и не безгрешен,
Мне чудятся то шумные пиры,
То ратный стан, то схватки боевые,
Безумные потехи юных лет!
«Борисъ Годуновъ»
сочиненie
Александра Пушкина
1.
Занемог Александр Матвеевич на шестой день Луны, а день этот особый: занемогшие в этот день скоро встают, к тому же, что самое любопытное, родился то он в тот же самый день, а дети, родившиеся на шестой день Луны, долговечны.
Впрочем, следует заметить, наша волшебная спутница всегда была связана с разными грезами и фантастическими видениями.
Когда-то давно, будучи ещё студентом, копаясь в старом библиотечном хламе, который собирались выбросить на помойку, раскопал Александр Матвеевич книгу, в которой глубокомысленный ученый, имя которого он и запомнить не мог, так как отсутствовала обложка, всерьез доказывал, что десять чисел лунного месяца, а именно 6, 7, 8, 9, 10, 15, 18, 19, 22 и 27 и есть те самые счастливые числа, помогающие тем, кто родился в эти дни, преодолевать любые неприятности.
Следующие же десять чисел 13, 14, 20, 21 ,25, 26, 28, 29 и 30 ничего особенного не представляли, даже сны в эти дни, как утверждал ученый муж, никогда не сбываются.
Так вот, шестое число в первой десятке чисел для Александра Матвеевича было самым счастливым: 15 апреля, в теплый и солнечный весенний день, Стражников и появился на свет Божий.
За долгую жизнь Стражников понял простую истину, что только судьба, как завершенный образ творения яви, и есть сама жизнь. Всё остальное всего лишь подручный материал, без которого трудно осуществить свою мечту. И пусть мечта обманчива, но она облегчает человеку жизнь и никогда не причиняет зла.
Все эти размышления, сотни раз повторяемые им вслух и про себя, в который уже раз утомили его, и он задремал, посвистывая заложенным носом и по-детски всхлипывая.
-Спит? – поинтересовалась Нина Викторовна, когда жена Стражникова вернулась на кухню.
-Сопит.
-Ну и хорошо. Пусть полежит дня два, потом заставь сделать экг. Я ничего особенного не услышала, обычные его шумы, но это не помешает. Где его так продуло?
-Снег на даче расчищал, - ответила Таисия Ивановна.
-И чего поперся? Вы ж там не живете?
-А говори ему, не говори, всё равно сделает по своему. Ты знаешь, Нинон, с ним что-то странное стало твориться: то часами у окна стоит, то побежит куда-то. Завел, представь себе, толстенный блокнот, - и Таисия Ивановна руками показала какой блокнот завел Стражников, - и стал что-то туда записывать. Зачем - то письмо Лужкову написал, так к нам чиновники из управы зачастили. Правда, стекла в подъезде вставили, домофон починили, дежурного в подъезде обещали посадить. А что он ему написал, не говорит. Сегодня ведь пиши, не пиши, ответа не дождешься.
-Правильно сделал, что написал. В подъезды войти страшно. Нашу Милку чуть не изнасиловали. Ну, ты знаешь её? Такая молодая, сексапильная деваха, в прошлом году первый медицинский окончила? После девяти пошла по срочному вызову, а лифт не работает, вот её на седьмом этаже мужики и прихватили. Она давай орать, я, мол, врач, к больному человеку иду, а они ржут, кобели, хорошо, мол, что врач, на СПИД проверена. Трусы с девки стянули, кофту порвали, еле ноги унесла! Хорошо ещё сверху кто-то с собакой спускался на прогулку, шпана и загремела вниз. Так, представь, из 58-го отделения милиции ответ главврачу пришел: милиция, мол, не может взять под охрану все подъезды в районе. Стражи порядка. Рожи отожрали, смотреть страшно. Не милиция, а фильмы ужасов.
-Да у нас в прошлую зиму на чердаке пять человек ночевало. Милиция днем чердак осмотрит, никого нет, а ночью заходить боятся.
- Их понять можно, ребята молодые, кому охота калекой на всю жизнь остаться? Ну, мне пора, у меня еще пять вызовов. Ты его подержи в кровати, пусть полежит, почитает.
-Почитает, почитает, - засмеялась Таисия Ивановна. – Температура подскочит, «Трех мушкетеров» возьмёт, останется, как сегодня, Хемингуэя своего достанет, «Острова в океане».
-И не меняет?
-Никогда!
-Тогда пусть иммунал попьет. Он резистентность повышает. Атенолол пьет?
-Пьет, - кивнула головой Таисия Ивановна. – Как прописала, так и пьёт.
-Ладно, пойду. Ты меня дня через два снова вызови, попьём с тобой чайку. С утра у меня приём в поликлинике, потом по вызовам хожу. Хорошо машину стали давать, район то большой.
-Ты уж поосторожней, - предупредила Таисия Ивановна.
-Кому нужны старые калоши? Это на Милку у мужиков адреналин зашкаливает, а у таких, как мы с тобой, только сумку отнимут.
-Не скажи, не такие уж мы и калоши, - не согласилась Таисия Ивановна.
-Тебе то чего жаловаться, у тебя мужик под боком. Не сможет, так погладит.
-Как это не сможет? – засмеялась Таисия Ивановна.
-Вот и береги его, - грустно покивала головой Нина Викторовна. – Одной в доме… На стенку лезешь.
А Александр Матвеевич Стражников, уютно устроившись на левом боку, чего не следовало делать, в который уже раз смотрел свой обычный сон, где мистическое начало обретало почти буквальный смысл, тщетно проявляемый наяву.
2.
Профессора Покалюка арестовали в середине пятьдесят второго на Курском вокзале, когда они с женой собирались отъехать на отдых в Сочи.
Бесконечных пять лет и три года ссылки.
Спросите, за что?
А не умничай, и других не учи.
Потом уже Стражников узнает, что профессор в тот год предложил студентам второго курса записать четыре определения политической свободы, а потом самостоятельно определить, где одно отрицательное и три положительных: свобода не в том состоит, чтобы делать всё, что угодно, а в том, чтобы делать то, чего каждому надлежит хотеть, а в отсутствии принуждения делать то, чего хотеть не должно, но законы дозволяют. Всё это рождает спокойствие духа в гражданине и происходит от уверенности в своей безопасности.
Эти четыре определения и стали для него обвинительным заключением.
Причем, Покалюк не скрывал, что всё это придумано не им, а взято из екатерининского «Наказа», но кому были нужны его ссылки на Ключевского, когда «Исторические портреты и этюды» в те годы не всякому было дозволено получить для прочтения даже в профессорском зале Ленинской библиотеки.
Как-то раз, включив телевизор, наткнулся Стражников на передачу, в которой серьезные дяди обсуждали программу «Куклы». Одни строго требовали запретить вредную программу, другие, напирая на гласность и вредность цензуры, убеждали в обратном.
-Включи НТВ! – крикнул он жене.
-Да я давно смотрю, - ответила она.
Никто из присутствующих в студии, судя по всему, никогда не читал Ключевского, иначе бы вспомнили, что слова сами по себе не могут составлять преступления, а несчастье для государства как раз и состоит в том, когда никто не смеет свободно высказывать своего мнения.
-Опять всё с чистого листа, - в который уже раз поразился Стражников.
-Как же ты надоел, Стражников, со своим «Наказом», - откликнулась Таисия Ивановна.
-Потому и живем в дерьме, что не хотим помнить, - возразил он.
-Выключи телевизор, почитай что-нибудь, - предложила Таисия Ивановна.
-Выключи, выключи, - забубнил он. - «История не специальность, а диагноз, - вспомнил он слова профессора Покалюка, сказанные им в начале шестидесятых после возвращения из ссылки. – Вы думаете, Стражников, история чему-нибудь учит? Если бы учила, стали бы наступать на те же грабли?»
Встретились они случайно в угловом кафе-автомате «Москва». Было когда-то такое кафе у метро на Лубянкой площади.
В те годы Стражников, работая в журнале «Комсомольская жизнь», обедал в столовой ЦК ВЛКСМ, которая располагалась в двухэтажном здании, напротив входа в зал Политехнического. Сейчас на этом месте Соловецкий камень – памятник жертвам ГУЛАГа.
Цековская столовая работала в две смены: первыми обедали сотрудники центрального аппарата ЦК ВЛКСМ, а потом все остальные - Центральный архив, Центральная пионерская организация, «Комсомольская жизнь». Обеденное время старались не пропустить и сотрудники комсомольских журналов «Смена», «Сельская молодежь», «Юный натуралист», «Вокруг света», даже руководство издательства «Молодая гвардия» не упускала возможности отобедать за копейку.
А кормили от пуза, как на убой, берегли и холили, так сказать, подрастающую смену. Кстати, «Скотный двор» Джорджа Оруэлла он прочтет позже, но всё еще в «самиздате».
Только к трем часам доходила очередь и до «Комсомольской жизни», но Стражников до трёх не выдерживал, забегая перекусить в кафе-автомат, хотя в цековской столовой на те деньги, что он тратил в кафе, можно было съесть закуску, первое и второе, причем, одной только бесплатной закуской можно было облопаться.
Кафе «Москва» любили многие, кто работал поблизости. Бросишь в автомат пятнадцать копеек, и длинная стопка бутербродов в стеклянной колонке начинает медленно, в ритме фокстрота, сползать вниз. Так же поступаешь и с кружкой пива. Это потом пивные автоматы окрестят «безрукими». Можно было и водочки выпить, но водочку разливала пышнотелая блондинка с фантастическою прической, напоминавшей грачье гнездо.
При выходе из кафе предусмотрительно предлагался и парфюмерный автомат, позволявший избавится от любых преступных запахов. Для этого надо было опустить все те же пятнадцать копеек, нажать на кнопку, и чуть отступив назад, подставить всего себя под шипящее облако ядовитого шипра.
Поэт Дима Блынский, работавший в те годы инструктором в отделе пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ, даже поменял несколько слов в своем стихотворении «Моя родословная», придав тем самым любимому кафе-автомату ореол родного гнезда.
Зайдешь в кафе и скажешь:
Все близкие.
Далеких по крови в нем нет никого:
Какой бы столик не встретился
Блынские.
Да что это-
Дети отца одного?
Вот с профессором Покалюком Стражников и встретился в кафе-автомате.
Покалюк вернулся из ссылки в начале весны, и первые месяцы, полностью ушедшие на оформление необходимых документов, вынужден был вышаркивать по учреждениям, часами высиживая у вельможных кабинетов нужную резолюцию на своих заявлениях.
В кафе-автомат он забрел после посещения приемной КГБ, и под настроение успел пропустить грамм двести, когда вдруг увидел знакомое лицо, снующее от автомата к автомату.
Спустя много лет, профессор признается, что если бы не выпитые двести грамм, первым бы он никогда не подошел к Стражникову.
А Стражников не сразу узнал в постаревшем и осунувшемся человеке своего преподавателя истории, на экзамен к которому студенты шли, как на плаху.
-Если не ошибаюсь, Стражников? Пятый курс, вторая группа?
-Не ошибаетесь, - ответил Стражников, с интересом разглядывая зачухонного старикашку в нелепом довоенном пальто.
-Не узнаете? Жаль. А ведь нравственная память действует не механически, а органически. Неужели забыли, что «Царство Божие подобно закваске»?
-Профессор Покалюк?! Владимир Федорович? – воскликнул Стражников, напугав мужиков за соседним столиком.
-А-а, помните! Я тогда поставил вам «хорошо» за реферат о значении преподобного Сергия для русского народа и государства?
-Да нет же, «тройку», - засмеялся Стражников. – Я не ответил тогда, что послужило причиной основания новых монастырей после куликовского сражения. «Хорошо» только двое получили на нашем курсе. Мы в деканат пошли канючить, как-никак стипендия, но вас уже не было…
-Выходит, из-за меня стипендии лишили?
-Да нет, - смутился Стражников, - декан предложил письмо подписать, что, мол, так и так, но я не стал подписывать.
-И напрасно, - догадавшись, что это было за письмо, сказал Покалюк. – Ничем бы вы мне уже не помогли…
-Так ведь всё равно стипендию дали, - порадовал его Стражников.
-Выходит, и геройство никто не заметил?
-Янова, помните?
-Конечно, помню.
-Так вот он заметил. Остановил меня в коридоре и сказал, что делать хорошее и слышать дурное – удел царей.
-Ой, умница! Только вот философия Анахарсиса Скифского, к сожалению, не злободневна. Сегодня люди, как уголь: если не жгут, то чернят. Увы, это далеко не стихи Стекетти про женскую любовь, которая, когда пламенеет, жжется, а холодная чернит… - вздохнул он, а потом хитро прищурившись, спросил:
-Так что же стало причиной основания новых монастырей?
-Только своими словами, - взмолился Стражников.
-Так это ещё труднее, - засмеялся Покалюк.
-Уходили в монашество не потому, что бежали от бедствий, а потому, что в обществе тогда возвышались нравственные силы.
-Почти точно, - похвалил профессор. – После моей «тройки» прочли?
-Если честно, недавно, - признался Стражников.
-Лучше поздно… - хмыкнул профессор. – Кстати, а зачем вы воду пьете, лучше бы уж водочку.
-Мне на службу возвращаться.
-Юношеское объяснение. От кружки пива амбре пострашнее, чем от ста граммов водки. Не замечали?
-Как же, - засмеялся Стражников, - замечал. И не я один!
-Мне нравится, как вы смеетесь. Кто так умеет смеяться, умеет прощать. Вот мне уже не суждено смеяться, как прежде… Никому и ничего прощать не хочу.
-Вы когда вернулись? – шепотом спросил Стражников.
-А почему шепотом? – удивился Покалюк. – Оттуда, где я был, не убежишь, а убежишь, поймают.
-И знаете, кто?
-Откуда же… Там, - он кивнул в сторону здания, стоящего на площади мощным и непоколебимым монолитом, - берегут своих осведомителей. Видимо, кто-то из моих усидчивых студентов добросовестно законспектировал мои лекции, а потом состряпал упоительную бумаженцию, где мысль с трудом догоняла слова. Вот это и стоило мне пяти лет лагерей, а потом ещё и трех лет ссылки. Могло быть и хуже, но, к счастью, следователь попался умный. Смог таки решить задачку: лучше мало судей или много законов? Не там ли служите? – вдруг спросил он.
-Нет, нет, - заспешил Стражников, - в журнале «Комсомольская жизнь».
-Не читал, - признался Покалюк. – Интересный журнал?
-Глупый, - бухнул Стражников.
-Вот те раз! – удивился Покалюк. – По распределению попали?
-Да нет, - замялся Стражников, - друзья помогли.
-Понимаю, - покивал он головой. – А знаете, как партийную печать в лагерях зовут? Красная чернуха мозгодуев. Защитились?
-Аспирантский минимум сдал в прошлом году, сейчас кандидатскую пишу.
-И какая тема, позвольте полюбопытствовать?
-Сравнительный анализ екатерининского «Наказа»… - начал Стражников, но профессор тут же и перебил его.
-Так это пятьдесят восьмая, – пункт десять, без права переписки!
-Как это? Почему? – опешил Стражников.
-А всё потому, что любой анализ в нашей стране заключает в себе тысячу аспектов, и в каждом из аспектов – свой свет и своя печаль. Стоит ли множить? К тому же, должен напомнить вам, что очень скоро по поводу «Наказа» пошли всевозможные толки: и о перемене законов, и о возможности крестьянам выхлопотать кое-какие выгоды, и о фальшивом манифесте. Тогда то Сенат и запретил распространение «Наказа», а вы надумали сравнивать. Чего с чем? – хмыкнул он. – Пора бы и задуматься, почему бы это история, наглядно показывающая результат человеческой деятельности, ничему не учит? Ключевский ещё в 1902 году сделал в дневнике любопытную запись, нет, мол, исторической памяти и нет исторического глазомера. Точное замечание. В понимании истории сокрыто чутье перелома, когда можно просчитать и сами изменения, и в какую сторону пойдут эти изменения, но никто и никогда этим не воспользовался. Смотрите, с 1801 года русское правительство всегда вело чисто провокаторскую деятельность: давало обществу ровно столько свободы, сколько было нужно правительству, а потом накрывало и карало неосторожных простаков. Думаете, кто-нибудь это запомнил? Заметьте, всё повторится и сегодня . А историю всегда переписывали, подгоняя под устремления тех, кто правил, - пренебрежительно махнул он рукой. – Впрочем, если твердо надумали поменять местожительство, тогда советую сравнить шумерское «государство справедливых» в XXIV веке до н. э. под водительством Урукагины с «пергамским социализмом» Аристоника на греческом острове Пергаме в III веке до н. э. И там, и там, заметьте, потребовались рабы для малопочётных обязанностей, а рабы, как помните, добываются в войнах и политических разборках, когда отнимают земли, поместья и дома у «врагов народа». И «справедливый социализм» и «пергамский социализм» простояли 70 лет, а расчитывали на века, - усмехнулся Покалюк, и резко наклонившись над столом, шепотом закончил:
-Что если угадаете?! Цифра 70 дважды повторяется, а Бог троицу любит. Глядишь, в историю войдете, слава - то какая!
Стражников промолчал.
-Люди, смею заверить, плохо запоминают прочитанное потому, что сами слишком мало думают. Я вот только в «Гнилых пеньках» понял слова Мирабо, что все наши ошибки в том, что ждем плоды от дерева, способного приносить только цветы. Какие уж тут сравнения…- но, видя смущенное лицо Стражникова, предложил:
- Хотите подарю свой наказ?
Стражников покивал, соглашаясь.
-Первые два года я сидел с теми, кто был осужден на рубль сорок шесть…
-Как это? – перебил его Стражников.
-Так блатные окрестили 146 статью УК РСФСР за вооруженный разбой. Вот они и научили меня, как стать дураком. У нас ведь к дуракам меньше всего пристают. Что, мол, взять с дурака? А стать дураком просто, стоит только захотеть быть умным и этому других учить. Так сказать, не умничай, и других не учи. Эту мысль они тщательно отлитографировали на коже вашего профессора, вот она теперь стала моим наказом. Можете проверить на себе, разрешаю.
-А может по сто грамм? – улыбнулся Стражников.
-Мне то можно, а вам, после пива, сомневаюсь. Помните, где я жил?
-Мы приходили зачеты сдавать.
-Не помню, - признался Покалюк. – Помню, курс был сильным, это помню. Так заходите в гости, посидим, потолкуем, водочки попьем. Только позвонить мне пока нельзя, телефона у меня нет. После ареста всё забрали. Забрали знакомых, друзей, библиотеку. Посадить не посадили, но больше никто в мой дом не постучался.
Покалюк помолчал, а потом добавил:
- Имя вычеркнуто, всё, что сделал, - стёрто, сам факт существования уничтожен, отменен и забыт. Теперь хожу по разным учреждениям. В одном, телефон прошу поставить, в другом, книги вернуть, в милиции паспорт оформить. Собираю по мелочи, что потерял во времена всеобщего исступления. И знаете, ни ненависти, ни злобы не осталось, одно отвращение и презрение.
-А работать где будете, Владимир Федорович? – поинтересовался Стражников. – Снова пойдете преподавать?
-Вот и вы не услышали, - вздохнул Покалюк. - Впрочем, и в министерстве тоже не поняли. Мне предложили вернуться в институт, но я отказался. Тогда ведь многие из моих коллег затаились, как мыши, думали, до них не достучатся, но, на мою беду, достучались… - усмехнулся он. – Оставим квартиру дочери, а сами с женой в Одинцово уедем. У тетки дом в деревне Захарово. Места, сами знаете, знаменитые!
-Чем же это? – удивился Стражников.
-Ну, батенька, - возмутился Покалюк, – не уж то забыли?
Но, увидев, как скукожился Стражников, засмеялся.
-«Борис Годунов», «История села Горюхина», «Добровский» навеяны селом Захарово. «Мне видится мое селенье, мое Захарово…» Вспомните, как наставляла хозяйка корчмы Гришку Отрепьева? «Куда ведет эта дорога?» - спрашивает он, а она ему: «В Литву, мой кормилец, к Луёвым горам». «А далече ли до Луёвых гор?» «Недалече, к вечеру можно бы поспеть. Отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луёвых гор». Вспомнили?
Стражникову бы кивнуть, но профессору на курсе никто не врал. Стоило соврать, как Покалюк тут же и ловил врунишку, возвращая зачётку без оценки, а это было страшнее неуда. Горемыке предстояло не просто выучить то, что надлежало знать по программе, но и то, что могло бы как-то сгодиться для беседы, которую профессор обязательно затевал после сдачи зачёта. Впрочем, всё это было потом, а прежде надо было ещё поймать неуловимого Покалюка, всласть побегав за профессором.
-Как - то не сопоставлял Одинцовское Подмосковье с пушкинским описанием, - признался Стражников.
-Да что вы?! – поразился профессор. – Ведь это и есть исторический глазомер. Обязательно перечитайте «Историю села Горюхина», на многие почему найдете ответы. Ну, прощайте, пойду. Мне ещё идти и идти до этих самых Луёвых гор!
Покалюк вышел из кафе, недолго постоял на переходе, дожидаясь пока пройдет поток машин со стороны улицы 25 Октября, и заспешил, заспешил, смешавшись с людским потоком входивших и выходивших из метро.
3.
Вся наша история, в сущности, сбывшиеся мечты одних и разочарование других. Заказать то можно всё, что пожелаешь, но никто не ведает, сколько отпущено каждому и сколько исполнится в итоге. Когда-то давно Стражников прочёл, что даже наскальная живопись, при помощи которой древние заказывали удачную охоту, в сущности, мечты первобытного человека. Сокровенные мечты самого Стражникова, если судить по тому, как сложилась его жизнь, по самому точному – «гамбурскому счёту», сбывались не часто. Особенно в последнее время, когда всё, что было впереди - будущее, надежды и желания, обрели вид сумрачный и пугающий. Даже его любимая история о прошедшем и об узнанном, выстраивалась в какие-то болезненные формы, где реальность соседствовала с фантастическими картинами прошлого, устанавливая только ему одному понятные закономерности.
Одиночество, как давно было замечено, развивает в человеке привычку размышлять о самом себе, а эти размышления не всегда способствуют хорошему настроению. Пугая окружающих, он даже изъяснялся словами, вышедшими из повседневного употребления. Нина Викторовна, участковый врач, все эти причуды определяла, как бытовой синдром, и неизменно лечила ноотропилом, заставляя несчастного Стражникова месяцами помнить о необходимости пить после еды две таблетки piracetam.
-Тут болит? – спрашивала она, сильно нажимая под левой ключицей.
-А фельшалши луче дохтуров требушину видят, - морщась от боли, отвечал Стражников. – Только и умеют, порошков давать горьких – нагорьких, с души от горечи тянет. Нет бы веничком березовым, пареным – по лысинам обваренным…кудри завивать! Так нет, лошадьим пометом лечат.
-Когда последний раз диспансеризацию проходили?
-Ну, болит, и какая в том противность? В каждом из нас с годами, разлюбезная Нинон, естественные дрожжи, сю пре фуа, набухают, как в браге, - отвечал он.
-Хватит дурака валять, - сердилась врач, - недельки две полежите, анализы сдадите. Всё лучше, чем с пузырьками по утрам в поликлинику бегать.
-Мы ещё живые и ни у кого не в подозрении. Атансьен, не торопе. Вот ране фершала - цирульники были, - стоял на своем Стражников, - и походку бабе наладят, и скворешник с носу уберут, и душе выход прочистят, и кишки отлудят так, что козьий лягун пропадёт. Всё ведь умели делать! А сейчас?
-Ну, и зануда вы, Стражников, - не выдерживала Нинон, - два дня лежать, как колода, а потом разрешу вставать. А потом гулять, гулять чаще.
-С вами? – с ехидцей спрашивал Стражников.
-С женой.
-Мерси за ваше неоставление, разлюбезная Нинон. С нашего брата, пенсионера, как водится, только дым с паровоза. Впрочем, за мной амбрэ виолет или грант бель-де-меф.
-Это ещё что такое? Коньяк?
-Фи, Нинон, парфюм это, парфюм, - притворно возмущался Стражников.
-Никогда не слышала…
-Так из серебряного века, Нинон, из серебряного, - смеялся он.
-О, Господи… - вздыхала Нина Викторовна, и шла на кухню пошептаться и попить чайку с женой Александра Матвеевича.
Замечали за Стражниковым и другие странности, приводившие одних в неописуемый восторг, других в ярость.
-Стражников, какую ты опять гадость записал на автоответчике? Вчера Алевтину Яковлевну встретила на рынке, так она сказала, что ты её обругал. Зачем людей обижаешь?
-Надоела, я и включил автоответчик.
-И что ты на этот раз там наплел?
-Не помню, я сам себе не звоню, - отвечал он.
А следует заметить, что Таисия Ивановна уже однажды познакомилась с творчеством Стражникова, позвонив домой с работы.
-Не помнишь? Так я тебе напомню. Ты записал на автоответчике, чтобы, мол, больше сюда не звоните, наши руки заняты, считаем баксы! Оставь в покое автоответчик. Хватит людей смешить.
-Больше не буду, - понуро соглашался Стражников.
«Как всё удивительно повторяется…» - думает Стражников, вышагивая по настоянию лечащего врача по дорожкам Ботанического сада. Снег почти сошел, вот только ледяные коросты на дорожках, неохотно уступая весеннему солнцу, утопали в небольших озерцах талого льда, отражая зеркальцами солнечные лучи.
«21-24 августа 1904 года – резня татар с армянами в Баку. Чем не Карабах? Или 9 октября того же года железнодорожная забастовка. Один в один шахтеры на рельсах в девяносто четвертом! »
-Не шлепай губами! – возмутилась Таисия Ивановна, встретив однажды Стражникова, тащившего картошку с Хованского рынка. - Посмотри на себя со стороны! Ногами шаркаешь, губами шлёпаешь!
-Умные мысли без слов не приходят, - возразил Стражников.
-Какие там мысли к тебе приходят, не знаю, но губами шлепать перестань, когда сам с собой разговариваешь, - потребовала она.
И надо отдать должное, Стражников губами шлепать перестал, но, оставаясь наедине с сами собой в пустынных местах, привычки не оставил, продолжая все так же нашептывать самому себе целые монологи, возражая или соглашаясь с мнимым собеседниками. Приятно ведь поговорить с умными людьми.
«А все эти убийства, о которых ежедневно не устает сообщать телевидение, спрашивал он самого себя. - Разве не схожи они с событиями апреля 1906 года? А убийство екатерининского генерал - губернатора? Один в один убийство магаданского губернатора Цветкова. А убийство петербургского градоначальника фон де Лауница?»
-Ну, знаете, батенька, через край хватили, - тут же возражал ему Покалюк, частый его собеседник. – Ваш Лауниц, замечу, первым в России создал боевые дружины при Союзе русского народа. Знаменитая черная сотня. Сахалинские уголовники, осужденные за самые тяжкие преступления. Глотку за пятак перережут! Так он им ещё и оружие выдал, заявив, что они настоящие патриоты, связанные с русским народом. И возглавлял этих бандитов некий Красковский. Тот ещё сукин сын! Кстати, послушай Лауниц начальника охранного отделения Герасимова, которого Азеф предупредил, что готовится покушение, как остался бы жив. Столыпин, умница, поверил, не поехал …
«Ключевский ещё в девятьсот пятом записал в дневнике: «России больше нет: остались только русские». А если судить по Москве, то и русских не осталось».
-Мы же с вами говорили, все сравнения ошибочны. Всякий сравнительный анализ в априори не точен. Казалось бы, как не сравнить нынешних оборотней в погонах с боевиками Лауница, которым он, не имея средств на оплату их услуг, стал выдавать незаполненные ордера на обыски и выемку в богатых домах, кормитесь, мол, как сможете, а вот нельзя! Ведь так же поступил и Зиновьев в восемнадцатом, и Рушайло в середине девяностых. Анекдот помните про милиционера, который три месяца не приходил за зарплатой? «А я думал, дали пистолет, и крутись, как можешь!» Что и с чем сравнивать?
«Помню, вы не были столь категоричны…»
-Э-э, батенька, я тогда только вернулся из ссылки. Восемь лет из жизни украли, и только в середине семидесятых реабилитировали. Но Омар Хайям сказал: «Если есть у тебя для житья закуток и на черный день хлеба кусок; если ты никому не слуга, ни хозяин – счастлив ты и воистину духом высок». Так-то вот. Не будем спорить. Расскажите, что нового для себя открыли?
«Это долгий разговор…»
-А куда нам спешить? За нами вечность!
«Узнал, например, - вздохнул Стражников, - что мои знания, по сути, вырваны из контекста. Сколько раз повторял фразу Маркса про религию, как опиум для народа, а в итоге оказалось, что в тексте этого «для» нет».
-Как это нет? – удивляется Покалюк.
«А вот так! Нет, и всё!» – рассмеялся Стражников.
-И ни разу не заглядывали в текст? - удивляется Покалюк. - Вы ж партийный?
«Не заглядывал», - признается Стражников.
-А знаете, - вздыхает Покалюк, - и я не читал.
И Стражников громко рассмеялся уже наяву, до смерти напугав двух старушек, шедших ему навстречу.
-Зачем же так громко, - одернул его Покалюк, - старушек вот напугали. Смотрите, оглядываются на вас.
«Ничего, переживут. А фраза у Маркса, профессор, выглядит, примерно, так: «Религия – сердце бессердечного мира. Религия есть опиум народа».
-Выходит, опиум, как лекарство, мешало толкователям марксизма-ленинизма? Любопытно... Впрочем, марксизм-ленинизм, по понятным причинам, всегда вызывал изжогу.
Монолог мог длиться часами, пока Стражников не уставал, а почувствовав усталость Стражникова, Покалюк тут же и пропадал, как будто бы его и не было вовсе.
История была больным местом для Стражникова. Перейдя в середине семидесятых, кстати, не без помощи всесильного зятя Генсека, с которым был знаком по комсомолу, заместителем главного редактора в милицейский журнал «Человек и закон», кандидатскую он забросил, и стал с щенячьим восторгом мотаться по республикам и областям в составе всевозможных комиссий от министерства, ЦК ВЛКСМ и отдела пропаганды ЦК КПСС.
Спустя много лет, уже будучи на пенсии, Стражников понял, как щедро одарила его судьба возможностью побывать на далекой Камчатке, поплавать в радоновых пещерах под Ашхабадом, встретить восход солнца в Мурманске, ловить маленькую рыбешку - тангунок под Якутском, встречать весну в Батуми, прикоснуться рукой к легендарной и магической гробнице Тамерлана в Древнем Самарканде, воочию увидеть гигантские ГРЭС в Братске, Красноярске, Саяно-Шушенске, стоять у развалин Генуэзской крепости, рассматривая сверху зигзагообразное горло Балаклавской бухты, куда заходили тысячные косяки макрели, спасаясь от преследования дельфинов, и их серебристые струйки от бешенного, хаотического движения по заливу, подсвеченные лунным светом, создавали феерическое впечатление горящего моря.
-Море горит! – кричали когда – то купринские листригоны.
Но долгое блаженство не суждено никому …