Тарелкино сиянье
(Черновое название «Олень п.» снято, как неоправдавшее чаяний автора)
Эпизод Начальный
[В котором автор пытается поговорить с читателем на тему приземления инопланетных искусственных аппаратов]
***
Плазма бесновалась за бортом в диких попытках вылизыванием добраться до жизни, спрятанной от нее инженерами и рабочими космоверфей. Мозг корабля, по довольно крутой траектории внедрявшегося в атмосферу планеты и потому окруженного факелом плазмы, работал умело и четко. Форма корабля упруго и плавно оптимизировалась, следуя меняющимся условиям обтекания.
С поверхности планеты это могло бы выглядеть как падение крупного метеорита, если бы режим свертки времени встречи с поверхностью не был включен. Но энергии в корабельном теле было еще в достатке, и его мозг автоматически включил режим скрытного вхождения в атмосферу, так что бушевание плазмы, видимое экипажу сквозь иллюминаторы, вместе со всем кораблем сворачивалось в особую временную лакуну. Лакуна эта затем будет всплывать в магистральном времени планеты постепенно, так же постепенно внедряя в пространство атмосферы планеты физическое на нее воздействие. След от падения корабля и сама его, яркая во времени лакуны капля, будут видны еще очень долго, но прослеживаться будут едва-едва, так что вряд ли привлекут чье-либо внимание.
Эпизод 1
[В котором читатель может насладиться однообразными видами занесенных почти ровным снегом северных земель. В котором несколькими крепкими мазками мы стараемся представить читателю главных героев. В котором лирические герои только и делают, что разговаривают, а потом неожиданно дают одному из них новое наименование.]
***
- Ай-я, ай-я, ай-я, ай-я, ай-я, ай-я.. - старый оленевод сидел на своей каменной заднице и опять самозабвенно пел. Взгляд его скользил по дивному в своем далеке небольшому желтому солнцу, что леденчиком катилось по самому горизонту, по недальним шкурам и жердям яранги, по едва уловимому разноцветью снежных просторов, кое-где перемежающемуся гребенками торосов и остатками взлетно-посадочных полос, сохранившихся с тех пор, как сюда наведывались геологи и, конечно, по слушавшему заунывную песнь человека хору оленей. Иные из них стояли молча и будто вглядывались в глаза певца, надеясь в них увидеть свое будущее, иных песня застала в профиль к певцу всем шерстяным корпусом и они стояли молча в таком положении, а иные же стояли молча, повернувшись к певцу особенно пушистыми в эту пору и в этой местности задами. Не потому, что демонстрировали небрежение к песне, а как раз наоборот, не смея изменением положения каким или вскидом рог помешать песенному раздольству и, мы вам признаемся, даже удальству.
Лишь один Олень принужден был слушать исполнителя в поисках ягеля насущного, ибо именно за этим движением застала его песнь Каменной задницы. И вот уже которую сотню минут он старательно бил одним и тем же копытом одни и те же снег, лед, землю и ягель, изредка наклоняя в получающуюся морозно-земельно-ягелевую труху занесенную от частого дыхания инеем морду.
- Как же надоела эта культурная субординация, - думал Олень, и сердце его готово было выпрыгнуть из психологически израненной однообразием жизни на крайнем севере груди и улететь вольным олененком или помощником депутата к солнышку. Наконец, Олень не выдержал. Сделав резкий боковой скачек, он перенесся на новый снег над еще не топтаным ягелем и изваятельно замер, желая последовавшей недвижностью завуалировать от глаз певца свою нетактичную к творчеству резвость. Певец, однако, вроде бы ничего не заметил, хоть и смотрел в эти секунды как раз на Оленя, и продолжал песню как ни в чем не бывало, будто и не мешают творческим людям исполнять свое предназначение такие нелепые мелочи, как визуальные перемещения отдельных предметов окружающего мира весом до 200 килограмм.
- Неужели пронесло, ХХХ, - Олень счастливо выругался про себя недавно подслушанным в человеческой беседе изощренным оскорблением и тут же ковырнул снег над нетронутым ягелем в надежде еще и подкрепиться. Но даже и это, крайне бестактное по отношению к северной культуре движение животного, не сломало песню. Не изменило в ней ни одной из одной ноты, ни даже дивной громкости ее стойкого на вечном холоде звука, и ни одного па в выражении тела певца. Тогда голодный усталый Олень обнаглел и, решив про себя, что не культурой единой кормятся животные, несмотря на заявления Минкульта, снова ковырнул снег по над ягелем.
- Ой-я – Брызнула белой кровью своей смерти в окружающее пространство песня. Старый оленевод вскрикнул как молодой и, уже забыв о только что убитой песне, заплясал дивный в этих краях танец "Эврика" в обработке хора им. Александрова. Напряженные олени по этой команде вздрогнули, издали общий удовлетворительный вздох умиления и попадали в изнеможении в снег.
На всем холодном пространстве, еще недавно обнятом песнею, истово двигались лишь двое: оголодавший от непрерывности движения Олень молотил копытом и тут же сжевывал едва открывающийся из-под наста ягель, да Старый оленевод танцевал ритуальный танец, положенный на случай изобретения или открытия в своей старушке жизни чего-нибудь Эдакого. Будто морфинист над коробочкой со сверхсахарной пудрой, вился он над воображаемым местом посещения его существа троицы в виде коня с крыльями, небесной девушки с инструментом в виде оленьих рог с чьими-то жилами меж ними, и стеклянного фаллоса невероятных размеров – символа плодородия.
Видимо ущучив перемену в звуковом сопровождении бытия, из юрты или яранги – мы в этих названиях привыкли путаться, - прямо на снег выскочила небольшая смышленая девочка. Однако, одетая все же вполне по зимнему – в меховую чукотскую телогрейку, в варежки, в миниатюрный детский треух и меховые сапожки, доходящие ей голенищами до самой проказливой попки и в этом месте становящиеся очень удобными в этих краях штанами. Она из-под руки, как учила ее старуха дедова жизнь, поглядела на бесстрастный леденчик солнышка, не увидела в нем перемены, и поглядела на старого оленевода. Заметив именно в его поведении что-то необычное, она мягко обратилась к его сознанию по звуковому чувственному каналу:
- Деда, ты опять с ума сошел?
Дедушка тут же бросил танец танцевать и без всякого перехода картинно обратился к внуке:
- Иди, иди, иди. Иди сюда, милая. – Он конфеткой подзывал свою вроде бы пугливую внучку, как это делал обычно с приглянувшимся ему олененком.
- Что деда опять хочет? - Внучка в три прыжка оказалась у дединой руки и так рванула старого оленевода за конфету, что он чуть не нырнул носом в снег, заколебавшись в стоячем воздухе заснеженной тундры как изображение в магическом зеркале бубна времени. Но устоял всеж-таки, и потом не знал, ответить ли внуке словами радостной предЭвриковой песни, призывая окружающую жизнь ко сну в виду лика культурной жизни севера, или простотой удивления самого слова «Эврика».
- Нет, слово больно мудрено, не поймет, пожалуй, внука, - решил про себя деда и отдался лени стандартного воспитательного процесса, главным принципом которого была идея, сформулированная как-то Оленем, «Живи и дай жить ягелю».
- Видишь, Вну, ... - глаза оленевода измаслились дедовской колдовскою, мудрою, чудесною, милою, хитрою, чуть наигранной чукотской радостью - еще во время той войны он на всякий случай научился быстро справляться с болью.
- Видишь олешика, моя конфетолюбивая радость? - глаза оленевода мерцали приязнью древних поколений к будущим.
- Вижу, старый хрыч, - ненасытная рука внуки уже тянулась за новой конфетной порцией цикория.
- Знаешь, внука, что с нами, чукчами, украинцы и евреи делают? – без какой-либо связи с конфетой перешел к неожиданно оформившейся мысли деда.
- Знаю, дедушка, знаю. Анекдоты про нас сочиняют. – внука после поедания конфет на короткое время впадала в состояние ясночтения мыслей. Причем, читала она их только у того, из чьей руки образовалась для нее желудочная радость.
- А Старший брат что с нами делает? – этот вопрос внуки застал Каменную задницу в такой расплох, что он (или тут следует писать «она»?) все же вспомнил про читанного в ранней молодости тоже молодого тогда Оруэлла… то ли Замятина… впрочем, и других молодых ВП (Великих Писателей) в то далекое время было множество.
- Раз уж ты вспомнил Оруэлла, дедка-конфетка (тут внука захихикала от удачно сочиненной рифмы), то давай опустим несколько дальнейших абзацев, ото (любимое слово-паразит автора) мне лень после цикория разговаривать.
…
(В этом месте мы по просьбе внуки пропускаем несколько абзацев текста, в которых они с дедом на фоне тишины северных ветров предаются сладким воспоминаниям о тиши просторных залов Ленинской библиотеки. В залах этих, однако, ни тот, ни другая не бывали, но это им нисколько не мешает. Дед вспоминает почти происходившее с ним, а внука лениво читает особенно пикантные подробности его мыслей)
…
- Лучше и не спрашивай – Старик прищуривался уже по вселенски мудро.
Внука расшифровала и это и спросила:
- Кто в тебя вселился, мудрый шельмун?
- «Шаман», ты хотела сказать? – деда уводил разговор со скользких рельсов совсем уж под откос.
…
(Вообще-то говоря, такие беседы подрастающего поколения с остывающим могут длиться очень и очень долго. Например, все отведенные на данном конкурсе на одну работу 40000 зн., так что предлагаю не слушать этих болтунов, ведь их разговор - обычная игра словами, не более, к тому же, даю вам авторское, почти честное слово, мы к ней не имеем никакого отношения. )
…
- Раз они про нас анекдоты сочиняют, давай с ними тоже что-нибудь сделаем. – Глаза деда приняли цвет, блеск и простоту внучкиных.
- Ой-я! – Внука тоже знала заклинание и танец «Эврика». Особенно ей нравились первый и тринадцатый катрены этой эпической танцевально-музыкальной штукуевины.
- Знаю, дед-марафет, все знаю! А ручку позолотишь, касатик, все наперед тебе скажу! – Запричитала внука в экстазе прямо по индическим ведам, адаптированным к подземным переходам метрополитена. Глаза ее закатились было, открыв окружающему снежному пространству еще более девственной белизны белки. Но дед сделал движение рукой куда-то в область кармана, так что внука вздрогнула всем телом и, вернувшись в наше повествование, высказала изобретательное предложение:
- Мы, деда, в отместку Старшему брату, давшему нам письменность и забывшему отнять песенность, назовем Оленя Петров. Так и будет он: О.Петров. А что? Пусть знают, как про нас анекдоты сочинять. – Тут внука довольно ласково шмякнула невесть откуда взявшейся в ее руке бейсбольной битой, - этим самым распространенным доводом на современных жизненных путях, по каменной заднице деда. Олень, почуяв перемену вывески на своем существе, поднял от заснеженного провианта голову и мукнул в одинаково разбегающееся во все стороны пространство Севера, призывая всех нас в свидетели, что он против перемен, но не может не пойти им навстречу.
- Вот деда, ему понравилось! – Довольная действием биты, вполне отразившимся на дедовом лице, проворковала внука. Склонив голову ровнехонько набок, она оглядела стоящего головой вниз оленя, стянула с головы капюшон чукотской телогрейки, напялила на нее чашечку лифчика победно апельсинного цвета, раскинула руки в стороны как птица, и побежала догонять рассвет.
Эпизод 2
[В котором продолжено действие, начатое в эпизоде 1.]
***
Какие-то лица, совсем не морды, а человечьи лица кружились перед ним, обсмеивали, пели ему из кладезей культуры что-то заунывное, кидались в него, изрыгая из глаз, человечьими страстями. Донимали, в общем. А он, Олень, спал. И видел эти сны.
Бывает так, что и Олень спит с устатку, и тогда сон его зачем-то наполняется этими неживотными элементами, думами и выкриками о зарплате, выходном дне и семье, о глобализме и неуверенности в себе завтрашнего дня. Совокупно говоря, о чем-то неродном и неприродном, но напряженно многоликом и окружающем Оленя чуть не с самого детства.
В такие дни он был с собой в разлуке, но некому помочь, ведь клеросил положен только людям, как самый легкий из наркотиков. И некоторые авторы известных песен, окажись они в Думе, уж наверное, провели бы его (не Оленя, разумеется, а клеросил) в свободную обязательную продажу на всех рынках. К счастью, эти авторы известных песен теперь занимаются приготовлением наедок для отдыхающих представителей власти и ресторанным бизнесом, так что…
Олень же последнее время возбуждался от одного слова «клеросил». Услышь он его, или увидь написанным даже в нашей истории, и ему хотелось тогда бурного движения. Совсем как молодым людям, все ночи напролет от одной бутылочки Зельтерской упруго трепещущим в призрачном свете на танцполах.
Олень знал песни. Он уже слышал их много, одних и тех же, от Каменной задницы. И он умел танцевать всеми четырьмя ногами. Во сне. О, это была буйная пляска. Видели бы вы Оленя в таком танце! Тучи снега и четыре копыта витали вокруг, из глотки изрыгался боевой клекот. Даже Каменная задница отрывал себя от нутра яранги или юрты и выходил посмотреть на это шумное зрелище. Генным аппаратом своим любят народы Севера Искусство и Культуру, даже если их исполняют хор имени Александрова или смазавший рога клеросилом Олень.
Но, поскольку сновидческие выступления Оленя были сколь популярны, столь и опасны, окажись кто в зоне досягаемости копытных движений, стадо выносило его за свои пределы. Как только он забывался фирменной беспробудкой.
Итак, Олень бушевал, народ безмолвствовал в виду Искусства и от наличия ГАС «Выборы», а наградное северное солнце все катилось по горизонту сусальной ведущей шестеренкой, старательно вращающей трением своей деловитой спинки неповоротливую заледеневшую Землю.
Вдруг.
Сквозь Оленьи выкрики о срочных выплатах дотаций неимущим все присутствующие и само далекое, в общем-то, солнышко явственно услышали довольно звонкие удары копыт Оленя обо что-то гулкое, глухое и металлическое.
Ага!, решили все разом, то-то в сугробе найдем мы то, что, будучи сданным на металлолом, принесет нам через посредство бумажного эквивалента то, что мы все, не исключая нашу маленькую любительницу сладкого, потребляем с таким удовольствием. А то!
Не знали они все, эти олени, Каменная задница и сладколюбивая внука, на этом Крайнем своем Севере, что ближайший пункт сдачи ломки как металла, так и литературы, расположен в городе Долгопрудном подмосковной области. Но еще сильнее они не знали, что даже и туда тащить найденное им будет почти не под силу, потому что далеко. И уж совсем они не предполагали (а, по хорошему, могли бы предполагать – не дети, чай!), что металл найденного сдать будет нельзя и в Долгопрудном, потому что окажется он неизвестным науке и ненаходимым даже в интернете.
Оленя оттащили от огромного металлического бубна за Тенета, ловко выпущенные Каменнозадницевой рукой и запутавшиеся не только в рогах и копытах – все же Олень был настоящий самец. Оттащили оленя, а сами сгрудились над неизвестным чукотской науке серебрянобоким, изрядным по размерам, блюдцем, примерно со стадион для настольного тенниса в поперечнике.
Внутри там что-то тикало, поэтому прислушиваться не стали, а стали быстро-быстро откапывать снег по периметру в поисках входа. Таковых обнаружили три – все они были заперты на неизвестной конструкции висячие замки. Приуныли конечно – негостеприимство никому не по нраву.
Ну да, ничего. Каменная задница попросил всех отвернуться, достал из-за пазухи пожилой шаманский бубен, видавший много пазух и чего другого, и начал танцевать мантры, время от времени приговаривая у замка кувалдочкой и зубильцем из бериллиевой бронзы, оставшимися чукчам в наследство от древнего, ныне затерянного в сугробах времени, племени мерзлодолбов.
Одна только внука не стала отворачиваться, и все советовала деду, что, как и почем ловчее. В этих ретролитических советских обстоятельствах и дедовом ответном покряхтывании мы с вами, поверьте, могли бы провести весь эпизод 3. Но из гуманочитательских соображений мы его опустим.
Эпизод 3
[Который пропущен из соображений тяги навстречу реальному читательскому интересу к сюжету]
***
…
Эпизод 4
[В котором предполагается: читатель знает, что в конце эпизода 4 внука неожиданно вошла в голосовой контакт с внеземным металлоломом и на просьбу открыть дверь получила быстрое восторженное согласие.]
***
Створки Тарелкиной двери распахнулись так же внезапно, как внезапно заорал Каменная задница – дужкой сломанного замка ему прищемило палец. Пока дед дул своим кариесом на синеющий на глазах палец и обиженно показывал его звезде любви Венере, которая в этом году любезно оставит свою тень на солнце для рассмотрения почтеннейшей земной публикой, и которая теперь висела в недавно оставленном солнцем месте небосвода, внука вбежала в Тарелкину нутрь.
Откуда ни возьмись, в тамошних прохладных сумерках появился огонь. Он явился в трех вычурных канделябрах, горевших живым, пахнущим древними монастырями, светом. Канделябры стояли на траурном оцинкованном полу, образуя треугольный крест вокруг размещенного в центре круглой залы пульта управления с креслом. В кресле небрежно развалился скелет от некогда гуманоидально сложенного инопланетянина. Пока дед не приперся и не стал шикать на внуку, она быстренько собрала мешавшие ей залезть в кресло косточки в дедов носовой платок, данный ей на время зимы в целях предохранения от насморка. Бесстрашно затянув углы этой полосатой шали на десятикилограммовой горстке праха, внука схватила получившийся узелок и выбежала наружу.
Пурга ласково взяла ее за узел и настоятельно поманила с собой к горизонту, но внука устояла. Все же крепенькие у нее ножки – как раскинет, такой и принимайте. Размахнувшись, внука метнула узел с чуждыми ей костями в снежную круговерть за окном Тарелки, и, сложив руки на маленькой симпатичной груди в закрывающий андреевский символ, поставила на все это дело оральную печать:
- Лети, лети узелок (вариант: гуманок) через запад на восток, чтоб любые корабли меня слушаться могли.
И только она это сказала, Тарелка тихонько ойкнула и дружелюбно возопила:
- Чего иволите?!
- Получилось, получилось! Точно, как старуха дедова жизнь учила! – Внука запрыгала на одной ножке по расчерченным на снегу классикам и захлопала в ладошки. Тарелка снова ойкнула, а Олень проснулся. Пора было лететь во Столицу – ментов посмотреть, да себя показать.
Эпизод 5
[В котором не описан многотрудный мгновенный перелет Тарелки, нагруженной тундровчанами, в самый внутренний московский Округ, зато кратко живописуется некоторое удивление милицейских чинов, обнаруживших на своей охраняемой ДТП стоянке совершенно неповрежденное инородное транспортное средство.]
***
Тарелка вся гудела гудьмя и даже бока ее были на ощупь теплыми, как бывает теплым человечье и оленье тело, сделавшее по истечении долгого лежания без движения хоть какую-то зарядку. Разрядка внутритарелкиных источников питания за время перелета была устранена, и теперь нутрь ее подсвечивалась к радости присутствующих цветомузыкой, а всяк желающий мог получить питание из специальных кормушек, в изобилии высунутых из стен, изукрашенных малахитом и бронзулетками. Тундровчане, не зная, что перелет состоялся в ту же секунду, как только начался, пировали как могли. Кто напихивал свои оленьи желудки живоносным колосящимся ягелем, а кто щекотал свои чувства теплом, уютом и тремя перемигивающимися цветами, резвящимися на пульте управления: красным, желтым, зеленым.
Однако, все на этом лучшем, как некоторые утверждают, из Светов заканчивается. Тарелка была первой, кто своими сверхчувствительными фотоэлементами понял: что-то назревает в доселе благодушной к незаметному внедрению в новое окружение многодесяткометровой искристой громадины. И действительно – об Тарелку официально постучали резиновой дубинкой:
- Документики!
Снова замерло все, до рассвета цивилизации не было на земле такой тишины, как в эту самую секундочку возобладала в нутри Тарелки. Лишь бурчание спелых колосьев ягеля в добрых оленьих ж. нарушало почтительную к требованиям власти п. (в смысле: пустоту внутритарелкинового воздуха на звуки)
Как это бывает часто, молодость первой пошла навстречу власти. Идущие вместе, молодые олени, под предводительством внуки, первыми ринулись посмотреть, кто побеспокоил их теплую и довольно плюшевую компанию. Подумав, только мы с вами, да Олень с Каменной задницей могли бы удержать их от неосмотрительных поступков. Но я лично так быстро думать не умею, вы занимаете в этой истории довольно пассивную позицию, а Олень с Каменной задницей - суть существа мудрые и знают: предотврати они одно сумасбродство молодости, она с еще большим пылом найдет себе другое. Так что Тарелка замерла, делегация пошла, дверцы раскрылись.
Снаружи Тарелки юные сердца быстро столкнулись с отрезвляющим действием направленного на них многочисленного огнестрельного и огнеметного оружия. Поднятые в знак «приветствия» резиновые дубинки на фоне миниатюрного танка смотрелись субьективно идеалистически.
Эпизод Предпоследний
[В котором почти все могло закончиться.]
***
Начальник части милиции Внутреннего московского округа очень любил все блимстящее. А как раз в центре пульта управления Тарелкой, в которую он только что с риском для себя, беспрепятственно вошел, у оттиска почти человеческой руки переливались разными тремя цветами – красным, желтым и зеленым, призывные цветомузыкальные лампочки. Ну как ему было не положить ладонь на зовущее место?
- ЦАП! – четко предупредила Тарелка.
- Чего-чего? – Кривовато улыбаясь от встречи с неизвестным, переспросил начмиль.
- ЦАП, я тебе говорю, – с легкой угрозой подтвердила Тарелка.
- А! Ты на гравицапах работаешь… - Начмиль недавно поглядел Кин-Дза-Дзу и ему теперь казалось, что он вполне понимает Тарелкины речи.
«ЦАП» - это уже был не голос, а звук, изданной хлесткими цепкими змеями, появившимися из панели управления и накрепко сцапавшими руку начмиля. Схваченный тут же заорал как резаный. Нет, ему не было особенно больно, но обидно – да! На всю чукотскую команду подчиненные начмиля тут же еще сильнее наставили многочисленные виды оружия. Но чукчи по-прежнему не шевелились.
- Деда сюда! – Раздалось жалобно-оскорбленное из Тарелки.
- Дык, я это – Каменная задница однозначно решил дистанцироваться от политики.
– Нет-нет-нет. Я тут вам не помощник. Вы же под олигархами ходите, а я к ним не имею никакого отношения…
Тишина в нутри Тарелки была недолгой.
- Олигарха. Попросите… Пожалуйста! – Начмиль был вполне смышленым человеком.
После продолжительной паузы к тарелке подвели олигарха Д. Хорошего. Высокого, статного, такого из себя - кровь с молоком. Каждое утро он голый, по системе Порфирия Иванова, на снегу обливался тремя ведрами водки со своего ликероводочного. Д тактично постучал тросточкой по серебристому боку внеземного предмета, и подметил на его поверхности оттиск «Х-файлы», а также подпись Малдера, сделанную рукой Скалли. Оглянувшись на собравшихся он понял, что говорить о замеченном не следует – так напряжены были их лица и тоскующая по ягелю морда О.Петрова.
Концом тросточки Д элегантно отворотил полог темно бордового бархатного занавеса, который к приходу олигарха оказался повешенным на входе в Тарелку, и, нагнув гордую, улыбающуюся свою голову, проник в подслащенное необычайно восточным ароматом дамских духов входное отверстие.
- Опустите пожалуйста синие шторы… - запел кто-то из прохожих, видимо имея в груди романтическое настроение. На слове «синие» Тарелка недовольно вздрогнула. Но прохожий тоже поддался напряженности собравшихся и, извинившись, резко осекся.
Д провел в тарелке более получаса, в протяжении которого над собравшимися висела прямо-таки северная, совершенно ледяная тишина. Лишь редкие прохожие, кормившие голубей на Красной площади, да традиционная брань в пробках большого города прерывали эту излишнюю в организме города тишину.
Неожиданно, как и появилась на двери в Тарелку, занавеска на ней распахнулась от движения тросточки Д. И вот уже он сам, как обычно, веселый и розовощекий, оглядывает по-прежнему недвижимых граждан.
- Я тут бессилен, – таковы были слова Д. Он красиво покачал головой, от которой еще пахло утрешним купанием ее в водочке, и щелкнул пальцами, подзывая ручной вертолет, очень хорошо вышколенный, хотя еще и молоденький. Затем Д благосклонно кивнул собравшимся, сел на вертолет и улетел.
- Ааааааа – раздалось отчаянное мычание из глуби Тарелки.
О.Петров позволил себе моргнуть, за что был едва не застрелен крайне внимательным к движению каждой цели личным составом, подначальным начмилю. Тогда О.Петров культурно кашлянул в копыто, как бы призывая тем внимание к своим словам, и сказал:
- Позовите ему Плохого олигарха.
- Да! Да! – раздалось из Тарелки почти уже хнычущее согласие.
- Я уже здесь. Вечно вы позвать опаздываете. – Маленький, но необычайно подвижный олигарх Б с математическим взглядом жадных глаз и большой противной харизмой, уже шел сквозь ряды вооруженных людей, на ходу поправляя на милиционерах снаряжение и раздавая ценные указания.
- Уффф… - покорно донеслось из Тарелки.
- Заждался… - олигарх Б по-хозяйски пошлепал Тарелку по прохладному крупу. Металл Тарелкиного корпуса вздрогнул и чуть было не оплавился от прикосновения смуглой руки в лайковой перчатке.
- Ну-ну! Не трону, – Б наиграно усмехнулся и нырнул под черную бархатную занавеску. Тарелка тут же загудела, заглушая все, что могло происходить, а, может быть, и происходило в ней в следующие полчаса.
Через означенное время и Б, против ожиданий собравшихся, также вышел из Тарелки не сотворив чуда и не освободив начмиля. В отличии от Д, Б не сказал ничего и даже не покачал головой. Он сел на аэрофлотовский лайнер, осторожно протиснувшийся сквозь ряды собравшихся, и был таков.
- Что делать? Все отдам, только скажите! – Из Тарелки все еще мог доноситься слабо человеческий голос.
Дед поглядел на Внуку. Та поглядела на Деда. И О.Петров, выражая их общее мнение, красивым баритоном потребовал принести щас же сюда ящик конфет «Коркунов».
- Они, конечно, почти без цикория, но Олень прав, - только это поможет. – Звонкий Внукин голос в устах Деда был противоестественно хорош, и почти распугал всех прохожих. Но люди с оружием не шелохнулись, а начмиль не мог видеть, чьими устами это было сказано.
- Принесите ей «Коркунова», - Обреченно сказал задержанный по обстоятельствам Тарелки.
Эпизод Финальный
[В котором все, как ни странно, заканчивается. В котором мы осторожно прощаемся с измученным длинностию нашего текста читателем. В котором дается и резон. Однако, какой-то странный.]
***
- КЛАЦ – сказала тарелка раздумчиво и отпустила руку начмиля.
А тот, на радостях, отпустил восвояси всю компанию.
И до сих пор все они живут среди нас – эти самые, только что узнанные вами лирические герои. А Тарелка в ясную ночь светом своим соперничает с лунным, и тогда склонные к пьянству и алкоголизму люди, поглядев на небо, осторожно вскрикивают, и тут же прижимают вмиг повлажневшие и дрожащие пальцы к посиневшим губам. А потом, пробормотав что-то вроде «От и допилася», зарекаются делать это хотя бы до завтрашнего утра. И обстоятельство сие свидетельствует еще раз, что утро вечера мудренее.
Все вышеизложенное написано
по идее С.Хирьянова
(если он ее тут признает),
предложенной на СФИ
открытого конкурса фантастики.
26800 зн.
Февраль 2004 г