Циркачка

ЦИРКАЧКА

Он сидел на заднем ряду за колонной и жевал плавленый сырок, сплевывая налипшую обёртку, которую лень было выколупывать. Нагнулся, достал из сумки, стоявшей между ног, бутылку, налил в маленький пластиковый стакан водки и накатил. Хрякнул и снова стал жевать сыр, чувствуя как тепло разливается по телу. Хорошо.
До этого он сильно замёрз. На улице мороз минус двадцать, ещё и ветер, ещё и куртка много раз стиранная, тепла не держит. Била дрожь, стало портиться настроение. Ничего, сейчас согреется. Хоть здесь совсем не жарко, но ветра нет, вжался в продавленное кресло, водочка. Нормально. Хотя надо было брать пол-литра и не чикаться с чекушкой. Только раздразнил, сейчас допьёт, еще захочется, а снова идти на мороз неохота.
Допил, доел, приятно дрогнул под курткой и решил чуть подремать в полумраке, чувствуя накатывающееся тепло. Это зал пустынного Дворца культуры показал ему друг. Вместе приходили сюда выпивать ещё прошлой зимой. Большое здание, народа много, ментов нет, никто не обращал на них внимания, если не наглеть. Сесть где-нибудь в тени и тихо бухать. Друг рассказывал, что иногда приходит сюда дрочить. Когда выступают всякие там танцевальные группы, молодые девки, чуть ли не в одних трусах прыгают по сцене, сесть на заднем ряду за колонной, где он сейчас и наяривать. Только следить надо, чтоб не закричать. Сейчас он мотает срок за кражу, говорят, что вроде заболел туберкулёзом. Так что не жилец. Жаль пацика, хотя характер у него дерьмовый был.
Угрелся и задремал. В зале было почти пусто. Несколько родителей, ожидающих своих чад, занимающихся на секциях, две барышни, танцующие на сцене. Снилось, как он осенью чуть не утонул, свалившись с велосипеда в реку. И ведь трезвый был, только не заметил ямки, руль крутнуло и упал метров с трех в воду. Ударился головой об утопленное дерево, непонятно, как не потерял сознание, как выплыл, а потом долго старался влезть на крутой берег, всякий раз сползая вниз, будто жаба. Замерз, начал кашлять, понимая, что не взобраться по этому рассыпчатому песку, а плыть на другой, покатый берег было страшно, чувствовал, что схватит судорога и утонет. Кричал, но конец октября, дачников почти нет. Леденел и чувствовал, что есть все шансы подохнуть. Снова лез на берег, но песок просыпался в коченеющих пальцах, а вылезть не удавалось. Не хотел верить, что придётся так вот глупо умирать, прикидывал, сколько он ещё протянет, ведь только чуть ниже нуля и ветер не самый сильный. Стоя на пятачке скинул майку, свитер и куртку, выжимал их, снова лез, но песок просыпался и он снова падал в воду.
Матернулся и поплыл всё-таки на другой берег. Судорога сомкнула где-то на середине, доплывал и вовсе на одной руке. Несколько минут валялся на этом чертовом песке, растирал ноги, потому бежал, долго бежал, потом встретил двух ментов на конях. Они объезжали дачи, ловили воров. Раций у них не было, пришлось ждать, пока один поскакал к телефону, вызывать скорую. Другой дал свою куртку. Простудился жестоко, месяц пролежал в больнице, приняв кучу таблеток и уколов.
Очнулся от какого-то шума. В зал заходили люди, немного человек до полусотни, видимо скоро начнётся какое-то представление. Он не обрадовался и не огорчился, ему было тепло и ещё минут двадцать будет хорошо, а потом пойдёт за водкой и уже купит маленькую, то есть пол-литру, а не чекушку. Закрыл глаза, чуть поёрзался в кресле, чувствуя как под курточкой становится тепло и закряхтел довольный. Любил эти момент опьянения, когда накатывало в самый раз и всё как-то разглаживалось. Ещё немного задремал и проснулся от противного голоса, что-то объявлявшего на сцене. У всех этих ведущих были очень ржавые голоса, как будто специально подобранные, чтобы вызывать раздражение.
Он хотел идти за водкой, но увидел на сцену девушку. Кажется что-то говорили про цирковую студию или он сам так понял, но уставился смотреть как девушка крутит обручи. Она была с какими-то испуганными глазами, еще похожая на ребёнка, явно чувствовавшая себя неуютно на сцене. Но старательно вертела обручами, смотря куда вдаль. Была она обряжена в какое-то старенькое бархатное трико и вид производила жалкий. В зале было прохладно и эта почти раздетоё дитё вызывало некоторое чувство неловкости. Может поэтому ей хлопали очень сильно, как больше никому. А были ещё жонглёры со старыми шарами, клееными изолентой, силач, метавший вкруг себя гири, фокусник с нелепым представлением и блудливым, нехорошим взглядом. За такой взгляд можно было и по роже дать, он досидел до конца представления, всё надеясь, что та, с кругами. Выйдет ещё. Но вместо этого на сцену выползла равнодушная ведущая и своим обычным ржавым голосом стала что-то нудить.
Он пошёл в магазин. Купит водочки и колбаски да какого-то дешевенького запивона. Уже на выходе, перед большими резными дверями старого, построенного ещё до войны в большом сталинском стиле ДК, встретил её. Ту, что выступала с обручами. Он всегда был прост в обращении с женщинами, к тому же не трезв, сразу же подвалил и стал знакомиться. Пошутил, рассказал анекдот, лихорадочно соображал, где бы найти хату, чтобы отвести её туда. Она была вроде и худая, но какая-то мягкая на вид. Такие ему нравились. Звали Настя, имя фиговатое, но он умел не обращать внимание на мелочи. Хватанул её за руку, рассудив, что зайдут пока в магазин, в пути и придумает. Чёртова зима. Летом он водил девок в городской парк, знал место около лодочной станции, где и людей немного и комары не досаждали и травичка мягкая.
Его швырнули, как щенка. Пусть он и не был крупным, но ведь жилистый, успел позаниматься боксом и в цеху его побаивались. Раз пьяный бригадир дал отмаху и тут же получил в морду. Бригадир был здоровый мужик, сцепились, еле разняли. Потом уже никто не тыкал. Знали, что ответит. Он и сейчас встрепенулся, протрезвел, чувствуя, что быть драке.
-Ты чо к ней лезешь? А?
Перед ним стоял здоровенный парень лет двадцати пяти. Очень здоровый, качок. Потом он уже догадался, что это был силач со сцены, который баловался с гирями. Явно привык давить всех одни своим видом, что мужички боялись связываться с такой махиной.
-Не твоё собачье дело.
-Чо сказал?
-Ушки может прочистить? Так наклоняйся, в жопу воткну, из ушей полезёт.
-Ах ты сучара!
Он был опытен в драках. Знал как бывает полезно разозлить врага. Пусть туша взъерепенится, потеряет соображение. Пронырнул под клешнями, успел ударить по лицу. Потом хотел ударить по колену. Это хороший приём против бугаёв. Но поскользнулся. Перед входом было натоптано снега, который перетоптали в лёд. А может потому, что не трезвый. Ещё на заводе пару стаканов выпил, потом чекушка, вот и не рассчитал. Упал. Гиревик оказался не дурак, момент уловил и повалился сверху, придавил массой так, что ни вздохнуть, ни пёрднуть. Норовил ударить по лицу, у самого то губа раскроена. Потом взялся руки ломать. Он крутился как мог, пытался всё-таки достать по яйцам, но не успел. Набежали люди, развели, хотя гиревик что-то там гремел, что раздавит как клопа.
Он только сплёвывал и отряхивался. Сучёнок, посмотрим что ты при финаре запоёшь. У него был хороший финарь, сделанный по заказу знакомым из инструментального цеха. Такая сталь, что хоть гвозди руби. И ручка удобная. Он пару раз работал финкой и знал, что не подведёт. Он ею гопника подрезал. Шли с мужиками из бригады на точку за самогоном, а тут малолетки со сборов прут. Захотели с работяг денег струсить. Сцикунота. Думали, что если с палками, так всё можно. А у мужиков у кого кастет, у кого отвёртка, у кого финарь. Таких люлей ввалили, что бежали сцикоплясы куда подальше. Трое остались. У одного голова проломлена, второму тоже по голове, а третьего он насадил. Выжили, козлы такие. Мужики говорили, что в газете написано было. И так вроде получалось, что шли школьники с дискотеки и подверглись нападению каких-то бандитов.
Вышел из ДК, поглядел по сторонам, надеясь, что верзила остался и можно будет порешать всё прямо тут. Но никого не было. И девки той не было. Кто она ему. Неужели баба его. Хотя выглядит то лет на шестандцать-семнадцать. Впрочем, район то рабочий, тут и в четырнадцать уже гуляют. Пока шёл домой, вспоминал, как чуть не сел в тюрьму из-за малолетки. Была она мокрощелка в соседнем доме, которая обслуживала всех подряд. И на хор её ставили и по одному, как только не трахали, а ей всё мало. Причём даже денег не брала. ****ина. Они с друзьями пили портвейн, прилично уже нагрузились, некоторые успели и поблевать сходить, когда решили идти трахать Анжелку, мокрощелку эту. Надыбали её, повели в подвал, он был пятый на очереди, но пока дошло, заснул под стеной. А эта сучка на следующий день пошла в милицию и подала заявление. Так вроде выходило, что нравился ей пацан один, хотела, чтоб и он её, а он ей по морде и ушёл. Анжелка решила отомстить. Менты сразу громкое дело сшили, групповое изнасилование, подонки будут наказаны. И его замели, хоть он ничего и не помнил. Проснулся только утром. Сел бы, но спасла бабушка одна. Она в подвал за консервацией ходила, слышала, что в темноте что-то там молодёжь буйствует, его видела под стеночкой спящего. Пробовала будить, у бабушки у самой сын алкаш - жалко парня, но он был в полном отрубе. Бабушка был ветеран труда, человек уважаемый, ей поверили. Вдобавок и гонореи не подхватил, как остальные герои.
Дома сходил в туалет и полез спать. Батя со своей химерой смотрел телевизор. Сводный брат слушал в наушниках музыку. Продвинутый, блять, волосы отпустил, херню всякую слушает, драп курит. А драться не умеет и до сих пор сидит на родительской шее. Студентик. Квартира двухкомнатная, в одной комнате родители, в другой они с братом. И не подрочишь толком. Ему хотелось подрочить, вспоминал ту девку. Давно уже не трахался. Осенью Лидка уехала ****ой торговать в Италию и, типа, всё. *** торчит, пришлось снова идти в парашу.
Потом полез за финкой. Она была спрятана за спинкой дивана. Лапал, лапал, а ни чего.
-Ты финарь взял?
-Шо?
-*** зъив нашо! Где финарь!
Он говорил тихо, но весь подобрался и жёг глазами. Братанчик сразу срыпел, вспотел, стал что-то лепетать и тесниться к двери.
-А ну стоять!
Братец сел стул. Чистосердечно признался, что брал финарь на природу, перед новым годом, хотел похвастаться, обкурились и там потерял. Соглашался возместить ущерб, но денег у него нет. потом всё-таки достал двадцать гривен, получил в солнечное сплетение и скрутился, дрожа от ожидания нового удара. Он его не то чтобы бил, воспитывал, ****ь.
Лёг спать, соображая где бы раздобыть нож. На того амбала с голыми руками лучше не соваться. Представлял как эта туша будет корчиться, когда увидит нож. Знает он таких красавчиков. Смелые, настоящие мужики, ходят, банками катают. А только увидят нож, как сразу в штанах полно. Допрыгаешься, сучара. А бабу выебет, обязательно выебет. Стал соображать какая она в постели, сиськи небольшие, зато ляшечки хорошие. С тем и заснул. Ночью ничего не снилось, ему уже давно ничего не снилось, разве что Лидка, сосущая ***. Это она умела.
Утром пошёл на работу. В родной седьмой цех, где значился наладчиком станка с ЧПУ, хотя никакого образования кроме восьми классов не имел. Но станки свои знал досконально и ремонтировал быстрее, чем спецы из отдела главного механика. Те как начнут муму жевать, пока справочники поднимут, пока прикинут, что да как, пока полезут устранят. Они ж умные, они ж только с расстановкой работают. А тут цех стоит, начальнику директор голову сносит, тот на мастеров орёт, маты, вопли и отсосать готовы, чтобы отремонтировал. Он же быстро, он же без теории. Полазит возле станка, бахнет-шарахнет, чуть ли не заклинания пошепчет и работает техника, план есть. Поэтому его берегли. И платили хорошо, всякие премии выдумывали и за пьянку выгораживали. Знало начальство, что без него трудно придётся. Знали и что может даже специально станки ломает, чтобы нужность свою показать. Но фокус весь в том был, что когда он сломает, то только он и может исправить, а когда мужички с отдела гламеха испортят, то он быстро подправлял.
Ценный кадр, только что драчун и бухает. А что ему делать, если работа такая. Гудят станки, идёт производству, ему и заняться нечем. Сидим в своём гнезде, то спит, то бухает. Гнездо у него знатное. За старым револьверным станком, который всё никак не выкинут. Там стеллаж деревянный возле печки, фуфаек набросано. Тепло, начальство отворачивается, а если бы и захотело, так хрен бы нашло тумбочку, где всегда самогон есть. Самогоном в цеху торговали двое мужичков, не давая друг другу завышать цену. Платили отступные замначальнику цеха, тот начальнику передавал. Всё равно ведь нельзя рабочему человеку без выпивки, так пусть самогончик надёжный пьют, чем будут всякой хернёй травится. Решение самое мудрое. В ответ рабочие дисциплину блюдут. Пьют скрытно, не до свинячего визга, чтоб на проходной не задержали.
Тут тренировка нужна. И размеренность. В семь утра начинается смена, до девяти мужички поработали и первый стаканчик пошёл. Самогон в самой сокрытой тумбочке участка стоит, там же огурчик или хлеба кусочек, чтоб занюхивать. Подходят по одному мужички, оглянутся, чтоб начальства не было, накатят, нюхнут и с новыми силами к станку. В одиннадцать часов обед, тут уж сам бог велел второй стаканчик принять. Вначале, чтоб едой не сбить удовольствие. Приняли, потом уж достают сидоры, у кого и жиденькое, борщец или суп, в банках. Поели, чайку подогрели, с полчаса порезались в домино и тут уж опять к станку. Потом ещё в два часа третий стакан и по шабашу четвёртый. Если у кого из мужиков день рождения или праздник какой, так отдельно ещё добавляли. Летом засядут где-нибудь на пустыре, а зимой в ганделик какой-то шли.
Ему все завидовали. Что бывало ведь по несколько дней и не вылазит из своего гнезда. Сосёт там самогон, спит, с другими праздношатающими козла забивает. Пристроился. У него точно что было тёплое место. Придёт, бухнёт самогона и спит себе. Или думает о херне всякой. В этот день всё про ту бабу вспоминал. Рассжудал так, что она спортсменка. Вон как сразу четыре обруча на поясе да ещё по два на руках крутила. Тут мышцы должны быть. Вспомнил, как **** раз биатлонистку, отличная баба была.
Накатил стаканчик и пошёл в инструментальный цех. Раньше тут работал его друган Петрик. Мастер был на все руки, что хочешь мог сделать. Тут он для вида работал, зарабатывал на перебивке номеров. Резцы у него были специальные, притащат ему коробку с двигателя, заделает, будто вчера с завода. Ему за каждое такое дело две-три сотни баксов. И так раз несколько в неделю. Отлично зарабатывал пацан, на своей машине с такими тёлками на море ездил, что зашибись. А чуть начнут прихватывать, откупался. Хороший был пацан, не зазнавался, что попросишь - всё сделает. Недавно посадили. Какие-то придурки тронули машину прокурора области. Он новый был, номера киевские, подумали, что лошков заезжих обувают. А тут такой гром начался, замели всех и Петрика заодно. Шили организованную группу, но адвокат хорошего наняли и отбился на три годы с конфискацией. Только конфисковывать нечего, потому что Петрик всё на мать записывал, а у самого только телевизор старенький был. Хитрый Петрик, недавно прислал письмо, что может скоро выйдет. Под амнистию какую-то косил. На завод его не возьмут, собирался автомастерскую открывать. Мужик он способный, деньги припас на первое время. Не пропадёт.
Кроме Петрика знал в инструментальном всех плохо, подошёл к первому попавшемуся, спросил про нож. Тот цену загнул, пришлось торговаться, за полтину и справил себе оружие. Похуже финаря, скотина братик, такие ножи редко попадаются. Ну да на быка хватит. Перед концом смены пристегнул нож к ноге под штанину, чтоб случайно на проходной не отобрали. Его то знали, что не ворует, но вдруг новенькие какие.
Часов в шесть уже сидел за колонной в ДК, ждал. Хотелось выпить, но хотел разобраться, а потом уже и побухать можно. Куда вести тёлку нашёл. Взял у знакомого пацана ключ от комнаты в общаге. Там и поваляются. Наебутся, а потом она будет *** ему сосать. Любил такое дело. Лидка приучила, специалистка была. Сейчас где-о в Италии пыхтит, денег захотела. Он не очень и отговаривал. ****ься то она баба отличная, но по характеру скандальная, только и понимает, если в морду дать. Заедешь, она начинает ныть, что в милицию заявление напишет и посадят. Посадят, у него же два привода в милицию, плюс по дело о групповухе проходил. Без вопросов посадят. Хай лучше едет в свою Италию.
Прошло может час, а может и больше, часы как сгубил, полезши в пьяном виде купаться, так новые и не покупал. Нахер ему часы, если живёт рядом с заводом, пять минут ходу. Глянул дома сколько время и пошёл.
Выступали какие-то представители народной самодеятельности, тетки и мужики лет за пятьдесят, выпевали что-то там да пристукивали ногами в кожаных сапогах старинного фасона. Дебилы. Такую херню на трезвую голову вытворять. Надоело и пошёл из зала бродить по коридорам. Там бегало много детишек, сидели на скамейках мамаши и бабушки, важно елозя задницами по тёртому дерматину обивки. Большинство шепотом переговаривались между собой, некоторое вязали или подрёмывали. На него посматривали с осторожностью. Чуяли чужого. Хотелось рыкнуть на них, чтоб аж усрались, но сдерживался. Ему бык нужен, а не эти курицы.
Прошёлся по всем коридорам, но никого не встретил. Может здоровила срыпел и бабу не пустил? Сплюнул и спросил уборщицу про циркачей. Та обстоятельно объяснила, что они тренируется на первом этаже слева, а выступление у них будет только послезавтра. Сказал бабушке спасибо и пошёл на первый этаж, запёрся, там в небольшой комнате увидел её. Фокусник был, жонглёры и ещё два клоуна, а быка не было. Увидев его все сразу перепугались. Слышали, наверное, про вчерашнюю драку. Он выпустил нож из руки, пусть болтается во внутреннем кармане.
-Привет Настя, ты скоро?
Она дрожала и жалась к стене. Овца овцой. Все тоже уставились на него. Детвора. Им лет по шестнадцать всем. Кроме того бугая.
-Одевайся и пошли.
Он присел на скамейку и улыбнулся. Напряжения не снял, но хоть какое-то облегчение. Ребятки стали переодеваться, он поглядвал на неё. Попа красивая, ноги ровненькие. Хороша баба. И смущается, краснеет. Не ****ь какая-то. Отвернулся, а то *** и так уже лез наружу. Она оделась быстро, взял её за руку, почувствовал дрожание.
-Пока пацанчики.
Только хотел сказать ей, чтоб не боялась, он же не кусается, как на входе столкнулись с гиревиком. Тот бросил сумку, разбилось что-то стеклянное и пошёл махать кулаками. Увернулся, хотел доставать нож, но потом улучил момент и всё-таки заехал ногой по яйцам. Бык сразу скрутился, добавил ему локтем по затылку, потом ещё ботинками по рёбрам. Настя кинулась оттягивать.
-Погоди, не мешай! А ты бычара, ещё только раз рыпнешься, перо в бок получишь! Понял говно такое! Ни одна больница не примет, сразу в морг!
Плюнул на него сверху, настю за руку и пошли на улицу.
-Да не реви ты, как корова! Кто он тебе такой?
Молчала и послушно шла дальше.
-Вытри слёзы, а то смотрят все.
На улице уже было темно и мало кто её слёзы мог видеть, но самому было неприятно. Купили в магазине водки, колбасы, пирожных и яблок, пошли в общагу. Гандоны он припас заранее. Без гандонов сейчас нельзя, вон та же Анжелка, ****ь из-за которой чуть в тюрьму не сел, заразилась СПИДом, сейчас додыхает где-то. Эта вроде чистенькая, но мало ей бык успел говна всякого напихать.
Сунул комендантше пятёрку, она сразу рот закрыла, прошли на третий этаж, в комнату. Водочку разлил, Настя пить не хотела, прикрикнул и выпила. Начал её веселить, а то сидит будто в милиции. Дал ей пирожных и скоро оттаяла. Стала улыбаться, иногда и на смех пускалась. Он бутылочку сам закончил, плёл всякую херню, потом взялся лапать и раздевать. Она послушно помогала, но снова сделалась серьёзная. Ему уже было не до того в каком настроении баба, уложил её, сам гандон одел, заскочил сверху и давай наяривать. Хоть бухал и много, но здоровье крепкое плюс соскучился. Раз пять на неё лазил. Она сперва лежала бревном, потом распробовала и сама стала охать да стонать. Только сосать не захотела, хотел было в морду дать, но потом раздумал, и так хорошо было. Скоро уснул, а утром её уже не было. Слиняла баба. Он не расстроился, больше колбасы достанется. Жрать хотелось после ночных упражнений.
Побежал на работу, опоздал, пришлось через забор лезть, чуть на мухобоя не наткнулся, но обошлось. Валялся за станком и думал, что за баба эта Настя. Странная какая-то. Особенно с утренним уходом. И кто ей тот бык? Чего она его защищала? Подумал, что наверное быку то сосёт, а ночью заартачилась. Ну да ничего, пообвыкнет, всё по другому будет.
Крепко спал до самого обеда, когда позвали врачевать барахливший станок. Он их знал хорошо, всю документацию о них отксерил, дома изучал. Нашёл где нелады, сказал, что нужно делать. Потом позвали в другой цех. Провозился до шабаша, даже бухнуть ничего не успел. Помылся в душе и побежал в ДК. Там уже ждали. Громило. И ещё двое с ним. Такие же бугаи. На одного маленького. Лыбятся, видать представляют, как сейчас этого сморчка будут месить. И он улыбается. И ножик достает и к ним. Тут они усрались, не ожидали, богатыри ***вы. Задкуют, стыдно им отступать, они же разухарились, надеялись отметелить, а тут тикать. Ну главный бугай и выдержал. Хоть бы опыт имел как на нож идти, а то ведь ногой маханул, выбить попытался. Руку подобрал да и чикнул по ноге. Упал бугая, орёт, встать пытается, остальные двое пляшут возле него, тоже кричат.
Теперь будете знать, куда лезть. Забежал в ДК, в комнату, а Насти там нет.
-Где она! Где она!
Шибздики молчат, дрожат только. Он решил уходить, но на входе менты. Повязали. Как они так быстро успели. Скоты. ****ить начали ещё на месте, потом пихнули в бобик. В райотдел привезли и там давай обрабатывать. У них начальник райотдела блатной, племянник генерала, всё с него как с гуся вода. Любил сам работать, говорят, нескольких и замочил. Как разойдётся, ёбнутый становится. Он про это слышал, поэтому не дерзил, удары старался на плечи принимать и не особо дёргаться. Поэтому побили слегка и в камеру.
На следующий день врача привели, тот телесных повреждений не нашёл, тыкнули ему подписываться, что никаких претензий не имеет. Сказал, что имеет, снова ****ить начали. Требовали, чтоб ещё две поножовщины на себя взял. У них висели с прошлого года, надо было закрыть. Одна как раз была, когда я по путёвке на базу отдыха ездил. Дурачки даже проверять не стали, а я признался. Чтоб потом на суде прыгнуть на то, что заставили и жертва произвола. Я ж тёртый калач, знаю, что делать.
На суде гнул, что умысла никакого не было и действовал в пределах самозащиты. Что три здоровенных лба напали, что мне делать оставалось. А нож случайно со мной был, с завода нёс. Бык наоборот гнул, что я ему угрожал и преследовал, повредил здоровье. Хромал даже, вроде я сухожилия повредил, хоть я только самую малость чикнул. Ещё рассказывал душещипательную историю, про Настю. Она оказалась сирота, из детского дома, оттого и затурканная такая. Этот бычина вытащил её оттуда для подготовки в цирковое училище. Сам мол о цирке с детства мечтал и сироте решил помочь, а тут какой-то алкоголик и подонок с ножом заявился и стал угрожать. Это он про меня. ****и, ****и, я на своём стоял, что не хотел нападать, а относительно прочих преступлений имею алиби и свидетелей, признание же дал под давлением.
Шуму много было, даже газеты писали. Свидетели нашлись, которые подтвердили, что с базы я ни разу не выезжал. Конечно не выезжал, я ж там не просыхал, куда мне вылазить было. После этого суд в мою сторону шёл, может даже и одним условным обошлось, но тут бык Настю в свидетельницы выставил. И та всё подтвердила, как он говорит. Овца ****ная, стоит, голову опустила, голосок дрожит, конечно всех разжалобила. И дали мне трёшку. За злостное хулиганство. Ох и разозлися я тогда на неё. Даже убить хотел. Думал выйду, выебу и прирежу. Овцу. Сука блудливая! Замочу, не будь Я Петя Заика.
Он вышел через два с половиной. Примерное поведение плюс помог колонии с запуском оборудования столярного цеха, так что начальство дало самые лучшие рекомендации. И денег на дорогу. Как приехал, первую неделю бухал, потому что с водкой на зоне трудно, а к чифирю не привык. Ходил по друганам, галдели, Петрик, тот самый из инструменталки, уже в бизнесменах был, чинил машины и к себе работать звал. Но он знал, что там впахивать надо будь здоров, поэтому не спешил. Может и поспокойней место найдёт, хотя на завод не брали. Судимость хренова.
Как-то сидел с пацанами за столиками на берегу, набрались уже хорошо, девок каких-то сняли, когда сказали про Настю.
-Ту шмару, которая тебя на суде подставила. Наказал бог.
-В смысле.
-Расхуярилась. Она ж со своим пихарем в цирк устроилась. Акробаткой. Типа выступали, страховки нихуя, она и ёбнулась. Собрали по кускам, так то жива, но ходить не может. Пихурь её сразу и бросил, нахуя ему калека.
-И где она?
-Да вроде в доме престарелых пристроили. Она ж сирота, куда её девать.
Беседа потекла дальше, баб уговаривали идти продолжать праздник на квартиру, те вроде бы ломались, но явно сами были не против продолжения. Ему кто-то шепунл, что бабы без трусов, юбки и всё. Уже темнело, конец лета, тепло, без трусов, все стали нервные и разгорячённые. И он тоже. Всё-таки уломали баб, отвели на квартиру разошлись, ему, как уважаемому товарищу с зоны, выделили отдельную бабу и кухню. Порол бабу на грязном продавленном диванчике, она стонала, он отгонял мысли про Настю. Если думать, никакой ебли не получиться, а прослыть мягкохуевым не хотел. Кончил в бабу и поставил чайник, потом ещё раз трахнулись.
А утром пошёл в дом престарелых. Вовсе не собирался её убивать, он никогда не собирался её убивать. Сам толком не знал, почему шёл к ней. Поговорить с ней хотел, что ли. Отыскал легко, она жила в маленькой комнатушке в конце коридора. Никто даже не спросил, кто он и зачем к ней идёт. Открыл дверь и скривился. Пахло плохо, спёртый воздух с явным преобладанием запаха мочи. Она сидела на инвалидном кресле у окна. Развернулась и тут же катнула колёса назад, прижавшись спиной к подоконнику.
-Чё, снова боишься? Или претворяешься? Ты ж у нас артистка. Как в суде выступила. Так мне условно дали, а так пришлось три года сидеть.
Шагнул к ней. Заметно подурнела, опустилась. Сидела в грязной рубахе, волосы нечёсанны, кожа на лице жёлтая, шея тонкая. Плохо, видать жить в доме престарелых. На стариках это не заметно, а на ней даже очень.
-Ну, как твои дела? Говорят, бросил тебя хахоль твой? Которого ты на суде выгораживала. Бросил?
Она молчала наклонила голова, схватилась за колёса своего кресла, будто ожидала, что сейчас начнётся шторм и пол заходит под ногами.
-Вижу, что не очень дела.
Он будто бы внимательно осматривал комнатушку. Обвалившиеся обои, пол со щелями, грязное окно, вонь. И в СИЗО посидел и в колонии, но даже для тех мест плохонькая комнатушка.
-Тебя хоть кормят?
Она не поднимала головы и как-то затихла, не было слышно даже как дышала. Взял её за подбородок и поднял лицо к себе. Она не отпустила из рук колёса, смотрела, смотрела, а потом вдруг заплакала. Ему стало не по себе, отпустил её и отошёл. Попробовал дверь, но она и так была плотно закрыта.
-Плачешь? А что ж тогда не плакала? Рассказала бы для чего тот бычара тебя из интерната взял. Чтоб было кого поябывать. Циркачка. Плачет. Мне тогда тоже орать хотелось. Ни за что, ни про что трёшник! Думаешь легко!
Он кричал ей нагнувшись и смотрел как трясутся худые плечи под рубашкой. Она была как щепка. И плохо пахла, гнило пахла. Он отошёл, зло сплюнул в угол, где шевелился в щели таракан.
-Ладно, проехали. Сама, дура, такая выбрала, сама и расхлёбывай.
Она согнулась, положила лицо на колени и плакала. Стерва. Как смотреть на это худую спину, когда позвонки выпираются через ткань. Она килограмм пятьдесят весит. Как из концлагеря. Недолго она протянет в этой дыре. Видел он как дохли в колонии. У кого передач не было.
-У тебя что, совсем никого?
Она молчала, почти перестав всхлипывать.
-Слышишь, кому говорю!
Она чуть повертела головой.
-Подымайся и говори нормально, а то скрючилась. Не бойся, бить не буду.
Ему мешала её спина и этот тонкий затылок, который, кажется, вот-вот переломится.
-Вставай, вставай.
Почти насильно выпрямил её, сел рядом на кровать. Та заскрипела, готовая в любой момент развалиться.
-И что ты, теперь до конца жизни будешь?
Она молчала. Мимоходом отметил. Что сиськи сдулись. То такие два мячика были, а теперь еле висит что-то. На щёках прыщи, покраснения. Да, а какая девка была. Сахар.
Поговорил ещё с ней и ушёл. Несколько дней бегал договаривался насчёт работы. Нашёл место в одном частном цеху, где были знакомые станки. Платили немного, но пыхтеть не придётся. Вольному воля.
Снова пошёл к ней. Почему не знал, когда начинал думать, то злился. Пошёл и всё. Застал её так же у окна. На это раз не плакала. Молчала. Кажется, даже единого слова не сказала. Он что-то говорил, даже шутить пробовал, хотя какие шутки в вонючей комнатке дома престарелых, где сидит девка с переломанным позвоночником. Дурак он что ли.
Месяца через два он решил её забрать к себе. Он всё-таки перешёл к Петрику, работы до хрена, бывало и по двенадцать часов подряд, зато платят хорошо. Снял однокомнатную квартиру. Куда забирать было. Пришёл к директору дома престарелых. Тот ни в какую, сказал, что нельзя и не отдаст в чужие руки бедную девочку-инвалида. Но Петрик разбирался в законах и сказал, что если она захочет, то никто не помешает. Совершеннолетняя, дееспособная. Петрик не стал спрашивать зачем он хочет забрать эту бабу. А больше он никому не рассказывал. Он не знал, что отвечать, если спросят. Уж конечно не то, что пожалел несчастную. Рядом с кладбищем жить, за всех не поплачешь.
Тут ещё она. Ладно не просила в начале. Как же просить, он ей чужой человек, притом в тюрьму засадила. Но потом, когда сказал, что хочет её забрать. Хоть бы обрадовалась, хоть бы поблагодарила. Хоть бы что. А то молчала, смотрела волком и прятала глаза. Сказал ей написать заявление - написала. Такая же послушная была, как и ту ночь. Наверное бы приказал отсосать, так и то бы выполнила. Как неживая. Будто манекен. Злился на неё. Иногда хотелось ударить, но он же знал, что будет дальше. Опустит голову ещё ниже и будет плакать. Её хоть убей, а ничего не выжмешь.
Когда принёс заявление, директор ничего не оставалось как отпустить её. Он злился на этого неизвестно откуда взявшегося ухаря с колючими глазами. Потом оказалось, что бывший зэк. Лучше с такими не связываться. Хотя директору было жаль бабу. Она ему регулярно делала минет, а можно её было сбросить на кровать и трахнуть. Даром, что калека, но ещё молодая и приятно трахнуть такую. Тем более, что бессловесная. Хоть что хочешь с ней делать. Жаль было её отдавать, с медсёстрами хлопот много. Но пришлось, не хотелось с уголовником пересекаться. Скотина, будет теперь сам девочку использовать.
Он перевёз её к себе ближе к началу зимы. Дома выкупал её и трахнул. Она то была ничего, только что очень худая и не могла держать ног. Но если положить её, то можно было очень даже удобно трахать.
-Ты хоть чувствуешь, что я тебя ебу или догадываешься?
  Молчала. Она продолжала молчать, днями сидя возле окна, выходившего в двор с лавочками, бельевыми верёвками и жалкими деревцами. Что там можно было высматривать? Разве что воробьёв считать, так и тех должно было хватить не надолго.
Он ухаживал за ней, стирал одежду, каждый день делал массаж, чтобы не было пролежней, заваривал слабительное, чтобы не мучалась с запорами. Раз в неделю купал. Трахал чаще. И всё никак не мог убедить её брать в рот. Уже и по-хорошему и по-плохому, но она ни в какую. Злился. Раз даже сорвался и ударил. Не умел бить слабо, у неё потекла кровь, но даже не вскрикнула. Сучка упрямая.
-Я ж тебя содержу, кормлю, пою, ухаживаю! Я ж тебе всё делаю! Живёшь, как в пансионе! Так можешь хоть спасибо сказать! Что ты молчишь, немая, блять, что ли! И не прячь морду, в глаза смотри!
Она смотрела. И плакать перестала. Как высохла вся. Смотрела в окно, потом куда прикажет, молчала и из признаков жизни проявляла лишь испражнения. Он раздражался, бухал, смотрел волком, но ей хоть бы что. Будто и не замечает, будто клоп какой-то он, мельтешит рядом по неизвестной причине. Он не понимал как так можно.
-Собаку, блять, если кормишь, так начинает к тебе ластиться, привыкает! А эту суку уже сколько обхаживаю, а она смотрит, будто нет меня!
Он говорил сам с собой, когда напивался. Говорил матерно, раз даже в милицию забрали, еле откупился.
Придумал, что она ждёт бугая. Это ж было так просто. Она так и не разлюбила бугая, думает только о нём, все остальные ей побоку. Вот тут он возмутился! Ах стерва! Тот скотобаза её, искалеченную бросил, а она по нём сохнет. Значит, Петя Заика, который с ней нянчится, не подходит. А тот ***, мил. Сука!
Прибежал домой, она молчала, закатившись в угол, будто нашкодившая кошка. Кричал её, что тварь неблагодарная, что дура, ёбнутая, идиотка. Потом повалил на кровать и трахнул в жопу. Он такого н любил, он не петух какой-нибудь, но он хотел побольнее её зацепить, унизить, сделать больно, хоть как-то достать. Молчала, будто мёртвая, будто ничего и не замечала.
Убежал. Иначе бы убил эту стерву, он даже в руки брал кухонный нож, даже ясно представил, как будет резать ей горло. Сбежал из своей же квартиры, нажрался, немного полегчало. И уже когда поднимался по лестнице придумал, что просто избавится от неё. Отвезёт в дом престарелых и *** с ней. Пусть там гниёт да о бугае думает. Что хочет пусть делает, ему всё равно. Выметет её из квартиры и найдёт себе нормальную бабу. Найдёт, найдёт. Вон хотя бы из столовки Светка. Баба в теле, поглядывает на него. Женится и будет жить как король, всегда жратвы полно и баба не труп. Нормально будет жить. Как человек. А то ведь, как дебил. Зад этой суке заносит, непонятно зачем, говно её стирает, а она гордая. Ни в рот не взять, ни даже слова сказать. Ну и гордись себе в своём приюте, дура уёбищная!
Хотя признал поздно, она уже спала, разбудил и рассказал. Что завтра же отвезёт обратно и нахер она ему не нужна. Увидел, как она встревожилась и довольный лёг спать. Утром болела голова, мутноватые состояние бодуна, надо было идти на работу, выпил пива, стало только хуже, но у Петрика не завод, всё строго, должен быть. еле пошёл, уже на пороге вспомнил про вчерашние намерения.
-И собирай шмотки, завтра поедешь обратно в свою богадельню!
Спускался по лестнице и разом полегчало. Как же он ловко придумал избавиться от этой суки, которая всю кровь из него выпила! Проститутка паршивая. Он ей покажет! Будешь среди стариков молча гнить да в окно таращиться, ожидать своего бугая. Уже в маршрутке представлял, какой у него *** и как он этим хуем её во все дыры. Бугаище. Потом вспомнил, что у крупных наоборот члены небольшие, самые елдыри у таких, как он, худых и жилистых. Вот у него елдырь, так елдырь и уж найдёт, куда его пристроить. И пошла она нахуй!
Так увлёкся, что проехал метров триста лишних, пришлось бежать, но не расстроился, радовался скорому избавлению от этой стервы.
-Понимаешь, она уже меня затрахала! Да пошла она в жопу! **** я в рот такие радости!
Вечером они бухали с Петриком по поводу какого-то важного заказа. И он раскрыл душу. Всё рассказал, довольный, что теперь проблема разрешиться. Припёрся домой и стал ругаться, почему вещи не собраны. Уже утром соврал, что взял отгул, чтобы отвезти её. А то показалось, будто она не верит его обещаниям и даже думает, что он её боится. Да он ножа не боится, он никого не боится, а уж тем более какой-то калеки! Возомнила о себе!
-Собирай вещички, чего сидишь! Поедем в богадельню. Там же тебе лучше будет! Давай, собирай!
Она сидела в обычной позе, наклонив голову и выставив напоказ свою худую спину. Специально что ли не ела, ведь всегда холодильник полный. А она шкапа шкапой.
-Ладно, не хочешь, как хочешь. Я сам соберу, поухаживаю за тобой в последний раз.
И стал спокойно её вещички складывать. Приехала она без ничего, это он уже подкупил ей вещей, что хватило на целую сумку. И летнее и зимнее, хотя на улицу она упорно не хотела ездить. Он бы мог просить соседских мужиков, чтоб помогли её сносить и заносить. Понятно, не каждый день, но раз в неделю можно было бы договориться. Не хотела. Вечно у неё тараканы какие-то в голове. И *** с ней.
Собрал всё, стал звонить по телефону, заказывать такси. Привезёт её в дом престарелых и пусть что хотят с ней, то и делают. Не его дело.
-Да, такси пожалуйста. Телефон семьдесят два тридцать сорок три. Куда ехать? На Веретиновку, в дом престарелых. Нужно грузовое такси, микроавтобус, чтоб инвалидная коляска поместилась. Ага хорошо, жду.
Положил трубку и почувствовал прилив бодрости. Гора с плеч.
-Не надо.
Он уже почти и забыл её голос.
-Это у тебя голос прорезался или мне кажется. А?
-Не надо.
Она начала дрожать, голову держала так, будто ожидала удара. Вжав в плечи, и смотря куда-то в угол. Раньше его это бесило, а тут даже рассмеялся. Он чувствовал себя свободным, плевать ему на её глупость, пусть в богадельне показывает, как ей не хорошо. Он пошёл на балкон покурить, пока приедет такси.
-Не надо! Пожалуйста!
-Ты с кем разговариваешь? С тараканом в углу?
-С тобой.
-А чего в угол смотришь? Я по-моему в другой стороне.
Она повернула голову. С таким усилием, будто её держали за голову, чуть ли не стонала. Он улыбался. Ишь суку как корёжит. Вот тараканы в голове. Могла ж нормально жить, он же просит только чтоб по человечески. Чтоб не вертела носом, курва такая.
-Вот так то лучше. И в глаза смотри, чего ты их прячешь?
Зазвонил телефон.
-О, приехало уже такси. Ну ничего, по дороге расскажешь, что хотела.
-Не надо. Петя, не надо.
Она стала даже не дрожать, а вовсе биться в судорогах. И слезы текли по трясущимся бледным щекам. Жалкий вид, куда только и гордыня делась.
-Не надо, пожалуйста!
-Ты других слов не знаешь? Заладила одно и тоже.
Взял трубку. Приятный женский голос сказал, что нужно минут десять подождать, пока появится свободная машина.
-Хорошо, подъезжайте.
Смотрел, как она дёрнулась. Что сучка, допрыгалась? Гордая была, рожу воротила. Нашёл, чем тебя взять, теперь ты на крючке, что хочу, то и сделаю.
-Готова? Пошли.
-Нет, не надо!
Она вдруг сорвалась на рыдание, стала кричать и махать головой. Он сперва растерялся, не знал, что делать, хотел крикнуть ей, чтоб замолчала. Но остановился. Она хочет выбить его из равновесия. Хочет снова управлять им. ***! Был дураком и хватит. Теперь не дождётся. Пусть коныки свои другим показывает, а ему наплевать. Сел на стул и спокойно закурил, смотря на её терзания. Ох, ****ина, артистка, ****ная, какое представление устроила. Театр прямо.
-Вопи, вопи. В приюте не повопишь, там тебе быстро рот заткнут. Успокоят. А пока вопи, хоть лопни.
Она умолкла. Тяжело дышала, сжавшись в своём кресле. Подумал, может трахнуть её напоследок. А чего, имеет право, сколько с ней возился. Но не стал. Он победил и плевать на неё. Сейчас вот заговорит.
-Хоть слова другие придумай, а то как заевшая пластинка.
Она запнулась. Видать и вправду хотела опять "не надо" талдычить. Удар на упреждение.
-Не хочу обратно.
-Не хочешь, как хочешь.
-Я не поеду.
-А кто тебя спрашивать будет? Ты кто? Никто. По дурости я за тобой ухаживал, а теперь надоело и отвожу обратно. Имею право на свободную жизнь.
-Меня туда не примут.
-Это уж не моё дело. Я откуда взял, туда и возвращаю. А там уж пусть сами решают, что с тобой делать. Мне без разницы.
-Ты не такой.
-Что?
-Ты не такой. Ты вот хочешь быть злым, но ты не злой.
Он даже вскочил. Вот, ****ь, прорицательница. То сидела, морду воротила, слово из неё не вытянешь, а то стала рассказывать какой он.
-Ах ты ж сука! На понт меня захотела взять! Привыкла, что я дурачок, всё стерплю? Нетушки. Кончилось твоё время. Теперь я другой. И не ****и тут про доброту, хорошистка нашлася!
-Ты добрый. Просто открой своё сердце.
-Что!
Он хотел дать ей в морду. Со всего размаху в морду, чтоб вылетела со своей коляски и растянулась по полу, сочась кровью. Но остановился. Она же этого и добивается. Она же специально его задрачивает, чтобы не выдержал, сорвался и разбил ей морду. С разбитой мордой её сдавать не повезёшь, придётся ждать, пока заживёт, этого она и добивается.
-Не, сука такая. Я тебя бить не буду. Я тебя пальцем не трону. Я тебя вышвырну, как мусор, как стул сломанный. Вышвырну и забуду!
-Не гони меня.
-Пошла на ***!
Вышел на балкон и закурил. Нужно было успокоиться, а то разнервничался, что даже руки дрожать. Никуда это не годиться. Спокойно, подумаешь делов, вывезти какую-то калеку из квартиры. Сейчас машина подъедет, вытащит сначала кресло, потом её, отвезёт в богадельню, ручкой помашет и пойдёт бухать, обмывать своё освобождение. А то стыд сказать, возился сколько времени с этой неблагодарной сукой, даже бабу некуда было привести. Нормальную бабу, не инвалида какого-то. Каличка ***ва!
Она подъехала к двери на балкон, открыла её и стала канючить, чтоб не отвозил в приют, что она исправиться, что она будет другой. Не верил. Наоборот злился от её мольбы. Сучонка, то даже не замечала, а теперь ишь как запела.
-Какой другой? Ты что ходить начнёшь, человеком станешь?
Она стала рыдать. Захлопнул дверь на балкон, чтоб не привлекать внимания соседей и прохожих, интересовавшихся скандалом на третьем этаже. Швырнул бычок вниз, выкурил ещё одну сигарету и почувствовал, что успокоился. Все решено, нечего хернёй страдать. Вернулся в комнату и включил телевизор, демонстративно не обращая внимания на её плач. Ждал звонка из такси. Она что-то жалко причитала, что пятница, что не примут, ведь скоро конец рабочего дня, а там бумаги заполнять надо.
-Не моё дело. Вывалю тебе перед воротами и пусть хоть до ночи тебя оформляют. И заткнись, не мешай телевизор смотреть.
Там шла какая-то чушь про моду, полуголые бабы, вертя жопами ходили перед фотографами. Бабы все были, как неживые, но парочку приятных приметил. Трахнуть бы их. Зачесалось в матне, он снова разозлился, что из-за этой калеки и бабы у него нормальной нет, сука такая. Подошёл к телефону, желая вызвериться на бабу из таксофирмы, но в трубке была тишина. Ни гудков, ни шума, тишина. Потряс трубку, клацнул несколько раз по рычагу, постучал по коробку аппарата. Даже удивился, что телефон сломался так не вовремя.  В этот момент она пошевельнулась позади. Задумался. Схватился за шнур, потянул его. Увидел кончик. Грызла его зубами.
-Ах ж скотина! Так значит.
Он весь похолодел от ненависти. В такие моменты был страшен. Всё затмевала ярость. Он бы убил её. Вложился бы в удар и проломил бы череп. Он валил с ног крепких мужиков, а уж её бы наверняка убил. Подскочил и ударил по согбенной голове. Потом может быть и ругал бы себя за горячность, вытаскивал труп на свалку, давал объяснения в милиции, на суде, потом тюрьма, скорее всего пожизненное заключение.
Но она не опустила голову, не спрятала лицо. Она смотрел ему в глаза. Может быть поняла, что сейчас может умереть, наверное поняла, она была из детдома, там рано взрослеют. И он как ударился о стену. Остыл почти так же быстро, как загорелся. Осел и опустил руку.
-Всё равно тебя отвезу, отвезу!
Она молчала. Чувствовала, что сейчас что бы она не сказала, всё будет только во зло. Ушёл на кухню и закурил. Она подъехала к окну и закрыла глаза. Она никогда не смотрела в окно. Что там было видеть? Убогий двор или спешащих людей? Все эти часы у окна она сидела с закрытыми глазами и представляла. Цирк, своё выступление. Она успела выступить лишь несколько раз, с небольшими номерами, но помнила их все. И помнила свой восторг нахождения на арене, восторг выступать перед сотнями глаз, восторг слышать аплодисменты. Это были самые лучшие моменты в её жизни. Её плохой жизни, которую изменил цирк.
До цирка был детдом. Её бы давно усыновили, уж больно у неё был беззащитный вид. Все, кто приходил в детдом выбирать себе чад в первую очередь замечали её. Даже несмотря на то, что она была уже взрослой. Все хотели взять её, но этого нельзя было сделать. Её мамаша не была лишена родительских прав. Просто сдала ребёнка на время. Такой возможностью пользовались обычно студентки. Чтоб доучится, а потом уж взять ребёнка. Неизвестно зачем матери была нужна дочь в детдоме. Оно время от времени писала в администрацию письма, что вот-вот явится забирать своё чадо. Письма были из разных городов, в основном сибирских. Все девочку жалели, но усыновление не разрешали. В соседней области был случай, когда вот также пожалели, а через несколько лет явилась запропастившаяся мать и устроила скандал. Закончилось тем, что директор интерната умер от сердечного приступа, а так бы получил срок.
Никто не хотел рисковать собственной шкурой, поэтому она росла в детдоме. Одна американская пара даже затеяли разыскивать её мать, чтобы договориться с ней за деньги. Уж больно понравилась девочка, такая тихая и беззащитная. Они поехали в Сибирь, может бы и нашли, были богаты, а деньгам свойственно преодолевать преграды. Но в одном из городков где-то возле Байкала, американца зарезали. Взяли несколько сот долларов, местная рабочая молодёжь, которым не хватало денег, чтобы пойти на дискотеку. Их посадили, американца уехала из этой ужасной страны, где жизнь стоит так дёшево. Она осталась в детдоме. К тому времени её уже поябывал завхоз интерната, благообразный мужичок Петр Александрович, большой бабник, резонёр и очень жестокосердный человек. Жену свою загнал в могилу бесконечными абортами, так как предохранятся не желал, а детей почитал излишними собственному счастью.
В интернате он перебрал всех баб из обслуживающего персонала и постепенно добрался до воспитанниц. Был груб и самодоволен, кончил плохо. Его разбил паралич, родственники от его отказались, не соблазнённые даже двухкомнатной квартирой. Свезли Петра Александровича в дом престарелых, где он за полгода и дошёл, успев досадить всем санитаркам своим хамовитым нравом, только усилившимся от недуга.
Её он тоже обижал изрядно, трепал за волосы, хлестал по щекам, норовил запихнуть свой член в анальное отверстие, чтоб не тратиться на гандоны, которые с ней употреблял неукоснительно, опасаясь скандала с забеременевшей воспитанницей. Отплачивал за всё это повидлом и печеньем, которое утаивал из положенного рациона. Ей не нравилось то темное, почти черное пластовое повидло, но есть нужно было, потому что Пётр Александрович мог очень обидеться за неблагодарность. Давилась повидлом, запихивала печенье, Пётр Александрович требовал, чтобы съедала всё прямо у него в кабинете, а то начнёт ещё делиться со всякой шантрапой.
Плохой он был человек, но она рано научилась терпеть. Ей то ничего другого и не оставалось, как научиться терпеть. Жить вне своих бед. Сначала она придумывала, как уйдёт из детдома туда, где ей будет хорошо. В шестнадцать лет она сможет пойти куда захочет. Она ничего не знала о жизни за оградой интерната, но наверняка предполагал, что там лучше, чем здесь.
Потом она попали в цирк. Гряли президентские выборы и действующий глава государства очаровывал всех своими милостями. Проходила акция каждому ребенку билет в цирк. Детдомовцы под акцию не подпадали, они же не голосуют и родителей у них нет, а значит бессмысленно водить их в цирк. Но тут энергию проявил Пётр Александрович. Мерзавец был, но зачем-то подсуетился и детдомовцам выдали билеты. Они пошли смотреть представление какого-то занюханного цирка, где из животных были одни обезъянки да голуби, а из номеров только фокусник, несколько акробатов и клоуны.
Но ей понравилось. Её ошеломил цирк. Она враз увидела себя на сцене. Она ведь умела жонглировать. Сразу с четырьмя мячиками. У них в детдоме была своя самодеятельность. Выступали на районных смотрах. Там то ценились больше народные танцы и песни, но на худой случай годилось и жонглирование. Вот бы попасть на сцену, вот бы ездить с цирком, выступать. Она бы научилась и другим упражнениям, она бы старалась.
Она даже убежала из детдома, пришла в цирк, но там её прогнали, опасаясь связываться с малолеткой. Она вернулась обратно, плакала и даже хотела утопиться в соседнем пруду. А потом появился Павел. Он сам был из детдомовских, отслужил в армии, там стал гиревиком, потом пристроился в районной дворце культуры вести цирковую студию. Туда шли только дети из бедных семей, богатые учились танцам или в компьютерном кружке. Павел составлял программу для выступления и как-то узнал, что в интернате есть девочка, которая жонглирует. Пригласил её. Директорша была не против, а Петра Александровича уже увезли в больницу.
Она стала ходить на занятия в Дворец культуры, а когда ей исполнилось шестнадцать, Павел сказал жить у себя. Не то чтобы он любил её, но он был молодой, здоровый мужик, ему нужна была баба. При том он мечтал выступать в цирке, тренировался каждый день, тратил почти все деньги на еду, чтобы быть в форме, чтобы мышцы бугрились и гири летали. Она была очень к месту, тем более, что тоже мечтала о цирке, бросала свои мячики, научилась вертеть обручами и даже делать сальто. Он то понимал, что с её талантами в цирке нечего делать, но ничего не говорил. Он был целеустремлённый человек и умел не отвлекаться на постороннее.
Он добился своего и устроился в цирк. Захудалый, но для начала и это было не плохо. Выступал с силовыми номерами. Нашлась работа и ей. Проходили те самые убогие номера, она брала лицом. Этим беззащитным лицом, которое нравилось и детям и взрослым. Ей аплодировали даже больше, чем ему, а директор цирка приказал пропечатать её на афише. Директор был явно не прочь спать с ней, сбыв куда-нибудь подальше потёртую дрессировщицу обезьян и заодно этого силовика, с его непонятными детям номерами. Детей не впечатляли летающие гири, они не знали, что такое два пуда и потому почти не смотрели на ухающего и потеющего богатыря.
Директор прибрал бы её к рукам, но случилось несчастье. Она тренировала эффектный номер с спусканием из под купола. Ей пошили костюм ангелочка, в котором она выглядела особенно трогательно. Она спускалась из под купола, жонглировала и возносилась обратно. Детям очень бы понравилось, директор в цирке работал больше двадцати лет и знал вкусы зрителей. Жонглирующий ангелок, её лицо с крыльями на заднем фоне, было настоящим украшением афиш. Сборы должны были подняться, но вместо этого порвалась верёвка. Страховка была закреплена неправильно. Даже без страховки, если бы она правильно падала, то отделалась бы переломом ноги или двух. Но она рухнула на спину. Перелом позвоночника, калека. Цирк убыл из города, когда она ещё лежала в больнице. Нашёлся добрый человек, который дал денег, чтобы купить ей инвалидный возок и перевезти в родной город. Довезли до областного центра, а потом таксист высадил её и уехал, сообразив, что никто же проверять не будет, довёз ли он эту калечку до райцентра.
Она переночевала у какой-то старушки, которая и посоветовала ей поехать в дом престарелых. Там её не хотели брать, но директор проявил милосердие. Вряд ли он делал это с корыстью, кто бы мог питать какие-то телесные чувства к этой калечке, но потом стал спать с ней. Он был человек воспитанный, не без интеллигентности, обращался с ней хорошо, угощал всякими сладостями, а когда узнал, что она больше всего любит мясо, то специально покупал курицу-гриль и разрешал есть сколько хотела.
Потом она оказалась у этого человека. Она плохо помнила его, она не сопротивлялась, когда он взял её. Она терпела его, а сама всё думала о цирке. Она не надеялась, что когда-нибудь встанет на ноги, она просто представляла как выступает, как её освещают прожекторы, как хлопают довольные зрители, как она им кланяется и снова выступает. Она думала только об этом и нехотя отрывалась от мыслей. В доме престарелых трудно было думать. К ней в комнату постоянно приходили старики и старушки, которым был нужен молодой собеседник, чтобы пожаловаться на детей или на молодёжь и рассказать что-то из своей жизни. К ней ходили почти весь день, так что для мыслей оставалась только ночь.
Здесь ей было лучше. Здесь он уходил на работу и оставлял её одну. У неё было море времени и она могла обдумать всё что хотела. Все свои любимые мысли, особенно ту, в которой она выступала в костюме ангелочка, в котором ни разу так и не выступила. Потом ещё здесь был телевизор. И каналы по которым иногда показывали цирк. Она часто рыскала по каналам и отыскивала цирк. В доме престарелых никто не даст ей смотреть цирк, старикам это не интересно. Поэтому она хотела остаться здесь, поэтому перегрызла провод, хотя знала, что мужчина гневен и может сильно за это избить. Она не боялась боли. Ради цирка она потерпит и боль. Только бы остаться здесь, с одиночеством и телевизором.
Пришёл с кухни и повёз её к кровати. Сдать сегодня всё равно не успеет, потерпит до понедельника, тогда уж и сдаст. Вывалил её на покрывало, задрал ночную рубаху и раздвинул ей ноги. Вставил набухший *** и стал ёрзаться. Скоро кончил и отвалился в сторону. Подумал, что у этой калеки свои преимущества. Лежит вот не муркнет. Обычная бы баба что-то говорила, внимания требовала, а эта, будто надувная. Набросил на неё одеяло, когда заметил, что стала дрожать. В квартире то не жарко.
Захотелось и он пошёл на кухню что-нибудь приготовить. Когда поел и вернулся, чтоб покормить и её, она спала, свернувшись калачиком. Переворачивалась на бок и подтаскивала ноги. Он посмотрел на неё и тут же отвернулся, потому что опять полезла слизь, жалко было её. Но раз решил отвозить, то всё. Оделся и пошёл за водкой. На улице моросило, слякоть и сырость, он поёжился, скривился, чувствуя холод в ногах. Подошвы старые, с дырками, давали о себе знать в дождь. Кое-как доплёлся до магазина, купил там сразу ноль-семь. Посмотрел по сторонам, в надежде встретить знакомого и с ним побухать, но в магазине было пустынно, купил ещё сигарет и вышел.
Плёлся среди луж, слушая чвяканье своих туфель, как вдруг что-то мелькнуло впереди. Откуда-то из муки дождя к нему ступил крупный мужчина в плаще и с окладистой бородой. Уверенно взял его одной рукой за грудки. 
-Не гони её. Понял?
Говорил медленно и гулко, будто не человек, а какая-то машина, кажущаяся человеком лишь для вида. Всё это было странно, но был не из трусливых. Отбросил руку, сам пощупал бутылку в кармане. На крайний случай можно будет и навернуть, хоть водку и жалко.
-А ты сам кто такой?
-Я ангел. Оставь её у себя и не смей гнать. Понял?
-Что?
Тут он увидел крылья за спиной незнакомца. Большие серые крылья. Чем-то похожие на гусиные. Он знал, как выглядят гусиные крылья. Еще до отсидки ездил с друзьями по сёлам. Где козу украдут, где пару гусей, а если повезёт, так и корову могли свезти с фермы.
-Понял?
-Да.
Он был не дурак. Ангел есть ангел. Тут только подчиниться, против ангела не попрёшь. Можно то огреть его бутылкой или садануть по яйцам, но тут же прилетит молния и испепелит. Хотя нет, яйиц у ангела нет. С ним в камере сидел проворовавшийся пресвитер из какой-то секты. Говорил, что ангелы бесполые, нет у них ни мужиков, ни баб, соответственно и мудей нет. Поэтому огреть то можно, но вполне возможно, что без толку. К тому же знал, что против Бога не попрёшь. Ещё милицию обмануть можно, хотя как ****ы дадут, так всё скажешь. А тут ничего не поделаешь.
-Смотри, не смей её обижать, ответишь лично.
Ангел сделал шаг назад, полуоборот, грузно разбежался, несколько раз шлёпнув по лужам и взмахнул крыльями. Тяжело шевелясь в промозглом воздухе они едва оторвали грузное тело от земли, потом ещё несколько секунд и ангел исчез в темноте падающего дождя.
Он стоял и нелепо сжимал рукой бутылку водки во внутреннем кармане. Никогда не носил водку в руках или в наружном кармане. Можно упасть и разбить. Только во внутреннем. Ему было страшно. Он чувствовал, что даже начал дрожать от страха. Какого-то нового страха, которого у него не было ещё никогда в жизни. Он знал много страхов, он умел их побеждать, имел задуривать их, избегать и забывать. Когда надо было драться он будил в себе ярость, дожидался волны и лез хоть на кого.
Теперь его обуял непобедимый страх. Тяжёлый страх, страх навалившийся на плечи, спёрший дыхание, стучавший в ушах, заставивший руки дрожать. Ему стало нехорошо, захотелось разом что-то изменить, убежать от этого страха, но был всюду вокруг, в мокрой темноте склизкого вечера. Он выхватил бутылку, непослушная рука крутнулась на крышке, матернулся, сжал из всех сил, отбросил пробку и припал к горлышку. Жадно пил. Водка растекалась по застывшим губам, сама по себе текла в горло, он ведь даже не глотал. Выпил с половину бутылки и застыл в ожидании. Подействует и он пойдёт, иначе он боялся, что просто рассыплется, тут же, окаменевший от свидания с ангелом.
Через пару минут допил бутылку и шатаясь пошёл домой. Едва поднялся по лестнице, его качало и тянуло на рвоту, но он крепился, надо подождать, чтоб водка усвоилась, а то придётся идти за новой бутылкой, а он никуда не хотел идти, он хотел спрятаться в тесном углу и замереть.
Дома залез в кладовку, бросил на себя старую фуфайку, свернулся под ней калачиком и дрожал. Он понимал, что произошло нечто страшное. Этот ангел. Просто так ангел не придёт, теперь он под наблюдением, теперь он чуть что получит молнию в голову. В лагере сидел мужик, который видел эти молнии. Они похожи на обычные молнии, только ледяные. Они превращают людей к ледяную глыбу. Потом человек растает и после него ничего не остаётся, вроде и не было. Многие в лагере не верили, говорили, что ***ня, но он догадывался, что не всё так просто. Что есть кто-то там, вверху, кто может всё. У него много дел и он не замечает всех людей, но иногда начинает обращать внимание на муравьёв, копошащихся внизу. И тогда может послать ангела. Или молнию.
Ему вдруг стало холодно. В квартире было тепло, он укутался в фуфайку, а холодно. Стал жадно щупать себя, не превращается ли в лёд. Может молния уже летит в него. Но потом сообразил, что в доме молния не страшна, её нужно опасаться на улице. Хреновой улице. И зачем пошёл. Давно собирался купить ящик водки, чтоб всегда было дома, чтоб не ходить каждый раз. Из-за этой суки пошёл. Он нервно зарычал и вдруг затих. До него дошло, что Бог просто так внимания не обратит, что явно эта сука просила о помощи и выпросила. Вскочил, ударился головой о полку, с неё посыпались пустые бутылки, потом бился с защёлкой, на которую закрыл дверь. И каждую секунду убеждался в верности своей догадки. Конечно она во всём виновата. Значит, Бога привлекла. И он ей поверил! Как же так! У сука хитровыебанная.
Он уже выскочил из кладовки и бежал в комнату. Она спала у стены. Смахнул с неё одеяло.
-А ну просыпайся, ****ина!
Ударил её по лицу.
-Ты чего же, тварь такая, делаешь! Просыпайся!
Тряс её за худые плечи, ударил ладонью.
-Значит Бога попросила! Значит должен я тебя на горбу тащить! На *** оно мне надо?
Она скучно смотрела в сторону, то ли не понимая, о чём он кричит, то ли просто не обращая внимание его. Скорее последнее, он вовсе взъерепенился и сильно смазал её кулаком. На разбитой губе выступила кровь, но она даже не подняла глаз. Даже рук не подняла, чтобы закрыть голову, чтобы хоть как-то защищаться. Всем видом показывала, что плевать на него.
Он придумал замочить её тут же. Придушить, потом тело вынести на пустырь, закопать там, а кресло утопить в реке. И всё. Одним махом разрешить и забыть. И пусть, пусть посылает молнию! Пусть хоть на куски разорвёт! А чего ему мучиться? Чего он должен с этой сукой горделивой возиться? Он же хотел по-хорошему, он же нормально, она ж ему нравилась. Так ведь и здоровая была, в тюрьму посадила, а стала калекой, так морду воротит! Разве так можно? Чего ж Бог её защищает, а его нет? Он чем хуже? Ничем не хуже, сейчас вот пришибёт эту тварь и ничего ему бог не сделает! Ничего!
Схватил её, повалил на кровать и стал душить. Это было легко, пальцы переплетались на худой шее, она закрыла глаза и даже не смотрела, что происходит. Думает, что шутит, думает, что проведёт его! Нетушки! Серьёзно всё! Он надавил на шею, она захрипела, но даже не пошевелила руками. Стерва гордая! И глаз не открыла! Показывает, как она его презирает! Ну и сдыхай! Собаке собачья смерть!
Вдруг будто что-то взорвалось. Его отбросило к шкафу у стены, больно ударился и упал, почти потерявший сознание. Тишина после грохота. И холод. Он подумал, что всё – допрыгался, заморожен,  растает и пропадёт навсегда. Думал об этом спокойно, от ярости не осталось и следа. Устало думал.
В дверь стали стучать. Соседи, волновались, что взорвался газ, а иначе откуда такой грохот. Кричали, что нужно вызывать милицию. Милиции он не хотел и встал открывать. Болел бок и голова, ноги подгибались, в ушах шум. В странном состоянии он еле дошёл до двери и открыл. Соседи, кто в семейных трусах, кто подтягивая наскоро одетые спортивные штаны, оттёрли его от входа и бросились на кухню, потом в комнату. Туда же притащили и его, галдели, показывали руками. Посреди комнаты лежала огромная глыба льда. Пробила окно, вывалив часть стены, проломила стол и искорёжила инвалидное кресло.
Она была жива. Соседи стали тормошить её, прижатую к стене. Нехотя открыла глаза и даже не спросила, что случилось. Потом приехали пожарные, скорая, милиция. Все поглядывали на начавший таять лёд и только головами качали. Наконец следователь из прокуратуры дал разрешение выбросить лёд, чтоб не подтопило нижние квартиры. Пожарные быстро раскололи глыбу ломами и вышвырнули куски на улицу. Пролом кое-как заделали фанерой, поссоветов обращаться в горисполком за помощью.
Никуда он не пошёл, но про этот случай написали газеты и помощь всё-таки дали. Дыру заделали, поменяли выбитые окна на балконе, ей дали новый инвалидный возок. В остальном тоже был почти хеппи-энд. Он смирился и больше не старался её убить. Она всё сидела у окна и думала про цирк. Жили достаточно посторонне, даже не говорили друг с другом. Через три года она умерла, нажравшись каких-то таблеток. Его едва не посадили, обвиняли, что хотел отравить, тем более, что в соседнем подъезде похожий случай был. Но выручили соседи, характеризовавшие исключительно положительно, как он за ней ухаживал и что зачем убивать, если бы прогнать мог, только ведь по доброте душевной держал. Отпустили, хотя успел в ментуре даже признательное написать. Так сам дальше и живёт.