Милиционеры долго и терпеливо жали на кнопку звонка. Трезвонило за дверью сильнее, чем на железнодорожном переезде в момент прохождения поезда, но дверь не открывалась. Наконец послышалось далёкое шарканье старческих ног.
- Да иду, иду… - несердито ворчал кто-то, приближаясь к двери. То ли старуха - низким голосом, то ли старик - высоким. – Чего трезвонят?..
Да и правда - кому это приспичило звонить в дверь психиатрической больницы вечером?
- Открывай, старая! Свои! – весело "обозначился" один из милиционеров и довольно, как в предчувствии хорошего анекдота, покрутил головой.
- Знаю, что свои, - флегматично отозвалась "старая", громыхая засовами. – Чужие к нам не ходят. Заходите, сынки. Вы сегодня как, тихие?
- Тихие, бабуль, тихие.
Мимо спокойной-преспокойной старушки в санитарски помятом и заношенном халате милиционеры провели Бориса в помещение приёмного покоя. Сами сели в жёсткие креслица, Бориса оставили стоять посреди комнаты.
- Садись, сынок, в ногах правды нет, - указала на кушетку подошедшая санитарка. – Ты как… Нормально? – спросила, мельком глянув Борису в лицо.
Борис молча сел.
Старушка села рядом.
- Отдохнёшь хоть от того бешенного мира, - вздохнула она, ненавязчиво похлопав Бориса по коленке. – Плохо там стало теперь! Микстурки дадут тебе… Я сама попиваю! Кватера люблю микстурку. Перед дежурством приму мензурочку – и хорошо на душе, спокойно. А там, - старушка махнула рукой в сторону зарешеченного окна, - хлопотно… Ну, посиди, сынок. Парень ты, вроде, хороший… А я схожу, узнаю у доктора, куда тебя оприходовать.
Милиционеры довольно улыбались, наблюдали за разговором санитарки с пациентом.
Старушка неторопливо поднялась с кушетки, пошаркала к двери, ведущей в стационар, но на полдороги остановилась, опять повернулась к Борису:
- Я иной раз по двое суток домой не хожу. У нас спокойнее!
Один из милиционеров довольно крутанул головой: вот умора!
Старушка словно не замечала милиционеров.
- Врачи, правда, ругаются, прогоняют… А что мне дома делать? – удивилась старушка. – Здесь у нас тихо, спокойно…
Она махнула рукой и зашаркала в стационар.
Милиционеры довольно переглянулись, весело хрюкнули: вот и посмотрели на дежурстве бесплатное кино!
Через недолгое время санитарка вернулась.
- В отделение велели отвесть. Доктор про тебя знает, звонили ему. В отделении он тебя посмотрит. Ты как, сам пойдёшь? – испытывающе глянула санитарка на Бориса.
- Придётся самому, - вздохнул Борис. – Ты ж меня не донесёшь!
Старушка улыбнулась.
- Ну, раз шутишь, значит дойдёшь!
Довольные милиционеры угорали.
- Любим мы к вам ходить! – встал один. – К вам приехать, что в цирке побывать!
Он вытащил из внутреннего кармана бумажку, разложил на столе.
- Ну, бабуля, коль ты сегодня за главную, распишись в квитке. Чтоб всё чин-чинарём: сдал, принял, боя-порчи товара не обнаружено…
- Сам ты товар давно не битый… Распишусь, не жалко…
Старушка медленно расписалась.
- Пойдёмте, сынки, я вас выпущу, чтоб не ждали…
Проводив милиционеров, старушка позвала Бориса за собой.
- Идём, сынок… У нас тут хорошо… Спокойно…
- Староват я тебе для сынка-то, - возразил от нечего делать Борис.
- Какая разница… Староват, не староват… Коль я за тобой приглядываю, коль ты у меня на попечении – значит сынок…
Ключом, наподобие того, каким проводницы в вагонах открывают двери, санитарка отпирала тюремно громыхающие двери-решётки, пропускала Бориса, и запирала решётки за собой. Обычных дверей в психиатрической больнице не было.
Долго шли по сумрачным, как во сне, коридорам, отпёрли-запёрли пять или шесть дверей, поднялись на второй этаж. Если бы Борису велели одному вернуться назад, он бы наверняка заблудился.
Наконец, зашли в какое-то отделение. Старушка посадила Бориса у сестринского стола, велела ждать.
- Ну, оставайся… Сестра придёт, оформит тебя, определит в палату, какой порядок здесь скажет.
Старушка одобряюще положила ладошку Борису на плечо.
- У нас тут тихо… Отдохнёшь хоть от той гонки…
- Телевизор опять сломался – сколько раз уже ремонтировали! В компе вирус завёлся, антивирусной утилиты нет – надо виндовс переставлять … Я с каждым годом всё тяжелее вирусной инфекцией болею - значит и я сломался… Рука болит, скоро отломится… Раскололся мир на множество осколков… Не собирайте осколки – тщетными будут потуги ваши! Бессмысленно склеивать разбитое зеркало – не отразит оно реального мира, а в отдельном осколке невозможно увидеть даже себя - целым…
Рядом с Борисом присел какой-то "умник" и забубнил-загундел что-то себе под нос, не обращая внимания, слушает его Борис или нет.
В сумеречном коридоре даже при горящих лампах дневного света пахнет ночной застоялой неопрятностью, неубранным общественным туалетом и щедро разлитой хлоркой.
А отчего коридору светлеть, если из десятка спаренных ламп всего штук пять утомительно гудят моторами дальних бомбардировщиков, дрожаще мерцают и еле пробиваются сквозь многолетнюю грязь плафонов подобно вспыхивающим сквозь тёмные ночные облака далёким сполохам молний уходящей грозы.
Время от времени на фоне голоса "ду-ду-ду" пристроившегося к Борису говоруна по пустому коридору негромким эхом разносится кашель. И, похоже, люди кашляют не от чахотки, бронхита или другой лёгочной болезни, а как бы по стариковской привычке, как бы оттого, что ничем другим проявить своё присутствие в занимаемом пространстве больше не могут. Один больной несмело кашлянул-позвал из третьей палаты, другой больной приветливо откашлялся в ответ из седьмой, третий, протяжно кгыкнув, поддержал кашель-разговор из первой.
"Вот навязался, придурок! Нужен мне твой разбитый мир! У меня свой мир по швам пополз. Привезли куда-то, посадили в коридоре, сказали, медсестра документы оформит. Медсестры нет, документы никто не оформляет, этот ещё, со своими осколками…"
От неопределённости положения Борис затосковал.
- Земляк, шёл бы ты, а? – негромко, но внятно буркнул он себе под нос, надеясь, что придурок услышит. – Без тебя тошно!
Придурок услышал. Уставился в глубину мозгов Бориса воспалёнными глазами, попросил обиженно:
- Пожалуйста, не мешайте правильному движению моей мысли!
И залопотал ещё торопливее, ещё озабоченней, видимо, опасаясь, что не успеет высказать наболевшее. А болело, видать, непереставаемо:
- Ты сюда попал? Значит и ты сломался. Сюда целых не привозят!.. Америка самая разбитая из стран, вся состоит из осколков: телеканалов пятьсот, литературных направлений – на каждого писателя по одному… В Америке каждый сам по себе. Но множественность порождает грех, ибо человек замыкается на себе, преднамеренно сопротивляясь воле Божией. И единое царство праведников, совместно исполняющих волю Божию, распадается на самоизолирующиеся индивидуумы, умышленно противопоставляющие себя Богу. Разрастается хаос…
Мимо медленно шёл ещё один больной. Лицо опечаленное, взгляд как у человека, глубоко задумавшегося о неудавшейся жизни.
- Эй, ты не знаешь, куда ушла медсестра? – спросил Борис задумчивого.
Больной шальными глазами уставился на Бориса. "Придурок", - подумал Борис не утруждая себя пояснением, почему этот больной придурок. - Медсестра не знаешь где? – повторил он вопрос, не ожидая ответа. Повторил просто так, потому что им начинала овладевать паника: посадили одного, среди психов, нормальных нет ни человека, чёрт их знает, психов ненормальных, что у них в… поломанных головах! Вытащит такой из кармана что-нибудь длинное и… И прощай, белый свет!
Больной остановился и молча рассматривал Бориса. Отвечать, похоже, не собирался. И не уходил. Не хочешь говорить, так чего стал?
- Ты что - тормоз?! – разозлился Борис.
- Н-не зн-наю, - врастяжку, наконец, ответил больной.
- Во, дожил… Не знает он… Не знаешь, от чего тебя лечат? Тебя от чего лечат, чудик?
- Я не тормоз, - запоздало ответил больной на вопрос, о котором Борис уже забыл.
- Проблема индивидуальности - главная психологическая проблема двадцатого века, - торопливо задундел тот, что сидел рядом с Борисом. Он, похоже, всерьёз забеспокоился, что слушатель уйдёт, и ему не удастся досказать сверхценные идеи, мешавшие жить спокойно его мозгу. - Человеческое "Я" – это нечто неделимое. Стоит разделить "Я" хотя бы на две составные части и уже можно говорить о расщеплении личности, о болезни, о шизофрении. Разрушить границы "Я", свести индивидуальность к нулю, дабы подчинить личность человека различным влияниям, идеологиям и так далее – вот проблема, над которой бьются психологи, стоящие на службе у властителей мира… Психиатры пытаются растворить "Я" отдельного человека в понятии коллективного бессознательного. Вожди человечества подчиняют своей воле индивидуальность посредством вгоняющих человека в транс ночных сборищ-мистерий. Сталин зомбировал народ, создавая всеобщую атмосферу ужаса в обществе, когда судьба человека принадлежала партии и родине, а не отдельному человеку…
Умник, похоже, пришёл в ужас от того, что творил Сталин и другие вожди человечества. Глаза его испуганно расширились, он даже чуть прикрыл рот трясущейся ладошкой.
- Без разрушения границ "Я", без попрания чувства отдельности личности, на котором базируется осознание ею собственной ценности и достоинства, невозможно тотальное внушение и подчинение человека чуждой воле, - полушёпотом, под большим секретом сообщил Борису умник. - Для того чтобы осуществить перепрограммирование, нужно сначала стереть в сознании человека ощущение отдельности, неповторимости личности. Только в этом случае политики могут внушить электорату абсолютно любую программу поведения!
"Во шпарит! – удивился Борис. – Как по писаному! Умный, видать!"
Посидел немного, подумал, и решил: похоже, когда лишку мозгов - тоже здесь лечат. И неизвестно ещё, что для здоровья хуже – когда мозгов сильно не хватает, или когда много лишнего!
Слава Богу, вон, вроде, нормальный мужик по коридору идёт, аккуратно одетый. Уверенно идёт.
- Слушай, чего этот говорун привязался?
- Это наш Оракул, он безобидный. У него окрошка в голове. Никогда не знаешь, на какую тему и что скажет. Мы по нему гадаем. Подходишь, и говоришь: "Оракул, выдай!"…
Оракул обеспокоенно взглянул на мужика и заговорил горячо, будто спешил поделиться самым сокровенным с лучшим другом:
- Наш ядерный щит треснул по швам. Нищие, спивающиеся лейтенантишки за бутылку проведут в бункер и за стакан покажут, как красную кнопку нажимать. Россия на краю. Система дошла до упора и саморазрушается. Все империи мира погибли - абсолютно все! Таков Закон Природы.
- Да надоел уже…
- Через неделю все надоедут… Надоедят.
- А ты кто?
- Санитар.
- Нет, земляк, ты не санитар. Санитары по двенадцать часов дежурят, а ты сутки. К санитарам ты не вяжешься, а с правоохранительными органами – точно.
Ох, как психанул!
- Не перегружайте Душу, иначе она заболеет, - предупреждал сам себя Оракул. И сам себе же возражал: - Разве Душа может болеть? Душа — идеальное понятие. Разум и сознание – объективная реальность. Душа — это наша Глубина, наша неколебимая суть.
- Отстань, земляк, - попросил Борис надоевшего Оракула.
Оракул испуганно взглянул на Бориса и растерянно продолжил:
- Но если Душа существует отдельно от тела, то почему говорят "душевнобольной"? Болезням подвержена ведь только телесная часть человека, а Душа — бессмертна и нетленна! Значит, душевная болезнь — всего лишь медицинский термин, и к Душе не имеет никакого отношения.
- О, гос-споди! Мне бы немного терпения… Прямо сейчас! – не выдержал Борис и вознёс руки кверху. - Отстань, говорю! – рассердился он на Оракула. – Иди кому-нибудь другому расскажи про душу без дела. Мне это ни к чему. Без тебя на душе тошно. Привели вот, и не знаю…
- Твои страдания от незнания Истины, - обрадовался Оракул. - Ты очистишься, если познаешь Истину.
- Отстань, говорю! Добром прошу…
- Но от познания истины претерпевают изменения разум и сознание, а не душа! – испуганно залопотал Оракул и чуть отодвинулся от Бориса. Но тут же придвинулся и доверчиво поделился своими сомнениями: - Значит, от нас требуют очистить не душу – сознание! Да и невозможно познать истину. Истина непознаваема!
- Последний раз говорю, отстань, урод! – разъярённо прошипел сквозь зубы Борис, оглядываясь в обе стороны коридора. Может, сестра, наконец, придёт, или врач какой? Как на грех, нет никого!
- Не есть ли душевная болезнь, исходя из этого, типичный случай разлада Души с разумом?! – псих радостно ткнул кулаком в бок своему недовольному соседу.
Нет, такой фамильярности Борис не мог стерпеть!
- Как ты мне надоел! То у тебя мир треснул, то душа с разумом разошлись… Пошёл вон!
Оракул испуганно вцепился в руку Бориса и залопотал, как горячечный:
- Но сознание не является материей! И если в мире, с точки зрения материалиста, не существует ничего, кроме элементов материи, а мое "Я", то есть, мое сознание, не имеет материальной природы - следовательно, никакого "Я" не существует! Я — это в сущности ничто...
- Я тебя сейчас по стенке размажу, и станешь ты ничем, как в "Интернационале" пели! – взбесился Борис, схватил Оракула за грудки и швырнул далеко по коридору…
В процедурку завели. У сестры шприц наготове. В стопарике через край будет, если лекарство из шприца слить.
- Давайте, - говорит, - укол сделаем, врач назначил. А то беспокойство у вас какое-то, раздражительность…
- Какой укол? – возмутился Борис. - Мне не надо уколов, меня на обследование привезли! Да и никакой врач меня не смотрел!
Какое там! Навалились кучей… Сотрудник в гражданке помог. Жестокая сестра вонзила своё ядовитое жало в трепещущее от страха перед болью живое тело…