Коршун

 
 
 
Стояли удивительно тёплые октябрьские деньки. Как соседний парк щебетом многочисленных воробьёв, многоголосием детворы звенел, заполняясь на переменах, школьный двор.
Малыши разделялись на стайки девчонок и мальчишек. Они перемещались вдоль школьных стен, не рискуя удаляться от входа. Девочки прыгали через верёвочку или по «классикам» с туго заплетёнными косичками, в белых носочках. Родители умудрялись-таки их доставать, делая заказы знакомым, отъезжавшим за покупками в Киев или Москву. В среде мальчиков особо выделялись обладатели перочинных ножей, различных коробочек, скляночек с пуговицами и значками. Они важничали, обменивались «сокровищами», временно или навечно, а вокруг толпились, беспрерывно сплёвывая, «неимущие». На больших переменах успевали поиграть в «пуговку» или «ножичек».
«Середнячки» сообща играли в «чехарду», «лапту», «латку», у них то и дело возникали споры и потасовки. Из их круга доносились песни, чаще других звучала «Картошка»: некоторые из них в конце лета вернулись из пионерских лагерей. У каждого школьника в качестве особой принадлежности на груди - значок или повязан алый галстук.
Старшеклассницы прохаживались по школьному двору. Косы у них заплетались не туго, ниспадали по плечам, у многих заканчивались завитками, некоторые девушки появились со стрижками. В синих и коричневых юбках, светлых кофточках и блузах. Платья также не отличались по цвету и крою: отрезные по талии, различной была ширина клиньев и их количество. Девушки, хохотали, переговариваясь, поглядывали на гоняющих мяч одноклассников.
И в тот, запомнившийся многим навсегда день, большая перемена промелькнула незаметно. С последним, удушенным клёкотом звонка и окликами дежурных, мальчишки 10-го «Б», пасуя, погнали мяч к дверям школы. Предстояло первенство города, и они использовали каждую минутку. У входа возникла свалка. Шумной ватагой пронеслись по коридору, и в класс почти вбежали.
- Зыба, мазила, клешнями двигать научись, - поучал Витька Гранцев.
Вовка Зыбин чувствовал себя виноватым: из-за него вышел спорный гол, но признать это…
- А ты кому навесил…? Я еле достал…
 Они пикировались под дружный хохот девчонок. Оскорбления липли, как комья грязи. Мало кто в то время не имел прозвища. Одно – это уж обязательно, а то два-три. Они были меткие, немилосердные. Чаще всего искажалась фамилия … По расписанию была история. Урок-развлечение. У историка была кличка «Шпонька-Цицерон». Она прикипела к нему так, что его имя и отчество вспоминались с трудом. Невысокого роста, по-мальчишески нескладный, он одет был не просто скромно, а словно с чужого плеча. И одежда была «не на нём», а как бы сама по себе. Она жила прошлой жизнью и ветшала, так и не прижившись. Говорили, что всю свою зарплату Шпонька тратил на книжки. Ездил за ними в областной центр и даже в Москву. Это ему ставился сломанный стул, подкладывались кнопки, жирным вымазывалась доска, запускались мухи в чернильницу, - всё, до чего доходил изощрённый ум лоботряса. Обычно, пока он вёл опрос, погружаясь в «мир духа» опрашиваемого, в классе стоял гул. Летали самолётики, «камчатка» резалась в самодельные карты, девчонки сплетничали. В уроке участвовало ещё двое-трое: спасали «жертву». Но когда Шпонька начинал объяснение, воцарялась тишина. Девчонки вдруг обнаруживали на лице историка высокий лоб, римский нос и красиво очерченные губы… Хорошо запоминалось всё, о чём он рассказывал, что в учебнике не прочесть…
- Цицерон, да и только, - недоумевали они.
 
Шпонька приходил в класс до звонка, развешивал карту, ставил жирные точки в журнале, за что получал нагоняй от завуча. Дежурные подглядывали, сообщали «меченым», те торопливо листали учебник. Коллегам Шпонька пытался раскрыть суть своей теории: «Эффект непредсказуемости результата при неожиданном опросе». Многие молчаливо соглашались, с ней. Действительно, у подготовленного к ответу учащегося знания осознаннее и прочнее. Но на этот счёт имелись директивы, сомнение в которых равнозначно государственному заговору, а потому коллеги Шпоньку игнорировали, а администрация имела особое предписание свыше: «присматривать». В старом здании гимназии это просто, в классных дверях были смотровые «глазки». Сегодня он опаздывал. В таких случаях староста обязан уведомлять завуча. Все знали об этом, но каждый раз, чтоб досадить, с наслаждением шипели вслед обидное: «сиксот». Юрка Жиленко уже собрался идти с докладом, но Галка-Промокашка, стоявшая на «стрёме», жестикулируя и гримасничая, выкрикнула:
- Аверьян идёт!..
Завуч школы Аверьян Дмитриевич наводил на учащихся панический страх. Высокий, сухощавый, смуглый, он ходил медленно. Заложив руки за спину и вытянув шею подбородком вперёд, он ходил на перемене по середине мрачного коридора бывшей гимназии, словно по черте, видимой только ему. И она обязательно приводила его туда, где был непорядок. По этому поводу в школе распространялась легенда об особом даре его носа. Крупный, породистый с тонкими ноздрями, он, казалось, брал след. Никто из учащихся не видел завуча улыбающимся. Лицо его походило на маску, подвижны были одни глаза. Они гневными искрами сверкали по сторонам, грозя неизбежным возмездием. Вызов к нему в кабинет обходился дорого и был последней инстанцией. Дальше ставился вопрос об исключении. И хоть школа находилась в центре города, и в ней учились дети партийной и советской элиты, многие попадали туда просто, по месту жительства.
У Аверьяна Дмитриевича, как и у большинства учителей, была кличка – Коршун. О ней узнавали ещё до поступления в школу. Но лишь в самых отчаянных ситуациях смели её произносить. Неведомо как, но он узнавал об этом. Появление завуча в классе вне расписания, а он вёл физику у старшеклассников, было признаком чего-то неординарного. Все поднялись, громко, но недружно, приветствовали.
- Садитесь, кроме футболистов.
Упавшие на парты, тут же вскочили, знали, будет хуже.
- Фамилии, - потребовал завуч.
Уклоняясь от пронзительного взгляда, мальчишки назвались...
- Гранцев, - к доске…
Витька пошёл. Его рыжие вихры ершились, кожа алела, а наспех заправленная рубашка обвисала. Он уже числился в «кондуите» - особой тетради учёта нарушителей.
- Пойди, приведи себя в порядок, - потребовал завуч.
Витька мгновенно исчез за дверьми.
- Так… - Аверьян Дмитриевич помедлил, - учитель истории работать не будет…
В классе стало ещё тише. Уже прошёл слух: вчера поздно вечером к дому историка подъезжал «чёрный ворон». Получается, - не слух. Всем запомнился прошлый урок, на котором историк давал оценки событиям в мире:
- То, что происходит в Германии, - эмоционально жестикулируя, объяснял он, - чудовищно и грозит страшными последствиями, как для этой страны, так и для всего мира. Гитлера можно сравнить со злодеями, повергшими в ужас весь мир: царями Иродом и Иваном Грозным... Аннексия Польши - это…».
 Его перебил отличник Митрофанов Сергей, сын партийного работника:
 - А товарищ Сталин иначе оценивает роль царей Ивана Грозного и Петра Первого в истории государства…И то, что говорите Вы, не совпадает с генеральной линией…
- И с Германией летом заключён договор, - поддержал его Трясоруков Колька…
- А фильм «Пётр Первый» видели? – Не унимался Сергей.
- Вот зануды, - прошипел тогда Вовка Зыбин.
Историк стал сбивчиво объяснять и, можно сказать, ни за что поставил «пятёрки» спорщикам.
- …поэтому будут замены, следите за расписанием, - продолжил завуч после короткой паузы, - а сейчас проведём физику.
 Аверьян Дмитриевич выждал, пока учащиеся подготовятся, и велел подоспевшему Гранцеву, записать на доске условие задачи.
-Решайте, я отлучусь. Жиленко, обеспечь порядок.
Витька, имевший «натянутую тройку» по русскому языку, физику знал блестяще. Он быстро записал решение и снова стал дразнить Володьку. Зыбин скатал бумажку и бросил в Гранцева. Поднялся шумок: в «бумажную войну» включились другие. Витька ловко отбрасывал «снаряды» обратно. Он вошёл в раж, схватил ветошь, которой вытирали доску, и метнул в конец класса....
Зыбин наклонился за ней, и, не заметив завуча, возникшего на пороге, выскочил из-за парты. С ответным криком: «на, выкуси», швырнул тряпку. Она взлетела неожиданно высоко. Задев портрет Сталина, зацепилась за угол рамы, и прочно повисла, распластавшись на лице … Общий «ах» захлебнулся.
Аверьян Дмитриевич, с открытым ртом проследив её полёт, на мгновение замер, затем сделал шаг назад, но, поняв, что его видели, переступил порог. Он видел, как багровел в прерывистом дыхании Гранцев, как бледнел и беззвучно двигал синеющими губами Зыбин... Взглянул на застывшего, словно изготовившегося к прыжку, Жиленко…
- Верно старосту избрали… - автоматически отметил он.
 Поискав кого-то, остановил взгляд на Митрофанове, а затем - на Трясорукове.
- Эти доложат… Непременно, - подумал он
- Зыбин… Гранцев… Пошли…
Едва за ребятами закрылась дверь, к учительскому столу выбежала Лида Козлова.
- Видели, видели, - затараторила она, - я говорила, что рано их в комсомол принимать. Так вы – «шефская помощь, шефская помощь». Вон шефы, Таня да Маня, теперь головы повесили, раньше надо было горевать, а они только глазки им строили, никакой требовательности. Вот пусть и отвечают за всё...
- За что, за всё, - воспротивились девушки, - мы тут при чём?
- Как вы ни при чём! Это же надо! Накануне годовщины Октября – такое безобразие! А они не при чём. Хорошо, что не успели их в комсомол принять… Так, после уроков – комсомольское собрание, вот там и разберём, кто виноват.
- На классе всё равно – пятно, - резюмировал Жиленко.
Дверь отворилась, два учителя по труду втащили лестницу, установили под портретом. Взбираясь, Илья Ефимович бормотал:
- Ах, пацаны, пацаны, вон до чего шалости доводят. И это - к юбилею вождя! Тут уж раскрутят на полную катушку…
На следующий день и до конца недели в коридорах и во дворе была особая тишина: школу инспектировали. Аверьян Дмитриевич осунулся, потемнел и стал походить на собственную мрачную тень. Приглашая школьников-активистов для беседы с комиссией, он растерянно улыбался и робко просил:
- Постарайтесь, пожалуйста, припомнить всю внеклассную работу…
 И ребята старались. Рассказывали о том, какая интересная жизнь в их школе. О пионерских сборах и комсомольских собраниях, о соревновании и конкурсах, и, несмотря на то, что некоторые ярко живописали не только то, что было, но и то, что планировалось, завуча перевели преподавателем физики в другую школу на окраине города.
Многие одноклассники Гранцева и Зыбина в беседе с инспекторами утверждали, что, решая задачу, не обратили внимания на то, как попала тряпка на портрет, специально ли брошена или нечаянно. Таня, Маша брали вину на себя, просили, чтобы наказали их, а не подопечных… Не спасла и одарённость Гранцева, ребят исключили. А к дому Зыбиных ночью, в канун годовщины Октября приезжал «воронок». Больше Володю в городе никто никогда не видел. А менее, чем два года спустя сбылись и пророчества учителя истории.