Richard Bax.
Почему любовь выбирает трудности?
(наброски)
В обед, за день до выпускного бала, мать звонила отцу на работу, просила помочь с костюмом. Костюм, что купили два года назад, на заработанные мною летом, перед девятым классом, деньги, был мал. А перед десятым классом, я зарабатывал на куртку. Может, я и пошел бы в старом костюме, но шестью парням, в нашем классе, родители купили новые, чудом оказавшиеся в магазинах, финские тройки.
Финские костюмы были дорогими, и мать не могла себе позволить такого подарка. У меня оставалась надежда на отца.
Отец, ушел от нас десять лет назад, 1976, Алине тогда только исполнилось три года. Мне было семь. Я помню, тогда отец ругался, а мать плакала. Отца я любил, он брал меня несколько раз на завод, и три раза на субботники. Мать я тоже любил, но её ещё было и жалко, особенно в тот день, когда отец собрал чемодан, скрутил пальто и, долго-долго сидел в коридоре.
Но это было давно. А сейчас, я мечтал о костюме, о новом костюме. И эта мечта была, настолько большой, что мечта поступить в медицинский институт, казалась мелкой и незначительной. И матери я сказал, что на выпускной не пойду – в старом костюме не пойду. И она стала звонить.
Отец пришел вечером. Он принес костюм, завёрнутый в газету, перевязанный бечёвкой. Закрылся с матерью на кухне и обсуждал мою дальнейшую судьбу.
Мы с сестрой стояли за дверью и подслушивали. Алина всегда подслушивала их разговоры. Но сегодня и я не мог отказаться от этого. Говорили обо мне.
Отец говорил громко, почему-то он всегда повышал голос, мать молчала. Думаю, она кивала головой, сидя на табуретке. А он ходил от окна к двери.
– Ну не глупо ли, десять лет учится, чтобы потом получать восемьдесят рэ? А? вопрошал он.
– Глупо! – шептала мне сестра.
– Станет инженером! Я устрою его на завод – молодым специалистом, через год дадут персоналку. Сто сорок рублей – это кое-что! Через два года – малосемейка!
– А ты мотай на ус! – толкала меня сестра.
– К тому же, в Уфе у меня однокашники, помогут. – Отец всегда, вспоминал своих друзей по институту.
– Два человека на место, это тебе не пять в медицинском! Чего думать?! – волновался отец. – Уфимский авиационный! К тому же у него по математике и физике – пять.
– Авиационный – это ведь хорошо! – Алина дергала меня за рукав, ждала моего одобрения.
– Чего хорошего! Дура! – огрызнулся я, и пошел в комнату.
Отец еще долго говорил. Что-то объяснял матери. Пить чай, как обычно, не стал. Обулся. Обнял и поцеловал сестру. Помахал мне рукой. И ушёл.
Алина кинулась на кухню, принесла сверток и, разрывая газету, стала вытряхивать содержимое на тахту. Отец принес белый костюм, чёрную рубашку и белый, кожаный, тонкий галстук.
– Ух, ты! – сказала Алина, разглядывая костюм и рубашку. – Повезло!
Она всегда любила отца больше, чем мать. Хотя та ей позволяла брать её вещи, и даже не ругалась, когда та уходила гулять в её выходных туфлях.
– Ну, они же не новые! – бросил я сестре, я был зол, примеряя обновку.
Я апеллировал к сестре. Внешность она унаследовала от отца, да и характером, по словам матери, была его копией.
– Рукава рубашки ведь не торчат, – а у неё на всё был ответ.
– Всё ещё впереди. Не конец света! – Мать всегда и во всем видела только хорошее. Она успокаивала меня, стоя за спиной, гладя меня то по голове, то по плечам.
Я смотрел в зеркало. У меня не было нового костюма. В тот вечер у меня не стало даже мечты мечты о новом костюме.
– Давайте ложиться! У Ричарда завтра выпускной. – Мать сказала это Алине, которая зачем-то сматывала бечёвку в аккуратный клубок.
* * *
Наверное, это была чёрная полоса в моей жизни. Точнее, полоска.
Выпускной не оставил впечатлений. Я стеснялся костюма, чёрной рубашки и старался не попадаться фотографирующим родителям.
Отец придти не смог. Мать побыла часок, на концерте, и побежала на работу. Вручение аттестатов её не застало.
Потом был праздничный ужин, была даже одна бутылка шампанского. А Славкины родители привезли с огорода ведро клубники. И тётя Вера, Славкина мама, добрая душа, кормила ею меня весь вечер. Когда стемнело, все разбрелись, кто куда. В четыре часа заморосил дождик, и я пошёл домой – спать.
* * *
Утром пришел отец. Рано, в семь часов. Наверное, шёл на работу.
Разбудил меня, сказал, чтобы я собирался, он всё решил – я еду поступать в Уфимский, ордена Красного знамени, авиационный институт имени Серго Орджоникидзе.
И, не увидев недовольства, решил заняться моим воспитанием. Я не мог проявить недовольства, я лег спать в пятом часу. Думаю, если бы отец меня отправил учиться в Китай, в тот момент я бы также не возражал. Хотя, честно говоря, я русский-то плохо знал, даже родной, по отцу, немецкий я не знал. А в тот момент я хотел только спать.
Но в отце пробудились педагогические таланты. И он решил именно сейчас внести хоть какую-то лепту в моё образование.
Для начала, он мне напомнил, что по русскому языку у меня три, с натяжкой. И что необходимо, прежде всего, обратить внимание при написании сочинения.
– Во-первых, – стал учить он, не надо писать те слова, в правильности, написания, которых ты сомневаешься. Сдался тебе перпетуум-мобиле, если есть другое слово – вечный двигатель.
– Во-вторых, не вздумай писать сложносочиненные или там сложноподчиненные предложения, в которых десятки запятых, – не давал мне закрыть глаза отец, – а у тебя никогда не бывает запятых, кроме математики и то только в десятичных дробях.
Пришлось вставать и садиться, уже не поспишь.
– Предложения пиши простые и коротки, это технический вуз, а не гуманитарный. Послушай, как бы я написал сочинение, продолжал он, растягивая каждое слово. – Утро – точка. Солнце встало – точка. Птички чирикают – точка.
– Ну, понял, как пишут умные абитуриенты? – спрашивал он меня.
– Понял! – спешит я отделаться наконец-то от назойливого учителя правописания. – Понял!
Что мне еще оставалось.
Но это было еще не все. Отец вошел во вкус.
– В жизни не бывает мелочей, – серьёзно сказал он, вот на металловедении, на зачёте, преподаватель задал мне вопрос: «Из чего состоит такой-то сплав». Я ответил: «60% того-то, 36% того-то...». А преподаватель меня спрашивает: «А остальное?». Вроде бы мелочь, а я не знал и не получил зачета.
Я смотрел на отца.
– В жизни не бывает мелочей, – повторил отец, и замолчал.
– И что остальное? – я был заинтригован.
– Что остальное? – отец оторвался от, нахлынувших его, воспоминаний.
– Ну, ты сказал: 60% того-то, 36% того-то, а остальное? – напомнил я ему.
– А, остальное, – остальное карбиды вольфрама! – махнул рукой отец, и вдруг заспешил, побежал к двери. – До вечера!
Так моя жизнь в маленькой однокомнатной квартире, с мамой и сестрой закончилась. Начиналась жизнь самостоятельная. И в ту, однокомнатную квартиру, я приезжал уже только как гость.
Вечером, 28 июня 1986 года, я был посажен отцом на поезд, и отправлен в город Уфу, столицу Башкирской АССР.
* * *
* * *
Как вы сказали ваша фамилия? – пожилой преподаватель оторвал голову от своих бумаг и повернулся в мою сторону.
Бах! – повторил я. Вопросы о моей фамилии меня мало смущали. Только девицы, принимающие документы, теперь улыбались во весь рот.
А зовут?.. – продолжил он.
Германович, – помотал головой, пытаясь сбросить наваливающуюся оторопь, Ричард Германович.
А по национальности вы конечно…
Немец! – закончил я его фразу.
Конечно, конечно – он потерял ко мне интерес, и вернулся к своим бумагам. – Бывает!
А Иоганн Себастьянович вам дедушка! – девчата захихикали.
Да нет – начал улыбаться и я – пра-пра-дедушка, он ведь когда жил!
Девушки вручили мне расписку в приеме документов, и, показав на стенд с объявлениями, посоветовали переписать график экзаменов и приходить с паспортом.
Уходя, я спиной чувствовал, как они веселились, высказывая различные предположения по поводу моей фамилии.
* * *
Она была сказочно красива!
Я налетел на неё у стенда с объявлениями. Она резко повернулась и сделала шаг от стенда, а я, спеша, не успел остановиться. Её лицо оказалось рядом с моим.
Она была сказочно, сказочно красива!
Я стоял как вкопанный, она мельком подняла на меня глаза, сделала шаг в сторону и пошла к выходу.
Я стоял и заворожено смотрел ей в след.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Я помню, когда окончательно влюбился в Алёнку. На лекции по философии. Осенний день выдался теплым и солнечным. И Ольга Филипповна, маленькая сухая старушка попросила открыть окна. Её не смутило, что за окном строился новый корпус. И строители шумели прямо напротив нашей аудитории.
Кто и как поставил Ольгу Филипповну читать философию, я не знаю. Говорили что у неё дворянские корни. Скорее всего, так и было, достоинство с каким она ходила по коридорам, было королевским. Нас она называла молодыми людьми, а девчонок – милыми барышнями. Она никогда не повышала голоса и не сердилась. И мне всегда казалась, что она добрая фея, та, что подарила давно хрустальные туфельки.
На середине лекции, когда Ольга Филипповна стала диктовать под запись цитату Гегеля, на фразе: «Античные народы – греки и римляне – еще не возвысились до понятия абсолютной свободы, ибо они не познали еще того, что…» со стройплощадки понеслось:
– Твою … мать, кто … будет за это отвечать? Пушкин, что ли?
Целый поток взорвался от смеха. Все просто неприлично ржали. И только два человека тихо улыбались: Ольга Филипповна и Алёнка.
В ту минуту я понял, что готов умереть, за Алёнкину улыбку.
* * *
* * *
Колька Подопригора появился в нашей группе, в начале зимы, на первом курсе. Вернулся из армии. Как с фронта, не заходя, домой, прямо за парту. В форме пограничника, шумный и пьяный.
Нарисовался, на середине семинара по высшей математике. И в полной тишине, Колька, обращаясь к преподавателю, отчеканил:
– Извините, можно… за опоздание...
Демобилизованных в тот год было много, а Ирик Ильгизович, был человеком демократичным.
– Ну, если больше не за что пить, – сказал он, – то можно и за опоздание...
Девчата захихикали. Колька начал пробираться в конец аудитории. Добравшись до свободного места, он опять обратился к Ирику Ильгизовичу:
– Я опоздал, можно отметить?
Смеялись все, в полный голос. Это был Колькин триумф.
* * *
* * *
Мы стояли и разговаривали, вернее Алёна спрашивала, а я отвечал. Она задавала вопросы по курсовой, а я пытался сосредоточиться, услышать, что она говорит. Но я не слышал её, видел только её лицо, её глаза, её губы. Хотелось протянуть руку дотронуться до неё, просто дотронуться.
Сколько всё длилось? Минуту, час? Но всё закончилось. Алёна схватила за куртку проходящего мимо Подопригору: «Коль, вот ты объясни…».
Она подтянула его к нам, взяла за руку, прижалась к нему плечом.
Они что-то говорили. И опять ничего не слышал: «Она держала его за руку, она прижалась к нему плечом!».
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
По окончании первой сессии, в начале февраля 1987 года, я поехал домой. Хотелось повидать школьных товарищей, было интересно как у них дела, учеба. Что у них нового. Казалось, что не виделись лет десять, а не полгода.
Дома, вечером, когда Алина уже спала, за чаем, на кухне я решился спросить у матери, что подавала мне бутерброды, о себе, об Алёне и Кольке.
Мам, а вы с отцом как познакомились? – начал я издалека.
* * *
* * *
* * *
* * *
13 мая 1987 года в час дня, Елена Владимировна Иванова в торжественной обстановке вышла замуж за Николая Арсеньевича Подопригору. Вообще-то, торжественной была только тётка, выдававшая свидетельство о браке. Она же отказалась включать музыку, сказав, что не положено для четверых. Поведала, что по средам брачуются, в основном, «повторники». Что даже фотограф, по средам не приходит: «Нет желающих фотографироваться».
Но это нас не расстроило. Я заранее взял в общаге фотоаппарат - Смена-М. Купил за большие деньги цветную пленку – немецкую, сейчас уже и не помню какую. Договорился с мастером, с фотоателье на 50 лет Октября, о проявке.
Молодожены решили идти в сторону института и фотографироваться у всех достопримечательностей. Фотографировал больше я, боялся за аппарат, но пару раз Колька потребовал, чтобы и я снялся с молодожёнами. Так и снимались: достопримечательность, молодожёны, и свидетельница, или я.
* * *
* * *
Это был обычный май. Это был обычный день. 13 мая 1988 года. Это была первая годовщина их свадьбы. За полчаса, до окончания последней лекции, Колька сунул мне записку. Собрал вещи и выскользнул из аудитории.
Это была обычная записка: «Встречаемся на остановке, напротив гостиницы “Башкирия”. Скажи Алёнке».
Когда мы подошли к гостинице, в толпе грустных людей, стоял, улыбающийся до ушей, Колька. И огромным букетом жёлтых роз он махал нам. Ну не мне, конечно, причем здесь я. Алёнке. Её любимыми жёлтыми розами.
Алёнка, ахнула: «Колька!», и кинулась через дорогу.
Наверное, Бог закрывает глаза в такие моменты. Когда время становится тягучим и плотным как мёд. И десять секунд как вечность. Как в кино, в замедленной съемке, видно каждую песчинку, что падают на донышко песочных часов.
Она сделала три шага. Красная «восьмёрка» подняла её на капот, ударив о лобовое стекло, перебросила через крышу.
Машина остановилась, люди, со всех сторон, побежали. Что-то кричали, размахивали руками. Вышел серо-белый водитель, подошел к Алёнке, устало сел рядом. И только Колька стоял, обнимая глупый букет.
Как я жалел в тот миг, что не поступил в медицинский институт. Я скакал рядом, требовал скорую помощь, кричал, чтобы не трогали пострадавшую. Заглядывал в лицо Алёнки, ждал, что она откроет глаза. И с ужасом понимал, что я боюсь мёртвых.
Приехала милиция, на уазике, и молоденький сержант почему-то обыскивал водителя. А потом появился капитан, на «Волге». Орал на сержанта и требовал немедленно освободить улицу Ленина, обещая разжаловать его командира до ефрейтора, а его самого до рядового. Сержанта спасла от разжалования, подъехавшая скорая помощь.
Капитан ринулся к вышедшему врачу, хватал его за рукав, и требовал, чтоб тот немедленно забрал «свой труп», и не создавал пробки на государственной улице.
Доктор скорой помощи, с красными глазами, в мятом халате, проверил пульс, лежащей Алёнке, и приказал санитару нести носилки.
Я помогал нести носилки водителю скорой, запихивал в машину Кольку, и злому, спешащему санитару, что выталкивал нас, объяснял, что Колька её муж, а я – её брат.
Под вой серены, в утробе скорой помощи, мы катились по городу. Поникший и бессловесный Колька, доктор, колдующий над Алёнкой, огромный санитар и я. Уткнувшийся, в мутное не прозрачное окно, чтобы никто не видел, как я плачу.
* * *
В больнице скорой помощи, никуда не спешащие врачи, сначала, долго ходили, ощупывали Алёну. Потом пришли санитарки, переодели нас с Колькой в мятые халаты, дали белые шапочки и серые бахилы, не спеша, покатили каталку с Алёной, и мы все оказались в реанимации.
Алёну закатили в операционную, а мы остались.
Колька, вне себя, вне этого мира, сидел тихо на кушетке, и смотрел то ли в пол, то ли куда-то в глубь себя.
Я, пугая медсестричек, намерял километры.
Было 9 вечера, врачи уже 4 часа колдовали над Алёной, когда появилось начальство.
То, что это начальство было понятно сразу. Худощавый, седой мужчина, в темном костюме, поверх которого был наброшен белоснежный, отглаженный халат, сопровождался суетливым доктором.
А вот шапочки и бахил начальству не дали. Зато скачущий вокруг него доктор заваливал какой-то информацией. Что-то, говоря, он показал сначала на Кольку, потом на меня, жестикулируя, кивком головы указывал на операционную.
Они подошли к безучастному Подопригоре. Постояли с минуту около него. Видя, что он не реагирует, пошли ко мне.
– Андрей Алексеевич! – Начальство протянуло мне руку. – Вы её брат?
– Да – выдавил я.
– Мои соболезнования – понурил голову Андрей Алексеевич.
– Андрей Алексеевич, второй секретарь райкома партии – пояснил мне доктор.
– Мы постараемся вам всячески помочь – сказал Андрей Алексеевич. – Сделаем все возможное и невозможное.
Тут он взял меня под руку, и, отводя в сторону, тихо, то ли сказал, то ли спросил:
Я думаю, мы обойдемся без милиции…
Я не понимал, что от меня хотят, и молча смотрел на Андрея Алексеевича.
В этой ситуации она не сможет вам помочь! – зло сказал мужчина.
Стараясь смягчить тон, он продолжил:
Посадят водителя, проще не станет, нужно лечение, лекарства, уход. – Мы дошли до конца коридора и повернули обратно. – Нужно время, деньги, много денег. У вас они есть?
Нет! – я поперхнулся, Откуда?
Вот видите… Я помогу! – глаза его сделались усталыми.
И опять, то ли спросил, то ли сказал:
А заявление в милицию мы писать не будем!.. Не к чему, лишние хлопоты…
Похлопал меня по плечу, пожал руку и двинулся к выходу, следом за ним засеменил доктор.
* * *
Операция закончилась в 21:21.
Из операционной вышел хирург, сказал: «Жить будет», и устало побрел в докторскую. Из докторской выскочила бабушка-санитарка, подняла Кольку и, подталкивая нас в спину, выпроваживала, со словами:
Все хорошо! Домой, домой. Завтра, завтра приходите.
Я что-то пытался спросить, но она не давала, ласково уговаривая:
Завтра, сынки, завтра, всё завтра.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Алёну выписали 1 сентября 1988 года. Как сказал Колька: «Списали».
Два, дюжих санитара вынесли на её носилках и погрузили в машину скорой помощи
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
1 января 1991 года, на моё день рождение, Алёна преподнесла замечательный подарок – 3 шага от кровати до стула.
* * *
* * *
19 августа 1991 года я не работал – отсыпался в общаге, когда в 12 часов ввалился Колька.
Не спи, солдат, Родину проспишь! – крикнул он, стягивая с меня одеяло. – Я в Москву! Поедешь?
Тут я увидел, что Колька одет как заядлый турист – ветровка, сапоги, вещмешок, и, его любимая, панама пограничника.
Ты куда? – спросил я.
Ты, Бах, дурак? – в свою очередь спросил он. – Сказал же, в Москву! Родина в опасности.
В какую Москву? Зачем? – я ещё не проснулся.
Ричард, в Москве ГКЧП! Ельцин возглавил сопротивление! Горбачева куда-то дели! Труба! Полная! А ты спишь! – он пытался найти мою одежду.
Какое ЧП? – не понимал я. – Толком скажи!
ГКЧП Государственный комитет по чрезвычайному положению! В стране государственный переворот! – Он подымал меня с кровати. – Едешь?
Куда?!! – одеваясь, опять спросил я.
В Москву Ричард, львиное твое сердце, в Москву на баррикады!
Ты что нам билеты купил? – испугался я. Ехать ни куда не хотелось, а потраченные деньги было бы жалко.
Какие билеты? Билетов не продают. – Колька, пошел на кухню. Сейчас в Дёму на автобусе, там с каким-нибудь товаряком на Запад.
А как же Алёна? Что она скажет? – вспомнил я.
Мы с ней расстались, вчера. – Колька вышел из кухни жуя какой-то бутерброд.
Из-за чего? – я был поражён.
Не из-за чего! – Бросил Колька, А из-за кого! – И, срываясь, спросил Едешь?
Нет! – сказал я, пряча глаза, в застёгиваемых пуговицах.
Из-за неё? – ядовито спросил Колька.
Почему из-за неё, не хочу просто, да я и не служил, что я смогу – я оправдывался.
Понятно, – сказал Колька, - не поминай лихом, друг!
Хлопнул дверью, да так что косяк осыпался штукатуркой. Правда, я этого не слышал. Я слышал слово «друг», такое тяжёлое и липко-противное, которым Николай Подопригора размазал меня полу.
* * *
Путч провалился 21 августа 1991 года. Всё встало на свои места, но только Колька не вернулся, и не дал о себе знать.
24 я решился пойти к Алёне поговорить.
К обеду поехал в Затон. Дверь открыла Инна Сергеевна:
Ты опоздал, Ричард – Инна Сергеевна выглядела усталой, Алёна полчаса как ушла. За ней заехал Алексей, и они уехали. Ты что-то хотел?
Нет, так просто, хотел узнать как Николай! Не появлялся? – начал врать я.
Нет, Ричард, не появлялся, сказала она, да ты заходи, не стой на пороге! – предложила Инна Сергеевна.
Спасибо! Пойду я, вечерком загляну – говорил я, уже спускаясь по лестнице.
До вечера просидел в скверике речного училища, из него хорошо был виден Алёнкин дом. Инна Сергеевна пару раз выходила и возвращалась. Смеркалось, начинали включаться огни.
Они подъехали к 10 вечера, на новенькой девятке. Оставили машину под окнами, и зашли в дом. Не хотел я видеться с Алексеем, решил, дождусь пока он уедет, потом зайду.
К полуночи я окончательно замерз, уж час как во всем доме погасли огни, а Алексей так и не вышел.
* * *
* * *
Ричард!!!
Кричали откуда-то сзади. Я замедлил шаг, обернулся, но спешащая толпа навалилась, не дала мне увидеть кричащего, несла меня дальше.
Бах!!! Ричард!!!
Голос, её голос!!! Я выскочил из потока, остановился и увидел Алёну. Она стояла на обочине, рядом с какой-то иномаркой.
Я подошел, вернее, подбежал, к ней, захотелось обнять её, но тут из машины вышел Алексей, подошел к Алёне, приобнял ее за талию, и протянул для приветствия мне руку.
Мы поздоровались. И Алёна скороговоркой, выпалила: «У нас свадьба, 7 августа! Я… Мы приглашаем тебя на свадьбу. Будем ждать». И протянула мне маленький конвертик с приглашением. Спеша, неловко, они сели в машину и быстро уехали.
Я стоял и смотрел вслед уехавшей машине. И ненавидел себя, хотя и не знаю за что.
* * *
Звонил. Третий час пытался найти Кольку. Благо с работы никто не гнал. Сиди – работай.
Дозвонился ближе к девяти. Трубку снял сам. Пробурчал:
– Привет.
– Не рад? – спросил я.
– Отвечать обязательно? – вопросом на вопрос.
– Да нет! Просто звоню узнать, тебя пригласили? – пытаюсь говорить равнодушно.
– Куда? – Колька тоже равнодушен.
– На свадьбу, к Алёнке.
– Куда?!! – чувствую, Колька на том конце звереет.
– Седьмого, августа – пытаюсь быть равнодушным. – Пригласительный дала, лично.
– Знаешь… Бах… – он редко меня называет по фамилии, – ты не немец, ты – фашист.
Бросил трубку. Кажется, было слышно, как на том конце провода, у него разлетелся телефонный аппарат.
Фашист…
Надо, же, а раньше называл «Ричард – львиное сердце».
«Сам ты фашист» – это я сказал своему телефону, и тихонько положил трубку.
* * *