каждое утро она собирает «гомонок».
так у нас называют узелок с едой. спрессованные, холодные пельмени с картошкой в банке из под консервы «глобус», горсть леденцов «театральные», намертво прилипших к фантику, жменя растворимого кофе и сахарный песок в баночках от детского питания.
я уже около получаса не сплю – слушаю.
она напевает нечто среднее между «ты гори, гори моя лучина» и «ямщиком».
я тоскую.
начинаю подпевать ей «про себя».
«а с то-о-бо-ою догорю и я».
в комнату врывается луч света - пришла будить.
5.30 утра.
зимой одеваешься как в армии – пока горит спичка, если не быстрее. натягиваю теплое (на батарее грела) камуфляжное исподнее. волчком кручусь на месте, пытаясь попасть ногой в штанину.
бабуля уже курит в форточку «бакланку». но это еще ничего по сравнению с махрой, можно сказать, культурно. переживу.
смачиваю веки ледяной водой – достаточно и этого. через четверть часа мне нужно быть на остановке для рабочих на 40-градусном морозе.
замечаю на веревке стираный бушлат. и когда успела?
с утра я не жру принципиально, но с удовольствием заливаю в себя большую кружку чая с водкой, по официальной версии – для поддержания тонуса и сохранения тепла. на самом деле, во мне просто совсем не бегает кровь. я холоден, как рыба, и бабуля говорит, что это от голода.
на остановке уже стоят, притоптывая сбитыми сапогами и извергая клубы пара, люди.
я подхожу, и они почтительно со мной здороваются. никто не разговаривает, будто слова могут унести то тепло и силы, которые они накопили за ночь.
народ все прибывает и прибывает, сбиваясь в единую массу. подкатывает пузатый допотопный автобус на раскаченных рессорах, и толпа, как гончая, рвется к единственной дверце, чтобы пропасть в чреве машины. я бы никогда не подумал, что эта колымага способна вместить в себя столько оживленных тел. диспетчерша Нинка, потерявшая с полдюжины детей и весь передний ряд зубов, во весь рот лыбится молодому пареньку из убойного, под напором тел прильнувшего к ее разгоряченной корме. всем что-то куда-то упирается, кому-то где-то жмет. поездка до фабрики сопровождается взрывами хохота и всеобщим зубоскальством с мастерским использованием непечатного фольклора.
сегодня в смене с бариновым.
уже несколько смен с ним меня преследует чувство опасности. отгоняю нехорошие мысли, но и язык держу на привязи.
по смене передали, что взяли одного пацана-охранника, и вроде как по наводке своих.
барин сверлит меня взглядом, но мне пох – и не таких видали.
напрямую с ними я не связан, у меня свои дела. тут ведь главное – чувство меры не потерять. жадность - она не одного фраера сгубила, и не двух.
хотя я барина понимаю – я не в связке, круговой порукой не обременен, поэтому могу доставить себе маленькое удовольствие – стукануть куда надо.
но я не такой.
гораздо приятнее наблюдать за обломом по полной, дождавшись конца серии неосторожных шагов и ликовать, ликовать от осознания факта предопределенности и существования этой е**ной цепочки однажды пущенного в мир зла. я только смирно жду своей очереди, своей кары, и знаю, что когда-нибудь она меня накроет.
моя семья голодает. я оправдываю себя только этим, но почему-то легче мне не делается.
каждую неделю я должен составить хотя бы один акт по поимке вора, какой-нибудь детдомовской девки с пакетиком куриных головок в валенке. ее лишат зарплаты.
«своих» я не трогаю. в конце смены я выпускаю через проходную весь колбасный цех и часть убойного.
моя система безопасна, и через час бабуля принимает на дому работниц фабрики. я налегке возвращаюсь домой. устал.
«приезжал отец. взял ящик на продажу и на етьбу. скоро вернусь. я.»
наверно у соседей. сбывает.
«ты гори-и, гори моя лучи-и-на».
на веревке висит чистое кимоно и штаны на завязках. и зачем стирает?
крепкий дзюдошный пояс.
я становлюсь на толчок, связываю из пояса петлю, нацепляю на жирно закрашенный гвоздь, черт знает, кому здесь понадобившийся, продеваю голову, аккуратно расправляю прошитую ткань по шее.
«а с то-о-бо-ою догорю и я».
кто-то колотится в дверь.
я на полу у толчка, шея горит: гвоздь не выдержал моего цыплячьего веса, а, может, просто дерево рассохлось.
что ж, не в этот раз.
я плачу от невозможности.
я жду.
я устал ждать.