Ермилова приехала из командировки не одна.
Об этом мы догадались, когда она не пришла на наш междусобойчик перед Новым годом. Главное дело – по телефону отзванивалась, а как пришлепать самой – так нет. Все новогодние праздники ее не было. «Ого», - подумали мы. Ломака наша Ермилова, самая капризная в группе, в прошлом году чудного мальчика отшила, и тем самым дала нам понять. Но мы, конечно, ничего не поняли. В нашей компании из десяти приближенных осталось четверо. У всех уже семьи, собираться стало трудно. А без Ермиловой вообще скучно. Она приносила нам новые диски, она первая из нашей группы видак приобрела. Мы всегда к ней приходили! Сидим озадаченные: Бухтоярова, большая телом и душой, отягощенная ответственной работой и второй семьей, Степанчук, вечная девочка - подросток с грустными глазами, несмотря на то, что у нее самой уже девочка-подросток, и очкарик я – то есть Панова, которая много орет, а у самой такие проблемы.
- Она не хочет нам его показывать! - сказала Бухтоярова, наливая пиво «медовое».
- Тебе только покажи, ты сразу начнешь, - заметила спокойная Степа.
- Ничего подобного! У меня все есть, мне больше не надо.
- Неужели?- ехидно сказала я. – Ты уже уходишь из большого секса в маленьком городе?
- А ты помалкивай, да, - отозвалась Бухтоярова, - кто у нас является близкой подругой Ермиловой? Кто по-матерински опекал ее после окончания колледжа?
- Да я опекала! – воскликнула я, - И кормила на кухне, и утешала, когда плакала.
Даже мужиков искала…
- Ты себе найди сначала! – отрезала она. - А то он у тебя все ездит куда-то по выходным.
Я замолчала. Бухтоярова как большой начальник всегда все знала и была права, хотя и немного грубовата. Но обижаться на нее бесполезно, она этого даже не заметит.
- Опять не попить пива. Опять разборки начинаются, - заметила спокойная Степа.
- Да ладно, ладно, - сказала я.
- Что ладно? Проект мы со Степой завалили, а по Ермиловой надо решать. Мы ее теряем!
И тут у Степы из за пазухи полилась красивая музыка. Все никак не привыкну, что у нее там мобила на цепочке. Мне все кажется – это мечтательная душа закрытой Степанчук наконец, вырвалась наружу…
Это звонила Ермилова, которая скромно попросила собрать все манатки, включая пиво «медовое» и приехать к ней допить.
- Ага! – заорали мы, как бешеные. – Агаа-ааа!
Поехали. Я ужасно заныла, что мне надо домой- кормить детей. На что Бухтоярова буркнула «грудью!» и защелкнула молнию на моей куртке.
Мы все были в нетерпении, но не забыли докупить еще пива и сервилата по-фински.
- Разошлись, - усмехнулась Степа.
А в прихожей уже стояла любезная донельзя Ермилова в черном костюме - она и в колледже ходила в черном костюме – причесанная, бледная, улыбающаяся.
- Девчонки, мы… вас позвали посидеть по-домашнему. Ну, куда вы столько натащили?
О, как она произвенесла это «мы».
Мы, мешкая и путаясь, повесили куртки куда попало и заняли зрительные места перед телевизором. Пиво полилось рекой, сервелат сам себя порезал на колясочки, напряжение спало.
- А теперь горячее.
До этих пор я все помнила: что шло по телевизору, что девчонки говорили, а после этого горячего – капец, ничего не помню.
В гостиную вошла маленькая девушка со втянутыми плечами и в растянутом коричневом свитере. Она была с коричневыми жидкими волосиками, с коричневыми глазками-пуговками, с очень белой кожей и покрасневшими веками. Она внесла большое блюдо с жареной картошкой и печенкой. Мы увлеченно стали есть и бурно хвалили - было за что. Каждая маленькая печеночка была обжарена в тесте и майонезе.
Но вся эта вкуснота застревала в горле. Красиво, конечно, но девушка! Ермилова так на нее смотрела, так подбадривала, из ее глаз лилось такое тепло, такое сочувствие… Ошибки быть не могло. Никаких объяснений. Они иногда выходили на кухню пошерудить по хозяйству. Как только выходили, мы шептались.
- У меня нет слов! Нет, у меня нет слов, - без конца говорила Бухтоярова, отпивая пиво из красивого ермиловского стакана. – Мы ее теряем.
- Что ты психуешь? Вон, живая. Все хорошо с ней, - утешала Степанчук, глядя куда- то в глубину телевизора, как будто Ермилова спряталась в телике, - гораздо лучше, чем с нами со всеми.
- Нет, она страшная, страшная, - вдруг прошептала я. – и сидит как побитая собака.
- Ермилова более побитая, - возражала Степа.
Она вся тоже съежилась. Осунулась лицом.
Радости у нас как не бывало. Все расстроились. Никто не хотел больше ни печеночек, ни сервелата, пиво выпили быстро и яростно. Мы так напились, ужас, только, пожалуй, один раз такое и было, еще на первом курсе. И мы сами не понимали что с нами. Ну же, мы современные женщины, мы ведь все понимаем… Нет! Мы ничего не понимаем! Почему великолепная Ермилова так низко пала? Почему рядом с ней это жалкое существо? И оно всегда будет тут жить? А может, дело вовсе не этом? А в том, что близкая, обожаемая нами Ермилова вдруг стала чужой, не нашей… Но ведь никогда Ермилова не указывала нам, как и кого нам любить. Чего мы-то взъелись?
А мы взъелись. И мы даже не спросили, как ее зовут, медвежонку эту. А потом оказалось, что фамилия у нее такая же: Ермилова. Вот кошмар. Правда, она потеряла паспорт и ездила на родину делать новый, но фамилия от этого не зависит…Она сидела на вокзале без паспорта, без денег и плакала. Бедная…
- Б! – ругалась воспитанная Бухтоярова, когда мы вышли на улицу.
- …Ать-ать! – разносилось по пустому двору.
- Да ну ее на… - кричала я. (Панова то есть).
- Уй- уй- уй, - разносилось по темной улице.
- Ну и ж… Полная ж… - взмахивала руками Степанчук.
- ..Оопа… опа… отдавалось под сводами перехода.
- Да я не могу больше, купите же мне девятку скорей. У меня ни копья…- просила я.
- Молчи, паразитка. Помнишь - ты просила, мы купили, а потом ты что сделала? А?
- Девочки! – перекривала я зимний ветер. – Но как же толерр..рантность? Мы не можем никого угнетать. С кем не согласны. Людям хорошо, ну что же мы такие… Нельзя просто так поставить крест. Мы всю жизнь, и она всю жизнь… Нельзя…
-А ты что развыступалась? – стала руки в боки Бухтоярова. – Не уберегла, паразитка? «Наше все» не сохранила!
- С вами не посидеть нормально, опять разборки, - вздыхала Степанчук.
- …Корки, корки… - вторила ночь…
Потом несколько раз Ермилова мне звонила и я, как идиотка, снова и снова выговаривала ей за растянутый свитер, за прилипшие волосики, за все. Ермилова запиналась: «Зачем…Зачем ты хочешь меня обидеть? От этого не зависит. Я ее вылечу, она вся простужена, вылечу, потом куплю ей новую одежду, не ори так. У тебя самой такие проблемы. А я сама как-нибудь…» - «А она что, не будет работать?» - «Не может она без паспорта работать…»
Почему она со мной объяснялась? Она же могла плюнуть и растереть! Но она то робко, то настойчиво звонила мне, Степанчук (к Бухтояровой она дозвониться не могла), и глотала, глотала наше неуемное хамство, наконец, просто равнодушие. Она ведь пошла на поступок, так? Подобрала бродяжку. Это великодушно! Нравственно! А с другой стороны - безнравственно. Она хотела в нас найти опору, а находила - дулю.
Потом первый шок прошел. Было дело, кончились у Ермиловой деньги, так я пошла, купила еды, питья и притащилась к ним жаркое делать. Муж спросил, куда это я с такой сумкой, а я ему – да знаешь, надо ветерана одного тут проведать… Все б ветераны так питались! В двойном размере! Господи, как же они радовались, как соус этот макали, блестя подбородками. Проклятые кошки. Я от смущения сильно орала, шутила так, что у всех лопались перепонки. СтаршАя Ермилова гордилась мной: «Видишь, какие у меня подруги!» А малАя Ермилова рот в скобочку и смотрела глазками-пуговками. Ну медвежонка и все. За руку трогала: «Вы так готовите…» Нос тоже красный, все шмыгала им, платком вытирала. Сердце мое сжималось: кашель очень сухой, надо отвар, микстуру посильней. На прогревание надо, на УВЧ… Может перейти в воспаление…
- Мне нельзя УВЧ, - виновато улыбнулась малая, - у меня ни паспорта, ни полиса.
Эх! Потом я ходила за лекарством… Потом Ермилова что-то получила на работе, отправила малую за паспортом.
Это шла зима, а через пару месяцев случилось эта экологическая конференция.
Мы хотели давно, пришлось ехать. Только Степанчук и я смогли из актива, но поезд-то, поезд отходил от вокзала в четыре утра. Сидеть на вокзале ночь нам не улыбалось, приехать с другого конца города мы не успевали. Что делать? Степа достала музыку души на цепочке и начала трезвонить… Потом дала мне мобилу: там в трубке отзывалась Ермилова. Она сама предложила у них заночевать, поскольку это рядом с вокзалом. И мы рысью, топотом в кассу. «И волны всем рокотом. И камни всем топотом. И всем свои опытом. Пес на цепи. И я тебе шопотом. Потом полушепотом. Потом уже молча. Любимая. Спи…» Спи с этой девушкой, милая, божественная.
Эх, никто не видел лицо Степанчук! Когда мы с сумками задвинулись на ермиловскую явку... В это место, полное всяких чудных воспоминаний и такое пустое теперь.
Главное, уже пришли, дверь захлопнули, вспотели, а она с амуницией и бормочет мне: «Уйду!» Ой, ду-ду, ой, ду-ду. Прямо с поезда уйду. А я ей показала на язык и на висок. Все равно она не угомонилась.
- Чего боишься? - спросила я быстро.
- Да мне влом, Панова. Тошнит.
- Не дури. Ты же не стала бы кувыркаться, если б гости.
- Ясно, нет!
- Так и они культурные люди!
- Ой, какая ж.. жэ… – простонала целомудренная Степанчук.
И тут до меня дошло. Малая подбежала, сумки вырвала из рук. На этот раз она была не в растянутом свитере, а в толстом банном халате. Лицо и кисти рук слабо светились, как матовые лампы. Она усадила нас, дала по пиву. Сама Ермилова, видно, ныряла в ванной. Ой. Хорошо. Почти не трясет. Еще бы сказать ей пару слов, этой медвежонке, и она бы смахнула отсюда очень быстро. Но нет. Так нельзя…
Мы долго молчали. Каждый сдерживался.
- Ермилова, с легким паром.
- Привет, девчонки.
Она тоже светилась. Вот!.. Они щебетали наперебой:
- Вам поесть или телевизор?
- Вам вместе постелить?
Мы переглянулись.
- Конечно! – воскликнула я, имея в виду совсем не то, что имела в виду малая.- Только так! Иначе зачем мы вместе поехали на конференцию!
Степанчук вызверилась на меня, давая понять, что такой вариант ночи не был ее мечтой.
Но делать было нечсго. Ермиловы не целовались при нас, но смотрели только друг на друга. Это было все равно, что остаться вдвоем! Чтобы пркратить эту двусмысленность, я бодро сказала:
- Ну! Давай, Степа, тоже примем душ.
И Степа, у которой дома отличная ванная, послушно пошла раздеваться, делая лицо как перед уколом. Потом пошла раздеваться я. Теперь у Ермиловой лицо стало озабоченное.
А зато малая была счастлива. Она сразу как-то выпрямилась, стала хорошенькой. Некоторых чувство страха совсем не красит. Она дала мне зачем-то новую ночнушку, достала из сумочки маленькие чудные дезодоранты. Она собирала меня на ночь. И тогда я чмокнула ее в щеку.
Так нас стало пятеро.