Михаил Николаевич Костылев ехал на электричке и вез от тещи полмешка картошки. Неуютно было как-то на душе - вроде бы уж нормальный, взрослый мужик, а картошку от тещи везет. Стыдно. Эту картошку хотелось даже ногами подальше под скамейку затолкать.
Народу в электричке было немного, в основном женщины. И вот на Шумейке влезли в вагон трое пьяных, здоровенных охломонов с трехчекушечными бутылками "Агдама" ("огнетушителями", как их называли) в руках. Сразу с краю, словно какого-то мальчишку шлепнули по лысине одного уже пожилого, крепкого мужика. Он что-то зароптал, они его хвать и прямо из одного конца вагона в другой почти волоком. И вытолкнули в тамбур. Михаил Николаевич не знал что делать. Вмешаться? Одному? Остальные мужики в окна, да в газеты уткнулись. А в одиночку сунешься, так они тебе столько навесят, что не унесешь.
Двое из охломонов, вернувшись на место, закурили, а третий, заросший большими неопрятными бакенбардами из-за которых, он, видимо, считал себя неотразимым, начал ко всем женщинам подсаживаться, приобнимать, трепля что попадя. Михаил Николаевич почувствовал себя неуютно, потому что рядом с ним сидела симпатичная женщина лет тридцати. Только что это обстоятельство казалось необыкновенно приятным и вмиг стало опасным.
- Нет, но мужчины-то у нас - защита и оборона, ничего не скажешь, - насмешливо сказала какая-то женщина впереди, адресуя упрек всем мирно сидящим, таким, как Михаил Николаевич, а не самим этим хулиганам, как будто они-то были с другой планеты.
Другие женщины поддержали ее, даже как-то восторженно зашумев.
Что ж, дошел черед и до соседки Костылева. Подходит этот барбос и молча подталкивает его - подвинься, мол. И тут Михаил Николаевич почувствовал, что просто не способен на глазах всего вагона встать и уступить место. Уж лучше бы загодя пересел, хотя и этого сделать не смог по той же причине - ведь его предупредительный маневр был бы сразу разгадан. "А, будь что будет!" - отчаянно решил он, вскочил и оттолкнул хулигана. Только то и всего. И, к сожалению, вышло это как-то слабо, неуклюже и по-интеллигентски. Хулиган лишь удивленно отступил и как бы только теперь всерьез увидел его.
- Ну вот, слава богу, нашелся один настоящий мужчина, - сказала кто-то со стороны.
"Ага, нашелся, - безнадежно подумал Михаил Николаевич, - сейчас от этого мужчины полетят клочки по закоулочкам". Приятно было, конечно, что его оценили, но было уже заранее стыдно за свою неминуемо разбитую морду, которой она станет через мгновение. "И главное, хоть бы один милиционер появился", - еще успел подумать он.
- Ты видишь, что он делает, - сказал хулиган своим дружкам, которые и без того весело наблюдали за его выходками.
Оба они привстали, отставляя бутылки. Но этот с бакенбардами, видимо, решил, что с таким-то интеллигентом он и сам управится. Он устрашающе выкатил глаза и двинулся на Костылева. Тот же и сам разочарованный своим первым ватным толчком, лихорадочно оглядывался по сторонам, пытаясь найти какой-нибудь вспомогательный инструмент. Но под рукой была только картошка в мешке. Что ж, годилась и она. Он схватил за горловину мешок, который еле поднял в вагон, но которые теперь почему-то оказались довольно легкими, и широкой дугой обрушил на голову нападавшего, подняв облако пыли. Костылев и предполагать не мог, каким удачным оружием окажутся эти полмешка картошки, сразившим сразу двух врагов. Один из них с пыльными следами на своем заросшем лице сидел в проходе и тряс очумевшей головой, а второй свалился на скамейку от хохота при виде своего очумевшего товарища, попавшего под пыльный мешок. Оставался, правда, третий, носатый и сутулый, которого отпор дохлого интеллигента не рассмешил, а разъярил. Он рванул с места, так что, казалось, воздух засвистел...
Однако добежать до Костылева он не смог. Случилось нечто неожиданное. Женщины загалдели, закричали и, как по команде, высыпали в проход. И что с ними случилось - когда волокли к тамбуру того первого, то они даже и не пикнули. Носатый и с бакенбардами, тоже вскочивший на ноги, попытались прорваться - но не тут-то было. Женщины, вроде некого спасительно наполнителя, теперь занимали все пространство. Носатый попытался лезть через спинки кресел, но и оттуда его стащили за штаны. Охломоны поругались, поорали и отступили. Больше всех распалялся, конечно, самый обиженный - этот пыльный и с бакенбардами, на которого теперь уже никто не мог смотреть без смеха. А через несколько минут, они, избегая шума, и вовсе позорно покинули вагон.
Так и Михаил Николаевич и уцелел. Одно особенно сильно запомнилось ему с того случая - то, как смотрели на него потом женщины. Ах, какими глазами они смотрели! Сорок лет прожил Михаил Николаевич, а таких взглядов не удостаивался.