Говорят, что человеку не дает уснуть совесть, если его мучает бессонница.
Видимо, моя совесть засыпает вперед меня, раз, не мучает – всегда проваливаюсь в сон, едва коснувшись головой подушки. Но в ту ночь все было иначе.
Вечером я долго не ложилась спать, чтобы на следующий день полностью освободить себя от кухни – ненасытной пожирательницы женского времени. Не удержалась и сняла пробу с приготовленного рагу в столь поздний час. Обычно, я придерживалась режима питания, так как весну ждала. Выпила кружку горячего душистого чая с мелиссой, чтобы спалось крепко и сладко. В задумчивости обмусолила лимон, не замечая его кислого вкуса. А может, и лимон был не такой кислый той зимой?
После полуночи упаковала свое тело в большое одеяло из натуральной ангорской шерсти. По крайней мере, так убеждала тогда нас продавщица, энергично навязывая товар.
За окном бушевала февральская метель, строго по календарю. Почему, именно, на этот месяц всегда выпадает столько метелей?
Глядела в окно, как ветер раскачивает одинокий фонарь напротив окна. Яркий свет вырывал из темноты куски, мчащейся в неизвестность, шальной круговерти.
Повернулась на другой бок. Закрыла глаза, чтобы дождаться в темноте уплывающих вдаль сиреневых облаков сна, но сквозь плотно сомкнутые веки явственно различала силуэты мебели.
Вот, секционный шкаф блестит стеклянными дверцами, он – ровесник моей старшей дочери. Нет, даже чуток постарше – я беременная тогда ходила ею. Секцию мы купили с мужем, как только переехали на новую квартиру.
Хорошая квартира была: большая, солнечная и, самое главное, счастливая. Там рождались дети, появлялись собаки, хомячки, кошки, которые приносили потомство. Мы раздавали соседям и знакомым крошечные живые комочки, а одного рыжего котенка оставили кошке, чтобы не тосковала по детям. Я, как мать, понимала ее, глядя, в блестящие от слез, умоляющие нас глаза...
Назвали котенка тогда еще смешно – Юсь. Позже, в соседнюю квартиру переехал рыжий финн с таким же именем, рыбой нашего подросшего кота подкармливал и по-фински с ним мурлыкал...
Вот, так и жили все дружно и шумно, как в цыганском таборе. А потом, все разбежались. Сперва дочери ушли в замужнюю жизнь, каждая, забрав с собой по любимцу.
Квартира сразу как-то опустела. Потом, муж сгинул. Бес его попутал, что ли, который в – «ребро»? Тогда-то я и возненавидела ту огромную заброшенную квартиру и съехала с нее. Или с катушек? Даже, не заметила сразу, что взамен получила квартиру угловую и холодную...
Вот теперь мерзну в ней одна. И солнца в ней мало, и счастья не хватает. Нет, вру – было, счастье и на этой квартире, только недолгое, как бабий век... Да, шут с ним, с эти счастьем, спать пора.
Я повернулась к своим мыслям спиной. Совесть зевнула и толкнула меня локтем в бок:
- И тебе не жалко?
- Жарко, - сердито ответила ей, сделав вид, что не расслышала.
И сбросила плед, который накинула поверх одеяла перед сном. Долго вертелась в постели, подтыкая под бока безразмерное одеяло, пока в нем совершенно не запуталась.
- Да, спи ты! – буркнула Совесть и засвистела носом.
Нет, это не она свистела – электропоезд повез шахтеров на смену. Долго и протяжно свистел, до тех пор, пока натянутые нервы не свернулись в клубок.
Скосила глаз на громко тикающий будильник – прошло полтора часа бессонной ночи. Даже, правый бок себе отлежала. Во рту - не проходящий вкус кислого лимона. Надо же, какой оказался – замедленного действия. Все! Спать – спать - спать!
Сквозь первую дрему до слуха долетел жалобный собачий лай. По голосу судить – маленькая собачка. По крайней мере, маленьких размеров, как мой Тузик.
- Как-то там наш Тузик поживает? – сонно спросила у меня Совесть. – Уже три месяца его не видела.
- Лучше, чем я, - сердито ей ответила. – Сытый, в тепле и ласке.
Хозяином моей собаки стал тот, с которым в начале на этой квартире поселилось обманчивое счастье.
Ох, и счастливы же мы были! Вот с ним-то рядом я и поняла, что значит – крепкое мужское плечо. А руки, какие у него были – с правильного места росли да такие толковые, все умели. Сильные руки были, а обнимали трепетно и нежно.
Тузик в него как-то сразу влюбился. Может, так же, как и я? Глаза у них с Тузиком были похожие: теплые такие и преданные. Так, а чего Тузику было его не полюбить? Тот его выгуливал, за ушком чесал, слова ему ронял да косточки помясистее на рынке выбирал.
Только одной мне было недостаточно такой любви к себе. Ну, не хлебом же единым жив человек? Я как-то не умела разговаривать с Тузиком по душам, мне ведь человек был нужен для общения. А человек как-то все больше о себе говорил, словно, всю жизнь с собаками бесловестными прожил.
Может, поэтому языка собачьего не знала я до него? А у того, нового хозяина моего Тузика, через год вдруг способности прорезались – лаять начал, собачиться. С работы ли задержусь, посуда в раковине осталась немытой или губы помадой не того цвета, который ему нравится, накрасила, так он сразу ощетинится, и давай за свое: ”Гав–гав-гав!”.
Я вначале опешила от такого лая, хвост поджала маленько. Так он сразу же во вкус вошел, почувствовав мой адреналин, зубы стал показывать на каждом шагу. Я тогда тоже стала учиться лаять в ответ, сперва тоненько так получалось: ”Тяф-тяф-тяф!”, а потом, уже и побастистее стало выходить. Только Тузик испуганно уши к голове прижимал, видно, понимал нашу речь.
Как-то раз собачий хозяин пришел домой пьяный, как кобель, нагулявшийся, да и укусить меня надумал. Я в это время пирожки затеяла, вот ему на дверь и показала.
Тузик понял сигнал, и первым из квартиры сиганул, как увидел у меня в руке скалку. Ну и хозяин Тузика тут догадался, что пора ноги уносить. Успел выскочить за дверь. Скалку только жалко – треснула. С тех пор разлюбила я его, и пирожки стряпать – тоже. Достряпалась – до скалки...
Пробовал он, потом на задних лапках учиться ходить передо мной, как Тузик, да ноги не выдерживали веса, подкашивались быстро. А может, самолюбие давило? Да и смешно было видеть его такого, пожученного. Отпустила я его на волю и Тузика ему отдала – любовь у них была сильная промеж собой. Почему же наша - оказалась слабенькой такой?
- И чего эта собачина так жалобно скулит? Из дома, что ли, выгнали?- подумала тревожно.
Включила «ночник».
- Иди, хоть в окно глянь,- подсказала проснувшаяся Совесть. – Мало ли, чего?
Долго стояла на холодном полу босыми ногами, вглядывалась в метель. Ничего не было видно. Может, это ветер скулил?
- Это я скулю, - вдруг всхлипнула Совесть.
- А тебе чего надо? – возмутилась я, пытаясь согреть озябшие ноги.
Дожила, и ноги погреть некому, а раньше охотно грели.
- Собаку жалко, пропадет ведь одна, - уклончиво ответила Совесть.
- Да, не видела я эту собачину из окна! Убежала, наверно. Может, встретила кого. Время уже 4 часа ночи. Или – утра? Давай спать, а?
Совесть затаилась и промолчала.
Дрыхнет уже, а я тут с ума схожу по какой-то собаке. И далась она мне, ведь никому больше дела до нее нет.
Только улеглась, слышу – еще жалобнее голос ветер доносит.
Совесть даже голову от подушки приподняла – не спит. Пришлось мне встать и открыть окно настежь,и чуть ветром не захлебнулась. Уже не обращала внимания, что на мне из одежды – одна сорочка, высунулась по пояс в окно. Не видно никакой собаки. Не умело посвистела, сложив губы колечком – неожиданно звонко получилось. На такой залихватский лай уж всякие бродячие кобели откликнулись бы.
Тишина.
Только метель бесилась и выла, и Совесть ей под одеялом противным голосом подвывала.
- Ладно, не вой! – пожалела ее. – Убежала собака домой, спит уже давно.
- Не ври! Замерзла она! – визгливо вскинулась Совесть.- Думаешь, собаке – собачья смерть?
- Нет, ты меня в гроб вгонишь, людоедка!
Вскочила я с постели, как ужаленная.
- Ты чего это свои мысли на людей проецируешь?! Ведь знаешь, гадина, что не думаю так! Нет, доводишь!
Натянула я рейтузы поверх ночной сорочки, на босые ноги – сапоги. Шубу уже в коридоре на ходу надевала.
Часы показывали время – 04.55.
Приближался День святого Валентина.
И где эта чертова собака?!?