера?
Я осматриваюсь. Шея болит страшно. Еще почти не рассвело. Рассветная тишина. Серое небо. Дико хочется спать. Пусть на этой скамейке.
- Да, не особо… Я нездешний. Заблудился.
- Нездешний? – Хмурится милиционер.
Спохватываюсь. Этого милиционеру говорить, вероятно, не стоило. Милиционер крепкий и светловолосый. У него чуть неправильная дикция.
- Я в гостях. Живу у друга. Гуляли ночью, а город незнакомый…
- Паспорт есть?
- У друга лежит…
- Как зовут?
- Семен.
- Фамилия?
Называю свою фамилию. Скрывать мне нечего. Милиционер не дает передышки.
- А друга?
- Перелескин. – Выстреливаю наугад.
- Где живет, помнишь?
Называю адрес. Его я запомнил хорошо. Милиционер смотрит, как я одет. Одет я прилично. Он глядит на часы. Потом куда-то вперед.
- Не-е-ет… - Тянет второй. – Игореха, это тебе что, такси? Пьяных по домам развозить…
- Лезь в машину… Семен. Наплел с адресом, будешь куковать в отделении. А там разберемся, в каких ты «гостях» и от кого бегаешь.
Машина у них не новая. Грязная. Мигалки, замазанные пылью. Сажусь на заднее сиденье. Внутри странный запах. Смотрю в окно. Оно заляпано грязью. Там серый город. Город плывет перед глазами.
Вспоминаю Ирину. Разговариваю с ней. Мы разговариваем о пасьянсах. Ирина хочет объяснить мне какую-то бессмыслицу. Но у нее не получается. Я сознаюсь ей, менял комбинации пасьянса. Ирина радостно возмущается. Ей это понравилось. Все бы исправить, но на пасьянс, оказывается, установлен пароль. Подберем…
Просыпаюсь от оклика.
- Подъем. – Говорит милиционер. На меня он не смотрит. – Здесь?
Мельком осматриваюсь.
- Да. – Говорю. – Вон тот подъезд.
- Свободен.
Принимаюсь торопливо выбираться. Лезу в карман. В кармане немного денег. Шадову больше давал.
- Ребята, спасибо…
Машина уезжает. С чистой совестью захожу в подъезд. Сплю на ходу. Звоню. Затишье. Потом приходят шаги. Дверь открывается. На пороге сонный Сергей в трусах.
- Все в порядке? – Бормочет он.
Киваю.
- Ну, молодец…
Сергей уходит спать. Я тоже. Пусть мне приснится…
Утро. Хотя, какое утро. Чистой воды день. Василия нигде нет. Ах, да он же на работе… Шадов в колледже. Понедельник. Несуразные мысли. Вот сейчас, именно сию минуту, Борис где-то там кушает свои салатики. А потом они будут есть липкие булочки. Возможно, разговаривать обо мне. «Он, что не звонил?» «Нет, пропал совсем, представляешь...» «Да заболел, как пить дать» «Не верю, он бы обязательно позвонил.» «Черта с два.»
- Сергей, а ты куда путешествуешь?
- А я не путешествую. Я возвращаюсь домой.
Ах, да… Василий упоминал. Разочаровался он там в чем-то. Сергей невесел. Я не настаиваю на разговоре. Если человек хочет поговорить, он сам все расскажет. Борис и Ирина отлично знали эту истину. Сергей молчит. Значит, не хочет отчитываться. И правильно. Меня же не расспрашивают, так чего я лезу?
Безделье. Страшная вещь. Борис мне рассказывал, он не умеет скучать. «И не должно» Существует миллион вещей, которыми можно заняться, имея только мозг. «Играть в уме в шахматы?», - спросил я. «Вспоминать стихи. Любоваться цветами» «А зачем?» «Чтобы не скучать» «Ну и чем это отличается от скуки?» Он ведь ответил. Уже не помню что.
В этой квартире должны быть книги. Отправляюсь на поиски. Сергей уныло наблюдает экран с мухами. Книг у Василия нет. Они случайные гости. Томики разбросаны везде, не живут общиной. Стихи и учебники чертежей. Стопкой на столе и вместо ломаных ножек. Деталь: нахожу вырванный из Пушкина лист. Непонятно, с какой целью его вырвали. Лист валяется на правах мусора.
Кто-то звонит. Видно, пришел Василий на обед. Или Шадов сбежал с лекций. Расхвастаться успехами среди Сергея. Меня зовут. Иду на зов Сергея. Незнакомка в дверях.
- Это тебя. – Растерянно сообщает Сергей. – Ли.
Кто? Что такое? Гляжу за плечо стоящей. «Борис? Ксана?» - заполняет голову чушь. Страх за вчерашнее.
- Это ты Семен?
- Да. Чем могу помочь?..
Добавил бы еще: «Мир бытовой техники». Слова на уровне рефлексов.
- Это ты Бегун?
Пауза. Рассматриваю незнакомку. Она брюнетка. Одета в шорты и футболку. На шее висят очки. Черные. На веревочке висят. На тесной футболке надпись: «Disaster» и фотография. Фотография, причем, ее же. Маленькие брови.
- Кажется, я. – Отвечаю.
- Меня зовут Лия. Ли.
Лия без приглашения заходит. Оглядывается на кошку.
- Как живешь, Мурлыка?
Она дует на листок с надписью о замке снизу. Кошка трепещет. Наблюдаю за ней, не в силах понять своей роли. Она первой проходит в комнату. Я за ней, ничего не понимая. Садимся на табуреты. Сергей упорно смотрит свой чертов ТВ. Делает вид, будто происходящее его не касается.
- Пришла на тебя посмотреть. Я от Шадов узнала, заинтриговалась. Расскажи-ка мне об этом.
- О чем? О беге?
- О беге. Ты правда хочешь пробежать всю Россию?
Ну и что ей рассказывать? Как орал на продавщиц? Будем простыми.
- Нет. Я вовсе не хочу пробежать всю Россию. Просто бегаю.
Жду комментариев. Но Лия только внимательно слушает. Ждет моих слов. Происходящее напоминает мне интервью. Настраиваюсь на это.
- Я очень уставал на работе. Однажды вышел на улицу. Кхгм… На залитую светом фонарей улицу, да… И побежал. Это очень успокаивает. Когда бежишь, трудно управлять мыслями. Они приходят сами, и это очень успокаивает. Здорово успокаивает, да…
- Ты бегаешь один?
- Ну… да. Никто пока со мной не бегал. Так, как я… – Вижу, Лия с трудом представляет, о чем мы здесь говорим. – Это не то. Я ничего не добиваюсь. Бегаю и все. Ради удовольствия.
- Ради удовольствия? Нечто вроде медитации?
- Нет. Это такой отдых, вот и все. Ты выходишь на улицу. И ты бежишь. И это славно. Вот и все.
- Прикольно. Я слежу за такими задумками. В тусовке. Путешествую. Куда ты едешь дальше?
- Я пока не знаю. Я особо…
Лия принимается рассказывать о своих путешествиях. Она много всякого повидала. Она говорит об автостопщиках и пеших походах. Она видела сама. Она лично знакома. Это она сочинила ту самую балладу. Лия следит за моими эмоциями. Балладу я никогда не слышал. У меня хватает ума не спрашивать о ней.
Сегодня Ли уезжает. Она расскажет обо мне своим широко известным друзьям. Думаю, там она тоже будет упоминать о личном знакомстве. На этот раз со мной. Я со смешанными чувствами смотрю на эту девушку. Я таких видел раньше. Она сама придумывает себе знаменитостей. Она не зависит ни от чего. Но ведь и придумывает из ничего…
Мне сказать ей почти нечего. Я устал везде рассказывать о себе. Мне неприятно это общение. Оно затянулось. Лия уходит, так ничего и не почувствовав. Летописец придуманных летописей.
День опять проходит без лишних дел. Моюсь. Стираюсь в раковине. Читаю случайный средний том. Без начала и конца. Многословие и убийства. Сергей настойчиво смотрит телевизор. Будто хочет доказать что-то. Из-за этого сюжет передо мной рваный. Когда во время рекламы повышают звук, нечаянно отвлекаюсь на телевизор.
Приходит конец дня. Появляется Василий. Его нецарапанный кейс осторожно препровождается в дальнюю комнату. Потом Василий весел и охотно разделяет с нами трапезу. Приходит Шадов. Делится смачными впечатлениями. Василий корит Шадова за вчерашнее.
- Так ты ничего не добьешься, Шадов. – Громогласно вещает Василий. – Разве ты что-нибудь доказал? Они ничего, уверяю тебя, ничего не осознали. Это бесполезная трата времени, сил и морали.
Василий с мягкой укоризной рассматривает Шадова.
- Я-то доказал. – Сыто, довольно говорит Шадов. – Они-то поняли.
- Возможно. Поняли, что теперь их очередь доказывать.
- Куда там… - Отмахивается Шадов. – Куда им что-то понять. Это ж не люди, ты сам говорил. Жестокие гады без мыслей.
- Возможно. – Соглашается Василий. – Но ты-то нет. И в таком случае ты должен, обязан думать и за них. Дело не только в них или тебе. Это общественные формации и каждое твое решение, каждый твой поступок…
Мне становится тошно. Не физиологически. Я должен уехать отсюда, а то свихнусь. А то нагрублю хозяину, чего делать нельзя. Дальше. Надо ехать дальше.
- Я завтра уеду. – Прерываю слова Василия и мысли Шадова.
- Вот как? – Переключается Василий. – И куда же?
Я называю город, куда поехала Лия. Я просто не знаю, куда еще.
- Разумно. Гляну адреса в помощь. У меня в базе…
- Я помню на память. – Перебивает Сергей. – Я оттуда ехал. У Монти.
- Монти… Помню, помню. Известный весельчак. Правда, никогда не пытался искать мудрости… - Печально констатирует Василий. – И эгоист. Странная личность для тусовки. Он случайный. Дело ведь не только в том, как ты себя ведешь, но и чего добиваешься, к чему стремишься. Что для тебя главное.
Я возвращаюсь к книге. Книга захлопнулась. Как дверь. Я забыл, где читал. Открываю наугад, стараюсь вникнуть в смысл. Это уже происходило. Ну и что, особой разницы нет.
Такая вот у них жизнь. Без деятельности. Неудивительно, что они склонны к перемене мест. Слагаемых. Склонен теперь и я. Бегать все равно где, а людей надо менять.
На ночь Василий заговаривает со мной.
- Ну что ж, пока, Сема. Я рано утром уйду, ты еще спать будешь. Встретишь интересных, знающих людей, рассказывай обо мне. Деньги не нужны?
- Нет.
- Тогда спокойной ночи и до следующей встречи. – Василий тепло улыбается. – Мы ведь обязательно еще встретимся.
- Когда это?
- Как? – Удивляется Василий. – Ты же будешь возвращаться.
Я убегаю.
Фонари неизменны. Я не прощаюсь с городом. Но мне пора уезжать. Я не могу принять намеренной слепоты Шадова. Я не могу принять отстранения Василия. Да, он свободен. Его не волнуют ни стандарты рутины, ни грация тигров. Он избавился от липовой красоты. Заодно он избавился от восприятия красоты вообще. Он может все объяснить, не задумываясь. Он может объяснить, почему прекрасное прекрасно. А объяснения убивают прекрасное.
Поэтому мне пора. Обегаю бегло знакомые уже улицы. Мне пора. Дальше, дальше.
вторник-2
К поздним подъемам привыкаешь быстро. Сплю до обеда. Проснувшись, укладываю чемодан. Собираю с веревок сохнущие вещи. Больше почти ничего нет. Беру у Сергея адрес. С Шадовым я так и не попрощался. Не случилось. Жму руку Сергею.
- Удачи. – Говорит Сергей.
- Тебе тоже.
Еду на автобусе до вокзала. Совпадение: узнаю кондуктора. Она тогда подсказала по доброте мне дорогу. Она меня не узнает.
- Здравствуйте.
Она смотрит на меня как на психа. У Бориса, который со мной работал, такое постоянно. У него все уже определено. Стоит чему-нибудь, хоть чему-нибудь измениться, он воспринимает это как конец света. Или, в лучшем случае, как безумие собеседника. Я однажды предложил ему пройтись лишнюю остановку. Подышать кристальным воздухом, свежий снег, все дела. Так он сразу: «Что? Зачем? Мы же всегда ходим сюда. С чем это связано?» Ему менять что-то – целая катастрофа.
Кондуктор сует сдачу и пробирается дальше. Я всего-навсего пожелал ей здоровья. Она испугалась. Вероятно, потому, что никто больше этого не делал.
На вокзале отстаиваю очередь за билетами. Я уверен и подтянут. Лихая бодрость. Я уже испытанный путешественник. Об остальном стараюсь не думать. Жду, сколько надо. Захожу в буфет. Покупаю кофе и бутерброды. Один выбрасываю, чтоб не отравиться.
Подходит поезд. Забираюсь в купе. На поезда уходит денег на порядок больше, чем на все остальное. Спать нет охоты. Читать нечего. Хочу вспомнить хоть один стих. Выходит, я ничего не помню. Даже школьное. Попутчиков нет. Никому не надо в этот город, мне только. Миграция одиночек.
Закрываю глаза и пытаюсь задремать. Постепенно шум колес становится тише. Солнце заплывает за глаза.
Просыпаюсь. Один. По солнцу – скоро стемнеет. Разыскиваю проводницу. Любых людей. Хоть кого-нибудь, кто может сообщить, сколько ехать. Соседнее купе – никого. Следующее – никого. При виде этих безжизненных полок нисходит мимолетная жуть: пустой поезд, поезд-призрак и я призрак тоже. Стараюсь растянуть редкое мгновение, подлить зыбкий ужас, но увы: в глаза бросаются засохшие пятна на столике, дыры, поролон в койках. Очарование улетучивается.
Оставляю колдовское купе. И сразу люди. Курят. Узнаю о времени. Да, по расписанию. Да, мы скоро приедем. Курильщик оказывается разговорчивым. Норовит узнать кто я, откуда, и с каким счетом проиграет команда. Возвращаюсь под защиту своего купе.
Зря я спал. Теперь без оправдания болит голова. Хочется пить и снова спать. От головной боли рождаются неприятные мысли. Сегодня уже какой день, как я не на работе? Четвертый. Черт, верно. Всего четвертый. Выпало воскресенье.
А стоит безрезультатная затея четырех дней? Четырех дней без работы стоит. Считай, отпуск: Борис наверняка отмажет. А остального? Остается надеяться, затея небезрезультатна. Надеяться.
Выкинул телевизор, черт. Ведь копил на него в свое время. Отказывал себе в разном. А потом взял и подарил. Бомжам подарил. Нет бы Борису… Впрочем, зря эти мысли. Что сделано, сделано. И видик, черт… Погубил дорогие вещи? Точно. От фальшивого чист? Не знаю. Что за формулировки… «От фальшивого» От таких формулировок и хочу избавиться. Сам же усложняю. Брось.
Приезжаем еще засветло. Проводница оповещает о конце пути. «Вам здесь выходить» Выползаю на перрон. Здесь все так же. Чужие вокзалы все как один. И это помогает. Выхожу в светлый еще город. Снова ощущение потерянности. Снова не отсюда. Ищу остановку. Хожу по расширяющейся спирали от вокзала. Полчаса хожу. Потом надоедает. Узнаю у гражданина в шляпе дорогу. Гражданин, то и дело поправляя голову, указывает путь.
Добираюсь до точки. Дом зеленый и старый. Первый этаж. Звонка на двери нет. Представляется дикий вертеп. Пропитые звонки и ручки от дверей. За дверью шум. Равномерно стучу три раза. Дверь отпирают. Какой-то пьяненький юнец приглашающе кивает, заходи, мол. У него в брови колечко. Исчезает с глаз моих. Громко играет музыка. Из сорта раздражающе-стучащих. В квартире полно народу. Народ прилично одет и прыгает. Мигают синие фонарики. Муляж дискотеки. Меня никто не замечает. Не знаю, куда приткнуть чемодан. Так и хожу среди танцующих с тяжелым чемоданом. Сюрреализм какой-то. Девушки прыгают, подняв руки, и улыбаются мне. Они не видят тяжелый чемодан, который я тащу за собой.
Подхожу к первому попавшемуся и интересуюсь, где хозяин. Он меня не слышит. Ору. Тот пожимает плечами. Вижу человека у стола. На человеке жилетка. На столе бутылки. Справедливо предполагаю несение им общественно-полезных функций и связи с администрацией. Выкрикиваю вопрос. В ответ он наливает мне полстакана цветного спиртного. Кричу громче. Он наполняет стакан до краев. Коммуникация развита здесь несколько односторонне.
Беру стакан и принимаюсь дальше бродить по необъятной комнате. В одной руке полный стакан, в другой чемодан. Кругом скачут. Оберегаю стакан от резких локтей. Постепенно начинаю дуреть от духоты, музыки и обилия людей. Принимаю решение забиться в угол и придумать план. Соблазнительны варианты с включением света, разбиванием музыки и броска сверхтяжелым уже чемоданом в самое скопище. Впрочем, последнее вряд ли поможет.
Продираюсь сквозь людские джунгли. Прочь от музыки, вперед и вперед. Хорошо бы мачете. Вмиг стало бы посвободнее. Утыкаюсь в угол с фиолетовыми обоями. Музыку глушат тела на пути звука. В углу сидит открывавший мне юнец и дрыгает головой. Ору на него. Он знаками показывает, что слышит. Устало кричу о хозяине. Юнец неожиданно интимно хватает меня за руку и отбирает стакан. Тянет меня за собой. Покорно следую судьбе. Мы приходим на кухню. Вся она затянута сигаретным дымом. На столе веселенькой расцветки скатерть. В углу стоит парочка и шепчется о прошлом и будущем. Девушка удостаивает меня улыбчивым взглядом. Одним.
Юнец отпускает меня и хватает полстакана одним махом. А при свете не такой уж он и юнец. Постарше меня будет. Или ровесник. Он освобождается от стакана.
- Я готов. – Сообщает мне он.
- К чему?
- Ко всему.
Я попал к наркоманам, понимаю я. Здесь все под кайфом. Вместо меня он видит сиреневого осьминога. В котелке и галстуке. Возможно, с ним и общается. Чертовы осьминоги. То есть, наркоманы.
- Выкладывай честно, растаман. Разбили унитаз? Порвали шторы?
Тупо смотрю на него. Вспыхивает мимолетная догадка – под кайфом я. По всей вероятности, в реальности я лежу на полосатом матраце. И смеюсь в потолок, накушавшись маленьких разноцветных друзей.
- О, нет… - Качает головой парень. – Только не окно. Скажи мне, что это не окно.
Он делает шаг ко мне. Я тихо начинаю пятиться.
- Мне бы хозяина. – Робко шепчу я, дико озираясь. – Мне бы Монти…
- Я Монти, я, растаман. Давай, растаман, выкладывай, чего они велели тебе передать. Что они сделали?
Моргаю. Это быстро проходит. Я умею бояться и наслаждаться. Удивляться мне некогда.
- Можно вписаться к тебе? Я вроде как путешествую…
- Пожить, что ли?
- Да, на недельку максимум…
- Окей, растаман. У меня сейчас пусто.
Как бы в подтверждение его слов в кухню вваливается орда разномастных людей. Девчонки почти все крашеные. Они расхватывают сигареты, как винтовки по сигналу атаки. Курят словно на время. Растраченные запасы дыма в комнате пополняются.
- Вечерина. – Ободряюще кивает мне Монти. – Основные дискотеки еще закрыты.
Монти поднимает вверх руку и издает зычный призыв. Люди отвечают жизнерадостными возгласами. Потом они метко швыряют окурки в ванночку из-под мороженого и гурьбой покидают кухню. Это похоже на двери метро в час пик.
- Звать как, растаман?
- Семеном звать, – и не удерживаюсь. – растаман.
Монти весело смеется и хлопает меня по плечу. Смех у него заразительный. Вы, может, знаете таких людей. Стоит им начать говорить, от них лучами исходит обаяние. У вас поневоле появляется улыбка. Пошлые и плоские анекдоты становятся смешными. Бывает, стоит группка, и все взгляды скрещены на одном. И улыбки, и ожидание, чего он скажет еще. Талант. Меня иногда бесят такие люди. Зависть, наверное. Монти меня не бесит. Монти мне симпатичен.
У Монти сережка в правой брови. Откровенно крашеные волосы, почти под зелень. Черную зелень. Глаза ярко-карие. Не как у меня, с желтизной, а скорее как слабый чай. При разговоре он часто мимоходом смотрит в глаза, улыбаясь. Но никогда не упирает взгляд. Очень живая мимика и артикуляция. Рук по швам у него не увидишь. И он не держит их впустую. Руки Монти разговаривают не хуже самого Монти. Еще он сильно стилизует свою речь.
- А тебя как зовут? – Интересуюсь я.
С такими людьми неважно, о чем говорить.
- Меня зовут Монти.
- А по-настоящему? Макс? Миша? Кхгм… Мойша?
- Мафусаил, скажи еще… Какая разница? Любитель настоящих имен нашелся. Настоящее имя нужно только тебе. «Что в имени? И роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет» Это Шекспир. «Двенадцатая ночь или как вам это понравится» - Монти забавно и по-своему дергает головой. – Куда путь держишь, растаман? На запад, на север? Как добираешься, чем живешь?
- Куда не знаю. Добираюсь я поездами. Еще бегаю по ночам.
Рот Монти округляется. Глаза выпучиваются. Он издает различные междометия. Монти верещит. Я ошарашенно смотрю это шоу. Монти вводит меня в курс последних новостей: я тот самый Бегун, учитель философии ночного бега, живая легенда тусовки.
- Я не уверен…
Монти тащит меня за рукав. Возвращаемся в чехарду света и музыки. Монти бесстрашно врубает свет. Комната существенно уменьшается в размерах. Она полна ослепленными. Будто поклоняясь нам, они вперяют взгляд в пол и моргают. Недовольные возгласы, но никто не смотрит открыто. На ярком свету грохот музыки нелеп. Кто-то догадывается ее выключить. Сильная тишина.
Монти вздымает руку и объявляет меня, словно победившего боксера. Больше половины недоуменно переглядываются. Явственнее всего представляю себе мой дурацкий чемодан. Монти выключает свет. Комната вновь становится огромной. Монти тащит меня дальше. Я не успеваю за ритмом его жизни. На буксире прибываю куда-то еще. Оглянувшись, обнаруживаю кучку последователей. Монти отпускает меня и рассаживает их по креслам и дивану. Я стою лишний и ненужный. Монти толкает меня на кресло. Притулившись на краешке, стараюсь не встречаться взглядами с немой незнакомой аудиторией. Последним усаживается Монти. Он сидит прямо на полу. Ковер необычайно высокий и мягкий.
- Учи нас. – Просит Монти.
Вот так. Нет, стоп. Я хочу, чтобы вы себе это представили. Я пришел к чужому человеку. Я убежал от всего. Я бросил работу и девушку. Сейчас я асоциален. Я полон сомнений и комплексов. У меня в коленях тяжелый чемодан. Я пять минут в этом городе. Я ничего не знаю и ни в чем не уверен. Я уже неделю постоянно чужой. Мне неприятен мир. А он садится передо мной на пол и просит учить его. Чему может научить человек, которому неприятен мир?
И они все смотрят на меня. Хоть бы кто глянул на чемодан: «Что за глупость?» Я почувствовал бы себя легче. Но они все молоды. Они ищут истин, и намерены выпытать их у меня. Выпытать.
Мне страшно неловко. Начиная с того, что мне надо в туалет, и заканчивая тем, что меня приняли за другого. Но делать нечего.
- Монти, ты ошибаешься… Я не учитель, черт, философии. Это все ваша Ли. Я просто бегаю.
И они слушают.
- Просто бегаю. Я в вашей «тусовке» зеленый новичок. Я ничего не знаю о жизни.
И они глубокомысленно кивают. Все.
Как прикажете им дать это понять? Как объяснить: урок не начался; уроков не было и не будет? Я смотрю на Монти. Так мне легче избегать этих сосущих глаз.
- Кхгм… - Говорю я. – Кгхм…
Сбоку появляется стакан. Стакан для меня. В стакане спиртное. Я пью. Вкусно и обжигает. Спиртное очень хорошего качества. Пью еще. Пусть будет вечер. Потом мне становится тепло. Мне приятно двигаться быстро. Я говорю разное. Говорю, как бегал. Где был. Мне наливают еще. Я еще говорю. И еще наливают.
Мечемся по комнатам. Потом комнаты перемещаются перед нами. Весело. Помню небылицу про рану на руке. Что-то про шило. Я курю на кухне. Запиваю спиртным.
Потом квартира Монти меняется. Мы едем. Новый шум и крики. Угощаю Монти. Монти угощает меня. Вещаю о философии. Частями цитирую Василия без ссылок. Путаю знакомых и незнакомых. Цветные огни. Курю на бегу. Мне хлопают. Цветные огни.
Передо мной парит буро-красная пустыня. Ветер оставляет тайные следы на барханах. Незнакомый мне человек в черном изворачивается со смехом. У него ткань вместо тела. Тщетно пытаюсь его поймать. Он исчезает из пальцев раз за разом. Потом Оксана протягивает мне прохладный и прозрачный стакан. На стакане испарина. Я жадно пью. Почти давлюсь.
среда-2
Темнота. Кромешная тьма. Широко, еще шире открываю глаза. Все равно очень темно. В темноте белые мушки. Нет, не в темноте. В глазах. Я в кровати. Чувствую теплое одеяло. Очень тихо. Пытаюсь соотнести сны и быль. При усилии думать голова начинает тяжелеть. Не выспался. Надо еще поспать. Закрываю глаза и пытаюсь погрузиться в черноту снов. Не выходит. Что-то мешает. Хочется пить. Ого. Как же хочется пить. Дико.
Перетягиваю над собой одеяло. Нужен выход. Так. В постели я не один. Напрягаю память. Ничего не помню. Ничегошеньки. Только какие-то хрипы и белые простыни. Принюхиваюсь. Девушка. Выкарабкиваюсь. Темнота. Куда идти, неизвестно. Иду вперед, вытянув руки. Задеваю коленом угол. Больно. Звенящее падает на пол. Слышу, разбилось. Осторожно перешагиваю, иду дальше.
Вдруг яркий свет. Передо мной зажигается прямоугольник. Потом он весь закрашивается белым. Это дверь. На пороге стоит Монти. Я очень голый. На мне ничего нет. Монти радостно приветствует меня. Я спешно ищу одежду. Она лежит на полу. Вижу, пока шел, разбил бокал с тонкой и длинной ножкой. Внутри джинсов трусы. Так и натягиваю их вместе. Голова начинает болеть по-серьезному. Меня мутит. Нездоровое изнеможение.
- Хреново выглядишь, растаман. – Заявляет Монти. – А так – доброе утро.
- Монти, - жалобно стону. – Монти, у меня похмелье.
- Пойдем откачиваться, растаман. – Говорит Монти. – Я умею.
Оборачиваюсь последний раз. В комнате нет окон. На постели темноволосая девушка.
- В туалет. – Бросает Монти. – Потом приходи на кухню.
Выясняется, я знаю, где туалет. И вообще здорово ориентируюсь в квартире Монти. Поразительно. На кухне немного дыма. Припоминается вкус сигарет. С отвращением выдыхаю.
- Итак, - говорит Монти. – Садись и слушай меня. Основное, что потерял твой организм это три вещи: вода, витамин Ц, магний. Это вызывает недомогания и депрессию. Избежать этого нельзя, но можно с этим бороться. Шаг первый.
Монти быстро работает с пакетами и стаканами. Ставит чайник. Следить за его быстрыми движениями трудно и больно. Он достает таблетку и роняет ее в стакан. Таблетка булькает и начинает шипеть. Монти лезет в холодильник. Холодильник белый и большой. Я откуда-то помню: внутри посередине захваты для бутылок. Бутылки крепятся вверх ногами и из них набирают напитки. Я пил на спор… Все хлопали…
- Не все сходятся, что надо выпивать первым: стакан апельсинового сока или аспирин. Некоторые считают полезнее стакан сока – так он быстрее усвоится. Я же предпочитаю аспирин – это быстрее снимает недомогание.
Монти наполняет другой стакан апельсиновым соком.
- Пей. – Он толкает ко мне стакан с аспирином.
С удовольствием выполняю.
- Теперь это.
Выпиваю апельсиновый сок. Легче пока не становится. С надеждой смотрю на Монти.
- Хорошо, растаман. Теперь тебе нужно решить остальные проблемы. Это испорченный алкоголем желудок, нехватка, чего я перечислял, и общая интоксикация твоего, растаман, несчастного организма. Шаг второй. Наедаться с утра не рекомендую…
Монти поднимает вскипевший чайник.
- Для починки животика тебе пригодится активированный уголь или растворимый бульон. Он относительно жирный и все же это почти обычная вода.
Монти наполняет кипятком кружку с высыпанным красным бульоном. В бульоне сухарики.
- Шаг третий. Пополнение ресурсов. Воду ты будешь глотать сегодня весь день. После бульона слопаешь штук шесть-восемь вот этого.
Монти ставит передо мной пластмассовую баночку. На баночке надпись: аскорбиновая кислота. Я глотаю горячий бульон. Горячая волна жжет пищевод. И все же как хорошо…
- Какая замечательная вещь, Монти…
Бульон как живой чинит меня изнутри.
- Это не все. – Качает головой Монти. – Если ограничиться этим, через несколько часов у тебя начнется сильнейшая мотивированная или немотивированная депрессия. Чтобы избежать этого, твоему организму нужен магний. Его хватает в черном хлебе. Съешь побольше с бульоном.
Монти ставит рядом миску с наломанным хлебом. Подношу ко рту кусок. Неожиданно для себя вгрызаюсь в него чуть не по уши.
- Хорошо. – Одобряет Монти. – Если ты из тех счастливчиков, что могут дрыхнуть с похмелья, после витаминов выпиваешь поллитра-литр воды и идешь на боковую.
Разочарованно мотаю головой.
- В противном случае, – продолжает Монти, - страдаешь до исчезновения симптомов. Остальные вещества восстановятся из еды. Основное правило: организм знает лучше. Если тебе чего-то сильно хочется, съешь это. Исключение: алкоголь. Я резко против опохмелки. Во-первых, это не снятие симптомов, а их глушение; во-вторых, это гробит твой бесценный организм и сердце, растаман. Рекомендуются занятия, не требующие мыслительной деятельности. Как то: просмотр комедийных сериалов, не напрягающих фильмов, дрема и сон.
Меня начинает постепенно отпускать. Аспирин и бульон делают свое святое дело. Жадно пью сок.
- От интоксикации быстро избавиться куда сложнее. Без побочных эффектов невозможно. Путь первый: химия. Не одобряю. Страдают почки и печень, не говоря о сердце. Неизвестно, что хуже: лекарство или лечение. Путь второй: активная физическая работа на свежем воздухе с повышенным потреблением воды. Вариант более здоровый, но болезненный, особенно поначалу, и создающий серьезную нагрузку на сердце. Годится для экстренного приведения в порядок, но злоупотреблять не рекомендую. А вот просто на свежем воздухе побывать советую, хотя бы недолго. Пятнадцать минут чистого кислорода заменят два часа посталкогольных мук в темноте.
- Монти, - говорю, - ты чего – врач?
- Около того, растаман. Около того. Вытурили из медучилища.
- За пьянки?
- Недопонимание с законом. Но больше я этим не занимаюсь.
Монти был пушером. Он продавал наркотики. Люди покупали наркотики и продавали за них свою жизнь. У Монти были деньги, и он веселился. Он и сейчас веселится.
- А потом что? Моральное прозрение?
- Ненадежно, растаман. Опасно. Боишься и клиентов и ментов.
- Ну, живешь ты неплохо… Для того, кто перестал продавать всякое.
- А я и не перестал.
Внимательно смотрю на него.
- Продаю диски. В малых дозах. Нелегально, да. Но и денег особых нет, что бы ты не думал, растаман. Квартиру мне обставили родители. На спиртное мы скидываемся.
В кухню приходит девушка в халатике. Это оказывается Ли. Та самая, с которой я разговаривал еще на квартире Василия. Мир этих людей тесен.
- О, - говорю, - привет. Ты чего здесь делаешь?
- Надоело спать.
Ли подходит и без предупреждения садится мне на колени. Опаньки. Несовершенство человеческой памяти. И моего мозга в придачу. Идиот чертов.
- Господин учитель? – намеренно ерзая, мурлычет она. – Голова не болит?
- Н-нет. Почти нет. Спасибо Монти. Вот кто мог бы чему-нибудь учить.
- Э-э, не скажи, растаман. За тобой вчера люди табуном топотали. Интересные вещи говоришь. Некоторые притчи народ записывал. Про мясо и траву приятная история.
- Притчи? Про мясо и траву? – Недоумеваю я.
- Мясо и траву. Мясо и трава. Жили-были учитель и ученик, ынц-ынц-ынц... – Монти вопросительно смотрит на меня.
- А дальше?
- Жили-были учитель и ученик. И учитель каждый день ел на обед одно и тоже мясо, а ученик резал разные травы и овощи. Корни там какие-то, забыл название. Учитель ел на обед одно и то же мясо, а ученик каждый день ел разные салаты. И потом ученик спрашивает: «Учитель, почему вы едите одно мясо? Почему постоянно повторяетесь?» А учитель ответил: «Я никогда ничего не меняю, да. Но ты каждый день делаешь одно и тоже – меняешь салат. И кто же из нас чаще повторяется?»
Я начинаю смеяться. Хохочу. У меня выступают слезы. Притча, значит. Учитель и ученик.
- Эмоциональная нестабильность. – Комментирует Монти. – Гормональный дисбаланс организма, вызванный алкогольным отравлением.
Утираю выступившие слезы. Вдруг хочется плакать. Давно я не напивался по-человечески.
-Что я еще вчера делал, ученики?
- Много чего, раста. – Монти шутливо серьезен. – Ты говорил удивительные вещи. Ты бегал.
- Бегал? Не помню, как я бегал.
- О да. Ты бегал. Хорошо бегал, растаман. С дэнса ты бежал сам, пешком. И за тобой бежали. Пьяные и на серьезе.
-А ты?
- Постоянно был рядом, раста. На такси, раста. Но я подбадривал тебя криками и угощал сигаретами. Прямо на ходу. Фэйрсфэр.
Они смеются. Я им нравлюсь. Ни за что.
- Сегодня придут люди. Ты будешь говорить.
- Чего? Какие люди?
- Ты вчера их сам пригласил. Сказал, будешь учить философии бега. Еще, растаман, ты вчера хотел брать деньги за вход, только я был против.
- Нет, Монти. Я пошутил. Я не буду никого ничему учить. Я не умею. Я пошутил, точно тебе говорю.
- Э-э, нет, раста. Так не пойдет. Уже поздно. Они все равно придут.
- Нет, Монти. Надо отменить. Это никак не получится. Я никакой не верховный учитель и так далее.
- Слушай, растаман. Ты все-таки мой гость. Я прошу тебя поговорить с людьми. И почему сразу «верховный учитель»? – Удивляется Монти. – У нас здесь много интересных людей. Многие рассказывают о жизни. Теперь твоя очередь. Как, кстати, твое самочувствие, раста?
- Некстати, Монти.
Монти сформулировал ситуацию исключительно ясно. Я его гость. У него ко мне просьба. Отказаться я, по понятным причинам, не могу. Пусть будет так. Сам виноват. Не надо было надираться вчера. Плати за свое бахвальство.
Через часик начинают подтягиваться те самые люди. Люди юны. Большинство из них студенты. Им скучно жить. В основном потому, что они и не живут. Воздержание и трезвенность хороши, когда представляешь, что это такое. И все же им скучно. Они ищут истин. Через годик, другой на многих снизойдет мудрость. Они перестанут ее искать и начнут жить. Остальных расхватают партии и церкви, которым все рано кого. Для поддержания численности и процентов. В другие варианты я не верю.
Монти занят и озабочен. Он расставляет стулья. Он похож на организатора детского утренника. Стулья и кресла стоят полукругом. Монти подтягивает столик. Столик в ожогах, как после напалма. Монти натягивает на него нечто вроде наволочки. Не-а. Мимо. Выглядит как операционная в ветеринарной лечебнице. «Взгляните сюда, господа студенты. Мы делаем надрез от живота до хвоста» Монти уволакивает стол и заменяет его табуреткой. Все эти манипуляции служили цели установить стакан с водой. Стакан шипит. Пузырьки отрываются от стенок и лопаются на поверхности. Поверхность бурлит.
- Заменить повеселее, раста?
Отрицательно качаю головой. Наступает время премьеры. Все рассаживаются по указке Монти. Сам Монти стоит посередине, как дирижер. Глядя на него, сажусь среди учеников. Монти поправляет меня, но уже поздно: ученики переглядываются.
Осторожнее, Семен, осторожнее. Как же это так? Каждый твой жест, каждое движение живут своей жизнью. За ней наблюдают уже без твоего ненужного участия. Истолковывают. Ищут там, где ничего не прятали. Сомнительное развлечение – учить людей. Ты превращаешься в манекен. На тебя смотрят лишь с целью узнать, как одеваться.
Усаживаюсь на стул перед всеми. Пью воду. Вода выдохлась. Пузырьков больше нет. Пью еще – болезненная жажда. Монти замечает.
- Принести поесть? Ты ничего не ел с утра.
Больше он не называет меня растаманом. Отказываюсь. Мне не хочется есть. Из-за похмелья. Пресекаю глупые мысли в «зале».
- Это не значит: «надо голодать», понятно? Если бы я действительно хотел, чтобы вы голодали, я бы так и сказал. Я бы сказал: «Ничего не надо есть. Доведите себя голодом до изнеможения» Но я так не считаю. Я просто не хочу есть. Я плохо себя чувствую. Маюсь животом. У меня похмелье.
У меня точно похмелье. Точно – «эмоциональный дисбаланс». Легко срываюсь.
- И когда я говорю: «у меня похмелье», это не значит, что надо пойти и нажраться в хлам.
На лицах недоумение. Но все внимательно и пристально смотрят. Это похоже на видеосалон.
- Вы знаете, что такое видеосалон? – Спрашиваю я. Молчание. - Я расскажу вам. Предположим, у многих нет денег на видеомагнитофон. А у одного есть. А на широком формате кино никак не достать. Тогда этот один берет и ставит в большом зале маленький телевизор. Включает на нем видеокассету. И вся эта толпа людей сидит и смотрит на этот маленький телевизор, задрав головы. А этот один еще и берет с них деньги, потому что других вариантов у них нет.
Монти вполне доволен. Я понял его требования. Достаточно нести любую чушь – народ сам разберется, где там мораль, где там правда. Честно выполняю долг гостя пред Монти. Меня слушают. В моем детстве к нам в школу приводили провинциального писателя. Он был с проседью и в клетчатом пиджаке. Провинциальный писатель говорил много и интересно. Все слушали его, открыв рот. Ни слова не помню из его рассказов. Кажется, о литературе. Но с таким же успехом о долге или любви. Что с него возьмешь – провинциальный.
С успехом повторяю его опыт. «Кто бы мог подумать», - думается мне, - «а ведь не зря, выходит, он к нам приходил» Рассказывай гладко. Без остановок. Улыбайся. Можно через предложение повторять противоречащие друг другу мысли – никто не заметит. На деле люди слушают не тебя, а свое о тебе представление.
Немножко о беге. Немножко о салатиках, немножко о долге и любви. Каждый может изложить так же. Берете собственные представления, каким бы бредом они не были, и строите гладкую речь. Результат – полный успех. Он не зависит от содержания, только от формы.
Начинаются вопросы. Стараюсь больше шутить. Вопросы о беге. Вопросы о войне. Молодежь прогрессивная. Войну поддерживает. Это я прогадал.
- Вы подумайте, - он называет меня на «вы»; как я своих клиентов, – ведь это необходимо. Иначе нельзя. Стране необходим посредник на пути к свободе. Освободитель.
- Освободитель? А по-моему, посредник на пути к свободе называется «рабовладелец», - шучу я.
Все смеются. У меня постепенно кончаются байки. Допиваю пустую воду. Монти чутко следит за настроениями. Объявляет занавес. Ухожу на кухню. Мне не противно, только смешно. На кухне Ли. Вспоминаю – я должен с ней поговорить.
- Слушай, Ли, - говорю, - насчет вчерашнего. Мы с тобой слегка выпили.
- Слегка, да?
- Мы с тобой здорово выпили. Мы с тобой здорово выпили, и, пожалуй, не стоит брать в голову…
- Забудь. – Смеется Ли.
Я удивлен. Она восприняла все значительно проще меня. Есть чему поучиться. Слушатели расходятся. Идут обдумывать, пить и обсуждать. Монти садится за свой компьютер. Вижу, работает с дисками. Мне стыдно любопытствовать и мешать ему. Оставляю его одного. Другие комнаты Монти отзываются отрывочными и глупыми воспоминаниями из пьяного вчера. Решаю погулять.
На улицах пыль сухого мая. Воображаю себя «гостем города». Приобретаю путеводитель. Путеводитель стоит баснословные деньги. Во всяком случае, за глянцевую бумажку с уймой бесполезной информации. Но там есть карта – ее мне и надо. На карте обозначены квадратики и кружочки. Различные значительные памятники архитектуры. Некоторым сто лет и больше. Самое то. Нумерую их слева направо, сверху вниз. Как буквы в алфавите. Двинулись.
Первый памятник выстроен из красного кирпича. Его не чинят. По стенам видно – кирпич отваливается. Памятник окружен металлической салатовой решеткой. На земле за решеткой ни одного кирпича не видно. Все это наводит на грустные размышления. То есть, стены специально не ломают. Но если кирпич отвалился, давайте его подберем. Чего уж там. Все одно пропадать.
Памятник запоминается мне желтой бочкой с квасом неподалеку. Отстаиваю небольшую очередь. Мне не дают стеклянной кружки. Мне вручают пластиковый колпак с квасом. Колпак напоминает такую штуку, которую вешают лошадям на шею. В эту штуку насыпают еду для лошади. Лошадь ест и «прядает ушами». Лошадям вообще свойственно «прядать ушами». Они «прядают ушами», когда едят. Они «прядают ушами», когда скачут по прериям. «Прядают ушами», слушая ямщика, черт. Если кто-нибудь когда-нибудь примется художественно описывать совокупление лошадей – можете быть уверены, они обе усиленно будут «прядать ушами». Мой товарищ однажды подметил: даже в самых детских мультиках, где мыши и свиньи поют, пьют и разговаривают, лошади представлены, как исключительно тупые твари, годные лишь для езды. Символ современной красоты. Мы тоже пьем квас и «прядаем ушами». Колпак гнется. Квас норовит испачкать щеки.
До следующего памятника добираюсь пешком. Памятник представляет собой нечто советское. Серое и недостроенное. В нем прелесть незаконченных линий. Недостроенное выглядит так же, как полуразвалившееся. Довели бы до сознательного конца, от уродливых кубов воротили бы взгляд. А так – чудо неизвестности. Праздник неведомого неуспеха.
Третий памятник – рынок. Он живой. Внутри суета и люди. Симфония естественных запахов. Здание некрашеное и неоштукатуренное снаружи. Черный потолок внутри. А люди ничего – ходят. Покупают. Брожу среди гама, угадываю черты снесенных когда-то стен.
Тут взгляд утыкается в нечто красное и знакомое. Знаете это ощущение – смотришь и не можешь понять, где же ты это видел. Красное и бесформенное елозит по памяти. Дразнит – кажется, вот-вот вспомню. Обрушивается ложным узнаванием и убегает. Почти превращается в тайну. И разочарование – вспомнил. Как просто. В памяти всплывает розовая ленточка и серая шкурка. Прыжки в высоту на метр. Красный бесформенный кусок – это кролик. Кролик перестал быть милым и красивым. Он стал полезным. Его съедят под вкусным соусом и получат удовольствие, облизывая лоснящиеся пальчики. Я бы сам съел. Только дочке такого кролика я дарить бы не стал. Правда – это хорошо, но давайте без травм.
Для интересу спрашиваю цену на кроля. Курьезный факт: живой стоит дороже. И это несмотря на работу, вложенную в превращение бесполезной серой дышащей дряни в полезное вкусное красное мясо. Я мог бы порадоваться этому, но эстетическая сторона ни при чем. Просто живой кролик не портится. И его всегда легко превратить в мертвого. Наоборот – гораздо сложнее.
Памятников еще много, но сил у меня уже мало. Оставляю остальные произведения на произвол судьбы и еду к Монти. Монти уже закончил свою работу и пьет. Спиртное. Здоровье у него, судя по всему, прекрасное. Или наоборот – его просто нет.
Монти свыкся со мной, как с соседской кошкой. Я не привлекаю к себе внимания, Монти его на меня не обращает. Это мне нравится. Еще мне нравится мебель Монти. Ловлю себя на мысли – присматриваю в квартиру шкаф. Шкаф черный и тяжелый. На нем украшения. С дальней от меня стороны украшения немного странные, серебристыми кольцами. Подхожу ближе. Наручники.
- Растаман, - зовет меня Монти. Глупо пугаюсь, - Растаман, ты где?
- Здесь. – Выхожу навстречу.
- Мне надо отойти. Кто зайдет, позвонит – говори: скоро бубу. Буду. Кого не знаешь, не пускай. Если что, спросишь у Ли.
Монти уходит. Мне скучно. Пью чай с разнокалиберными конфетами. Потом иду разглядывать наручники. Стильно, конечно. Монти – человек творческий. Я себя тоже считал человеком творческим. Однажды мы решили обустроить наш офис. Ну, я, Борис и Ирина. Я принес календарь. А они ничего не принесли. Ирина притащила пластмассового синего ежа. С дырочкой в боку. Ну, черт с ним – в него хоть можно втыкать найденные ручки. А Борис… нет, послушайте, Борис принес мусорку. Мусорку. Мы договорились обустроить офис, а он принес подержанную мусорку. Хотите знать результат? В итоге, меня обвинили в бездарных стенах. Да, да. Именно так. Я хотя бы принес календарь. И они узнают по нему дату, хоть никогда и не передвигают. И так всегда.
В дверь звонят. Насторожившись, иду открывать. На пороге двое бандитского вида. Позади тревожно наблюдает Ли.
- Чем могу помочь?
- Мы насчет дисков. – Говорят бандиты.
- Я не знаю… - Тяну неуверенно.
Ни о чем таком Монти меня не предупреждал.
- Насчет дисков. – Торопливо перебивает второй бандит. – Тех самых дисков.
- Не знаю… Я не уверен, что…
Бандиты больше меня не слушают. Они переглядываются и уходят. Минут через пятнадцать в квартиру вбегает Монти.
- Что ты им сказал?
- А? Прости, Монти. Я не знал, что сказать. Ты ведь меня ни о чем не предупреждал.
-Ты что-нибудь о дисках рассказал, растаман? Только не ври мне, раста.
- Как я могу рассказать что-нибудь, если ты мне ничего не сказал…
- Вот и славненько. – Монти расслабляется. – Ты познакомился с ментами, растаман. Рейд по адресам. Метод облав. По-другому не умеют.
Бормочу о своем незнании. Я ведь и верно ничего не сказал. Потому что ничего не знал. С Монти спадает всякое напряжение. Он вновь становится весел и бодр. Наливает себе спиртного и плюхается в кресло.
- «Ты спас меня, не ведая того» Это Пушкин. «Трагедия маленького Моцарта» Моя милиция меня бережет, раста. А я так хотел вырасти суперзлодеем. Смотрел «Бэтман»? Вот-вот. Напялить сверхкостюм, а потом совершить массу злодеяний и ржать, взирая на дело своих рук.
- Ты не суперзлодей, Монти. Ты актер.
- Возможно, растаман, возможно. А может мир такой. Напялю я провокационное трико. Ограблю пару банков и буду потом ржать над городом. Меня арестуют и посадят в тюрьму. Где справедливость, растаман?
Монти тяжко вздыхает.
- Выброси-ка мусор, растаман.
Монти не гнушается просьбами. Его право. Вытягиваю из-под раковины синее мусорное ведро и отправляюсь в путь. Сверху из ведра торчит фигурная бутылка. Бутылка из толстого стекла и с зелено-золотой лэйбой.
Следуя указаниям Монти, плутаю по двору. Выхожу к черно-коричневым бакам. Баки забиты. Нехорошо пахнет. Высыпаю ведро сверху. Подливка на мороженое. Нечто белое шмыгает за бак. Котенок. Присаживаюсь на корточки, стараюсь получше его рассмотреть.
У котенка розовый нос. Он весь в белом. Совершенно меня забыв и игнорируя, копошится в неприятном. Заразы на котенке не видно.
Притащить Монти кота? Этот бездомный и, скорее всего, родился на улице. Вряд ли бы его выкинули. Очень уж мил и шерстка хорошая. Если человек способен его выкинуть, он сделал бы из него помпоны. На тапочки.
- Эй, - говорю, - кот. Кис-кис.
Кот обращает мордочку ко мне. Застывает, ждет угрозы. Интересно, кошатина вкусна? Его не съели, потому как мал. В потенциале пусть лучше откормится. Забавная штука: бегают теплые сто граммов, мяучат. Жрут всякую дрянь. А потом сами собой превращаются в килограмм мяса. И помпоны, опять же. Хотя здесь уже можно говорить о варежках. Или даже шапке. Целиком, разумеется.
Подступаю к коту. Кот сразу просекает фишку и внимательно следит за руками, готовый драпать. Но у меня преимущество – я больше. Растопырив руки, грозно окружаю его. Котенок бросается, и я его хватаю. Пытаюсь схватить. В последний момент котенок падает на спину и страстно, с каким-то отстраненным кайфом, царапает мне руки. А у меня, между прочим, ладонь еще не зажила. «Ах, ты сволочь…», - ругаюсь.
Не отступаю. Получаю изощренное удовольствие от боли и собственного упрямства. Сжимаю клубок с когтями. Кот не прекращает извиваться. Заняв более удобную позицию, без зазрения совести рвет мне кожу. Прижимаю кота к себе. Кот вцепляется когтями в футболку. И в то, что под ней. Но драться перестает. Некий компромисс. Стиснув зубы, подбираю ведро. Иду с этой мартышкой на груди к Монти.
Монти ругается.
- Монти, он ест копейки…
Монти утверждает обратное. Котята на удивление быстро растут. Кроме того, они убегают. Пожрут-пожрут и убегут. Пожрут-пожрут и убегут. Кота невозможно приручить. Коты агрессивны. Он будет жрать и убегать – никакой пользы.
- Что же, мне выкинуть его в мусоропровод? – Спрашиваю у Монти.
- У меня нет мусоропровода… – Отвечает Монти.
- Ой, какая прелесть…
Ли замечает кота. Она, хмурясь, осматривает ему живот. Потом тащит кота в ванную. Котенок, не ведая о ванных, спокоен. Начинается мука. Меня заставляют идти на непосредственный контакт. Кот орет и упирается. От воды он истончал. Я ругаюсь и жалею руки. Монти с минуту наблюдает. Потом ему становится скучно. Он уходит. Я принимаю это за визу котенку. Потом я вынимаю кота. Руки навсегда исцарапаны.
Кот дрожит. Ли сушит его феном. Теплый воздух упруг и неприятен котенку. Он прячет морду. Шерсть становится истинно белой. Котенок становится больше после сушки.
Ли уходит. Потом возвращается с браслетом. Браслет, похоже, драгоценный и с камнями. Ли раскрывает браслет. Браслет щелкает. Потом застегивает его на шее кота. Котенок против, но ничего поделать не может. Ли моет вазочку для мороженого. Пепельная вода с черными точками утекает в сток. Ли режет колбаску кусочками и ставит перед котенком. Тот сильно увлекается.
Невольно улыбаюсь, глядя на это. Котенок искренне любит эту миску. Он доедает все. Потом он исследует квартиру. Это так интересно – смотреть за живым котенком. Для него все впервые. Он обнюхивает ножки стульев и края ковров. Котята так бесшумны.
Потом мы едим сами и про кота забываем. После еды кот из квартиры пропадает. Совсем. Бесследно. Сначала это забавно. В поисках принимает участие даже Монти. Мы ходим по комнатам, смеемся и заглядываем под диваны. Кота нет. Используются спецсредства: швабры и колбаса. Кота нет. Это становится не смешно. Десять раз изучаю одни и те же места. Пыль и пустота. Кота нет.
Однажды Ирина потеряла в офисе записную книжку. Та же история. Тридцать секунд назад она, торопясь, записывала в нее цены на бесконечные сортиры. Я сам это видел. Через тридцать секунд она ее хватилась. Мы безрезультатно искали эту книжку. Два дня. Книжка превратилась в темную тайну нашего офиса. Мы бросили это дело. Она лежит где-то и сейчас, хороня в себе давно проданные унитазы. После этой книжки я придумал теорию. Как надежно спрятать в маленьком офисе бесконечное количество записных книжек. Нужно их разбрасывать. Потом собирать. Время разбрасывать записные книжки и время собирать записные книжки. Рано или поздно одна потеряется. Повторяем процедуру. В конце концов все книжки спрятаны. Надежно. Недостаток – потом их нельзя найти. Борис теорию похвалил. Ирина выслушала и сказала, что хватит издеваться. Она почему-то приняла эту теорию на свой счет.
В любом случае, котенок потерян. И это при всем том, что никто им не разбрасывался. Он исчез сам. Возможно, по своей воле. Что делать – непонятно. Длительное изучение комнат приводит к открытию. А именно: балкон открыт. Все ясно. Кот слинял. Кот утрачен. Монти был прав, о чем немедленно и злорадно напоминает. Монти вообще рад. Он избавлен от белой обузы. Я не возражаю. По крайней мере, мы его покормили и помыли. Добрый поступок без последствий. Редкость.
- Браслет. – Вспоминает Ли. – Мой браслет.
- Символично. – Задумчиво произносит Монти.
Монти возвращается к спиртному. Он рисуется. Меня это тоже забавляет. Окольцованный белый котенок. Ли ухмылки игнорирует. Браслет дорогой. Подарок. И т.д. Кота нужно искать. Монти решительно отказывается. Он с самого начала был против. Мне сказать нечего. Кот и браслет на моей совести. Не было печали, принес кота. Идем его искать.
Я стараюсь шутить. Мне страшно неловко. Ли волнуется. Браслет действительно дорогой. Идем на помойку. В помойке роется неопрятного вида тетушка. Ли встает поодаль, неприязненно косясь. Она скрещивает руки на груди. На ней фиолетовое, до колен, платье. С тоской оглядываю территорию помойки. Издалека заглядываю в мусорные баки. Лезть туда мне не хочется. Бомжеватая тетушка чует конкурента. Она утверждает – бутылок я не найду. Смеясь от неловкости, оправдываюсь. Белого котенка с браслетом нет. Мы уходим.
Ли шепчет: браслет в опасности. Такие – она оглядывается – могут увидеть котенка и украсть с него браслет. «Обезглавив», - шучу я. Ли не до смеха. Черт возьми. Крошечный двор вдруг становится целой страной. В центре растут кусты. Стоит рама от качелей. Сами качели оторваны. Заросли лопухов и ямы. Где искать маленького белого котенка в этом огромном мире? Ворошу всякие кусты и высокие травы. Занимаю Ли разговорами. Она немногословна. Обыскивает глазами двор.
Гуляем по двору, как котенок по квартире. Со стороны напоминаем советско-киношных влюбленных. «Кис-кис-кис», повторяет Ли, - «кис-кис-кис» Она всегда говорит по три раза. Котенок, понятно, не отзывается.
Ли хочет принести мяса и приманить кота. Я возражаю. Мясо приманит всех котов в округе. Вместо одного припрутся три сотни. А наш маленький сытый друг, скорее всего, не появится. Я уже хорошо изучил двор. Ли, как в воду опущенная.
Вечереет. Становится темно. Глаза устают искать в темноте. Здесь нет фонарей. Тьма почти абсолютная. По лицу хлещут неожиданные ветки. Ступни попадают в неожиданные ямы. Часто слышу голос Ли, не видя ее самой. В такой темноте хорошо вспоминать. Белый котенок превращается здесь в иллюзию. Абстракцию. Раз за разом в моей голове он обнюхивает одну и ту же ножку стула. Мелькают белые пятна. Каждое грезится котенком.
Я уже не верю в успех. Ищу для вида и Ли. Жду, когда она скажет: «все».Но Ли не говорит. Я не решаюсь. Браслет теряю не я. Невзначай вспоминаю о подвалах. Коты еще бывают в подвалах. Загадываю: когда в подвале не окажется котенка, заставлю себя. Скажу ей прекратить поиски. Это всего лишь украшение. Заранее ищу доводы и аргументы.
Фальшиво подбадриваю Ли, пока идем к дому. Я не вижу выражения ее лица, но она молчит. Озирается на белые блики. У самого дома я замечаю его. Мелькает мысль замолчать это. Удивляюсь себе – когда желание найти котенка сменилось обратным? Уверенно удерживаю Ли за локоть. Ли вопросительно смотрит на мою руку, потом на меня. Указываю на котенка. Ли подносит ладонь к губам и опять быстро смотрит на меня. Потом садится на корточки. «Кис-кис-кис», - зовет она.
Котенка видно плохо. Он похож на привидение. Но ясно – он замер. Я медленно подбираюсь. Опыт ловли котят у меня уже есть. Ли замолкает. Я чувствую на себе ее взгляд. Оценивающий взгляд. Когда я делаю шаг вперед, котенок оглядывается. Потом шмыгает среди досок в подвальное окно. Ли ругается. Она обвиняет меня в неудаче. Я понимаю ее состояние. Бодреньким голосом объясняю – все в порядке. Из подвала кот никуда не денется. Браслет Ли в безопасности. Полной. Она немного успокаивается. Недоверчиво слушает, склонив голову и скрестив на груди руки.
Я иду ко входу в подвал и лихо дергаю дверь. Та, как и следовало ожидать, заперта. Позвать какого-нибудь дворника? Сбить замок? Ли хочет, чтобы я лез в подвальное окно. Идея мне не очень нравится. Окно узкое. В подвале темно. Гул странных машин. Ли настаивает. Отказаться мне нечем. Принимаюсь выбивать окно. Трухлявые доски разлетаются. Просовываю руку и открываю раму изнутри. Встаю на четвереньки. Внизу темно и сыро. Решаю лезть задом. Ощущение не из приятных, скажу вам. Не знаешь, ни как высоко, ни что под тобой. Ли сверху наблюдает за моим отстраненным лицом. Ее колени прямо передо мной.
Размышляю о котенке. Неужели там его дом? Зачем ему дом? Ему все равно где спать. Это же не лиса. Лисят у него нет. Он кот. Ему же не нужно логово.
Вдруг под ногами чувствуется труба. Или что-то в этом роде. Перевожу дух. Переношу тяжесть тела на ноги. Осторожно пробираюсь целиком. Здесь очень громко. Работает некая машина. До этой секунды я не знал, как светло было во дворе. Пытаюсь привыкнуть к темноте. Первым вижу котенка. Белое пятнышко не шевелится. Глаза светятся. У него преимущество. Гляжу по стенам. В матовом прямоугольнике – свет от окна – вижу черную коробку. В коробке ручка. Делаю шаг к ней и поворачиваю.
Зажигается лампочка. Подвал наполняется желтым светом.
- Ну как там? – Волнуясь, спрашивает Ли.
Ей не видно. Просунуть голову в окошко она не решается.
- Порядок. – Отвечаю. – Сейчас-сейчас.
В подвале установлен какой-то насос. Огромный мотор крутит шкив за решетчатой клеткой. Мотор бешено ревет. Котенок сидит рядом и неотрывно наблюдает за мной. На шее браслет. Шерстка местами испачкалась.
- Эй, кот. – Шепчу себе. – Иди сюда.
Чуть подвигаюсь. Кот поднимается на четыре лапы и готовится к бегству. Он следит за мной. Делаю еще шаг. Через дыру в решетке кот забирается в решетку. Воющий шкив вращается в тридцати сантиметрах от него. Теперь замираю я.
- Ты чего - дурак? – Говорю вслух.
- Чего там? – Говорит Ли.
- Все в порядке, - кричу, нарочно улыбаясь.
Черный шкив притягивает взгляд, гипнотизирует. Очень медленно подхожу к клетке. Медленно сажусь на корточки. Смотрим друг на друга. Оглядываю мотор. Выключателей и ручек нет. Котенок так близко. Осматриваю клетку. Знаю про себя – тяну время. Потом, содрогаясь, засовываю руку в клетку. Котенок отскакивает. Ремень в нескольких сантиметрах от его хвостика. Поспешно выхватываю руку. Видение: затягивает пальцы, и я кричу. Меня передергивает. Дыхание сбивается. Котенок смотрит на меня. Он беззвучно мяукает – несколько раз разевает и закрывает пастишку.
- Черт знает что. – Шепчу и сглатываю слюну.
Еще медленнее, еще осторожнее засовываю руку. В висках бьется кровь. Рев мотора в ушах поднимается до визга. Издалека чудятся голоса. Чувствую, если сейчас закричу, себя не услышу. Медленно протягиваю руку. Сердце частит. Задерживаю дыхание. Котенок ждет. Я ощущаю ветер от ремня.
Котенок атакует руку. Кусает. Хочу зажмуриться, но тут же насильно распахиваю глаза. С силой ухватываю его за шею. Браслет под рукой. Котенок упирается и царапает ладонь. Скольжу пальцами по браслету. Застежка. Сжимаю браслет. Застежка не поддается. Теплый воздух от шкива жарит руку. Дикое желание выдернуть ее. Заставляю себя пробовать еще. Окостеневшими пальцами стискиваю браслет. Котенок фыркает. Я знаю, что причиняю ему боль. Застежка соскакивает. Судорожно, как от ожога, выдергиваю руку. Мышцы непроизвольно сокращаются. Я падаю на зад. Роняю браслет. Котенок отскакивает. Шкив зажевывает его. Он пищит меньше секунды. Лопается и рвется. Его наматывает на шестерню и крутит с бешеной скоростью. Белый бурунчик ударяет в стены. Мне обрызгивает руки. Котенка больше нет. Даже трупа. Браслет падает на пол и чисто звенит, подпрыгивая.
- Ну что там? – Спрашивает Ли.
Она ничего не видит. Смотрю на ревущий мотор. Шестерня уже забыла об убийстве. На шкиве не осталось даже ошметок. Он даже не был съедобен. Он полностью бесполезен в мертвом виде. Просто не повезло.
- Все в порядке. Браслет у меня.
Голос дрожит. Поднимаю браслет. Встаю на ноги. Ноги, кажется, затекли, хотя сидел не больше секунды. Я почти пьян. Подхожу к окну. Облизываю руку. Потом вспоминаю – это кровь. Позыв рвоты. Закашливаюсь, чтобы задавить тошноту. В окно видны красивые ноги Ли. Выбираюсь к ней. Вручаю браслет.
Ли искренне радуется. Она застегивает браслет. Благодарит меня и целует в щеку. Что-то говорит.
-Что?
-А котенок где? – спрашивает Ли.
Она любуется браслетом. С вопросительной улыбкой смотрит на меня.
- Он… убежал. – Я вытираю нос.
- А… Глупая киска.
Ли уже идет к подъезду. Я за ней. Вспоминаю про не выключенный свет и поспешно отгоняю эту мысль.
Про смерть котенка я не рассказываю. Монти рад за нас. Ему понравилась вся история. В кошках он видит знаки судьбы. Я иду в ванную умываться. У Монти евроремонт. Мою руки и гляжу в зеркало. Руки трясутся. Смотрю в зеркало. Там я. Умываю лицо. Пытаюсь отдышаться. Мне до сих пор плохо. Надо на свежий воздух.
-Пойду побегаю.
Монти и Ли весело разговаривают. Ли оборачивается и улыбается. Монти салютует бокалом. Выхожу на улицу.
Бежать легко. Это помогает. Дыхание восстанавливается. Хуже только видение котенка. Постоянно перед глазами, как он лопается. Ноют руки. Они все исцарапаны. От воздуха руки саднит.
А улицы такие же, как и всегда. В ночном городе ничего не меняется, разве что ты. Светят извечные фонари и гудят машины. Только теперь немного трудно, когда они подъезжают сзади.
Покой и мягкие цвета – майская городская ночь. Я бегу по почти пустым тротуарам и ровный ритм бега успокаивает. Приходит облегчение и улыбка. Шире, шире вдыхаю воздух. Так можно избавиться от всего. Иногда мерещится котенок, но я сосредотачиваюсь на волшебном покое фонарей, и улыбка оживает.
Гладкий асфальт одинаков. Так хорошо смотреть, как он исчезает под ногами. Моя тень монотонно двигается в такт. Вот бы время никогда не кончалось. Вот бы ночь была вечной. Чтобы никогда не наступило утро. Я остался бы здесь, остался навсегда в мире мягких теней и гладкого асфальта. В мире не ослепляющего света и не черной темноты. Просто бежал бы вперед.
Пробегаю мимо закрытых магазинов и киосков. Мимо незнакомых людей. Я уже не обращаю внимания, когда на меня смотрят. Пусть смотрят. Я часть города. Мне можно. Вдалеке играет музыка. Дискотека. Решаю из любопытства пробежать рядом. Раньше никогда бы так не сделал.
Ничего необычного. Все, как везде. Иногда я думаю, нет разных городов. Есть только один, гигантский, по странным причинам разбитый на осколки. Я мог бы выбежать в одном городе и прибежать в город на другом краю света, никогда не покидая освещенных улиц и асфальтовых дорожек.
Дискотека остается позади. Бегу дальше, ничего не меняя. Впереди фонарный столб. Вокруг столба нечто белое. Чуть замедляю бег. Это девушка. С изумлением обнаруживаю: она танцует, обвившись вокруг столба. Откидывается, ухватившись за него обеими руками. Она в белой мини-юбке и блузке. Не останавливаюсь. Не верю в это. Один из миражей ночного города. Или я сошел с ума. Хочу пробежать мимо, не пускать видение в реальность. Хочу остаться в привычном мире теней и полумрака.
- Молодой человек, у вас не будет закурить? – Пьяно спрашивает девушка.
Останавливаюсь, и смотрю на нее. Она реальна. Она пьяна.
- Не курю. – Отвечаю деревянным голосом.
- Это жаль. – Говорит она.
Она упирается одной ногой в столб. Вторую упирает в лодыжку. Она держится за столб и покачивается.
- Хочешь поболтать? – Спрашивает она.
Я молчу. Весь вечер выбил меня из колеи. Возвращение из бега в жизнь всегда необычайно.
- Пойдем… - Говорит она.
Она берет меня за руку и тянет за собой. Иногда запинается. Я поддерживаю ее. После второго раза она почти повисает на мне. Чувствую слабый запах алкоголя и тепло рук. Мы приходим в какой-то двор. Хочу остановиться за домом, но она почему-то тянет меня в арочный проход. Послушно следую. Я ничего не понимаю в ней.
Она целует меня. У нее большие и мягкие губы. Горькие. Она крепко сжимает руки на моей спине. Я почти не могу пошевелиться. Приоткрываю глаза. Вижу, что ее тоже открыты. Она напряженно глядит мне за спину. В ее глазах отражается движение за мной. С силой отталкиваю ее и хочу обернуться.
В этот момент получаю мощный скользящий удар по уху. Боль в шее и плече. Это бутылка. Ударивший меня замахивается вновь. Отскакиваю. Потом прыгаю вперед и прямо бью его ногой в живот. Он сгибается. Перхает. Смотрю на эту загогулину. Потом на девушку. Она не визжит и не причитает. Просто внимательно наблюдает за исходом.
- Быстрее, Леха. – Ровно говорит она.
Я срываюсь с места и убегаю. Нервы не выдерживают. Я вымотался. С меня хватит. Быстро бегу. В глазах пляшут фонари. Никто меня не догоняет и вслед не кричит. Ухо горит. Крови нет. На плече останется синяк. Невольно ускоряю бег. Улица уносится назад. Чертов адреналин. Я уже не смогу успокоиться. Мне нужно поспать. Только так.
Через полчаса возвращаюсь домой. Монти еще не спит, возится за компьютером. Ничего ему не рассказываю. Ли нет. Нахожу свою кровать и ложусь спать. Черт знает что. Пусть мне приснится Оксана.
четверг-2
Утром чувствую себя необыкновенно легко. Даже радуюсь солнцу. Умываясь, напеваю. Приветствую Монти. Монти с аппетитом завтракает, и я присоединяюсь. У Монти хорошая кухня. Он следит за порядком. Всегда убирает в квартире. В кухне зеленоватый и чистый стол. Монти жизнерадостно питается и хвалит собственную стряпню. Я с улыбкой поддерживаю. И верно – вкусно.
У Монти все получается хорошо. Он легко радуется жизни. Мне есть чему у него поучиться. Монти не особо следит за своими манерами за столом. Он собирает хлебом яичницу с тарелки и запивает пивом. Для справки: время одиннадцать часов утра.
- Я классический гедонист, раста. – Вещает Монти. – Я не умею поступать плохо. Зачем поступать плохо? Плохие дела не приносят радости, раста, запомни это. Лучше веселиться и радоваться, чем грустить и делать гадости. Внешняя сторона это только атрибуты. Главное, любить жизнь и себя.
Монти очень открытый человек. С ним невозможно не соглашаться. Обнаруживаешь, что уже с полминуты киваешь. У него, наверное, тысяча друзей. Монти сам моет посуду. Посуда моется ладно и споро.
- Пойдем сегодня со мной, растаман. Надо принести диски. Человек ждет.
Я, конечно, не могу отказаться. С Монти ничего не может случиться. Он заколдован любовью к жизни.
- Надо быть там в двенадцать.
- Монти, - говорю, - мы так опоздаем.
- Не опоздаем, растаман. Все пучком.
Монти собирается. Он вытаскивает из своей комнаты большую черную сумку. Я подхожу и приподнимаю ее. Сумка легкая. Монти вызывает такси. Мы катим по солнечному городу.
Выходим из машины. Время – без пяти минут двенадцать. Идем в магазин покупать для Монти пиво. Продавщица с осуждением смотрит на сережку в брови Монти. Он подмигивает ей и называет красавицей. Монти покупает три бутылки, но я отказываюсь.
В двенадцать заходим в маленький аудиомагазин. Заходим с черного входа. Открывает мужик с толстыми губами. Он здоровается с Монти и задерживает взгляд на мне.
- Со мной. – Монти небрежно взмахивает рукой.
Это все объясняет. Мужик проходит вглубь и садится за грязный металлический стол. Даже не стол, верстак. Монти идет к верстаку и останавливается перед ним. Он достает из сумки купленное пиво и угощает покупателя. Тот тепло благодарит. Расстегивает сумку. Поглядев внутрь, снимает с пояса черную сумочку. Передает Монти. Монти смотрит в щелочку. Благодарит мужика. Они с приязнью прощаются. Мы уходим. Это все.
- Спокойно протекает нелегальный бизнес. – Говорю я как бы в шутку.
- А что может случиться? – Интересуется Монти. – Деньги не те…
- Ну… клиент твой выглядел весьма… - Намеренная пауза. – своеобразно.
- Ерунда, раста. Он студент; учится на экономиста. Хороший человек и надежный, давно его знаю.
Монти допивает бутылку и швыряет в мусорку. Громкий звон.
- Ерунда. – Повторяет Монти. – Пойдем сегодня, раста, веселиться. Надо людей позвать.
- Каких?
- Какая разница каких? Побольше людей. Для веселья люди необходимы, раста. Слушай меня.
Монти очень доволен удачным делом. Он размахивает руками. Прохожие неприязненно смотрят на него. Монти плевал на них. Он собирается веселиться. На остальное ему все равно. Я с удовольствием гляжу на этого веселого человека. Рядом с такими здорово. Быть таким, наверное, еще лучше. Монти заражает весельем и меня. Вчерашнее стирается под лучами солнца.
Мы идем в местный парк и гуляем там. Весна. Девушки красивы. Много совсем молоденьких. Нынче они очень интересно одеваются. Заговариваем и шутим с ними. Я пью пиво и не пьянею. Хорошо. Действительно славно. Солнце блистает на зеленых листках. Часто слышен детский смех. Нет ни прошлого, ни будущего. Только весна и незаметное настоящее.
Я много смеюсь и пью. Мы садимся на лавочку с двумя девушками. Знакомимся, но через минуту я забываю их имена, а вскоре забываю и об этом. Монти же прекрасно помнит их. Он делает удачные комплименты и рассказывает анекдоты. Девушки смеются. Их смех прекрасен. Мне нравится слушать их смех.
Монти зовет девчонок с собой. Он говорит, что у нас целый день веселья. Потому что у нас каждый день веселье. И это правда. Девчонки переглядываются. Я вижу, им очень хочется пойти. Магия Монти – это магия любви к жизни. Каждая из девчонок ждет, чтобы другая предложила первой. Поэтому видно, дружат они недавно. Может быть, сдружились сегодня, в этот весенний день, полный солнца и смеха.
Монти звонят. Он непринужденно разговаривает. Потом, крутанув телефон, прячет его в карман.
- Извините, девчонки. Нам пора идти.
Девочки прощаются с нами. Их улыбки остывают. В глазах разочарование. Сегодня каждая из них будет ворочаться в кровати, жалея. Мне странно думать об этом. Мы никогда больше не увидимся.
- Итак, растаман. Весь народ ждет нас у Царского фонтана. Полный состав. Программа свободная. Понеслась.
Через двадцать минут мы появляемся у фонтана. Там человек пятнадцать. Завидев Монти, все восторженно гудят. Меня никто не замечает. «Монти любят», - думаю я. Меня гложет легкая зависть. Да ладно. Будем ступать легкими шагами. Спиртное прямо на воздухе. Пластиковые стаканчики и пробки. Оживленные разговоры. Я не могу понять, все друг друга знают или с точностью до наоборот.
Стараюсь веселиться со всеми. Это легко – надо только не слишком отходить от Монти. Монти всегда в самом центре. Вокруг него можно найти любые напитки. Монти пьет все и разговаривает со всеми. Все с удовольствием слушают его. Комментируют наперебой, смеясь. Смеюсь и я.
Мы уходим от фонтана и перемещаемся по улицам. Немножко сидим там и сям. Немножко на зеленых скамейках. Немножко в тени под мостом. Летят часы. Бутылки и разговоры никогда не кончаются. Люди, никого не стесняясь, бегают в кустики. Я тоже. Мне здесь нравится.
Ближе к вечеру нас постепенно становится меньше. Я не понимаю, как это получается. Люди просто исчезают, и никто не вспоминает о них. Исчезни я, веселье тоже не кончится. Есть что-то святое в этом. Веселиться, несмотря ни на что. Только раз я замечаю уход человека. Парень наливает напоследок полный стаканчик коньяка. Он прощается, но никто, кроме меня, ему не отвечает. Бережно держа перед собой полный стаканчик, он садится в ждущее такси и уезжает. Вокруг Монти ничего не меняется.
Мы едим прямо на улице. Горячие пирожки и сосиски в тесте. Со спиртным голод легко утоляется и тут же возникает вновь. Вежливые бабуси ходят за нами. Монти шутит с ними и никогда не отказывает в просьбе забрать бутылки. Я уже порядочно пьян и раскланиваюсь перед бабушками, отдавая им свои. Тогда окружающие глядят с улыбкой и на меня. Я как-то шучу с ними, отвечая на улыбки. Радужный круговорот, дыхание весны на счастливых лицах.
Время впустую? Не знаю. Это красиво. Красиво, когда рядом молодые и жизнерадостные люди. Красиво уже отсутствие тягостных размышлений о завтра и вчера. Красиво радоваться собственному веселью и жизни. Молодость всегда красива.
Недолговечная фальшь? Искусственная ложь? Может быть. Со стороны. Трудно думать об этом, будучи внутри нее. Может, так и получается. Но каждый из них, из нас сейчас веселится искренне. Каждому нравятся другие, и каждый хочет нравиться сам. Я рад за Монти. Рад за этих девушек и парней.
Только уверен – это не для меня. Я сожалею, но стать таким же не смогу. Я завидую Монти, но мне трудно не знать имен. Трудно менять людей вокруг и считать их словом «много». Мне слишком хочется их запоминать. Хочется выделять личности и не давать лица остальным. Так мне проще.
Остается человек шесть-семь. Монти, не разбирая, зовет всех к себе домой. Все с энтузиазмом соглашаются. Сегодня и я среди всех. Едем на трех такси, и машем друг другу руками, узнавая друзей по надписям на машинах. Ветер щекочет наши лица, и жгучий джин выплескивается из стаканчиков на дорогу, мгновенно исчезая. Дальше, дальше, дальше.
Беззаботные слова, теряющиеся в шуме ветра. Туман алкоголя. Незнакомая девушка, сидящая у меня на коленях и подливающая мне джин. Вот этот день.
Совсем скоро мы приезжаем к Монти. Мы заваливаемся внутрь. Появляется музыка и маленькие прожектора. Квартира становится большой и загадочной. Среди этих танцев легко спрятаться. Мне нравится это. Время течет.
Прозрачный бокал вращается в моей руке. Я не повторю позавчерашних ошибок. Сегодня я буду тщательно отмерять выпитое, думаю я. Алкоголь и собственное тело подвластны мне. Иногда я ставлю бокал на стол, и любуюсь, как синеватый свет пролетает сквозь толстое стекло и растекается по столу. Парень в соседнем кресле улыбается, глядя на это. Я не встаю. Я качаю себе головой.
Пусть остальные танцуют. Мне танцевать не хочется. Я уже танцую, наблюдая за ними. Синеватые руки и фигурные движения оставляют следы на сетчатке. Люди тенями отражаются на потолке. Снова и снова.
Музыка стучит и шумит. Если слушать ее издалека, слышен лишь этот шум и стук. Танцующие одинаково прыгают под пики ударов. Это красиво, если смотреть со стороны и не включать свет.
Постепенно лица, музыка и танец убаюкивают. Они воспринимаются не по отдельности, а лишь целиком. Воспринимаются как одно ритмичное, танцующее, бледно-синее человеческое облако. Не отличаешь, где ты, а где люди. Где твои мысли, а где танец других. В это можно влюбиться.
Монти снова выручает меня. Он подходит, и мой сосед уступает ему кресло. Монти хлопает меня по плечу. Я трясу головой, сбрасывая наваждение. Облако вновь становится просто прыгающими людьми, музыка громкой и навязчивой.
- Налегай, растаман.
Он неправ. Я отставляю бокал. Пока хватит.
- Пойдешь курить?
Я мотаю головой. Хорошо помню, как мне было плохо вчера. Монти встает и идет на кухню. Подумав, иду с ним за компанию. В кухне опять накурено. Замечаю неизвестно когда пришедшую Ли. Мы здороваемся. Люди тушат сигареты в вазочку от мороженого. Гляжу на эту вазочку. Меня прошибает навязчивое воспоминание. Отворачиваюсь. Хочу влиться в разговор.
- Скоро поедем на дэнс. – Объясняет всем Монти. – Передайте, скоро поедем на дэнс.
Начинается обсуждение преимуществ различных дискотек. Все они бывали по несколько раз в каждой. Они знают, какую музыку там играют. Они знают цены на билеты и алкоголь. Лия лично знает некоторых диджеев. С любопытством смотрю на лица этих людей. Они действительно знают в этом толк. Поразительно.
Объявляется общий сбор. Монти собирает людей по комнатам. Кое-кто напился. Эти с нами не поедут. На улице темно. Снова рассаживаемся по такси. Таксисты, включив счетчики, лениво ждут, пока все погрузятся. Сажусь с Монти.
Выходим перед пульсирующим громким зданием. Заходим внутрь. Все сразу теряются. Вернее, теряюсь я. Не помню лиц. Не отличаю, где мои новые знакомые. Потому постоянно держусь Монти. Охранники печатают очередь. Мы внутри. Я не хочу танцевать. Монти показывает, где можно сесть. Сажусь и пью. Смотрю сверху на танцующих.
На меня накатывает тоска. Все так однообразно. Мелодия сменяется другой, но ничего больше. Наверное, позавчера я с удовольствием прыгал среди всех. Кричал и радовался. Напьюсь сейчас – буду делать то же самое. Скучно. Хочется спать. Подруливает Монти. Он приносит полные стаканы.
- Монти, - говорю, - когда поедем обратно?
Монти удивляется.
- Мы же почти только приехали.
- Монти, тебе никогда не становится скучно?
- Скучно? Раста, не сказать, чтобы ты особо скучал здесь в прошлый раз.
- Я был пьян, Монти…
- Так напейся опять, раста. Знаешь ответ, зачем задаешь вопрос?
Монти картинно разводит руками. Смеюсь, но качаю головой. Я не готов каждый раз напиваться. Гляжу на прыгающие головы. Монти смотрит туда же и показывает мне большой палец. Утыкаюсь в свой стакан. Монти чувствует мою тоску. Он пожимает плечами, мол, дело твое. Потом хлопает меня по плечу и уходит танцевать. Остаюсь наедине со стаканом.
Устраиваю в стакане крошечный шторм. Масляные переливы отражают светомузыку. Вспоминается дом. Оксана. Мы познакомились с ней почти на дискотеке. Смеюсь вслух. Вот забава. Оглядываю помещение с отвращением. Танцуйте, ублюдки. Танцуйте для меня. Колеса должны вертеться.
Когда едем обратно, прошу Монти высадить меня пораньше. Монти с уважением кивает мне и глядит на оставшихся – смотрите, с кем я знаком. Плевал я на них. Мне бежать надо.
В джинсах бегать ненамного сложнее. Дело привычки. Кроссовки, конечно, главное. Ощущаю, как выветривается алкоголь. С равнодушием прислушиваюсь к работе собственного тела. Механическое занятие – бег. Левой-правой. Левой-правой. Рассчитаем-ка скорость. Расстояние между столбами – N. Время между столбами – T. Делим N на T, получаем среднюю скорость V. Так же я считал расценки на искусственный майонез Борису.
Зная скорость и время бега, можно вычислить общее расстояние. Можно обежать экватор столько раз, сколько надо. Можно бегать от Москвы до Питера и обратно. Еще можно считать расстояние по фонарям. Умножать метры на количество. Делить на разряды и убирать нули. Можно думать.
Бег. Мой механический танец.
пятница-2
Мне грустно с утра. На кухне Монти. Он лечится по собственному рецепту. Киваю ему и сажусь на табурет. Монти, изготовившись, смотрит на большущий стакан с соком.
- Монти, так мне скучно.
Монти пьет.
- Как? – Выдыхает Монти.
Только что он залпом выпил пол-литра грейпфрутового сока. Теперь он жадно кусает черный хлеб. У Монти хриплый голос.
- Как тебе. Пить каждый день. Однообразное веселье – самая скучная вещь в мире. Твои вечера одинаковы, Монти. И ночи.
- Не-а.
Монти допивает холодный бульон и морщится. Потом прислушивается к собственным ощущениям, готовый вскочить. Жду вместе с ним.
- Ты и половины не видел, растаман, а уже бросаешься такими выводами.
Монти наклоняется к раковине и споласкивает лицо. На его черных волосах блестят случайные капельки. Острые мочки ушей мнутся под ладонями. Монти набирает воды и споласкивает горло, запрокинув голову.
- Говорил им – там бармен новый. – Ругается Монти в никуда. – Намешал, блин… Монти трясет головой. Так собаки отряхиваются после воды. Брызги летят по комнате. Серые точки расплываются на обоях. Монти садится и некоторое время тупо смотрит на это.
- Пойдем, раста, пройдемся. Что-то мне хреново.
Соглашаюсь от безделья. Мне все равно. Монти блекл и не на взводе. С ним сейчас не очень. На свежем воздухе, может, оживет. Монти пробегает по комнатам. Обнаруживает за креслами неизвестного. У того опухшее лицо, и он не очень соображает. Монти изгоняет его. Мы идем гулять.
Монти покупает себе пива. Я отказываюсь. Монти пьет один. Ему все равно. Мне тоже. Мы идем в скверик у дома Монти. Монти, не спросив меня, садится на скамейку. Он длинными глотками пьет. Пиво пенится. Пена стекает из горлышка. Руки Монти мелко дрожат.
Монти смотрит перед собой и на землю. Он мало что видит. Вероятно, ему холодно и, вероятно, листва и день предстают перед ним единой безразличной шуршащей массой. Вероятно, это не первое подобное утро. И не второе. Монти часто веселится. Почти каждый вечер.
Монти еле-еле покачивается, как высокий камыш. Он старается побороть тошноту. Тяжело дышит, словно выпуская пар. Перед нами проходят школьница. Монти не смотрит на нее; трет лоб. Ветер увлеченно играет с ее короткой юбкой, и она знает это. Но Монти после вчерашнего устал. Его взгляд не задерживается на девушке. Он замерз. Ему некогда смотреть на ее ноги. Его клонит в сон.
- Ну, старик, - говорю, - ты на себя не похож…
- Вечером, раста, вечером увидим. – Монти тускло улыбается и поворачивает ко мне безжизненное лицо.
Он жмурится вверх и выглядит, как крот. Через пару минут с горьким вздохом оглядывает бутылку. Потом резко задерживает дыхание. Залпом глотает и глотает пиво, закрыв глаза. Потом ждет. Ничего не происходит. Вскоре Монти расцветает. Его глаза обретают блеск. Он вновь становится подвижным и задорным.
- Намешали мне сивухи, блин, вчера. – Добродушно сетует Монти. – Если б я каждый день такое пил, мне б каюк давно настал. Пойдем, растаман, пройдемся.
Он снова замечает – на дворе конец мая и в городе тепло. Он снова знает – жизнь прекрасна, а удовольствия ждут. Монти смотрит, сколько еще осталось в бутылке. Он поднимается и зовет меня гулять.
Повсюду безоблачный май. Чистое небо и густая листва. Пыль спряталась, и город раскрылся. Город полон чистых красок. Монти живо жестикулирует и объясняет. Ужимки его серого лица будто воспроизводят виденное кругом. Сияет солнце, и глаза Монти тоже сияют, пусть стеклянным блеском. Зеленые листья отливают гладью, и волосы Монти тоже отливают похожей гладью, черно-зеленой. Монти – человек весеннего города.
Повсюду безоблачный май. Город торопится жить. Спешат автомобили, и Монти тоже спешит. Он держится на пиве, заливает его в себя. Скребет ссохшееся горло чипсами и тут же безмятежно тратит эти калории, исторгает из себя в потоке радости и улыбок, лишь иногда отходя поблевать.
Повсюду безоблачный май. Город опять юн, опять зреет для нового лета. Уже нет и следа от сгоревшей травы и сожженных листьев. Все началось заново, и чистые листы шелестят в зеленых скверах. Вот и мы с Монти идем, тащимся, не зная куда и зачем, любуясь этой новой красотой; и только Монти изредка замирает, шепотом ругаясь, и трет вопящий желудок.
Монти каждые пять минут предлагает мне пива. Я всякий раз отказываюсь. Не понять, шутит он так или по настоящему забывает. Монти качает. Встречные смотрят на него с брезгливостью и жалостью. Иду рядом, порой подскакивая, и удерживая его, когда Монти начинает падать. Иногда я не успеваю и он падает, в последний момент опираясь на траву. Тогда он сжимает кулак и рывками поднимается. Песок долго сыплется из грязной ладони.
Все это время Монти рассказывает. Он рассказывает, что наша жизнь коротка. Он рассказывает о собаке, которая была у него. Монти приучил собаку к водке и держал споры. Потом собака обезумела, и ее пришлось убить. Еще Монти рассказывает о человеке, который гостил у него месяц назад. Человек умел открывать пивные бутылки глазами, и все восхищались им. Человек не имел ничего против. Еще он иногда читал стихи. Монти не помнит его имени. Монти выиграл пари на этом человеке и щедро поделился с ним. Человек смеялся.
Мы гуляем. Мы пешком возвращаемся к дому Монти. Мы садимся рядом с лопухами. Прямо на майскую зелень. Потом Монти незаметно засыпает на свежей траве и мне ничего не остается, кроме как сесть рядом и рвать травинки. Так нас и находит Ли.
- Привет, Ли.
- Привет, Бегун. Спит?
- Он напился. Пьян.
- С утра? – Спрашивает Ли.
- Точно.
Ли садится рядом и одергивает просторные шорты. Она снимает босоножки и, покачивая ногой, тихонько толкает Монти ступней. Тело Монти покорно качается. Наклонив голову набок, Ли толкает его так минут десять. Сильнее и сильнее. А я молчу. Потом Ли бьет его пяткой по груди. Из Монти вырывается выдох. Он медленно открывает глаза. Со сна они заплыли слезами.
Монти приподнимается на локтях и осоловело обводит нас взглядом. Потом он все вспоминает.
- Завтра же суббота. – Говорит Монти. – Суббота – завтра… Мне надо протрезветь…
Мы идем к Монти домой. Монти долго возится с замком, и Ли приходится помочь ему. Мы отводим Монти в комнату, и он спит.
Потом я смотрю на май через стекло. Никак не могу поверить, что сейчас не ночь, и сегодня не выходной. Жара высушила меня. Пью много воды. Думаю о доме. Там наступает лето. Кажется, дальше мне бежать некуда. Надо возвращаться. Обратно. Я перед выбором. Он не явный, но я перед выбором. Перемещаясь по городам, перемещаюсь и во времени. В какой-то момент вернуться станет невозможным. Дом исчезнет. Растворится на карте. Тогда я стану вольным странником. Странствующим рыцарем. Бомжем. Когда дома стало невозможно, я уехал. Причина – во мне. Сейчас надо решать, бежать ли дальше. Причина там же.
Безучастно думаю – меня, вероятно, объявили в розыск. Пусть проходит жара. Мне все равно.
К вечеру просыпается Монти. Он выпивает все соки в холодильнике и уходит в комнату. Пьет воду, как лошадь. Он сидит в кресле и мрачно смотрит в темную стену. Он не включает свет. Ли читает журнал под бра. Я изучаю гороскопы в прошлогодней газете. Я помню те числа. Гороскопы врут. Потом я иду смотреть на Монти. Мне должно быть его жалко.
- Зачем ты столько пьешь, Монти? Тебе не скучно?
Монти натужно ухмыляется и мельком глядит на меня. У него синяки под глазами. В темноте они кажутся абсолютно черными. Глаза Монти похожи на пустые глазницы черепа.
- Я не так уж и много пью, растаман. Это мой образ жизни. Зачем вот ты обежал Россию?
- Я не обегал Россию. И не собираюсь. Ли все придумала.
- Тогда зачем путешествуешь?
- Предположим, ищу настоящую красоту.
- Ищешь настоящую красоту? Ли, детка, ты слышала это?
Ли читает журнал.
- Что ж, - сипит Монти. – Я покажу тебе настоящую красоту, раста. Завтра утром. Если доживу.
Монти хрипло смеется. Я улыбаюсь ему в ответ и ухожу из комнаты. Я не верю Монти. Наступает ночь.
На улице очень тепло. Скоро наступит лето. Летними ночами можно бегать даже без футболки. Почти не бег – сон. Куртку взял зря. Снимаю ее и завязываю на поясе. Побежали.
Руки холодит. Ночной воздух надувает рукава футболки. Сворачиваю в первый поворот. Не понравился мне вчерашний район. Домашняя традиция смены маршрутов. Здесь пустые рельсы. В моем мире нет трамваев. Днем их некогда замечать. Ночью их нет. Пустые рельсы напоминают пустырь без травы. Следую рельсам.
Машины с горящими фарами проезжают с обеих сторон. Иногда в открытое окно меня внимательно рассматривают. Иногда кричат. Что кричат, не слышно из-за скорости и мотора.
Фонари с краев улицы. Надо мной фонарей нет. Рельсы отсвечивают блеском по всей длине. Если долго смотреть только на рельсы, то видишь лишь этот блеск. Рельсы превращаются в две горящие полосы. Как шоком бьет, когда машина впереди перехлестывает эти линии.
Это наиболее чистое ощущение. Тротуары далеко. Впереди их нет, потому нет и людей. У машин свое место. И вся улица перед тобой. Как море и дорожка луны, и ты. Тут уместны и нереальный цвет асфальта и огненное соитие фонарей по берегам улицы. Тут уместно все, кроме суеты и шума.
Странная ночная реальность. Трудно представить, что на этом же самом месте, на этом же самом метре, днем все не так. Толкаются люди, звон и гам цивилизации, непрестанно сигналят машины, звенит подъезжающий трамвай, кто-то хочет докричаться через телефон… Это вспыхивает передо мной, вокруг меня, ослепляет, и сразу гаснет, исчезает в покое черноты. Снова тишина, снова ночь, и мягкий свет фонарей, и стук сердца. Волшебство.
Вдалеке поворот. Забираю по дуге, бегу вместе с улицей и тут, среди пустынной темноты и ночи вижу другого бегуна. Он бежит, как и я, только навстречу; ровно двигается и не спешит. Его кроссовки беззвучно стучат по тротуару. Он как призрак. Он словно летит в полумраке. Потом он исчезает.
Это отражение. Черная без ламп витрина выгнулась ребристой дугой на повороте. Она похожа на зеркально полированный обсидиан. На мгновение я попал на эти грани и отразился в черном зеркале. На мгновение я стал призраком в чужом городе.
Бегу. Скоро город заканчивается. Рельсы сворачиваются горящей петлей. Дальше уходит шоссе, с низкими домами. Дальше город останавливается. Если захотеть, можно бежать дальше. Бежать навсегда. Я вижу это. Я смотрю туда. Я хочу запомнить эту пропасть.
Не сворачивая, бегу по рельсам. Делаю аккуратный круг. Все время бегу по рельсам. Так я найду дорогу обратно и не заплутаю.
суббота-2
Монти полон сил. Он с аппетитом завтракает и зазывает меня просить добавки. Монти энергичен. Он шутит и смеется сам. На столе пока не видно никакого спиртного
- Готов, растаман? Сегодня я покажу тебе кое-что. Я объясню тебе красоту. Слушай меня.
Монти радуется солнцу. Монти радуется погоде без дождя. Монти радуется вкусной еде и красоте Ли. Он часто хлопает меня по плечу и хохочет. Монти зовет всех собраться. Ехать далеко, говорит Монти. Мне ничего брать не надо. Ли берет зонтик. Сам Монти куда более серьезен. Он долго готовит себе целый саквояжик в своей комнате. Как я сильно подозреваю – саквояжик легковоспламеняющийся. Монти натягивает на голову кепку и разворачивает ее козырьком назад. Он ведет нас двоих за собой.
Из такси мы выходим уже вне города. Монти ставит саквояжик на землю и потягивается. Я смотрю вверх и вдыхаю полной грудью. Синее-синее небо. Вдали шпили центра. Последний дом города в ста метрах от нас. Это незаконченная новостройка. Дальше жилой микрорайон. С другой стороны поле и лесок. Монти направляется туда, бодро оглядываясь на нас.
Здесь тропка. Она начинается у края асфальтированной дороги и ведет через желтое поле. Тропка хорошо вытоптана. Жители новостроек наверняка часто ходят пить в этот лесок. Мне становится скучно. Я уныло смотрю на саквояжик Монти. На саквояжике потертые ремни и поблекшие застежки. Мы идем по пыли вереницей. Впереди оглядывающийся Монти. Посередке я. Позади Ли. Как я ни обернусь, Ли смотрит в землю и прижимает к бедру зонтик. Монти рассказывает о рецептах коктейлей.
Трава здесь желтая. Она выгорает от солнца уже в мае. Все поле получается песочного цвета. Поле похоже на пустыню. Когда дует ветер, на поле рябью бегут волны. Наверху кружатся кричащие птицы. Жаворонки, наверное. Здесь очень одиноко. Безлюдно. Здесь хорошо грустить и рисовать картины. Через пару часов все изменится. Придут семьи и компании друзей. Они будут кутить. Петь. Рисовать картины станет опасно.
Мне становится жарко. Расстегиваю ворот. Его шевелит ветром. Ворот легко гладит кожу. Монти останавливается и глядит по сторонам. Он ищет ему одному ведомые приметы. Потом он сворачивает с тропы. Он отходит метров на двадцать. Иду за ним. Ли терпеливо остается на тропе, чуть постукивая зонтиком по косточкам ступней. Она в фиолетовом платье и плоских босоножках. Ее браслет сверкает в глаза.
Монти стоит на пустом месте. Подойдя ближе, замечаю сухую палку, торчащую из земли. Больше никаких примет нет. Разглядываю палку. Наверное, в этом месте Монти расстелет простыню или скатерть. Мы сядем, глядя на бесконечное небо. Монти будет пить и рассказывать, что жизнь коротка.
- Это твое место? – Спрашиваю у него.
Монти качает головой.
- Здесь похоронена моя собака. – Говорит он. – Такса.
Молча смотрю на сухую палку.
- Это так ее звали. – Объясняет Монти. – Такса. И порода такса. Народ смеялся. Я делал крест, только веревка сгнила. Или взял кто – очажок подвязать.
Я не знаю, что сказать. Оглядываюсь на Ли. Ли смотрит на лесок.
- Не хочу оставлять вас в неведении о мертвых, чтобы вы не скорбели… - Говорит Монти.
- Что? – Спрашиваю.
- Если мы верим, что Христос умер и воскрес, то и других умерших Бог воскресит. И сам Бог сойдет с неба, и мертвые воскреснут с Христом, и мы все обретем покой на облаках и будем с Богом. Аминь.
Монти крестит могилу. Я, не веря, смотрю на это.
- Ты верующий, Монти?
Монти кивает. Потом он разворачивается от крещеной могилы и возвращается на тропу. Ли, глядя в землю, ждет пока я пройду. Идем дальше. Минут через десять мы подходим к небольшой чаще. Черная земля под деревьями вытоптана и травой не растет. Оголены холмики и ямы, заваленные мусором. Здесь влажно и кое-где даже болотца. Могут быть змеи. Лежат поваленные стволы. Около них мириады окурков и стекла. С одного дерева свисает серая от грязи веревка. Тропы больше нет. Тропа это всего лишь место без травы. Когда исчезает трава, исчезает и тропа.
- Дальше, - говорит Монти. – Дальше.
Он вдруг сворачивает с аллеи сухих стволов и идет напрямик в кусты. Колеблюсь с секунду, но Ли подталкивает меня. Раздвигаю упругие и очень густые кусты вслед за Монти. Я смотрю на картину.
Первое впечатление – небо. Мы вышли в небо. Прямо в центре огромный серый камень. Солнце всегда падает сюда, и тут нет ни грязи, ни сырости. Камень напоминает огромную варежку. Он размером с меня. Со всех сторон склоняются кусты и деревья. От них свободен лишь небольшой клочок. Всего пара шагов туда и обратно. Он весь зарос зеленой травой. На нем мы и стоим. Камень окружен цветом со всех сторон. Сверху синее небо. Слева и справа прижимаются зеленые кусты и деревья. Снизу его поддерживают зеленые листья травы. Камень серый. Кажется, будто он не касается земли.
- Там обрыв, - переворачивая козырек, говорит Монти, - за камнем – обрыв. Он другой стороной свисает. Здесь рядом мужик разбился по пьяни. Пошел отлить, пардон, мадам, и упал вниз. А там напоролся на что-то. А мы этот камень снизу углядели. Так-то его хрен найдешь.
Ли снимает босоножки и мнет траву ступнями. Смотрю на картину перед собой. Это действительно красиво. Лес кончается в небо. Солнце сверху и глаза не слепит. Дотрагиваюсь до камня. Он чистый и теплый.
- Это точно красиво, Монти. Ты прав. Это красиво.
- Подожди хвалить, раста. Ты еще и половины не видел.
Монти забирается на камень и смотрит за деревья. Щурится на солнце. Он отодвигает ветки, заползшие на камень. Становится рядом со мной и осматривает камень еще раз.
- Красиво?
- Да, Монти. Красиво. – Я развожу руками.
- Отлично. Мадам?
Ли ничего не отвечает. Он подходит к камню и пару раз проводит по нему рукой. Поднимает ногу и ненадолго ставит ступню.
Потом она начинает раздеваться.
Ошеломленный, смотрю, как Ли стягивает через голову платье. Потом она снимает белье. Она делает это спокойно и уверенно, не пританцовывая и не красуясь.
- Ли, - говорю, - ты чего? С ума сошла?
Ли аккуратно складывает свою одежду на стоящие босоножки. На ней остался только браслет. Я отворачиваюсь, и с невольной усмешкой снова смотрю на нее.
- Ли… Ли, ты чего творишь?
Ли улыбается мне. Она подходит к камню и, опершись руками, подпрыгивает. Она забирается на камень сверху и садится. За ее обнаженной фигурой небо. Она вытягивает ноги и упирается руками за спиной, подставив грудь солнцу. Она ничуть не стесняется.
- Ну, ты даешь… Ли…
- Как, растаман, красиво?
- Да. Да, Монти, красиво. Ну зачем же так… Ли…
Оглушенный, смотрю на Монти. Монти раскрывает свой саквояжик и достает серую пластмассовую коробочку. Это фотоаппарат. Он нацеливается на Ли.
- Улыбочку, Ли, детка…
- Эй, - говорю, - Монти, ты чего делаешь? Ли, ты ему позволяешь? Ты ему разрешаешь себя фотографировать?
Ли не отвечает. Она ждет, пока Монти отщелкает несколько кадров, и улыбка застывает на ее правильно освещенном лице. Ли поправляет руку. Ее браслет царапает о камень и защемляет ей руку. Она чувствует боль. Улыбка изгнана. Ли больше не играет. Она естественна.
И это так прекрасно.
Позабыв обо всем, впитываю это небо и эту девушку, и уже не помню ничего, только дышу. Как беззвучный крик в груди…
Наваждение исчезает. Ли встряхивает волосами. Она снова глядит в фотоаппарат и улыбается. Картина разбивается. Я начинаю понимать.
- Монти, что за диски ты продаешь?
- Угадай, растаман. Ли, детка, больше пластики…
- Монти, ты продаешь эротику?
- Я продаю красоту, растаман.
Я сжимаю виски ладонями и мотаю головой. Этого я представить не мог. Монти сумел меня удивить. Он сумел меня, черт возьми, шокировать.
- Так у тебя не получится, Монти.
- Неужели, раста? Пока что прекрасно получается. Я продаю красоту. Разную красоту. По разным ценам. Есть красота помягче и красота пожестче. – Монти смеется. – Ты готов присоединиться к ней, растаман?
- Монти, ты…
- Чего, раста? Когда ты приехал, ты был не против. Повторишь?
- Монти, ты рехнулся…
- Неужели? Все здесь, раста, все в памяти, - Монти поднимает фотоаппарат и хлопает по серому боку, – так что прекрати ломаться и айда работать. Завтра пойдешь в печать. Ли, детка, да сними ты его – он отсвечивает.
И я вспоминаю. Я был пьян. Вспоминаю потное мельтешение, и Ли, улыбающуюся в сторону.
Ли снимает браслет и роняет его. Браслет падает на камень и чисто звенит, подпрыгивая.
- Ну что там? – Спрашивает Ли.
Я поднимаю руки ладонями к Монти.
- Монти, так не получится. Тебе придется это стереть.
- Э-э, нет, растаман. Так не пойдет. Я заплачу. Работа есть работа. Эмоции тут ни при чем. Станешь звездой…
- Я не хочу, Монти. Сотри это.
- Нет, растаман. – С сожалением отказывается Монти. – Не хочешь, не надо. Ли, детка, сосредоточились…
- Монти. Нет. Сотри это.
- Растама-а-ан… Я же сказал. Я заплачу.
Я подхожу к Монти и дергаю фотоаппарат на себя. Монти возмущенно тянет его себе.
- Растаман, давай не будем забываться…
- Монти. Отдай. Нельзя.
Монти ударяет меня в грудь, отталкивая. Я отшатываюсь. Нисходит красная ярость. Я сжимаю фотоаппарат обеими руками и со всех сил толкаю вперед. Нос Монти расплющивается и из него брызжет кровь. Он охает и падает к камню. Кепка упирается козырьком в землю и слетает. Ли безучастно наблюдает, поджав ноги. Монти хочет подняться. Я крепче сжимаю фотоаппарат и прорываюсь через кусты. На мгновение обнаруживаю себя занесшим ногу над пропастью. Отпрыгиваю назад и продираюсь в другую сторону. Монти вопит.
Освобождаюсь от веток. Я снова в вытоптанном леске с черной землей. Перепрыгиваю через дерьмо и ямы с мусором. Быстро иду к тропе. Потом бегу. Бегу к городу. Далеко кричит что-то Монти. Я не слушаю. Бегу к домам.
Через тридцать минут я среди города. У Монти мне больше нечего делать. Ни ногой. Документы и деньги у меня с собой. Шахматы и одежду пусть забирает себе. Раздарит своим… моделям.
Останавливаюсь у пешеходного перехода. Кручу в руках фотоаппарат. На нем много кнопок и переключателей. Проходящая девушка улыбается мне. Она полагает, я хочу ее сфотографировать. Глупая. Нажимаю на несколько кнопок. Не могу понять, что происходит. Никогда не держал таких. Поэтому я просто бросаю его на асфальт. Бью сверху ногой. Бью еще и еще, пока он не превращается в месиво серых и зеленых осколков.
Перехожу через дорогу. Мне нужен телефон. Мне нужен хороший телефон.
Еще через десять минут захожу под желтую крышу. Я готов звонить. Яро тру пластик монетой. Стучу по щелкающим кнопкам. Я готов звонить. Я знаю все коды.
И не помню ни одного телефона.
Я не помню телефона Оксаны. Не помню телефона родителей. Я не помню телефона Бориса или Ирины.
Зато я помню телефон магазина. Славься, свободный график. Сегодня короткий день. Успеть бы. Лихорадочно стучу по кнопкам. Гудки. Щелчок.
- «Мир бытовой техники». Слушаю вас.
Как ниточка протянулась. Словно дома побывал. Это Лена. Ленка из отдела светильников.
- Ленка? Привет. Это Семен Белый. С сантехники.
- О. Явился, не запылился. – Она намеренно говорит громко; наверное, чтобы услышали рядом. – Ну, Хамлет, прынц датский, где пропадал, Сема?
- Ленка, милая, я из другого города звоню. Борис еще не ушел?
- Нет, он до конца сидит. А ты куда это убежал? От военкомата, что ли?
- От какого военкомата, Ленка, помилуй… От алиментов. Позови Бориса, пожалуйста.
- Секундочку. Соединяю.
В трубке играет «Шернбургские зонтики». Ноты немного хрипят. Щелчок.
- «Мир бытовой техники». Чем могу помочь?
У меня сама собой расплывается улыбка. Борис, как всегда, спокоен и уравновешен.
- Борис, это Сема… - Я делаю паузу.
- Сема? Ты куда исчез? Тебя все ищут. Ты живой?
- Да, Борь. Все в порядке. Я вернусь скоро. Что на работе?
- Ты, конечно, крут. Исчезаешь, появляешься. Да ничего на работе. Боссу сказали, что ты заболел. Я разработал график на двоих. Ненамного сложнее. Мы начали волноваться. Телефон не отвечает. Ты не появляешься. Я заходил к тебе – тебя нет. Тебя искали.
- Кто?
- Родители искали. Хотели в милицию.
- Они заявили? Борис, они заявили?
- Нет еще. Собирались.
- Ладно. Порядок. Это все?
- Еще приходила девушка. Оксана. Она знает меня по имени. Ирка тоже вроде ее знает. Тебя искала.
Я глажу пластик телефона. Оборачиваюсь. По улице едет трамвай. Улыбаюсь и провожаю его глазами. Кричу через гам города.
- Что ты ей сказала? Что она сказала?
- Сказал, что ты в отпуске. Она тебя спрашивала. Потом ушла.
- Ну зачем… Это все? Ты уверен, что это она? Она такая… светловолосая… красивая.
- Да все. Да, светловолосая. Насчет красоты не знаю. Ирка посимпатичнее будет. Что с тобой стряслось? Ты где?
- Конечно… Я не в городе, Борис. Но я скоро приеду. Со мной все в порядке.
- Так что случилось?
- Ничего особенного. Я приеду скоро. Привет Иришке. Пока.
- Хорошо. Пока.
Вешаю трубку. Смотрю на черные кнопочки. Научно-технический прогресс. Желтые междугородние телефоны. Уступаю место женщине с мученическим лицом.
Я еду на вокзал. Пора обратно. Сегодня буду у Василия. Завтра – дома.
На вокзале приходится долго ждать. Теперь у меня есть цель. Потому я уже не могу выбирать сам. Обедаю в буфете. Скармливаю бутерброды вокзальным собакам. Я даю бомжу денег. Пусть выпьет за мое здоровье, славный старик.
Подходит мой поезд. Я уезжаю с ним. Пора скучать и размышлять.
К вечеру я в следующем городе. Автобусом добираюсь до Василия. Его нет. Мне открывает Сергей. Он удивленно здоровается. Спрашивает, где мои вещи. Отвечаю, что оставил у Монти. Там ничего ценного. Я ни слова не говорю о сегодняшнем. Хвалю Монти и его добрый нрав. Сергей охотно соглашается со мной.
В комнате все по-прежнему. Матрац мой свободен. Телевизор стоит у стены. Я помню, как его принес Василий и подключил Сергей. В центре комнаты стоит табурет. Уверен, на кухне стоит жестяной чанчик, с кашей или без.
Я спрашиваю, где Василий. Сергей объясняет, что Василий у женщины. А у Шадова сессия. Он не появляется. Сергей смотрит телевизор. На экране кино. Начинаю смотреть, но мне становится скучно. Сюжет предсказуем. Так я и возвращаюсь ни с чем. Как уехал. Только без чемодана и шахмат. Да и черт с ним. И с ними.
- Сергей, - говорю, - ну его к бесам, это кино. Пойдем гулять.
- Почти ночь. Темнеет, куда гулять?
- Ну и прекрасно. Самое то. Ты знаешь… ты знаешь эту гору… как она там – Дальняя?
- Далекая… Знаю. Я там был.
- Поехали туда. Сейчас.
Я застал его врасплох. Он неуверенно отнекивается, но я его уговариваю. Завтра я уезжаю. Телевизор увижу еще миллион раз. Далекую, возможно, ни одного.
Мы добираемся на автобусе. На этом маршруте автобус старый и толстый. Внутри горит плафонный свет. Автобус часто глохнет. С неприятнейшим лязгом и скрежетом заводится вновь. Стекла покрыты почти сплошным слоем грязи. Снаружи ничего нельзя рассмотреть. Поэтому когда мы выбираемся, я теряю город. Не вижу его. Дорога под большим уклоном. Судя по нему, это вовсе не гора. Просто высокий холм. Рядом два фонаря. Свет только под ними. Сергей идет по дороге и несколько хмуро зовет меня за собой, выше.
Здесь сделана площадка для машин. Она совершенно не освещена. Желающие могут вылезти из машин и фотографировать город.
Передо мной лежит огромная огненная сеть. Весь город как на ладони. Хочется молчать. Внимать. Много разноцветных точек пылают в черноте. Это фонари. Еле светятся бледные рои мушек. Это дома. Много светлых точек летят средь них. Это машины. Город похож на космос. Забавно, думаю я, почему так трудно увидеть это внизу? Ведь я только что был там, внутри.
Отсюда видны только огни. Больше ничего. Семен стоит рядом и тоже смотрит на город. Где-то по этим дорогам и улицам я недавно бегал. Дышал этим воздухом и смотрел вверх. Далекой не видно оттуда. И города не видно. А стоит покинуть его, подняться, и вот он. Весь как на ладони.
Я забираюсь на бетонный парапет. Осторожно свешиваю ноги вниз. Внизу чернота. Не зги не видно. Возможно, там три метра. Возможно, тридцать. Зову к себе Сергея. Он подходит и смотрит вниз, нагнувшись на одной ноге.
- Сергей, я же сижу…
- Здесь хорошо покалечиться можно. Уж получше, чем Шадов тогда…
- А ты осторожнее. – Помолчав, спрашиваю. – А почему вы все так произносите его фамилию?
- Фамилию?
- Да. Не склоняете. И окончание глотаете.
- Ха… Это не фамилия, Семен. Это Шадов. По-английски. Прозвище. Ник. Shadow. Он сам себе выбрал. И всех заставляет его так называть.
Вот он что… Shadow. Сергей осторожно забирается на парапет. Наступает тишина. Случайно долетающий автомобильный сигнал не громче шелеста листьев. Не громче тихого гудения ветра. Так мы сидим и смотрим на эти бесконечно далекие огни. Мы были там полчаса назад. Даже не верится.
- Сергей, - говорю, - а откуда ты едешь?
- Из семинарии. – Тихо отвечает Сергей. Он не смотрит на меня. Только на огни.
- Это где религии учат?
- Да. – Отвечает Сергей, помедлив. – Правильно. Это где религии учат.
- Выгнали?
- Можно сказать, сам ушел. Можно сказать, выгнали.
Я молчу. Сергей тоже. Потом он продолжает.
- Я сам ушел. Но я не мог не уйти. Нас учили быть церковью. И верить в церковь. И меня учили. А я и так верующий. Меня учить нечему.
- А почему?.. Почему ты… ну…
- Почему так долго возвращаюсь?
- Точно.
- Дома никто не знает. Еще. Они верят в церковь.
Я жду. От города поднимается теплый воздух. Огни мерцают. На самом дальнем краю, где точки уже еле различимы, действительно трудно понять, где звезды, а где фонари. Гадаю по этим точкам.
- Ты даже не замечаешь, как много делает церковь. В церковь учат верить не только нас. Всех учат верить в церковь. Они выступают по телевизору. По радио. Нас учили помнить, что мы принадлежим церкви. Ты не замечаешь, как это делается. Они выступают по праздникам. Они не говорят прямо. Но они говорят – это церковные праздники. Они говорят, церковь поздравляет. Там прошли служения. Внизу экрана написано, кто этот человек. Вас учат верить в церковь. А эти люди в черных халатах ничем не лучше никого. Ничем не лучше любого последнего.
- Дай угадаю – ты много думаешь об этом?
Сергей умолкает. Если бросить камушек вниз, то можно узнать высоту. Надо только считать секунды. Я сталкиваю камушки вниз. Тишина. Ничего не слышно. Издалека доносится гудок поезда. Гудок похож на крик зверя.
- Ладно, Сергей. Говори. Мне интересно. Я слушаю.
Сергей усмехается.
- Интересно… Надо уметь обходиться без посредников. Будь то церковь или вообще названия. Дело даже не в церкви. Просто религия уже не та. Или мир изменился. Религия не спасает жизни. Она их губит. Монашество. Монастыри. В среде байкеров-сатанистов нравы более гуманны, нежели в семинариях. В сегодняшнем мире живут множество людей более добрых, чем Христос.
Я сталкиваю вниз камушки. Ни один не слышно. Разве они могут не долетать?
- Он нищим помогал, если я не ошибаюсь.
Сергей молчит.
- Так слова других не объявляют истиной. Религия сделала свое дело. Христианская мораль действительно была самой гуманной. А теперь нет.
- По-моему, Сергей, ты слишком много думаешь об этом. Церковь вообще не влияет ни на что. Просто клуб. Собираются люди. Делают, что хотят. И т.д.
Задумчиво смотрю на лежащий передо мной город. Такие вот у него проблемы. У каждого свои. Такой вот мир. Мне не очень интересно сказанное Сергеем. Завтра я возвращаюсь домой. Сергей увлеченно продолжает говорить. Он больше слушает сам, чем рассказывает мне.
- Смотри, Сергей. – Перебиваю я. Посмотри слева… Видишь несколько фонарей слева?
- Да.
- Закрой рукой нижний правый. И посередине. Видишь? Что получилось?
Сергей моргает. Невесело улыбается.
- Большая медведица. Большая медведица на земле. Красиво.
- Да. Красиво.
- Только фонарь в хвосте отстоит чуть дальше, чем надо.
- Это не фонарь. Это звезда.
И мы смотрим на город. У него нечеткие границы. Он вырастает из темноты, начинаясь крохотными пылинками света. Растет, пробирается улицами, скрещиваясь потоками в световое ядро центра. Галактика, созданная людьми.
Мы сидим там еще долго. Молчим и смотрим на живое облако света перед нами. Последняя майская ночь, дальнее мерцание городских огней.
Когда мы двигаемся в обратный путь, автобусы уже не ходят. Мы идем пешком. Стоит отойти от площадки, и город пропадает. Мы отправляемся в путь вниз по горе. Дорога до города почти не освещена. В темноте не видно расстояний. Мы просто идем вперед, не зная, сколько уже прошли, и сколько еще осталось.
Потом появляются фонари. Потом начинается город. Дорога превращается в улицу. Чернота становится полумраком. Появляются тени. Меня подмывает побежать. Я толкаю ступнями асфальт. Делаю широкие шаги. Сергей чувствует мое состояние. Он ускоряет шаг. Я бегу. Он тоже.
И все, как всегда, меняется. Ночь становится плавной. Краски мягкими. Сердце спокойным. Маленькие дома окраин сменяются черными гигантами. Пустынные дворы потухшими магазинами. Серая грязь – сливочным асфальтом. Я никогда не узнаю, меняемся ли мы.
Это прекрасная ночь. Такая, какой должна быть городская ночь. Вечность, созданная людьми. Фонари и асфальт. Дома и звезды. Время прощать и любить. Время убегать и время возвращаться.
Сергей трогает меня за локоть и указывает на другую сторону улицы. А там бежит бегун. Просто бегун. В спортивных штанах и футболке. На голове у него ленточка. Он неслышно бежит под оранжевыми фонарями, и тени повторяют его движения за ним. Я машу ему рукой, но он не замечает нас. Просто так же мягко и неслышно бежит дальше.
Мы тоже бежим дальше.
Дома и звезды. Фонари и асфальт.
воскресенье-2
Я встаю рано утром. Завтракаю кашей с Василием и Сергеем. Василий тепло расспрашивает меня о городе Монти. Он зовет меня задержаться до вечера. Я, разумеется, отказываюсь. Вещей у меня нет. Незаметно похлопываю напоследок свой полосатый матрац. Прощаюсь с Василием и Сергеем. Прощаюсь даже с кошкой на дверном листочке.
Жара. Добираюсь до вокзала. Я уже хорошо знаю его. Сажусь на поезд до города. До своего города. Поезд вздрагивает всем телом и трогается в путь. Мы отъезжаем. Когда я приезжал сюда, весь город был виден. Сеточка света. Сейчас его нет. Днем города нет.
Сергей прав. Надо уметь обходиться без посредников. Во всем – без посредников. Даже без тех, что внутри тебя. Это идея их. Их. Доказать миру и вам – они нужны. Без них не бывает красоты. Результат? Некоторые им верят. Как я еще недавно. Некоторые все беспорядочно отрицают. Как я еще недавно. А кто всегда «против», такой же раб, как тот, кто всегда «за».
Научиться любить чистые цвета. Научиться воспринимать красоту вне стандартов. И на вещи и на людей. Борис сказал – она не так симпатична, как Ирина. Может быть. Но мне нравится Оксана безо всякой моды. В том числе и без одежды. О да. Вот какой я особенный.
Воспринимать красоту через стандарты – это ее смерть. Вот вам пример. Когда я получал свое бесценное экономическое образование, мне нравилась девушка. Обычная история. Проблема – она не соответствовала общепринятым стандартам красоты. Думал, роман с ней повредит моему имиджу. Серьезно, я такое думал. Я так несколько лет думал. Любил не тех. Думал, думал. Думал, думал. А потом понял: если думаешь о ком-то несколько лет, то он тебе уже не просто нравится. Я здорово влюбился в нее. Втрескался, черт возьми, по уши. Мечтал и день и ночь о ней. Все чего хотелось: обнять ее и защитить собой от этого мира. И нежно гладить волосы. Серьезно, я такое мечтал. А когда я решился ей позвонить, выяснилось: я ей совершенно не нужен. Она и так уже счастлива. Когда осознал: она никогда не будет моей, я сел, уставился в стену и заплакал. Ладно, вру. Я выключил телефон и пошел дальше пить пиво. Но я очень переживал. Потом унитазы, работа, деньги, вся история. И т.д. Не повторите моих ошибок, растаманы. Второй раз может не повезти.
Спасибо тебе, Оксана. Спасибо, Shadow, Сергей и Василий. Спасибо и тебе, Монти.
В голову бросается кровь. Оксана. С чего я взял, что она меня ждет? Я умотал по эфемерным соображениям. Умотал неведомо куда. Вел себя, как последний псих. Не позвонил и не предупредил ни души. И жду – меня встретят с распростертыми объятьями. Черт возьми. Ну, поезд. Быстрей.
Прибываем днем. Не узнаю города. Странно-странно внутри. Это мой город? Все по-новому. Ходят трамваи. Они звенят. Их целый миллион на улицах. Яркие желто-красные монстры. Режьте город ножами колес, давайте; затопите улицы людьми, давайте. Пусть солнце блестит на пузатых боках. Мне все равно, трамваи. Я люблю ваши рельсы ночью. Днем – это железо.
Идут люди. Они разговаривают и дышат. Их целый миллион на улицах. Пестрая толпа. Давайте, топчите пыльный асфальт; давайте, вдыхайте наш воздух. Мне все равно, люди. Вы нравитесь мне ночью. Когда зажигаете свет в своих домах.
Добираюсь до дома. До своего дома. На зеркале пыль. Она была там и когда я уезжал. Еще на зеркале записка. «Семен, пожалуйста, не забудьте о квартплате» Не забуду, милай, не забуду. Все пучком, растаман.
Внутри полумрак и душно. В квартире многое изменилось. Надо кое-что передвинуть. Вообще, чаще передвигать кое-что. И спрашивать совета у друзей. Надо выбросить пустые банки и собрать карты с пола. И чаще ездить на такси. Или машину, что ли, себе купить? Получить права. Сколько занятий. За всем сразу не угнаться. Надо составить список неотложных дел, черт.
Но сейчас у меня уже есть неотложное дело. Безотлагательное. Бреюсь пластмассовой и одноразовой. Придаю себе свежий вид. Мне это быстро. Порядок. Теперь я должен ей позвонить. Черт, телефона нет. Надо будет купить новый, побыстрее и подешевле. Прошлогородняя карточка не годится. Будем заново.
Трачусь на новый пластик. Штурмую телефонную будку. Подношу руку к кнопкам.
А куда я буду звонить?
Вспоминаю: желтый листочек с цифрами. Черные аккуратные буквы. Чехол от мобильника. Беспощадные колеса автобуса. Так, не паниковать. Где она живет? Не знаю. Мы встречались в городе. Где она учится? В институте. В каком? Не знаю. Какой-то профессор убил мышь. Недостаточно данных. Можно обойти все в городе.
Сегодня воскресенье.
Дальше. Она приходила к Борису. Спрашивала обо мне. Борис сказал, Ирина ее знает. Ага, знает, я при ней разговаривал. Телефон на прайсе. Вот оно. Я записал ее домашний телефон на прайсе. Воскресенье. Магазин закрыт. Там охрана. Войду. Ключи от офиса. Они у Бориса.
Еду к Борису. Устрою ему сюрприз. Возвращение с фанфарами.
Звоню в дверь. Сто лет здесь не был. Слегка нервничаю. Чего нервничаю? Борис открывает. У него в руках бутерброд с колбасой и лимоном. Увидев меня, он прекращает жевать. Борис смотрит на меня. Я смотрю на бутерброд.
- Что это? – выпаливаю я.
Борис моргает и оживает. Он разъясняет мне полезность смешанного питания. Мясо с лимоном – есть во множестве национальных культур.
- К дьяволу, растаман. – Говорю я.
- Чего?
- Мне нужно попасть в офис, Борис. Срочно. Сейчас. Дай, плиз, ключи.
Борис приглашает меня войти. Отказываюсь. Требую у Бориса ключи. Он пытается меня расспрашивать, но это бесполезно. Я тороплюсь. Дав Борису обещание рассказать все потом, с жадностью выхватываю ключи. Я уже собираюсь уйти, когда на тумбочке в прихожей замечаю чудесное явление.
Записная книжка Ирины. Тайна нашего офиса. Навсегда утраченный артефакт. Борис мужественно пытается закрыть книжку от меня, но не выходит. Вопросительно смотрю на него. Борис робеет.
- Это записная книжка Ирины. – Говорит он мне.
- Неужели? – С пафосом переспрашиваю. – Черт, я думал, мы ее потеряли.
Я забираю у Бориса останки бутерброда с колбасой и лимоном. С аппетитом доедаю, слушая истории Бориса. Борис похитил книжку. Он с трудом сознает, зачем это сделал. Ему были интересны какие-то фамилии и телефоны. Борис просит не выдавать его.
- Черта с два. – Отвечаю я. – Тебе придется рассказать самому.
Сжав ключи, мчусь к магазину. Магазин пуст. Жизни в магазине нет. Черные окна прячут бытовой хлам. Расплющиваю нос о стекло. Внутри черная спина. Спина играет в карты. Сама с собой. Стучу по стеклу. Спина застывает. Потом оборачивается. Кричу через стекло, прошу его открыть. Представляется, как он слышит меня с той стороны. Глухие стоны. Глухие звуки в мертвой тишине.
Он подводит и открывает. Черный костюм похоронного агента. Белая рубашка. Внутри прохладно и полумрак. Приятная, верно, работа. Я не помню его имени. Редко сталкиваемся.
- Семен? – Спрашивает он. – Опять, что ли, недосчитали?
Он знает меня по имени. Мне становится слегка стыдно. Но сейчас не до этого. Я не врубаюсь, о чем он. Прошу пропустить. Мне надо в офис, объясняю. Он мнется. Я потрясаю перед его носом ключами. Как святым крестом.
- Пропусти, - говорю. – Я по делу. В свой офис.
Он смотрит на ключи. Потом отходит и пропускает меня, оглядывая улицу. Бегом на второй этаж. Внутрь. Так. Прайсы должны быть в стопке на полу. Роюсь в пачке.
Нахожу его. На третьей странице телефон. Звоню прямо отсюда. Она сама берет трубку.
- Алло?
- Оксана?
- Да. – Она молчит. – А кто это?
- Это Семен. Семен. Бегун.
- О, привет. Я тебя искала, а тебя все время не было дома. Где ты был то? Твой друг на работе, он сказал, ты в отпуске.
- Оксана, прости меня.
Она молчит.
- За что? Что-то случилось?
Выдыхаю. Ну как ей объяснить. Для нее это была обычная неделя. Несколько теплых дней. Для меня – очень много. Целая неделя.
- Семен? Случилось что? Скажи лучше сразу…
- Я люблю тебя! – Громко перебиваю я.
И эхо прокатывается по металлу. Я почти вижу, как охранник удивленно вскидывает голову. Чистый звук в мире приглушенного шума и полумрака. А в трубке тишина. Я, наверное, сумел ее удивить. Отличный способ удивить кого-нибудь, согласны?
- Оксана, я не знаю… Прости меня. Я уезжал. Честно, это долгая история. Как…
- Семен.
- Да?
- Ты еще бегаешь?
- Да.
- Возьми меня с собой.
И я, конечно, возьму ее.
Что мне остается делать?
Ночью мы встречаемся у того же памятника. Я бегу к ней. Но сегодня я делаю полукруг. Туда, где несколько фонарей погасли. Куда еле долетает дальний свет. Там стоит еле освещенный рекламный щит. А на щите девушка. Не видно, что она рекламирует, только ее. Она прекрасна. И я смотрю долго-долго.
Дома и звезды. Фонари и асфальт.
X X X
Так все это и было. Борис с Ириной теперь уезжают вместе, только Борис все равно мечтает купить себе черную машину. А я хожу до остановки один.
Я поддерживаю связь с Василием. Сергей добрался домой. Shadow цел и невредим. А Монти, я слышал, умер или погиб, не знаю точно.
Это история о поисках белых котят в темноте и теплом асфальте ночных городов. Это история о беге ночью. Я и сейчас бегаю. Еще это история о том, как я избавился почти от всех своих вещей. Зато у меня появилась красная зажигалка. Я отобрал ее у Оксаны, когда мы договорились, что она больше не будет курить.
Вот так.
Май.
2003 г.