Полет Тельца

 
«Сочинитель имеет такое же полное право быть смелым в своих словесных изображениях любви и лиц ее, каковое во все времена предоставлено было в этом случае живописцам и ваятелям: только подлые души видят подлое даже в прекрасном или ужасном»
       Из рассказа И.А. Бунина «Генрих»

Часть первая
Девушка с распахнутыми глазами

1
Илья Николаевич вышел из-под сводов Восточного вокзала и с облегчением вздохнул, улыбаясь солнечному и беспечно шумному Парижу. Любимый город, приласкавший его, как и миллионы других людей во все времена, радостными, звонкими звуками и ясной белизной своих фасадов всегда навевал отличное настроение. В этом городе жизнь била таким ключом, что заражала и воодушевляла, в нем просто невозможно было грустить, предаваться унынию и пессимизму. Казалось, в самом его воздухе было нечто такое, что вскармливало самые лучшие таланты земли. Здесь так хорошо писалось, творилось, здесь так страстно любили и страдали, воспевая потом эти страдания и любовь, да и просто хорошо жилось, что за две тысячи лет, что он стоит на берегах этой серой реки, Париж стал негласным, но общепризнанным Главным городом мира. Для многих и многих он был всегда притягательным и желанным, но совершенно особое чувство к нему испытывали русские люди. «Увидеть Париж - и умереть!» - такой слоган могли придумать только русские.
Илья Николаевич уже давно жил в Париже, но так и не мог привыкнуть к нему, не мог представить обыденности этой жизни. Его каждый день ждало свидание, при мысли о котором сердце всегда немножко щемило - это свидание с любимым городом. И хотя сегодня день с утра еще был неприятным, так как нужно было стараться показаться невозмутимым и приветливым при расставании с этой женщиной, сейчас, вдыхая воздух Парижа, впитавший запах цветущих деревьев, Илья почувствовал прежнюю, светлую радость, исходившую от самого города в любое время года, при любой погоде.
Задумавшись, он шел по улицам, как всегда в таком состоянии, бесцельно. На площади перед Гранд-Опера Илья Николаевич присел на улице за столиком одного из бесчисленных кафе и заказал рюмку коньяка и чашку кофе. Торопиться было некуда, дома вновь никого, день проводами был безнадежно испорчен, и он невольно, ускользая из-под собственного контроля, опять погрузился в недавнее прошлое.

Илья Николаевич был человеком талантливым, и сам себя считал везучим. Он вырос в прекрасной семье, в Ленинграде, потом легко поступил в один из самых престижных в те времена институтов - во ВГИК. Окончив его, по счастливому распределению попал на «Мосфильм», где, поставив несколько картин, вскоре получил статус авторитетного и самостоятельного режиссера, а потом в своей дальнейшей карьере делал только то, что хотел.
Илья родился под знаком Тельца и всей своей жизнью удивительно ему соответствовал. Как и подобает настоящему Тельцу, с виду он казался медлительным и рассудительным, казалось, мало, что может нарушить его спокойствие, но при этом он мог совершенно неожиданно впадать в неистовую ярость и мог смести с лица земли все, что в этот момент преградило бы ему дорогу. Илью сильно привлекал противоположный пол, что тоже свойственно всем Тельцам. Иначе говоря, он очень любил женщин, и они отвечали ему тем же. Многие годы он выбирал только первых красавиц, высоких, стройных, которых, как и сегодня, в те далекие времена в его кругу называли моделями. Он легко расставался с одними, легко находил других, причем сам не был особым красавцем, но интеллект и особое обаяние, как он любил говорить, повторяя за Буратино, спрятать не мог.
Илья творил легко и талантливо, причем ему не пришлось пробиваться с большим трудом, прогибаться, угождать или идти на компромиссы с собственной совестью. Он сразу попал в струю и на глаза, раньше других стал выезжать за границу, работать там по контракту, зарабатывая такие деньги, что и не снилось. Но всегда возвращался домой, чтобы набраться сил, похвастать успехами, а заодно найти новую высокую и стройную красавицу, какие крутятся вокруг ВГИКа и ГИТИСа, «Щепки» и «Щуки», чтобы, осчастливив ее, отдохнуть у ласкового моря. Позже он стал вывозить их в Париж, где со временем снял квартиру, а позже даже получил вид на жительство. Париж всегда был бесценным призом, вечной мечтой любой женщины, поэтому проблем с подружками, как их ласково называл Илья Николаевич, никогда не было.
Правда, на всем этом бурном пути он успел дважды жениться, но оба раза это было ошибкой, и ему даже стало казаться, что он просто не создан для семейного счастья. Уже через некоторое время он начинал тяготиться обыденностью и однообразием семейной жизни, что оба раза приводило его к разводам. Расставался же он всегда без скандалов, щедро оставляя все нажитое – то, что к нему легко приходило, он с такой же легкостью отдавал.
Но все истории похожи друг на друга, вот и в его жизни пришла пора, когда восемнадцатилетние длинноногие красавицы, с которыми можно было заниматься любовью с неутомимостью и однообразием отбойного молотка, вдруг надоели. С ними стало скучно, пусто и неуютно, как на сквозняке осеннего перрона. Пожалуй, впервые в жизни, захотелось тепла, домашнего уюта, внимания и понимания, участия и еще чего-то, что он увидел только здесь, в Париже, во встречных пожилых и очень пожилых парах. Они с такой любовью и нежностью смотрели друг на друга, держась за руки, что Илья Николаевич почувствовал и приближение, так называемой, осени жизни, и горькое свое сиротство.
Он вдруг понял, что желания, которые до сих пор гнали его неутомимо по свету - честолюбие, жажда интересной работы, приключений, наслаждений, больших денег, шумных компаний и долгих застолий, пропали, выветрились. Он больше не хотел ничего этого. Теперь он считал, сколько еще остается ему прожить и, сравнивая с тем, что прожил, понимал, как неумолимо приближается конец. Он всю свою жизнь знал, что он смертен, как и все живущие на земле. Но в молодости не думал об этом, позже легко прогонял эту, иногда всплывавшую мысль, а вот теперь не мог ни о чем другом думать. Между тем, еще лет двадцать он проживет, но как и, главное, с кем? И расставшись с очередной, наскучившей подружкой, он остался один.
Илья стал вспоминать всех женщин, прошедших через его жизнь. Кого-то он любил, по крайней мере, он так привык думать, кто-то плакал и убивался по нему, не добившись взаимности или быстро надоев. Илья начал звонить, писать письма, наводить справки. В редкие теперь поездки в Россию старался встретиться, вспомнить, напомнить о себе. Одна из его близких и верных до сих пор подружек после такой ретро-встречи обидно назвала это занятие «гробокопательством».
Но она была права: оставленные и забытые пятнадцать-двадцать лет назад девушки, сегодня были в большинстве своем либо чужими женами, либо даже чьими-то бабушками, но все были постаревшими и столь потускневшими, что каждая такая встреча напрочь убивала прекрасный образ, который хоть и с трудом, но вспоминал Илья. У всех была какая - никакая, но своя жизнь, и никто не хотел оставить или изменить ее для того, чтобы заполнить Ильей, даже в Париже. Тогда он стал просить своих друзей-приятелей, чтобы те нашли ему женщину, но тем было не до проблем Ильи, да и выбор у них был не велик.
Он стал читать объявления, а потом дошел и до знакомств по Интернету. Правда, он для начала решил поискать женщину из русских, которые в немалом уже количестве проживают в Париже. Было несколько знакомств, которые в лучшем случае заканчивались на третьей встрече, после банального «пересыпа», а чаще и до этого дело не доходило. И вот однажды, сидя в компании в одном из маленьких ресторанчиков, он услышал, как его приятельница, что держала агентство по трудоустройству, рассказывала:
- Недавно к нам обратилась по телефону одна молодая женщина. Она приехала из России, и у нее нет никого во всем Париже. Она врач-стоматолог, но согласна на любую работу. А у меня как раз была срочная заявка на горничную в пансион. Мы договорились встретиться на улице, у Сен-Мишель, прямо у выхода из метро. Она успела мне сказать, что ей тридцать три года, в России у нее двое детей, и ей очень нужна работа. Подъезжаю я к месту встречи, а тут дождик зарядил, и сумерки начинаются. Я думаю, как же я ее узнаю? И вдруг смотрю, стоит девушка с распахнутыми голубыми глазами, бесподобной, просто ангельской красоты. Такая несчастная, одна в огромном городе, а вокруг уже черные косяками ходят и слюни глотают. Я сразу же поняла, что это она, схватила ее за руку и в машину. Пока доехали, хозяйка пансиона уже ушла, договорились на завтра, а ей, Марине, бедняжке, даже ночевать некуда идти. Я хотела ее к нам домой пригласить, но побоялась, что Сережа рассердится.
Тут, сидевший рядом, муж Сережа рассмеялся:
- Ты просто побоялась, что распахнутые глаза и ангельское личико могут мне очень понравиться.
Посмеялись и тут же перешли на другую тему, но Илья Николаевич запомнил эту короткую историю и через несколько недель спросил приятельницу о девушке «с распахнутыми глазами».
- Марина? - переспросила Верочка, - она работает в том самом пансионе, хотя я с ней и сходила еще по объявлениям, в которых требовались стоматологи, но без подтверждения диплома и сдачи экзамена на французском языке, врачом ей не устроиться.
- Слушай, Верочка, познакомь меня с ней, - попросил вдруг Илья Николаевич.
- А под каким предлогом?
- Да под любым, просто познакомь, или расскажи ей обо мне и дай мой номер телефона, если захочет, пусть позвонит сама. Скажи, что я хочу вложить деньги в собственный стоматологический кабинет, в конце концов.
Встречу назначили в «Макдональдс» на Елисейских полях, внизу. Прежде чем войти, Илья Николаевич заглянул, как бы мимоходом, и увидел, как и обещали, в красном пальто, невысокую красивую блондинку, чисто русскую девочку с печальным лицом. Она очень понравилась ему, и он смело вошел в кафе и подсел за ее столик. Девушка подняла лицо с припухшими, дрожащими от с трудом сдерживаемых слез губами и, действительно, с распахнутыми темно-синими глазами, полных еще не пролившихся слез. Илья представился, и знакомство состоялось.
- Что-то случилось? - спросил Илья.
- Просто очень устала, работаю с пяти утра, на шести этажах по четыре апартамента, вот и к вечеру еле ноги передвигаю. Можно мы еще посидим?
В тот вечер они долго не расставались, переходя из одного кафе в другое. Пили крепкий кофе, потом по бокалу красного вина, от ужина Марина отказалась. Все это время Илья Николаевич рассказывал свою жизнь, которую невозможно было бы пересказать и за сто таких вечеров. Марина молчала, отвечала односложно, но слушала очень внимательно. Потом медленно шли по ночным улицам к гостинице на окраине, где Марина снимала комнату с еще одной такой же эмигранткой. Расстались у входа в гостиницу, Илья Николаевич записал номер ее телефона и спросил разрешения еще раз встретиться.
- Конечно, Илья Николаевич, звоните. Я с удовольствием с вами встречусь, вот только времени у меня очень мало, ведь я работаю без выходных.
Он вернулся домой и долго еще не мог заснуть, вспоминая круглое русское личико, ямочки на щеках, розовые влажные губки, чуть приоткрытые в легком недоумении, и блеск зубов между ними. Марина говорила очень тихо, а Илья Николаевич обожал женщин с тихим голосом. Ее внимательные, казалось, всепонимающие глаза и немногословность объяснялись им глубиной внутреннего восприятия и печатью интеллекта. Уже засыпая, он вдруг признался себе, что Марина ему очень понравилась.
Несколько месяцев длилось тихое и сдержанное ухаживание. Виделись они не часто, так как у Марины было много работы, да и у Ильи Николаевича в это время решалась судьба очередного проекта. Неожиданно ему пришлось уехать, да надолго, и в разлуке он отчетливо понял, что все время думает о Марине и вспоминает ее. Он решил, что по возвращении постарается перейти к каким-то действиям. Не откладывая в долгий ящик, он в первый же вечер после двухмесячной разлуки, погуляв для храбрости почти два часа с Мариной по паркам и садам Трианона, решительно спросил ее:
- Марина, как вы думаете, почему мы с вами встречаемся, в чем мой интерес? Догадайтесь с трех раз.
- Вера мне говорила, что вы хотите выступить в качестве инвестора в случае, если я получу право на собственную практику, - ответила Марина, чуть подумав. Илья Николаевич ошеломленно помолчал, а потом даже с некоторым раздражением сказал:
- Я хочу предложить вам создать со мной акционерное общество под названием «Семья» с равными правами, то есть, у вас пятьдесят процентов акций и столько же у меня.
Молчание затянулось, и Илья Николаевич стал соображать, как его толковать. Они поднялись по ступенькам к дворцу, и уже на выходе из знаменитого Версаля Марина, вздохнув, тихо ответила:
- Что ж, давайте попробуем.
Илья Николаевич взял Марину за руку и больше не отпускал ее в тот вечер, пока они не расстались у двери гостиницы. Перед самым расставанием он успел сказать Марине, чтобы она переезжала к нему. У него достаточно места и у нее будет своя комната. Марина попросила не торопить ее с переездом, а дать какое-то время на раздумья. Ну, что ж, понятно, что такие дела требуют времени.
Однако, на следующий день Марина неожиданно позвонила сама и попросила встретить ее вечером после работы. Она пришла уставшая и выглядела очень расстроенной. На вопросы Ильи Николаевича отвечала невпопад или просто молчала. Потом вдруг предложила зайти купить шампанского и поехать к Илье. В супермаркете, где на полках стояли десятки видов шампанских вин, Марина сама выбрала бутылку самого дорогого вина, и так, молча, они доехали до квартиры Ильи Николаевича. В Париже он предпочитал пользоваться общественным транспортом, так как городские пробки сводили на нет все преимущества своего автомобиля.
Дома он приготовил закуски, поставил фрукты и конфеты, открыл бутылку и зажег свечу. Марина молчала, а Илья Николаевич взялся для разрядки рассказывать, как однажды он участвовал в Каннском кинофестивале, и кого из великих актеров он там видел. Марина пила шампанское, слушала, прикрыв глаза и устроившись уютно в кресле с ногами. Свеча трещала и бросала рваные тени, шампанское выпили, причем Илья Николаевич только пригубливал свой бокал. Марина поднялась и вышла в прихожую, где оставила свою сумку. Через несколько минут она вернулась, переодевшись во что-то легкое, полупрозрачное, черное и короткое, открывающее ее точеные белые ноги далеко выше колен. Илья Николаевич всегда считал себя вполне опытным мужчиной, но тут он растерялся - слишком все было быстро и неожиданно. В какой-то момент он засомневался, что это на Марине, вечернее платье или ночная сорочка. Не помог и ее короткий комментарий:
- Вот, купила сегодня в Лафайете, - и добавила, - я ужасно сегодня устала, да и шампанское уже ударило не только в голову...
Илья Николаевич как-то скомкано предложил Марине подняться наверх, в спальню. Она легко взбежала по лестнице, ослепляя его мелькнувшими перед ним белыми ногами. Он показал ванную комнату, дал ей большое полотенце, уступил свою кровать, а сам пошел стелить в гостевую спальню. Когда он вернулся, чтобы спросить, не надо ли чего еще, и пожелать спокойной ночи, Марина уже лежала с закрытыми глазами под одеялом, прикрывшись под самый подбородок. Илья Николаевич потушил свет, повернулся и тихонько на цыпочках пошел из комнаты. Но его остановил ее спокойный голос:
- Вы не поцелуете меня перед сном?
Илья Николаевич неожиданно для себя смутился, вернулся к постели и, наклонившись к Марине, поцеловал ее легко в лоб. Ее руки выпорхнули из-под одеяла, и, обняв Илью Николаевича, легко, но решительно притянули к себе. Не сопротивляясь, он закрыл глаза и тут же почувствовал аромат ее губ. Они чуть-чуть раскрылись, но уже через мгновение Илья утонул в поцелуе, чувствуя, как ее язычок прорывается сквозь его губы. В следующую секунду он уже обнимал ее обнаженное, горячее и чуть вздрагивающее тело. Больше не нужны были ни слова, ни здравый смысл.
Плотина была прорвана, и, сметающий все на своем пути поток, хлынул в прорыв. Все произошло молниеносно, что было совсем не свойственно Илье Николаевичу, который считал себя ценителем, знатоком и гурманом, растягивающим удовольствие надолго. Но не в этот раз. Марина кончила яростно и страстно, выгибаясь крутой аркой, сотрясаясь и еще долго дрожа от испытанного наслаждения. Наконец, не открывая глаз, она разжала объятия, и Илья Николаевич, вновь изменяя самому себе, тут же поднялся и ушел, поцеловав Марину в закрытые глаза.
Под утро он, окончательно успокоившись и придя в себя, вернулся к ней в спальню, и в первых лучах солнца долго и упоительно ласкал и наслаждался тугим, упругим, жадным молодым телом, вчера еще малознакомой женщины. Марина отдавалась, не открывая глаз, но румянец на щеках, бисер испарины на всем теле и блуждающая бессознательная улыбка, а главное, неистово проявляющаяся цепь непрерывных оргазмов, убеждали Илью Николаевича, что и в этот раз он был на высоте.
Солнце уже вовсю трубило о новом дне, за окном шум города покрывал все остальные шумы, когда тела, наконец, разъединились, и Марина устало, но восхищенно выдохнула:
- Я просто не ожидала такого! Он у тебя бесподобен!

2
Илья Николаевич отряхнул воспоминания и поискал взглядом гарсона, кивнул ему, заказывая третью рюмку коньяка. Он вспоминал теперь эту первую ночь и пытался понять, что было такого необычного в этой женщине, что она тогда разом затмила всех его прежних красавиц.

Она была совсем другой, не моделью, а живой, земной, сладострастной женщиной, и вкус ее тела, отличался от молодых красавиц так же, как вкус выдержанного золотого коньяка от молодого зеленого вина. Так же как коньяк, задерживая глоток, он ощущал неповторимый аромат и сочный букет ее тела, а, проглатывая - овладевая ею, еще долго чувствовал терпкую горечь. Смакуя это наслаждение маленькими глотками, как выдержанный прекрасный «Мартель», он не мог остановиться, пока не напивался допьяна.
Была в ней какая-то тайна, он часто задумывался об этом. Внешне она выглядела робкой и невинной девушкой, беспомощной и требующей немедленной защиты и покровительства. Губки ее всегда были влажны и чуть приоткрыты, что в разных случаях можно было принять за удивление, восторг и с трудом сдерживаемую обиду. Глаза с невероятно расширенными зрачками, в разное время суток и при разном настроении меняли свой цвет от темно-серого до темно-синего. Льняные с позолотой, коротко стриженные «под каре» волосы, еще больше подчеркивали хрупкость и беззащитность, оголяя длинную тонкую шею.
Невозможно было поверить, что эта тридцатитрехлетняя, дважды разведенная женщина, мать двоих детей. Марина казалась самой невинностью. Все, к кому она обращалась своим тихим голосом, под влиянием ее обаяния, старались тут же помочь ей, пойти во всем навстречу и дальше. Французы, сразу узнавая в ней иностранку с ее еще очень слабым французским, с готовностью отвечали «маленькой принцессе», они так называли ее между собой за кукольную красоту.
Хозяева пансиона, в котором начала работать Марина, не чаяли в ней души. Она не только прекрасно выполняла свои обязанности, но и каким-то чудесным образом привлекала богатых клиентов, которые теперь совсем не торопились оставить пансион. А были уже и такие, кто за последние полгода три-четыре раза останавливались в «Черном камне». Доверие к Марине было столь велико, что молодая пара - владельцы пансиона, работавшие уже четыре года без отпуска, решились оставить пансион на 10 дней на Марину, а сами уехали отдыхать к морю. Правда, мадам по три раза на дню звонила и выясняла, как обстоят дела, но Марина справилась со всем великолепно, за что получила прибавку в жаловании.
И вот эта хрупкость, беззащитность и невинность отлетали, как вуаль, когда в горячечном сладострастии Марина распахивала свое тело для наслаждения. Невозможно было предположить в этой робкой с виду, меланхоличной, даже несколько вяло-сонной женщине, которая, казалось, неохотно уступает мужской настойчивости с робостью и стыдливостью достойной девственницы, ту бездну страсти, ту властную и неутолимую силу, которая пробуждалась в Марине после первых ласк. Только что невинное, тихо лепечущее создание вдруг превращалось в ненасытную фурию, не выпускающую свою обманутую жертву до полного ее изнеможения. Эта метаморфоза не только обезоруживала, но и возбуждала.
Губы Марины наливались неведомым пьянящим терпким ядом, зубки прикусывали мелко, но больно, будто жалили. Маленькие тонкие пальчики запускали крохотные ноготки, оставляя на теле следы объятий. Все ее бело-розовое тело с шелковой кожей, на которой от природы не было ни волоска, лишь нежный, почти невидимый, пушок над перламутрово-блестящей жемчужиной, ослепляло, но от него невозможно было отвести глаз, оно притягивало к себе и уже не отпускало. Марина с необыкновенным откровением наслаждалась, бесстыдно и жадно предлагая самые невероятные ласки.
Гибкость и чувственность ее тела поражали, так как ничто не намекало на это, пока она не оказывалась в постели. Легко закинув, свои безупречно стройные, ослепляющие белизной, ноги за голову так, что голова, как в цирковом кульбите, оказывалась между ними, она переламывалась легко, как гибкая лозинка, бесстыдно открывая жадному взгляду все три своих жарких отверстия - открытый в истоме и жажде рот, с призывно блестящими влажными губами, истекающую обильными соками пещерку с трепещущими, распростертыми по бокам, как маленькие розовые крылышки, створками, и, темный на белом, правильно круглый кратер, по стенкам которого глубокие складочки закручивались в спираль, оканчиваясь зовущей и манящей точкой с розовым крошечным гребешком-язычком. Под жадным взглядом Ильи Николаевича кратер то испуганно сжимался, то раскрывался, как манящий таинственный третий глаз, оторваться от которого не было сил. Илья Николаевич назвал пещерку Старшей сестрой, а сжатый глаз - Младшей.
Все, что Марина так щедро раскрывала и показывала, распаляло неимоверно, но это были только маленькие скромные цветочки, по сравнению с теми жгучими, душистыми и бесконечно сочными ягодами, которые сулило продолжение. Илья никогда ранее не испытывал ничего подобного. Нежная беспомощность, предлагавшаяся на милость победителя, мгновенно превращалась в жадного питона, который, захватив хоть маленький кончик, неумолимо всасывал в свое горячее нутро всего без остатка. Питон властно распоряжался попавшейся жертвой: сильные, но нежные сжатия стенок, пульсация и разгоняющий ритм вовлекали в такую дикую пляску, что казалось, еще немного и сердце не выдержит и разорвется закипевшей кровью. В этот самый момент, на пределе вдоха, питон удовлетворенно и снисходительно замирал, откладывая смерть, и Марина начинала кричать и биться всем телом, чтобы после секундной передышки все начать сначала.
Впервые в своей жизни Илья чувствовал, что с радостью подчиняется чужой воле, втягиваясь в непреодолимый водоворот, из которого его выпускали, только полностью натешившись. Каждая ночь приносила новые, все более острые, немыслимые ранее наслаждения. В одну из таких ночей Илья, распаленный опытной любовницей, вошел в плотный кратер Младшей сестры. Оба испытали сильнейшее потрясение, а Илья, придя в себя, понял, что пропал навеки. Отказаться от такого наслаждения он не сможет никогда. Илья вспомнил, как на Аляске огромные медведи-гризли, съев однажды человека, познав необыкновенный вкус, навсегда становятся людоедами. Теперь, что бы он ни делал, где бы ни находился, в теле его пульсировало жадное желание, огонь которого, как костер на ветру, разгорался моментально, как только он видел Марину. Иногда он успевал подумать, что такая страсть не приведет к добру, но мысль эта была слаба, она тут же изгонялась жадным и неутолимым желанием.

3
Илья Николаевич, конечно, не мог знать, что тогда, после их первого бурного утра, затянувшегося до полудня, Марина не поехала в пансион, она еще накануне договорилась о выходном. Не поехала она и в гостиницу, а вместо этого устроилась на любимой скамеечке в тени, в Люксембургском саду напротив Сената и стала обдумывать сложившуюся ситуацию. У нее впервые за полгода жизни в Париже оказалось столько свободного времени, и она, не торопясь, погрузилась в воспоминания и рассуждения.
Марина была очень непростой девочкой, но об этом, наверное, никто не знал. О чем-то могла догадываться мама, о чем-то второй муж Марины, с которым она прожила почти тринадцать лет, но настоящей ее не знал никто. Иногда ей самой становилось страшно, впрочем, это было так редко, что можно об этом и не вспоминать.
Она родилась в небольшом селе под Смоленском, но не была деревенской девчонкой. Просто ее мама, воспитанная в строгих нравах семьи, гордившейся своими древними шляхетскими корнями, как говорят, принесла в подоле. Чтобы скрыть позор, отец, грозный начальник крупной железнодорожной станции, уговорил токаря ремонтных мастерских, холостого и малопьющего мужичка лет тридцати, взять Тамару замуж, а рожать ее, с глаз долой, отправили к матери этого мужичка в деревню. Грех скрыли хорошо, никто впоследствии и не догадался, что Николай не родной отец Марины. Но мужичок, так и не сумев сладить с гордой и любвеобильной женой, которой требовался особый подход, с тоски спился.
Отец Марины был на пятнадцать лет старше матери, недавно вышел на пенсию, так и прожив всю жизнь токарем, хоть и самого высокого разряда. А его жена уже много лет была заместителем генерального директора по финансам одного из филиалов крупной нефтяной компании. Эта деловая женщина в свои пятьдесят восемь лет, оставаясь, в самом соку, была не только настоящим партнером и соратником генерального директора, но и его давней любовницей, выигрывая до сих пор каждый день у длинноногих красавиц, оккупировавших офис в надежде на быстрое счастье.
В детстве Марина какое-то время жила в деревне у бабушки и выросла, как говорят, на натуральном молоке, может быть, поэтому она никогда не болела. Но не только молоком питала практичная старуха свою подрастающую внучку. Рассказами и притчами она заложила в Мариночке четкое представление о смысле жизни - сытая жизнь, в тепле, в комфорте и, по возможности, без проблем. Философия малограмотной бабушки Марии легла на благодатную почву.
Врожденный инстинкт дворовой кошки, которая в любой ситуации умеет выживать, из любого положения всегда приземлться на лапы, в сочетании с четким представлением о том, чего и какой ценой она хочет, делали Марину трезвым и рациональным прагматиком. Она с детства поняла, что цель оправдает все способы, что ложь и хитрость искусно помогают выжить, что говорить всегда нужно то, что от тебя ждут, а собственных мыслей никогда не произносить вслух. Она приняла для себя правило: того, о чем не знают, никогда не было.
Марина ходила в школу, росла и хорошела не по дням, а по часам. К пятнадцати годам она страшно увлеклась чтением романов, причем, читая любовные сцены, возбуждалась так, что по ночам не могла уснуть, и бледностью и рассеянностью уже стала привлекать внимание всегда занятой матери. Но с некоторых пор, все наладилось. Девушка вновь обрела прекрасный здоровый румянец, светилась красотой и спелостью, как наливное яблочко, хотя в этом возрасте многие девочки превращаются в прекрасных лебедей, вырастая из гадких утят.
Но секрет был в том, что Марина стала ходить в местный драмтеатр в юношескую театральную студию, которую вел сам главный режиссер театра Вячеслав Всеволодович Гончаров. Нет, не сила искусства так плодотворно повлияла на Марину, хотя, может быть, и она помогала в чем-то. Просто Вячеслав Всеволодович, которого студийцы называли ВВ, обратил внимание на новенькую и стал заниматься с ней индивидуально, развивая в ней, по его словам, прекрасные задатки таланта будущей актрисы.
Нет, это было не пошлое совращение малолетней, отнюдь. Не по годам созревшей девушке чудом повезло - она попала в прекрасные руки художника. Он спас ее от грязного подъезда, от срама и шока подзаборной школы первого сексуального опыта, а может быть, и куда больших неприятностей, которые могли последовать за опрометчивым шагом Марины, неотвратимо готовой на него. Марина всегда с огромной благодарностью и внутренним трепетом вспоминала, как красиво, тонко и вдохновенно вводил ее ВВ в мир секса, высокого искусства и изощренного ремесла любви.
В те годы слова «секс» действительно не было на Руси, но знатоки и умельцы были всегда. Вот Марине и повезло, что она попала в поле зрения настоящего виртуоза. Владислав Всеволодович научил ее чувствовать и возбуждать, раздеваться и двигаться, щедро ублажать, неизбежно покорять и ненасытно наслаждаться. Мастер разбудил каждую клеточку ее тела, вложив в его память огромное наслаждение, без которого оно больше не смогло бы жить. Он разыгрывал с ней сцены из Библии, из жизни древних народов, посвящая ее в тайны индусских трактатов, изучая в постели историю любви эпохи Ренессанса и Возрождения.
Главное, что он сумел взрастить в жаждущей наслаждений маленькой женщине абсолютное понимание, что все в сексе прекрасно, что нет ничего запретного, грязного и пошлого - это великое искусство самого глубокого наслаждения в плотской жизни человека. Большее наслаждение можно получить только в духовной сфере, достигая желанных высот в творчестве и во власти над людьми. Он научил ее многим маленьким тайнам, одной из которых был простой рецепт, как сделать глаза «распахнутыми». Для этого всего лишь надо было посмотреть в сторону, резко перевести взгляд на кончик носа, а потом на собеседника, и вот он видит широко раскрытые глаза восхищенно доверчивого, беспомощного существа, которое нуждается в опеке и защите. Виртуозность режиссера заключалась в том, что, практически создав из провинциальной девочки Мессалину, он сохранил ее девственность. Три года длился тайный и страстный роман Марины и Владислава Всеволодовича. Все эти годы она не обращала внимания ни на одного мальчика - они для нее просто не существовали.
Любила она страстно и беззаветно, своего избранника боготворила, пока вдруг не пришла беда - поздним вечером на гололедной улице режиссер попал под машину и скончался на месте, не приходя в сознание. Горе было столь огромно, что девушка попала в больницу с горячкой. Но молодой организм переживает все быстро, оправилась от горя и Марина. Вскоре она стала студенткой, а на последнем курсе познакомилась с курсантом военного училища, без пяти минут офицером, за которого и вышла замуж, подарив ему свою девственность в первую брачную ночь. А еще через три месяца, уже сдавая государственные выпускные экзамены, Марина поняла, что беременна.

4
Молодой муж получил вместе с лейтенантскими погонами направление в дальний гарнизон в предгорья Тянь-Шаня, в Киргизию. Дочка родилась еще в Смоленске, а когда ей исполнилось несколько месяцев, Марина отправилась с ней к месту назначения своего мужа. В гарнизоне, как всегда, были проблемы с жильем, и им выгородили угол в солдатской казарме. Юру (так звали ее мужа) через три дня после приезда жены и дочурки отправили на три месяца на дальнюю точку, разворачивать там новый дивизион, а Марина впервые осталась один на один с житейскими трудностями.
Правда, уже и тогда никто не мог пройти мимо, чтобы не помочь этой красивой и такой беспомощной женщине. Вот и старший лейтенант Евгений Сухоцкий не мог пройти. Он стал помогать обустраиваться молодой офицерской жене в непривычной обстановке военного городка, сумел даже выхлопотать для нее комнату в офицерском семейном доме, а потом, как-то утешая уставшую за день Марину, остался у нее до утра.
Командировку Юрия продлили еще на три месяца, и когда он наконец вернулся, то его просто поставили перед фактом. Командование гарнизона, на всякий случай, отправило его на переподготовку в Москву, а Марина стала жить с новым мужем, уже не таясь. Она не могла ничего сказать о первом, о Юре, так как они почти и не жили вместе. Он был человеком мягким, не смотри, что военный, очень хорошо рисовал, играл на гитаре и пел. Скандалов он не любил, как и Марина. Наверное, он трудно переживал развод, но больше они никогда не виделись, хотя алименты Марина получала долго, пока сама не отказалась от них, когда они превратились в смешные гроши. Вика-Виктория так никогда и не узнала, что ее папа Юрий, а не Евгений.
Сухоцкий был парень видный - красавец, да и только! Вырос он без отца, в руках властной и строгой матери был послушен, скорее даже, покорен. Инициативы никогда не проявлял, был очень исполнительным, и так бы и тянулась его невеселая офицерская жизнь в пыльном киргизском городке, если бы не красавица жена.
Военные городки всегда были особым социумом, там все видно и слышно, но за несколько лет, что Сухоцкие прожили в гарнизоне, никто не сказал ни слова плохого о Марине. Она имела репутацию очень верной, тихой, послушной жены - настоящего тыла советского офицера. Марина не любила вспоминать подробности: всего неделю провела она вместе с трехлетней Викой в доме отдыха на Иссык-Куле, по соседству с начальником тыла округа, а капитан Сухоцкий вместе с новыми майорскими погонами получил прекрасное назначение в столичный киевский гарнизон.
В Академию Женя не стремился - он не хотел учиться, как не хотел и оставаться на боевой работе, а политработники к этому времени уже были совсем не в чести. Родилась и его дочка, теперь он понял, что такое родная кровинушка - девочка была вся в отца. Он баловал ее и лелеял, не замечая, что старшей Вике достаются окрики, а иногда и подзатыльники. Марина пыталась смягчить нелюбовь Евгения собственной любовью, но мать есть мать, а отец нужен девочкам по-своему. Так Вика очень быстро уяснила, что папа ее не любит.
Однажды майору Сухоцкому предложили «горящую» путевку «мать и дитя» в Сочи, в прекрасный санаторий министерства обороны, куда Марина поехала с обеими дочками. Путевки предложили из самого Окружного дома офицеров, что ж, бывает иногда и такое. После возвращения отдохнувшей и загоревшей семьи из отпуска, Женя вновь получил хорошее назначение и вскоре, тридцативосьмилетний полковник Сухоцкий возглавил городской военный комиссариат одного из областных городов Украины. Согласитесь, звучит - гордо!
Марина все эти годы была женщиной очень домашней. Она работала в поликлинике, обычно не более 6 часов в день, а потом забирала девочек и вся отдавалась дому, не участвуя ни в каких гарнизонных тусовках, праздниках, вечеринках и не принимая никого у себя. В гости они тоже старались не ходить, ссылаясь на детей, которых не хотели оставлять дома одних.
Они вместе неплохо по тем временам зарабатывали. Марина любила хорошие вещи - изящное белье, настоящую итальянскую обувь, в которой нога принята «как у мамы», и такую же настоящую французскую косметику. Она хорошо готовила, умела сервировать стол, дети у нее всегда были ухоженными, как куколки, да и Евгений выглядел с каждым годом все солиднее. Марина с большим упорством откормила его до пятьдесят второго размера, и уже загадывала на следующий, пятьдесят четвертый.
Дело в том, что ее первый и, пожалуй, самый главный возлюбленный, был человеком полным, и ей всегда хотелось, чтобы ее муж был хоть чем-то на него похож. Надо еще отметить, что житейская суета, необходимость блюсти себя ради будущего своей семьи загасили тот страстный огонь, который, как Прометей, распалил в ней ВВ. Ей было некогда, она очень уставала за день и засыпала, как убитая. Все эти годы ей хватало офицерского пятиминутного натиска мужа, и она «расчехляла» свое секретное оружие только в случае крайней нужды или по стратегическим соображениям.
Всего две секретные операции, молниеносные, как удары высокоточного оружия, изменили рутинный ход карьеры Сухоцкого. Цель была достигнута быстро и точно. Что и говорить, оружие было сокрушающим. Но она всегда тщательно готовила операцию, чтобы потом никакого рецидива не было. И второй раз не встречалась ни с одним из своих «пациентов».
Казалось бы, теперь, осев в областном городе, в приличном климате, можно было заняться воспитанием дочерей и обустройством дома, но грянули новые времена. Страна развалилась, и некогда уважаемый полковничий чин стал практически ничем. Были, правда, и другие новшества: Марина начала работать в совместной с бельгийцами стоматологической клинике, потом в частной клинике ведущего республиканского профессора, а вскоре смогла открыть свой собственный кабинет, приобретя американскую установку в кредит.
У нее появилось много работы и еще больше непривычных раньше хлопот, не позволивших ей вовремя увидеть, как меняется ее муж, который по-прежнему ходил на службу в комиссариат и скучно просиживал целый день за казенным столом в дерматиновом кресле, а по вечерам «принимал» от стресса с сослуживцами, кляня новую власть, развалившую страну и ее славную армию.
Полковник ничего толком не умел делать, хотя одновременно с дипломом военного получил и специальность механика. Всю жизнь у него все было просто и наперед известно. Он знал, что по окончанию службы его ожидает хорошая пенсия и возможность продолжать сидеть в кресле начальника отдела кадров какого-нибудь крупного завода. Теперь же он был брошен на произвол судьбы, и чувство обиды и никчемности невозможно было утопить в вине.
А в это время Марина обставляла приемную своего кабинета современной итальянской кожаной мебелью, развешивала картины, искусственную зелень, осваивала компьютер и новые импортные технологии и материалы. Во всем мире красивые и здоровые зубы - удовольствие очень дорогое, и стоматологи, как и адвокаты, и врачи других специальностей, считаются самыми высокооплачиваемыми специалистами.
У Марины теперь был новый статус, новые возможности, позволившие ее семье поменять квартиру на большую полногабаритную в центре, сделать там настоящий ремонт по европейским стандартам, приобрести роскошную мебель, а вскоре, даже купить поддержанный, но в прекрасном состоянии, прямо из Германии, зеленый «Фольксваген». Правда, он нужен был Марине каждый день, а водить она не только не умела, но и мысли о вождении автомобиля не допускала, поэтому ей пришлось взять себе водителя, а по выходным за руль «Фолька» садился и Евгений.
Полковник переносил все эти перемены молча, с плохо скрываемым раздражением. Его маленькая, тихая и послушная женушка, которую он легко мог поднять на ладонях, теперь превратилась в процветающую бизнесвумен. У нее не хватало времени не только на мужа, но и на детей. В кабинете уже работали несколько наемных врачей, которым Марина платила очень высокую зарплату, хотя самые сложные и дорогие операции она, по-прежнему, делала сама. Кроме того, особо важных пациентов она не доверяла никому.
Домой взяли приходящую прислугу, девочек обучали английскому языку, Виктория училась в спецшколе и совмещала ее с художественной школой и бальными танцами. Полковник все чаще оставался с детьми на выходные дни один, так как у Марины почти всегда находились важные дела. Иногда, уже в постели он улавливал слабый запах алкоголя от Марины, но не был уверен, что это не запах какой-нибудь сверхновой косметики. Жена по-прежнему ему никогда не отказывала в близости, она могла заниматься этим даже во сне. Понятно, что полковнику было не очень приятно, что роли так внезапно и кардинально поменялись, но, казалось бы, черт с ней, с ролью, живи и радуйся.
Вот съездили на «фольке» в Крым на отдых всей семьей. Останавливались в самых красивых местах, потом жили в престижном и дорогом санатории, куда раньше не подпускали простых людей даже к ограде, так замечательно загорели, отдохнули! Но комплексы и обиды имеют свойство накапливаться, как статическое электричество, и рано или поздно искра может пробить.
Однажды Марина привезла с водителем большой комплект блестящих кастрюль и сковородок. Она торжественно провозгласила, что это сам «Цептер», и теперь они будут питаться, приготавливая пищу с помощью этой волшебной посуды. Стоил комплект три тысячи долларов - фантастическая цена, но не это сразило окончательно бравого полковника. Марина, как бы невзначай, сказала, что взяла эту посуду в рассрочку, она уже оплатила половину, а в уплату остальной части пойдет как раз его, полковничья, годовая зарплата. Ее только и хватает на половину этой замечательной посуды. И протянула ему на подпись договор о рассрочке, по которому ежемесячно вся его зарплата уходила бы в погашение покупки.
Так Евгений остался даже без карманных денег. Нет, Марина не экономила на нем, она с удовольствием оплачивала пошив мундира в лучшем армейском «люксе», покупала ему прекрасные английские гражданские костюмы, и вообще, следила, чтобы он соответствовал ее новому положению. А положение ее было высоким - в городе она считалась самым лучшим и даже престижным стоматологом, вся городская элита приходила за зубами только к ней.
Наконец-то настали времена, когда, внутренне обозревая все свое жизненное пространство - семью, детей, квартиру, бизнес, связи, состояние здоровья и прочее, Марина могла с удовлетворением и удовольствием сказать себе, что она в порядке. Все, к чему она стремилась, все, что по теории бабушки Марии составляло цель и смысл жизни, было достигнуто. В этот момент на пике своего благодушия Марина походила на сытую, закормленную кошку, мирно устроившуюся подремать на горячем подоконнике и от жизненного удовольствия даже мурлыкающую. Инстинкты отдыхали.
Вряд ли Марина хотела унизить или обидеть своего мужа с этим злосчастным «Цептером», она к нему хорошо относилась. Но Евгений принял все по-своему. Он понял, что стал просто бесплатным приложением своей жены. Если уж дочери смеются, что папиной зарплаты за целый год не хватает даже на кастрюли, то что говорить об окружающих? Дремавшее до сих пор мужское самолюбие неожиданно больно кольнуло, как сердечный приступ. Было больно и очень обидно. Хотелось сделать что-то, восстанавливающее его полковничий статус.
Так или иначе, подробностей Марина так и не узнала, но полковник Сухоцкий через два месяца был арестован у себя в кабинете и уже вечером давал признательные показания в следственном изоляторе ФСБ, бывшем всесильном КГБ. Он взял на себя всю вину за спланированное и пресеченное органами с поличным преступление. Оно заключалось в том, что с армейских складов должны были уйти на Кавказ переносные ракетно-зенитные комплексы «Стрела». Всего Евгений мог заработать на продаже только одной партии оружия полмиллиона долларов, что, несомненно, подняло бы его не только в собственных глазах, но и в глазах жены. Конечно, он был не один, и вообще, эта идея была не его, ему и в голову такое бы не пришло, уж Марина знала это точно, но он выгородил соучастников, сказав, что они выполняли его распоряжения, не зная ничего о сделке.
Узнав об аресте, Марина сначала оглушено осела, с трудом представляя последствия. Но через секунду поняла, что сытая и спокойная жизнь кончилась. Раскормленная домашняя кошка за одну ночь, как после пожара, превратилась в расхристанную бездомную, с подпалинами и отчаянным огнем в глазах.
Надо сказать, что никто не знал, какой четкий и неутомимый компас вел Марину все эти годы к благополучию, к спокойной и размеренной жизни. Каждый раз, когда на пути возникало препятствие, ее неутомимо работающий инстинкт, подсказывал ей самый правильный путь. Стоило ей только чуть призадуматься, как она вдруг ясно представляла все, что нужно сделать, чтобы вновь выйти на прямую дорогу к счастью. Она, ее девочки и недоделанный муж Женя - составляли ее семью. Это было для нее главным, ради них, ради счастливой семейной жизни она была готова на все. И в этот раз Марина, понимая, что налаженная жизнь рухнула в одночасье, призывая на помощь проснувшийся инстинкт самосохранения, была готова защищаться всеми средствами. Пришла большая беда, и она должна сделать все, чтобы спасти мужа.
Марина не стала ходить по инстанциям, а сразу же на следующий день, как узнала об аресте, поздно вечером поехала к следователю, договорившись с ним о встрече по телефону, сказав, что у нее есть очень важная информация по этому делу. Следователь по особо важным делам, «важняк», встретил ее у проходной и, осмотрев с ног до головы внимательным, изучающим взглядом, провел в свой кабинет.
Марина, не сказав ни слова, расстегнула и небрежно сбросила к ногам свой деловой темно-синий костюм от настоящего Кардена, который так подходил к ее распахнутым синим глазам, и тут же на старом казенном диване, помнившем, наверное, еще бессонные ночи «троек» в тридцать седьмом году, изложила такую важную для дела информацию, что «важняку» небо показалось в алмазах. Марина знала: удар должен быть сокрушающим, так чтобы вопросов больше не возникало, и следователь, испытавший невероятное, был раздавлен и покорен.
Кое-как приведя себя в порядок, он сел за стол, и в отчаянии обхватил голову. Затем сбивчиво стал объяснять, что Женя сделал огромную глупость, добровольно признавшись во всем, и теперь это невозможно исправить. Марина, молча, смотря прямо в глаза следователю, надела костюм на голое тело, спрятав скомканное белье в сумочку. Следователь в отчаянии вскочил и начал метаться по кабинету. Потом он спросил, хочет ли Марина увидеть мужа. Марина отказалась, чуть покачав головой и не проронив ни слова. В конце концов, следователь принял какое-то нелегкое для него решение, вернулся за стол, помолчал и, солидно откашлявшись, сказал Марине, что он сделает все, что в его силах.
Понятно, что дело было уже запущено, маховик его начал крутиться с нарастающей скоростью, кое-кто уже решил заработать свои дивиденды на борьбе с преступностью в армии. Было наивно полагать, что следователя даже по особо важным вопросам хватит, чтобы как-то облегчить судьбу Евгения. Воронка беды расширялась, засасывая в себя всех, кто не успел отскочить от ее края.
Между тем пришли неотвратимые последствия ареста мужа: позвонили из банка и сообщили, что по независящим от них причинам, проценты за кредит, на который было куплено все оборудование для кабинета, повышаются. Теперь только для выплат процентов надо было отдавать большую часть заработанных средств. Затем нагрянули налоговики, санэпидемстанция, пожарные - весь джентльменский набор. Кабинет закрыли до устранения недостатков, врачи ушли в бессрочный и непредвиденный отпуск без содержания и стали искать другую работу. Проценты по кредиту стало нечем оплачивать, и банк опечатал кабинет. Женю держали в СИЗО. Марина отправила детей к матери в Смоленск, а сама, похудевшая, побледневшая, но от этого ставшая еще красивее, моталась по инстанциям, носила передачи, искала адвокатов и другие способы защиты мужа.
Ей пришлось провести ночь с прокурором на дальней базе отдыха, потом и с судьей, но она чувствовала, что при всем их желании они не способны помочь. Требовалась защита свыше. Ее личный водитель Володя, который теперь возил ее без зарплаты, но за это пользовался «Фольксвагеном», как своим, видя все ее проблемы, как-то предложил познакомить со своим одноклассником, который теперь занимал очень высокий пост, являясь членом Совета безопасности. Марина понимала все последствия, но у нее не было выбора, надо было соглашаться.
Володя привез ее в большой загородный дом, стоящий одиноко на огромном огороженном участке векового леса, в тридцати километрах от города. Они въехали в ворота, которые Володя по-хозяйски сам открыл. Он проводил ее до дверей и остался на улице.
В доме, в интерьере, выполненном в лучших традициях Запада, у жаркого камина, наполняющего всю комнату треском поленьев, ее встретил молодой, подтянутый член Совета безопасности. Пригубив по бокалу шампанского, без лишних слов, а это придавало особую пикантность ситуации, они приступили к главной части этой деловой встречи.
После прелюдии на медвежьей шкуре у камина, где Марина очень напрягалась из-за непривычного жара, они перешли наверх, в просторную спальню и тут она применила все, чему ее когда-то научил ВВ. Все действие происходило на ложе, усыпанном лепестками роз, и романтично освещалось десятком толстых ароматных свечей. Выросшие в аскетически голодных условиях коммунистической морали, вчера еще рахитичные представители новой общности, именуемой «советский народ», новые хозяева жизни теперь жадно наверстывали упущенное, не боясь перебора. Через три часа, когда, уставшая от работы и наслаждений, Марина вышла к автомобилю, провожавший ее член Совбеза коротко констатировал:
- Ваш муж получит семь лет колонии, отсидит три, причем останется на легком труде в самом городе. Условия ему создадут максимально комфортные, но не забывайте, что это не санаторий. От конфискации я защитить не могу, поэтому завтра же разводитесь с ним и спасайте квартиру и все остальное нажитое, - повернулся, и, не прощаясь, ушел в дом.
Марина села в машину, и Володя выехал на глухую дорогу, ведущую к шоссе. Огни дома остались сзади, когда неожиданно машина свернула на обочину и остановилась. Володя вышел из машины, открыл дверцу рядом с Мариной и почти выдернул ее наружу. Она не успела ничего понять, ни тем более спросить, как он резким сильным движением опустил ее на колени и расстегнул брюки. Сопротивляться было бесполезно, даже смешно, это Марина поняла прежде всего. Ее бывший водитель, вчера еще предупредительно распахивавший перед ней дверцу автомобиля, был одноклассником члена Совбеза, приятелем с детства, а значит, их многое объединяло.
Она не смогла бы сейчас доходчиво объяснить, почему можно одному и нельзя другому. Время и место были не самыми удобными для таких дискуссий. Поэтому без дальнейшего принуждения, она стала энергично стимулировать Володю, который, прежде чем взорваться, резко повернул ее, поставил на колени на сидение, головой в машину, и утолил амбиции грубым и властным актом. Униженная и повергнутая «хозяйка» с трудом приходила в себя, поднимаясь и пытаясь прикрыть обнаженное тело, когда несколько вспышек ослепили ее. Практичный водитель сделал эти снимки поляроидом, специально припасенным на этот случай.
- Зачем ты это сделал? - сдавленно спросила Марина.
- Пригодится, - ответил Володя, - а не пригодится, так на долгую память останется.
Больше она ничего не спрашивала, у нее просто не было сил. Она вернулась в квартиру, в которой вот уже несколько месяцев жила одна, без мужа и детей, и только здесь смогла позволить себе расплакаться, смывая слезами позор и унижение.
Марина с трудом дождалась суда, так как знала, что не может бросить Женю одного. На единственном свидании, когда она пришла подписать у него документы на развод, он грубо обозвал ее шлюхой, сказав, что знает, что она спит со всем городом. Марина и не пыталась оправдываться, она даже удержала слезы и сохранила каменную маску на лице, пока не вышла из ворот СИЗО. Ее преследовали и следователь по особо важным делам, и прокурор, но она поняла, что может от них защититься только у члена Совбеза, с которым приходилось теперь встречаться по первому его требованию. Но вот суд огласил приговор: он оказался таким, каким его предсказал тот самый чин.
На следующий день, бросив все, она улетела в Москву, а оттуда с шенгенской визой вылетела в Париж. Никто теперь в ее городе не знал, где ее искать. Последние полгода, что она прожила в Париже, она, даже разговаривая с матерью и детьми по телефону, не говорила им, где она находится.

5
Солнце садилось за Сенатом, жара несколько спала, утки шумно плескались в пруду, выхватывая друг у друга куски белого батона. Вспоминая сейчас, впервые за полгода, все несчастья, унижения и боль, которые она оставила далеко в своей стране, Марина вновь горько расплакалась.
Ей было невыносимо жаль свою растоптанную, разбитую в одночасье жизнь. Она плакала, вспоминая свой прекрасный кабинет с американской установкой, свою светлую просторную квартиру, уют детской комнаты, всегда шумно ссорящихся между собой, но таких любимых девчонок, даже зеленый «Фольксваген» ей было жаль. Она плакала долго и истово, слезы вымывали ее боль, которая, затаившись, как заноза, сидела в ней все это время после побега.
Надо было что-то решать. А впрочем, она давно решила - пусть будет что будет. Тот самый инстинкт дворовой кошки, всегда приземляющейся на лапы, подсказывал ей, что в руки идет редкий вариант. Такого, как Илья Николаевич, она никогда не встречала, сейчас он был для нее даже не соломинкой, а хорошим, надежным спасательным плотом, на котором они все - она и девочки, смогут выплыть после крушения. Нужно только очень постараться, чтобы он не сорвался с крючка.
Марина облизнула губки, тряхнула головой, взрыхлив густые волосы, дернула упрямо подбородком, поднялась и решительно направилась к золоченой решетке на выход из парка. Пусть Илья Николаевич профессиональный режиссер, но и актерская школа ВВ прошла для Марины не даром. Мужчина в любом возрасте - щенок, надо просто знать, как с ним управляться.

В тот же вечер Илья подъехал к гостинице Марины, чтобы забрать ее с вещами к себе. Она ждала его на улице, заплаканная и очень несчастная. Ничего объяснять не стала, покорно села в машину и без слов дала себя перевезти. Уже выходя из машины, она просветлела, подняла голову, и стало ясно, что она окончательно приняла предложение Ильи. Так началась их совместная жизнь.
Илья Николаевич забросил все свои дела. Целый день он думал только о Марине, с трудом сдерживая дрожь. Вечером он встречал ее у пансиона, ужинали они по дороге в каком-нибудь бистро или ресторанчике. Они только успевали войти в квартиру, как Илья с нетерпением начинал срывать одежду с Марины и с себя. Они начинали прямо в прихожей, перебираясь постепенно в гостиную, на лестницу, потом в спальню. Голод пожирал его, он не мог ни о чем другом думать. Однажды он взял ее прямо в лифте, остановив его красной кнопкой между этажами. Марина никогда не отказывала, она сама готова была на все, даже среди ночи, когда сон не выпускал ее из своих объятий, она умудрялась отдаваться, повернувшись к Илье спиной и грациозно изогнувшись, чтобы ему было удобно. Он ловил себя на мысли, что побаивается этой неистовой страсти, лишившей его воли, разума и даже элементарной осторожности.
Через месяц Илья Николаевич убедил Марину привезти своих дочерей. Он не мог видеть, как набухали слезы в ее глазах, как только она вспоминала девочек. После каждого телефонного разговора с далеким домом Марина долго еще ходила с красными заплаканными глазами. Вот уже полтора года она жила с детьми врозь. Илья Николаевич решил, что они станут жить все вместе, одной семьей, и Марина улетела за детьми.
До того, как забрать детей, она буквально на пару дней заехала в свой город. За эти несколько дней она успела не только сдать квартиру, договорившись, что на эти деньги будут делать передачи для бывшего мужа, но и сумела продать свой стоматологический кабинет. Как ни старалась она никому не попадаться на глаза, боясь преследований и сведения счетов за побег, ей все-таки пришлось встретиться со своей бывшей сотрудницей по кабинету. Принимая от Марины ключи и документы, та почти шепотом рассказала ей страшную историю о Володе, ее бывшем водителе, и его друге из Совета Безопасности, которых арестовали по обвинению в изнасиловании и убийстве двух девушек в пригородном лесу. Все было сказано мельком, тихим шепотом, но Марина успела поймать себя на искре злорадства, проскочившей где-то внутри:
- Отольются кошке мышкины слезы...

Через неделю Илья встречал их всех троих в аэропорту Шарля де Голля. Деньги, вырученные за оборудование и кабинет, Илья Николаевич убедил Марину положить в банк на самый непредвиденный случай:
- Не дай бог, случится со мной что-нибудь, у тебя на некоторое время будут деньги. И тут же жестом остановил возражения Марины.
Теперь в его, вчера еще холостяцкой квартире, поселились три женщины. Младшей Кристине было восемь лет, ее старшей сестре Виктории - двенадцать. Он приготовил для девочек комнату, в которой раньше была гостевая спальня. Впервые в его доме появилась детская комната. А еще через несколько дней он сам отвел их утром первого сентября в школу.
В первые дни непонимающим практически ни слова девочкам было очень трудно, не обошлось и без слез, но Илья Николаевич договорился со знакомой, которая жила неподалеку, и она стала заниматься с девочками французским языком. Кристина пошла вновь в первый класс, в котором шестилетние французики еще жили, как в детском саду - больше игры, чем учебы. А Вику на первых порах выручал ее английский язык. Уже через два месяца обе девочки освоились и были счастливы, что учатся в самом прекрасном городе на земле, в Париже.
Со старшей девочкой у Ильи сразу установились дружеские отношения - он умел интересно рассказывать, и когда увидел, что Вика так мало прочла в свои двенадцать лет, то занялся с особым рвением исправлением этого пробела. Прежде всего, они начали с Дюма и Гюго. Представляете восторг девчонки, которая, читая «Мушкетеров», «Королеву Марго» или «Отверженных», могла на следующий день пройти по этим самым улицам, мостам и паркам, чтобы убедится, что все это существует до сих пор, как и сотни лет назад. Илья Николаевич открыл ей мир интереснейших книжек, которые захватили воображение Вики.
Она рисовала иллюстрации к прочитанному, расспрашивала о непонятном и делилась своими впечатлениями, в которых иногда проскальзывали недетские точность и рассудительность. Удивительно, но девочка с огромным интересом стала читать и взрослые книжки Виктории Токаревой, причем она так ею увлеклась, что однажды Марина нашла в ящике письменного стола рассказ, написанный Викой от имени взрослой женщины о таких же взрослых вещах. Главного героя рассказа звали Илья, и Марина очень испугалась, принимая все за реальность. Она успокоилась только тогда, когда Илья Николаевич объяснил ей, смеясь, что это плод детской увлеченности и обычное подражание.
По вечерам Илья Николаевич и Вика читали вслух какую-нибудь книжку, а в выходные ходили втроем гулять, но Кристина еще по-детски гонялась за бабочками и рисовала на асфальте и в их беседах не участвовала. С Кристиной отношения складывались поначалу сложнее. Она очень соскучилась без матери, и теперь продолжала скучать, ожидая целый день, когда та вернется с работы. Вечером она не отходила ни на шаг от Марины и старалась уговорить ее лечь с ней спать вместе. Часто Марина так и засыпала, примостившись на краешке Криськиной кровати.
Илья Николаевич чувствовал, что Кристина очень ревнует мать к нему, и старался быть осторожным, чтобы лишний раз не расстраивать девочку. Разница в возрасте у девочек была не очень большой, но они совершенно не умели ладить между собой. Вика, вспоминая еще недавнюю отцовскую дискриминацию, при которой ей не давали спуску, теперь пыталась отыграться на младшей. Она даже как-то призналась Илье Николаевичу, что ненавидит Кристину. Немалого труда стоило заставить одну уступать, а вторую научить уважать пространство и время старшей сестры. Комната была разделена на две половины, и каждая из девочек получила возможность устроиться по-своему. В Викиной части все стены украшали дамы и кавалеры, пираты и «морские волки», а у Кристинки мирно уживались кукольные девочки и медведи.
Илья Николаевич имел небольшой опыт общения с детьми, но тут он, как творческая личность, увлекся не на шутку, и придумал, что ничто так не сблизит сестер, как общее дело. Так был создан трудовой коллектив, с которым Илья Николаевич заключил договор об уборке квартиры и поддержании в ней порядка. Девочки должны были несколько раз в неделю убирать большую квартиру на двух этажах, а в остальное время следить, чтобы порядок и чистота не нарушались. За это в конце недели они получали зарплату - пятьдесят франков, которую распределять между собой должны были сами, определяя долю участия каждой в общем деле.
В договоре было много условий, но главное условие запрещало ссориться между собой. Штраф за это составлял десять франков. По вечерам, когда усаживались у телевизора, девчонки мчались наперегонки, чтобы занять место под боком у Ильи. Чтобы не было обиженных, Илье Николаевичу приходилось рассаживать их по обе стороны. Так они и проводили вечера в обнимку у мерцающего экрана телевизора. Илья Николаевич показывал девочкам лучшие фильмы современности, часто достаточно взрослые, но он видел, как маленькие зрительницы впитывают все новое, как взрослеют не по дням, переживая неведомые ранее чувства. Марина очень редко принимала участие в таких «семейных» просмотрах - ей надо было сидеть над книгами и зубрить французский язык.
Вскоре Илья Николаевич убедил Марину оставить работу в пансионе и сосредоточиться полностью на подготовке к экзамену на подтверждение диплома врача. У Марины была врожденная склонность к языкам, скорее всего к подражанию, она легко освоила произношение и, хотя словарный запас был еще не велик, уже неплохо щебетала на бытовом уровне. Теперь Марине не надо было по двенадцать-четырнадцать часов работать в пансионе, но Илья следил, чтобы она не меньше времени уделяла подготовке к экзамену.
Марина ходила в библиотеку, стала посещать курсы языка и прошла двухмесячный курс подготовки в институте усовершенствования по новым материалам и технологиям. Языка, конечно, не хватало, но многое она понимала по наитию, специалисты легко находят общий язык и понимают друг друга.
Так прошла осень, наступила зима. Илья Николаевич практически забросил все свои собственные дела. Теперь на нем был дом, дети, которых пока приходилось провожать в школу и забирать из нее, надо было еще строжиться над Мариной, корпевшей над книгами и иногда впадающей в уныние, выливавшееся слезами и легкой хандрой. Впервые за многие годы своей жизни она уступила место у штурвала и чувствовала себя в безопасности за широкой спиной Ильи Николаевича. Они мало общались днем, им просто катастрофически не хватало времени. По ночам же с жаждой молодоженов продолжали заниматься любовью, и Илья Николаевич, подсмеиваясь, замечал, что интенсивность вполне отвечает известному лозунгу - «ни дня без строчки...»
Было очень не просто, но эта жизнь, неизвестная ему прежде, захватила его полностью. Как ни странно, но девочки наполнили жизнь новым, неведомым до сих пор смыслом и теплом. Они не чаяли в нем души, и в день его рождения, кроме слоненка, который, по их мнению, был очень похож на Илью, нарисовали поздравительную открытку, которая начиналась словами: «Самому доброму в мире...».
Однако временами его удручало то, что расходов прибавилось многократно: нужно было сделать документы, визы, одеть девочек, купить очень многое, чего до сих пор не было в холостяцком доме Ильи. Пришла зима, хоть и по-европейски не холодная, но и она потребовала обуви и одежды, а ведь каждые выходные он выводил девочек на экскурсии, в которых они объездили и обошли пешком весь Париж. Не мог же Илья оставить закрытым для маленькой художницы Вики мир Родена и Сальвадора Дали, а разве можно утолить жажду прекрасного за одно посещения Орсея или Лувра. Сказывалось и то, что все это время Илья практически не работал. Теперь же, пересчитывая с тоской оставшиеся деньги, уже начинал подумывать, как выходить из положения.
Наконец, настал этот ответственный день, и Марина ушла сдавать экзамен. Это было очень не просто. Сначала нужно было принять настоящего больного, понять, что с ним и оказать ему помощь, потом следовал теоретический экзамен по билетам и собеседование с комиссией. Вечером, когда истомившиеся Илья Николаевич и дети, услышали звонок в дверь, они поняли сразу по звонку, что экзамен сдан! На радостях все отправились в любимый ресторан Ильи, и праздник получился на славу. Илья очень гордился этим успехом Марины - мало кому удавалось за столь короткий срок подготовиться и сдать такой сложный экзамен на чужом языке.
Теперь Марина получила право работать по специальности, а это обещало решить многие проблемы, прежде всего, с деньгами. Правда, бюрократическая машина не любит больших оборотов и обычно крутится еле-еле, как мельничье колесо на пересохшем ручье. Пока же, до получения разрешения, Марина просто отдыхала, наслаждаясь непривычным состоянием, когда можно было ничего не делать. Она отсыпалась, вставая к полудню, потом немного возилась с девочками, но как-то не торопилась разрывать сложившийся круг, в котором практически все делал Илья. Зато ночи стали более жаркими - отдохнувшее за день молодое тело могло неутомимо отдаваться ласкам. Прошли праздничные рождественские дни, с утомительным выбором подарков, елкой и мишурой, потом и Новый год. Начался новый круг, а Марина по-прежнему отдыхала, наслаждаясь бездельем, которое, как слабый наркотик, потихоньку приучало к себе.

6
Илья Николаевич все чаще с раздражением замечал заспанную и опухшую физиономию Марины. Она стала поправляться, вначале незаметно, но спустя какое-то время превратилась в пухленькую, даже несколько заплывшую пулярочку. Весы безжалостно констатировали прибавку почти двенадцати килограммов, что вогнало ее в шок. Марина начала делать по утрам зарядку, но, несмотря на занятия, вес уже не снижался. День незаметно проходил в полном безделье, впрочем, делать ничего и не хотелось, долгий отдых незаметно переходил в устойчивую привычку. В домашних делах она не участвовала: квартиру убирали девочки, ревностно следившие, чтобы теперь их не лишили честно заработанных денег, готовил чаще Илья - у него это получалось быстрее и заметно вкуснее, а в выходные выбирались в кафе или ресторан.
Илья же, вновь вернувшись к своим фильмам, пробовал разговаривать с Мариной, рассказывать о своих замыслах и планах. Она пыталась слушать или делать вид, что слушает, но буквально через минуту было ясно, что все это ей не очень интересно. Когда же она, примкнув к их компании, садилась у телевизора, то оказывалось, что досмотреть фильм ей стоит огромного труда - она не могла сосредоточиться, это было тоже не интересно.
Илья почувствовал, что медовый месяц, который и так длился более полугода, все-таки стал подходить к концу. Раздражение все чаще и чаще вскипало в нем, иногда по мелочам, а иногда и по серьезным причинам. Для него было неожиданным открытием, что за маской энергичной и интересной женщины, теперь открылась пустая целлулоидная Барби, с которой просто не о чем было говорить. Все чаще он выбирался гулять один и, отходя от сдерживаемого раздражения, думал о том, что они с Мариной не только разные, но, как оказалось, совсем чужие люди. В доме нависала гнетущая тишина - предвестник надвигающейся бури. Девочки все чаще отсиживались у себя в комнате, «семейные» просмотры устраивались все реже - у Ильи Николаевича не было настроения или он был занят.
Когда состоялся первый разговор и Илья сказал Марине, что его не устраивает такая жизнь, она ошарашено замолчала, а потом расплакалась:
- Илья, я люблю тебя!
Она в спасительном отчаянии прижалась к нему всем телом и обняла его. Утешая Марину, вытирая ее соленые слезы, катившиеся градом из пронзительно синих глаз, Илья не удержался, и все тут же перешло в судорожные объятия, а потом и в страстное соитие. В эту ночь они занимались любовью с каким-то особым неистовством, как в последний раз.
Обычно после всего Марина моментально засыпала, но в этот раз, самой на удивление, сон не шел к ней. Она села в постели, опершись на подушку, зажгла ночник и стала смотреть на спящего Илью. Рядом с ней спал родной, близкий ей человек, первый мужчина в ее жизни, которого она полюбила совсем по-другому.
Марина вдруг с удивлением поняла, что впервые за многие годы прожила почти год с одним мужчиной, не только не изменяя ему, но и не помышляя об этом. Она вспомнила, как изменились на глазах девочки, с какой любовью и восторгом они относятся к Илье, как в шутку соперничают и не могут поделить место возле него. Да и сама Марина чувствовала себя рядом с Ильей маленькой девочкой, она ощущала его заботу, его защиту. Страшные события почти двухлетней давности теперь стали забываться, растворяться, как в тумане.
Марина вспоминала, как весело, всей семьей, как теперь говорил Илья, они ходили в зоопарк или ездили на выходные в Версаль. Впервые в жизни рядом с Ильей она ощутила покой и безопасность, впервые чувствовала, что любит его не только страстными ночами за всесокрушающее наслаждение, но и утром, когда он сонный ворчит на них, шутя, и днем, когда, решая проблемы, морщит высокий лоб, и тихими вечерами, когда он читает с девочками или рассказывает им одну из своих бесконечных историй.
И только тут, она поняла, что не хочет, не может потерять его, не может разрушить эту, впервые такую нормальную, человеческую счастливую жизнь. Как же так? Почему она, к ногам которой припадали все мужчины, встреченные в жизни, не устраивает Илью? Почему он хочет с ней расстаться?
Под утро, когда солнце уже осветило купола Секре-Ке, Илья проснулся от тихих, но настойчивых ласк. Это Марина, вновь соленая от слез, страстно целовала его, приговаривая неслышным шепотом:
- Люблю тебя, люблю тебя, люблю...
В этот раз слезы помогли, но не надолго. Эндшпиль, или развязка, как вам больше нравится, неумолимо надвигались.
Пришла весна, все вокруг цвело и благоухало, а Илья Николаевич в душе переживал черную ненастную осень, мучая себя формулами типа, «мы отвечаем за тех, кого приручаем» и «она без меня пропадет». Закончился учебный год, и девочки поехали в летний лагерь у моря. К этому времени Марина начала уже работать у старого почтенного профессора, который с удовольствием стал шефствовать над молодой и красивой русской женщиной. За символическую плату он сдал ей в аренду установку, и теперь два раза в неделю Марина могла принимать собственных пациентов.
Чтобы начать свое дело, необходимо было приобрести лекарства, материалы и инструменты. Как-то вечером Марина завела разговор с Ильей, попросив дать ей необходимую сумму в долг.
- Но ведь у тебя в банке лежит сумма вдесятеро превышающая необходимую. Возьми деньги оттуда, а потом отработаешь и вернешь на счет, - предложил удивленный Илья. Но Марина с несвойственным ей жаром стала убеждать его, если она возьмет свои деньги, то никогда их не вернет, а заняв у Ильи, это дело святое, она обязательно их отработает. Таким образом, она и свои деньги сохранит и дело начнет.
- Я за пару месяцев спокойно эти деньги заработаю, не сомневайся.
Странно, но Илья, хоть и не хотел соглашаться, ничего не смог возразить против этой стройной логики. Марина начала работать, но как шли ее дела, он не знал. Она не очень хотела об этом рассказывать. Илья, желая помочь Марине, раздал ее визитные карточки всем своим знакомым, а их у него в русской диаспоре было немало.
Отчуждение, однажды зародившись, теперь прорастало, пробиваясь, как сорняк сквозь асфальт. Вскоре Марина перебралась спать в комнату девочек, лишь иногда приходя посреди ночи к Илье для теперь уже быстрого, но не менее яростного акта. Ночь не могла уже ничем помочь, хотя и замедляла полный разрыв. Илья потом подолгу не мог заснуть, вновь поедая себя поедом, а утром с больной головой уходил по делам, которые не клеились. Все просто валилось у него из рук.
Новая попытка разговора о «разводе», как называл это про себя Илья, была встречена Мариной спокойно. Видно было, что она ждала этого разговора, и уже смирилась с неотвратимостью ситуации.
- Ты ведь понимаешь, что быстро мы переехать не сможем. Надо найти квартиру, по возможности в нашем районе, чтобы девочкам не менять школу.
Илья не возражал:
- Я ведь вас не гоню, сейчас как раз каникулы, к сентябрю переберетесь, - а потом, подумав, добавил: - а лучше, к приезду девочек из лагеря, чтобы они сразу уже в новую квартиру поехали.
Время шло. Марина то начинала суетиться по хозяйству и устраивать семейные ужины со свечами, то вдруг приходила очень поздно, заставляя Илью Николаевича волноваться и нервничать. Она уже не плакала при нем, но он часто замечал ее опухшие от слез глаза и курносый смоленский носик. Теперь они практически не разговаривали, жили уже, как чужие. Марина даже предложила разделить квартирную плату пополам.
Илья несколько раз интересовался, как идут поиски квартиры, и Марина начинала долго рассказывать, чем и как ей не понравились все предложенные маклером варианты. Илья чувствовал себя совершенно разбитым, казалось, что вместо конструктивного хирургического вмешательства, неведомый врач просто по кусочкам режет его живого.
Отчаяние и депрессия навалилось мокрым одеялом, под тяжестью которого он просто задыхался. Наметившийся и уже детально проработанный проект с французским продюсером, вдруг сорвался, и в отчаянии, придя вечером домой, Илья вдруг сказал Марине, что думает о возвращении в Россию, так как здесь, по-видимому, он навсегда останется чужим и невостребованным. Монолог был риторическим, он не ждал от нее ни советов, ни участия, просто отчаяние вслух, но Марина оживилась и, на мгновение потеряв чутье, вдруг по-деловому предложила:
- Так, может быть, ты оставишь нам с девочками эту квартиру, а тебе мы пока найдем какую-нибудь маленькую, раз ты все равно хочешь уехать?..
Помните из школьного курса о процессах кипения или кристаллизации? Там все остается без изменений, пока какая-нибудь мелочь не сыграет роль центра кристаллизации или кипения, после чего процесс моментально переходит в лавинный. Вспомнили? Тогда вам не сложно представить реакцию Ильи Николаевича, после которой уже утром Марина собрала вещи и переехала, в моментально найденную квартиру по соседству. Виктория при расставании спросила:
- Дядя Илья, мы ведь просто разъезжаемся по разным квартирам? Наши отношения ведь остаются? Мы будем с вами общаться?
- Конечно, Викуся, мы ведь теперь с тобой и Кристиной не чужие!
С тем и расстались. Как потом оказалось, навсегда.

7
Солнышко совсем пригрело, время незаметно перешло за полдень. Илья Николаевич рассчитался в кафе и, щурясь на солнце, пошел по улице, вновь уводя себя в мыслях в эту длинную историю, поглотившую два года его жизни и оставившую заметную зарубку в душе. Он не торопил свои воспоминания, и они проявлялись, как изображение на фотобумаге, сначала каким-то пятном, ассоциацией, а потом все больше приобретали четкость: всплывали мелкие детали и подробности, но все это происходило, как в замедленном кино. Теперь он вспомнил, как они расстались утром после его яростной вспышки гнева накануне.

Тогда он еще не знал, как испугалась Марина его столь неожиданной и яростной вспышки. Она враз, как у нее часто бывало в прежней жизни, поняла, что все кончено, надеяться не на что, и, если не уйти сейчас, то может случиться непоправимое. Она умела моментально собираться в сжатую пружину. Вот и теперь, с утра она позвонила маклеру и дала согласие на квартиру, которую посмотрела уже несколько недель назад, но под разными предлогами оттягивала окончательный ответ, надеясь еще на что-то.
В ближайшей лавке на углу она купила десяток больших плотных мешков и собрала в них все вещи - свои и девочек. Дочери помогали ей, не спрашивая и не говоря ничего. Они видели, как беспрерывно катятся слезы у матери, и сами готовы были вот-вот расплакаться. Вскоре подошла машина, вещи погрузили, Илья Николаевич помогал, молча насупившись. Марина боялась встретиться с ним глазами, хотела попрощаться спокойно, как с чужим, но не смогла, голос дрогнул. Еще мгновение, и машина скрылась за углом. В новой, еще совсем чужой квартире, распаковав самое необходимое и распихав узлы и мешки по углам, Марина заперлась в ванной и, обжигаясь тугой струей, стала плакать громко в голос. Девочки в это время слушали свой любимый диск «Нотр-Дам-де-Пари», понимая, что маму лучше оставить в покое. А Марина уже перестала плакать и теперь, ожесточенно растирая свое тело и глядя на себя в запотевшее зеркало, зло рассуждала вслух:
- Значит, я не хороша? Не понравилась? Дожила до такого позора, ведь он просто выгнал меня! Ну, что ж, я должна сейчас же убедиться, что это просто ошибка, его глупость или какие-то извращенные придирки. Я прекрасна, любой мужчина будет лежать у моих ног, стоит мне только захотеть! И я должна этого захотеть!
Неделю после переезда Марина почти не спала. Она устроилась в «неотложную» стоматологическую помощь и теперь должна была семь-восемь ночей в месяц работать, принимая за дежурство по пятьдесят-шестьдесят больных с острой болью. Профессор согласился на дополнительные дни приема, и это вместе с «неотложкой» позволяло прилично зарабатывать. Пусть еще не так много, как французские стоматологи, но уже и не так мало, как могли заработать большинство ее соотечественников, которым приходилось довольствоваться самой грязной работой. В квартире был наведен порядок. Марина даже побелила потолки и покрасила двери, расставила мебель по-своему, повесила свои шторы, привезенные еще из старой жизни, и теперь квартирка приобрела вид уютного гнездышка, где живут маленькие женщины-феи. Марина подстриглась, купила новое белье и строгий, любимого темно-синего цвета костюм с короткой юбкой, подобрала сумку, туфли на высоком каблуке. Все покупки были сделаны в «Лафайете», на это она никогда не жалела денег. Она несколько осунулась, похудела и побледнела, но это, в сочетании с легкими тенями от недосыпания вокруг по-прежнему распахнутых глаз, придавало ей еще больший шарм. Пора было начинать новую жизнь.
В субботний вечер, оставив девочек одних, и предупредив, что она работает ночью, Марина отправилась в центр. Она специально прошла мимо «Гранд-Опера», надеясь встретить Илью, чтобы он увидел, как прекрасно она выглядит, но ей не повезло, и с бульвара Капуцинов она пошла к Вандомской площади, к «Ритцу». Расчет неумолимо оправдался, и едва она вышла к круглой площади, как рядом притормозил шикарный автомобиль. Господин далеко среднего возраста на плохом французском стал спрашивать, как проехать... она не прислушивалась. За рулем оказался немец, причем из бывших наших. Через десять минут она поднималась с ним в шикарный президентский «люкс», куда тут же был доставлен ужин на серебре.
Вальтер, так звали ее нового знакомого, родился и вырос в Караганде, в большой немецкой семье. Сам он был восьмым ребенком, и назвали его при рождении Владиленом, в честь Владимира Ленина. Мальчик вырос и, окончив строительный институт, стал прорабствовать на стройке, завершая каждый рабочий день по русской традиции, распив бутылочку на троих. Так, наверное, он скоро совсем бы обрусел и стал бы приползать домой «на бровях», но подошла перестройка, а с ней воля, и немцы поехали на историческую родину.
Сначала уехали его родители и старшие братья, а потом потянулись и все остальные. Владилен развелся с Машей, которая так и не смогла ему родить ребенка, и поехал в Германию, где сразу же стал просто Вальтером. Начинал он с уборки листьев на улицах, но был по-немецки упрям и настойчив. Скоро он подтвердил диплом, и один из его дядюшек помог ему найти хорошее место. Через несколько лет Вальтер стал инспектором по строительному надзору во Франкфурте, что позволяло жить очень неплохо, не беспокоясь о будущем.
Вскоре после этого он познакомился с рыжеволосой и конопатой Мартой, которая была лет на десять младше его и давно томилась в ожидании замужества. Вместе с Мартой ее отец перевел солидную сумму на их семейный счет в банке и ввел Вальтера в свою фирму, владеющую сетью супермаркетов. Пришлось оставить спокойную государственную службу, но зато теперь Вальтер стал жить по-королевски. Засидевшаяся в девках Марта на радостях родила подряд трех таких же рыжеволосых мальчуганов. Счастливый дед подарил дом на десять комнат и шикарный БМВ, на котором теперь и разъезжал по Европе бывший карагандинский прораб.
Вальтер никогда не мечтал о такой роскоши, он был прост и неприхотлив. Марта тоже выросла в строгости и целомудрии, несмотря на состояние отца. Она умудрилась сохранить даже девственность к своим двадцати шести годам, когда ей, наконец, повезло выйти за Вальтера. Их сексуальные вкусы мало различались, так как их просто не было. Перед сном они тихонько возились под одеялом, при этом Марта просто раздвигала ноги, предоставляя мужу полную инициативу. Зато здоровый женский организм благодарно воспринимал его старания и зарождал новую жизнь с немецкой пунктуальностью, как только восстанавливалась функция после предыдущих родов. Вальтер начинал подумывать, что троих сыновей уже достаточно, хотя ему хотелось еще маленькую дочку, да и Марта мечтала о маленькой принцессе. Роды редко украшают тело женщины, вот и Марта располнела и несколько обрюзгла, грудь ее потеряла упругость и теперь она стеснялась показываться даже перед Вальтером в обнаженном виде или даже в купальнике.
Оставив службу, Вальтер стал сначала вице-президентом фирмы, а теперь тесть ушел на заслуженный отдых и вручил бразды правления в руки зятя. Хозяйство было большое, но настолько по-немецки отлаженное, что не требовало особого внимания президента. Персонал на всех уровнях старательно отрабатывал приличную зарплату, конкуренты не слишком одолевали, и Вальтер откровенно заскучал. Он бросил пить и курить, как только пересек границу Германии в 1988 году. Ему недавно исполнилось сорок пять лет, он был в соку и в расцвете сил, которые просто некуда было приложить. Он стал поглядывать на женщин и ловить себя на смутных и тревожных желаниях.
Врожденная скромность, пуританское воспитание и элементарный страх мешали ему просто снять проститутку или сходить в один из салонов в квартале «красных фонарей». Он видел, как некоторые из сотрудниц его офиса призывно поглядывали на него, но он не собирался так рисковать, играя на минном поле. В русском варианте поговорка «и хочется, и колется, и мама не велит» была бы самым верным определением состояния Вальтера. Он чувствовал себя больным, стал раздражительным и рассеянным, избегал теперь не только разговоров с Мартой, но и занятий сексом перед сном. Марта не тревожилась. Она посчитала, что Вальтер стал много работать на фирме и потому уставать, кроме того, он, наверное, просто хочет дать ей передышку, чтобы хоть немного подросли мальчики. В семье все так и оставалось по-немецки расписано наперед, спокойно и пристойно.
Чтобы хоть как-то развеяться и сделать решительную попытку испытать новые ощущения в сексе, Вальтер решил съездить в Париж, выбрав для этого вполне пристойный повод - там открывалась ярмарка продуктов питания. Он уже несколько дней провел в Париже, но так и не решался нарушить табу, тем более что все, что он видел в районе Плас Пигаль, его только еще больше отпугивало.
И вот сегодня, поздним субботним вечером, уже возвращаясь в отель, он увидел прекрасную женщину. Он понял, что она прекрасна еще до того, как увидел ее лицо. Ее походка, точеные кегельные ножки, гордо выпрямленная спина, тонкая шея и копна легких светлых волос заранее обещали чудо. Он не успел даже подумать ни о чем, как притормозил и срывающимся голосом стал о чем-то спрашивать ее по-французски. Он не помнит, как получилось, что уже через десять минут они говорили по-русски, как будто были давно знакомы, и поднимались в лифте в пентхауз, в президентский люкс, где на огромной постели он провел две предыдущие бессонные ночи в полном одиночестве.
Все сомнения, все его прежние страхи были напрочь забыты. Теперь не существовало ничего, что могло бы ему помешать сделать последний шаг и испытать, наконец, то, чего он никогда не чувствовал. Он успел лишь, как бы со стороны, удивиться переменам, моментально произошедшим в нем. Он чувствовал себя уверенным, сильным, богатым, способным сейчас покорить весь мир. Впрочем, как ему казалось, весь мир и так уже покорно шел чуть впереди него, постукивая каблучками по вековому паркету.
Немец ничего не ел, забывал пить, глядя заворожено на Марину. Перескакивая с русского языка на немецкий, а то и просто мешая все слова в кучу, он взахлеб рассказывал ей, как он поднялся, как разбогател, и сколько супермаркетов принадлежат теперь его фирме. Марина молчала, ела вкусную еду, пила маленькими глотками пузырящееся шампанское, отрывала по одной виноградинке от большой ветки муската и чувствовала, что впервые в жизни ей не хочется заниматься любовью, впервые ей неприятен мужчина, который так вожделенно смотрит на нее.
Упрямо тряхнув головой, она тут же прогнала эту мысль. Нет, сегодня она устроит этому немцу битву при Лейпциге. Сегодня она вернет себе уверенность самой желанной женщины, она покорит немца, научит его ласкать ее жадное тело так, как ей того хочется. Она выпьет его до капли и даст ему такое зелье и в таком количестве, что он захлебнется и никогда не сможет ее забыть. Нет, скорее всего, он станет надолго покорным и верным пажом, будет угадывать каждое ее желание и умирать от пробужденной жажды, которую невозможно утолить.
Марина решительно поднялась, прошла в спальню, где посредине не комнаты, а зала, под огромным прозрачным балдахином стояла кровать в стиле Людовика Четырнадцатого. Она по-хозяйски сдернула шелк покрывала, зажгла большую хрустальную люстру под потолком, зарядила в «челенджер» «Сони» пять дисков Адамо, и под сладкий, тревожно-призывный голос певца, стала медленно раздеваться.
Немец, ослепленный сначала люстрой, а потом открывающимся ему белым прекрасным женским телом, оборванно замолчал и, как оказалось, теперь надолго. Марина медленно поманила его маленьким пальчиком и он, как кролик, пошел навстречу удаву. Она, толкнув его в кресло с позолоченными широкими подлокотниками, ловко расстегнула и разом стянула с него брюки вместе со всем остальным, оставив его беззащитно-голого перед ней. Затем отошла к кровати и стала открывать свои прелести. Медленно, как клейкие чешуйки почки, выпускающей на свет божий нежный зеленый листок, слетали одежды. Эти маленькие, невесомо парящие черные кружевные лоскутки приоткрывали неведомые Вальтеру тайны.
Голова его закружилась, и он, уже не понимая, что перед ним, разбегающимися глазами торопился разглядеть то тугие, вздыбленные, остро торчащие, ослепительно белые с темно-коричневыми окружьями в проявившихся пупырышках груди, то беспомощно-нежную пушистость, прикрывавшую розово-сочащиеся, нет, истекающие, дрожащие черной кромкой по краям-крыльям, тонкие до просвета, раскрытые пальчиками, чтобы он, Вальтер, впервые в жизни мог увидеть такие подробности, створки, то щедро раскинутые, взлетающие вверх под балдахин, гладкие и тонко-стройные ножки, исходящие из идеальной округлости, ослепляющей своей белизной. Никогда в своей жизни он не видел такого обнаженного тела. Его можно было пожирать взглядом, а, набравшись смелости, трогать руками, оно предназначалось ему и раскрывалось для него. От этого замирало сердце, забывающее совершать свою вечную пульсацию.
Марина все также медленно поворачивалась в постели, становилась на колени, раскрываясь в бесстыдном откровении, прогибалась, поражая виолончельной крутизной, и складывалась, сворачиваясь уснувшей улиткой, а потом вновь разворачивалась, распахиваясь настежь, прикрывая лишь глаза в жаркой истоме. Она купалась в горящем взгляде мужских глаз, она чувствовала, как желание наполняет всю эту огромную спальню. Она слышала его дыхание сквозь голос Адамо, она ощущала его запах, превращаясь в желанную самку, которая исполняет свой брачный танец перед победителем-самцом.
Пусть он думает, что он победитель, что он ее властелин. Она вновь поманила его пальчиком, и он снова пошел по ее зову, не спуская с нее глаз. Пусть он думает, что она его наложница, что покорна ему и ждет его с нетерпением. Марина начала ласкать его, четко контролируя процесс. Он не мог отступить от партитуры, она сама приведет его к кульминации, а потом и к финалу, но только тогда, когда получит от него все, что ей сегодня захочется. Пусть этот напыщенный немец думает, что он так хорош, он будет послушным в ее руках. Не применяя ни малейшей силы, кроме силы очарования и возбуждения ее телом, она натешится за все пережитое, за все выплаканное.
Бесконечную ночь пережил Вальтер. Под утро ему казалось, что утомленный, истощенный его дух уже отлетал от ставшего почти невесомым тела. Он пережил взлеты и падения, лаская нежное и гладкое тело Марины, покрывая поцелуями его от пальчиков ног, до ложбинки на шее. Он, упиваясь ее сладко-горькими, солоноватыми соками, то мял ее пальцами, как спелый раскрытый плод, то гладил, как тончайший шелк, то впивался зубами в плотную упругость, а то проникал языком в горячую бесконечную глубину, чувствуя себя то царем и властелином, распластывая ее по-девичьи упругое тело, то покорным и униженным рабом, которого погоняла властительная хозяйка.
Марина вновь упивалась своей силой и властью, она испытывала знакомое наслаждение, но теперь не отдавалась ему всецело, успевая поймать себя на мысли, что не просто трахается с мужчиной, а мстит Илье, наотмашь отвешивая ему пощечины. Вот тебе - и Вальтер входил в нее до хруста, вот тебе - и он орошал ее всю семенем, получай еще и еще - она насаживалась, не замечая боли.
Пел и плакал Адамо, заглушаемый стонами и вскриками Вальтера. Битва завершилась полной победой Марины. К утру от Вальтера осталась только дымящаяся головешка. Он был не просто побежден, он был разбит наголову и навечно порабощен. А Марина, глядя на него сквозь прикрытые ресницы, думала о том, что вполне возможно, сама принцесса Диана в последний раз перед смертью занималась любовью на этом королевском ложе.
За завтраком Вальтер без слов вытащил из бумажника пачку купюр и, положив их на стол, прижал сверху ладонью Марины. В этот раз они не разговаривали, только договорились, что в следующую субботу Марина будет ждать его в этом же номере. Бронь на него он оставит прямо сейчас.
Марина шла по туманным утренним улицам, ловила на себе взгляды проходящих мимо мужчин, думала о том, что, наконец, отомстила Илье, но вместо радости победы ощущала глубокую пустоту. Она поняла, что сегодняшняя ночь была порогом, за которым осталась прежняя жизнь и прежняя Марина. Наверное, она всегда допускала такой поворот, но одно дело допускать, а другое дело перешагнуть и стать, пусть красивой, пусть гордой, но проституткой. Она остановилась, вытащила пачку денег из сумки и быстро пересчитала. Да, за такие деньги ей надо два месяца стоять у кресла и лечить зубы.
Девочки еще спали, ведь было воскресное утро. Марина еще раз встала под душ, а потом, едва коснувшись подушки, заснула. Ей снился солнечный день, стеклянные трубы-переходы аэропорта Шарля де Голля и взволнованный Илья с букетом роз в руках, встречающий ее с девочками. Эскалатор вдруг остановился, а потом стал двигаться назад, унося ее все дальше от Ильи, который становился все меньше и меньше, и вскоре исчез совсем. Она проснулась и поняла, что только что окончательно рассталась с Ильей, теперь это сделала и ее душа.
А Вальтер несся по автобану, прижимая стрелку спидометра к цифре «200» и пытаясь сосредоточиться на дороге, думал, как ему теперь жить с толстой рыжей Мартой, матерью его троих детей. Но, ничего не придумав, отвлекся на другой мысли - теперь как-то надо было найти повод, чтобы каждую неделю приезжать в Париж, в президентский «люкс» под крышей, так как он не мог представить своей дальнейшей жизни без Марины.

8
По длинной лестнице, на которой снимались многие звезды Голливуда, а в недавнем боевике дефилировал сам Де Ниро, Илья Николаевич поднялся на холм Монмартр. Мимо особняка Сальвадора Дали прошел на шумную, как всегда, заполненную туристами и художниками маленькую площадь, на которой под шатрами стояли столики ближайших ресторанов, в том числе и «У тетушки Катрин». По легенде именно в этом ресторане русские казаки, которые со своим императором вошли в Париж, требовали быстрого обслуживания, крича: «Быстро, быстро», что во французском сознании осталось, как «бистро, бистро». Это и дало название самому распространенному виду заведений - бистро. В отличие от казаков Илья сегодня никуда не спешил, поэтому он выбрал столик в тени и углубился в карту, которую ему тут же подал гарсон. Впрочем, он и так знал, что здесь предлагают вкуснейшую телятину, которую полагается есть, запивая добрым красным вином. На углу какой-то старик, скорее всего русский, причудливо играл смычком на пиле, выводя тягучие и щемящие звуки вальса «На сопках Манчжурии». Уладив формальности с заказом, Илья Николаевич чуть прикрыл глаза и вновь углубился в свою историю.

Машина с Мариной и девочками скрылась за углом, и Илья, с облегчением вздохнув, вернулся в дом. Квартира вновь стала большой, но теперь неуютной, покинутой, как во время бегства. Илья набрал номер сервис-службы, которую держал его знакомый, и заказал на завтра генеральную уборку квартиры. Утром пришли две девушки и, весело щебеча, не скрывая от хозяина упругих молодых тел и смущая его подпрыгивающими под майками свободными грудками, вымыли, вычистили, и даже кое-где подкрасили его жилище. Теперь оно вновь напоминало ему старые добрые времена, когда здесь ненадолго задерживались залетные топ-модели из России, такие же веселые и беззаботные, как эти девушки.
На третью ночь Илья проснулся в два часа и так больше и не уснул до утра, хотя старательно лежал с закрытыми глазами и пробовал считать, но сбивался, а сна все не было. Утром он совершенно разбитый пошел по делам, но из рук все валилось, хотелось спать, голова просто раскалывалась. Он еще не знал, что это только начало. Так им овладела мучительная бессонница.
Изо дня в день, ни одну ночь не мог он проспать нормально. Он старался ложиться позже, дотягивал до двух-трех часов ночи, гулял перед сном, пробовал даже читать, но, по-прежнему, забывшись на два часа, не более, просыпался и ждал утра. Он все время думал о Марине. Сначала со злостью, потом, соскучившись до тоскливого воя, стал так хотеть ее, что забыл об обидах и злости. Ждал он и звонка девочек.
Прошел месяц, и Илья снова испытал приступ злости, теперь уже на самого себя. Марина поселилась в нем маниакальным видением. Он видел ее тело, даже не закрывая глаз. Подушка еще хранила ее запахи, вот здесь рядом лежала она, вот так она закидывала в изнеможении голову, когда отдавалась Илье. Он вновь и вновь видел ее полузакрытые глаза и влажные губы, вот она медленно поворачивается к нему спиной, изгибаясь и призывно прижимаясь к нему тугими ягодицами, поджимая коленки к груди. Илья понял, что начинает сходить с ума. Он решил, что ему просто нужна женщина, молодая обычная женщина, которая под предлогом уборки квартиры будет приходить сюда два-три раза в неделю и отдаваться ему.
Он вновь позвонил знакомому и тот, смеясь, заверил Илью, что это не проблема. Завтра Илья может придти в агентство и выбрать девушку для себя. Илья резко его оборвал и сказал, что полностью полагается на его вкус, поэтому пусть завтра к восьми утра девушка придет к нему.
Пришла одна из тех, что уже убирала у него месяц назад. Она в недоумении посмотрела на Илью Николаевича, помешкала с минуту и начала убирать в комнатах. Илья понял, что не хочет и не может заниматься любовью с чужой, пусть даже симпатичной девушкой. Он хотел только Марину. Так продолжалось три месяца, в течение которых бессонница и депрессия, казалось, совсем выпотрошили его. Он теперь старался не выходить из дома, не мог ничего делать, ничем заниматься. Знакомые вначале еще как-то пытались его расшевелить, но теперь уже окончательно махнули на него рукой. Выход был только один - переболеть, забыть, найти другую женщину, переломить себя и начать жить по-новому. А может быть, есть и другой выход?..
И Илья позвонил на мобильный телефон Марины. Трубку не сняли, и он зло наговорил на автоответчик, что им необходимо встретиться. И тут же страшно пожалел об этом. Он рассвирепел сам на себя. Что ж это, он сдался, не смог без нее, запросил «пардону»?! Нет, пусть будет, будто он вспомнил, что она должна ему деньги. Ну, конечно, она ведь заняла у него на материалы и инструменты, пообещала вернуть через два месяца, а прошло уже более полугода. Вот пусть и вернет.
Он немного успокоился и вечером вышел в Интернет на сайт знакомств. В поисковой системе задал возраст, национальность и место проживания - Париж. Компьютер выдал три адреса. Илья Николаевич написал письмо с краткой собственной характеристикой и отправил его по всем трем адресам.
На два письма пришли ответы буквально на следующий день. Фотографий не было, просто два достаточно коротких письма, из которых он узнал, что одну женщину зовут Любовь, а вторую Людмила. Любовь раньше уже была замужем, и ей сорок лет. Сейчас она жила с шестнадцатилетней дочерью и директорствовала в одной из русских частных школ в Париже. Людмила по письму была женщиной бойкой, ей было всего тридцать три года, как и Марине, и даже эта аналогия, повлияла на то, что ее письмо было Ильей отложено в долгий ящик. Он ответил, но написал, что какое-то время будет в отъезде, а по возвращению обязательно напишет.
С Любой - преподавателем математики и директором лицея завязалась неспешная переписка. Она писала интересные длинные письма, рассказывая о своей сегодняшней насыщенной жизни, об увлечении живописью и японской поэзией, перемежая их рассуждениями о новинках французского кино и своих предпочтениях в импрессионизме. Илья Николаевич легко отвечал, но, ненароком, вставлял в письма рассказы о себе и своих многочисленных знакомствах с интересными и весьма знаменитыми людьми.
Была уже поздняя осень, хотя пожелтевшие дубы и каштаны не торопились расставаться с листвой. Париж позолотой листвы шуршал на осеннем ветру. Пора было переходить к действию - назначать свидание. Илье и хотелось увидеть поскорее свою незнакомую приятельницу, и в то же время очень не хотелось прерывать тонкое дымчатое кружево иллюзий, которые вызывали письма Любы. Но шаг был сделан, и в назначенное время он подошел к выходу из метро Сен-Мишель. Он не торопился, а хотел со стороны угадать и разглядеть свою визави.
Угадать ее оказалось не сложно. Женщина в коричневом, как он про себя ее тут же назвал. Легкое разочарование, которое он почувствовал в первый момент, неожиданно рассеялось, как только он услышал ее голос. Илья даже не смог бы четко объяснить, что в нем притягивало, но чуть щемящий тембр и доверительные, дружеские интонации взволновали его.
Спустя десять минут он взял ее под руку, и, не торопясь, они пошли через Латинский квартал к Люксембургскому саду. На дорожках все-таки навалило листьев. Приходилось невольно загребать их ногами, они сухо шуршали, оставляя запах пыли и щемящей осенней прели.
Илья поглядывал на женщину, смотрел в ее глаза, когда она для убедительности поворачивалась к нему, и чувствовал, как в нем просыпается забытое чувство умиротворенности и покоя. Он поймал себя на том, что ему очень хотелось, чтобы этот вечер не кончался как можно дольше. Они прогуляли до первых звезд. Вечер все-таки был холодный и, прощаясь, пожимая ее руку, он почувствовал тонкие холодные пальцы и с досадой подумал, что не догадался пригласить Любу посидеть в теплом кафе. Расстались прямо на платформе метро, дождавшись подругу Любы, которая с генеральской хваткой, бесцеремонно разглядывая Илью Николаевича, всем своим существом показывая, как он ей не понравился, прекратила это свидание. Правда, за секунду до появления подруги, они успели договориться о встрече на следующий день.
Было воскресенье, торопиться было некуда и, погуляв на солнышке, зашли в гости к Илье Николаевичу. Пили душистый чай с молоком, разговаривали, как показалось Илье, с обоюдной жаждой и удовольствием. Теперь они сидели напротив друг друга, и Илья неторопливо мог разглядеть Любу - стройную фигуру, тонкие колени и щиколотки, поджатых в кресло ног, высокую грудь под мягким свитером, спокойный взгляд серых глаз.
Стосковавшись по собеседнику, Илья, может быть, слишком много говорил, рассказывал, показывал фотографии, но он видел непритворное живое участие и интерес к разговору и тем самым оправдывал себя. День неспешно заканчивался. Они по-домашнему поужинали вдвоем. Потом Илья Николаевич проводил Любу, на перроне метро она показала ему фотографию свой дочери, а на прощание даже поцеловала в щеку, оставив его тем самым в полной счастливой уверенности, что история продолжается.
Не дождавшись обещанного телефонного звонка, которого он прождал почти неделю, Илья Николаевич позвонил сам и не один раз. Но телефон упорно молчал, на письма ответы не приходили, и обеспокоенный, теряясь в самых страшных догадках, Илья уже решился разыскивать Любу через знакомых и незнакомых людей, как вдруг пришло письмо.
Совершенно неожиданный холод письма просто ошеломил его. В письме был категорический отказ от продолжения отношений, причем причина была приведена нелепая и обидная, воспринятая им, как колючий куст терновника вместо обещанных полевых ромашек. Дескать, внешний облик Ильи не совпал с тем, который был создан по предыдущей переписке. Надо же! Значит, почти два проведенных вместе дня понадобилось, чтобы разглядеть, что внешний облик не тот, что был придуман?
Илья почувствовал жгучую обиду за доверчивость, за обманутое ожидание, за уже возникшее чувство близости и сопричастия, грубо оборванные, скомканные этим письмом и, будто бы, небрежно брошенные в угол. Ну что ж, поделом тебе, старому доверчивому ловеласу! Не очень-то и надо было. Но нет, не стоит лукавить перед самим собой, надо было! Очень надо было!
В сердцах Илья поднял отложенный когда-то адрес Людмилы и тут же написал, что вернулся, наконец, в город, и теперь хотел бы встретиться с ней, как можно скорее. Откладывать встречу далее было бесполезно, и лучше сразу же начать со свидания. Людмила ответила в этот же вечер, как будто только и ждала письма и предложения.
Встречу назначили на вечер. Илья Николаевич настроен был очень решительно, а место встречи выбрал неподалеку от дома - у ступеней «Гранд-Опера». Ноябрьский ветер подгонял события и не давал времени на размышления. Илья сразу же угадал Людмилу в невысокой девушке с пышными темно-медными волосами и очень стройной фигурой, про такую обычно говорят - точенная.
Все в ней было маленьким и ладно скроенным. Чуть раскосые, миндалевидные глаза смотрели откровенно и настойчиво, видно было, что девушка прекрасно знает, что нравится мужчинам и это воспринимается ею, как само собой разумеющееся. Людмила поздоровалась, протянув кончики пальцев, легко, как со старым знакомым, заговорила с Ильей, взяла его под руку и, прячась за него от ветра, повела в ресторанчик, который по ее словам был просто прелесть.
Илья почувствовал, что свидание и разговор Людмила взяла в свои тонкие, но крепкие руки. Она хорошо говорила по-французски и, сделав заказ, рассказала не только о себе, но и о своих взглядах, планах, надеждах и соображениях насчет организации жизненного процесса. Людмила работала секретарем в небольшой фирме у русского предпринимателя. Все у нее выглядело простым и доступным, проблем и трудностей она не любила и не признавала.
- Все должно происходить само собой, - рассказывала медноволосая красавица, с аппетитом поглощая одну дюжину устриц за другой. - Если встречаются какие-то трудности, значит, это не мое. Бог он видит меня сверху и помогает мне, поэтому все, что должно со мной произойти, в конце концов, происходит.
В этот вечер Илья Николаевич непривычно много молчал. Красавица не давала вставить слово. Что ж, ей было, что рассказать. Она окончила университет, филологический факультет, затем училась в аспирантуре и даже писала диссертацию «Пространство и время в романе Голсуорси «Сага о Форсайтах». Была замужем, но неудачно, детей пока не рожала, так как ждет того единственного, который ей предназначен. Только от него она и родит своего «золотого», как она называла, малыша. Ребенок, а это скорее всего будет мальчик, вырастет умным и счастливым на радость своим родителям.
- А чтобы не пропустить случайно своего единственного, суженного, она пока не упускает ни одного шанса, - подумал Илья, слушая это оптимистическую тираду.
Людмила сама определила, когда пришло время заканчивать свидание. Поблагодарила за оплаченный ужин, записала номер своего телефона для Ильи и тут же предложила, легко переходя на «ты»:
- Давай завтра встретимся, после работы?
Илья вдруг с какой-то злой решимостью согласился, подумав про себя, что разбираться можно и потом, а пока надо просто действовать. И предложил, не мотаться по улицам и не сидеть в кафе, а провести вечер у него дома. Предложение было принято без промедления. С тем на сегодня и расстались.
Последующий вечер встречи Илья вспоминать не любил. После нескольких фужеров шампанского, водки с апельсиновым соком и пары рюмок «Мартеля», к десерту Людочка с точностью расписания токийского экспресса оказалась на коленях Ильи. Ее строгий костюм, в котором она пришла прямо со службы, оказывается, легко расстегивался, юбка, благодаря высокому разрезу, также не представляла никаких препятствий, тем более что под ней не оказалось ничего, кроме тонких чулочков.
Илья не успел ни подумать, ни решиться, как был наведен точно твердой рукой, и вскоре с азартом и жадностью ласкал роскошные тугие груди Людочки - они уже выпали из неглубоких плотных чашечек кружевного лифчика и настойчиво тыкались твердыми темными сосками прямо ему в губы. Он успел только удивиться количеству милых конопушек на груди, как распаленная девица потребовала продолжения.
- Знаешь, я вчера, как только увидела тебя, такого большого, солидного, умного, интересного, сразу же решила, что обязательно трахнусь с тобой - сказала она ему неожиданно трезвым голосом. Илья промолчал, но почувствовал первую тревогу - он не хотел эту женщину, не загорался от ее прекрасного, молодого, тугого, как перекаченный надувной матрац, тела. Людмила ловко, двумя пальцами за горлышко прихватив со стола бутылку коньяка, уже тянула его вверх по лестнице, разбрасывая по пути свою одежду.
Она сделала несколько глотков, морщась от крепкого напитка, толкнула Илью на постель, а сама исчезла на минуту в ванной. Тревога была не напрасной. Разгоряченная напитками и желанием женщина, зная цену своему телу, своей жадной настойчивостью смяла робкий росток желания Ильи. Несмотря, а может быть, именно благодаря столь долгому воздержанию, теперь у Ильи просто ничего не получалось. Он не любил инициативных, самоуверенных и торопливых в постели женщин.
Удивительно, но даже такая роскошная фигура, какую он давно не встречал в своей жизни, с тех самых пор, как расстался с моделями, не вызывала не только желания, но даже простого интереса. Капризные и громко понукающие призывы Людочки, торчащие в разные стороны и подпрыгивающие при каждом движении груди, ее остро колющий, как крапива, бритый лобок довершили картину фиаско. И все-таки он сумел как-то разрядить ее пыл, после чего удовлетворенная Людочка моментально заснула, оставив Илью наедине с ржавым привкусом железа во рту и туго закручивающейся пружиной панического страха, возникающего у каждого мужчины, у которого вдруг не получилось.
Он ушел в другую комнату и до утра так и не заснул, растравливая себя все больше и больше, пытаясь представить последствия наступившего бессилия. Людмила проснулась с головной болью, недовольная и изрядно помятая. Она толком ничего не помнила или просто сделала вид, что не помнит. Выпила чашку кофе, кое-как привела в порядок свой костюм и ушла, чмокнув по-хозяйски Илью Николаевича, обещая тем самым продолжение волшебства. Она не сомневалась, что осчастливила Илью незабываемой ночью. Впрочем, так оно и было. Он теперь не мог не только забыть эту ночь, но уже ни о чем другом не мог думать.
- Нужно срочно проверить, что это просто осечка. Причина в том, что эта женщина мне не понравилась, я не могу теперь, как в молодости, заниматься любовью с чужой, незнакомо пахнущей женщиной, - судорожно успокаивал себя Илья. - Значит, нужна женщина, которую я хочу, что не уходит из моих снов, чей силуэт я бессмысленно и неутомимо ищу на всех парижских улицах. А это - Марина.
Илья вновь набрал знакомый номер. Бесстрастный голос оператора ответил, что абонент временно недоступен. Через час раздался звонок и родной тихий голос, который он с таким старанием пытался вытравить из подкорки, моментально вызвал полное смятение и легкую знобящую дрожь. Марина поздоровалась, спросила, звонил ли он ей. Илья тянул паузы, чтобы хоть как-то собраться и подавить волнение.
- Нам нужно увидеться.
- Хорошо, давай встретимся у «Макдональдса» на Елисейских, помнишь?
- Нет, я хочу, чтобы ты пришла ко мне домой.
В трубке долгое молчание, только слышно дыхание и шум улицы. Потом тихий ответ:
- Я боюсь тебя.
- Меня?!! Чего ты боишься? Я не сделаю тебе ничего плохого!
- Я чувствую, что ты ненавидишь меня, и я тебя боюсь.
- Я страшно хочу тебя, я не могу больше без тебя жить. Я прошу тебя, приди, ничего не бойся.
Еще секунду назад Илья Николаевич никому бы не поверил, что из него вырвутся эти слова. Теперь он выдохнул их и, закрыв глаза, перестал дышать.
- Хорошо, я сейчас приду.
Следующие полчаса до самого звонка в дверь его просто колотило. Он не мог найти места и метался по квартире, стараясь привести ее в порядок, хотя большего порядка трудно было представить. Звонок пронзил его. Он остановился у двери, постарался успокоиться, но, поняв тщетность этих усилий, открыл дверь и впервые за полгода увидел Марину.
Она похудела, коротко подстриглась, и теперь, стройная в черном пальто на высоких тонких каблучках, казалась ему той самой девочкой, которую он встретил почти два года назад. Ее голубые, цвета весеннего, промытого дождями бездонного неба глаза были также распахнуты и смотрели доверчиво и беззащитно. Во всем ее напряжении чувствовалось, что она все-таки боится его, и готова при первом же резком движении сорваться с места и исчезнуть, как пугливая газель. Илья распахнул дверь, пропуская Марину, и тут же обнял ее, крепко прижимаясь к полураскрытым губам, проваливаясь в родной аромат любимых духов, жадно вдыхая ее всю, как хватает воздух вынырнувший с большой глубины пловец.
Они не сказали друг другу ни слова, только целовались, проникая и узнавая желанное и родное. Илья расстегивал что-то, снимал, потом подхватил Марину на руки и понес. Она уткнулась в его плечо и не открывала глаз. Щеки ее порозовели, нет, они уже горели, как от сильного мороза. Он чувствовал, как его дрожь передается ей. Сердце сжала тонкая острая боль. Илья остановился на секунду, закрыл глаза, сделал глубокий вдох, и, как ныряльщик за драгоценным жемчугом, нырнул в пропасть желанного тела.
Как он желал ее! Как он мечтал об этом обладании! Как он ненавидел себя за страсть, за слабость, за наркотическую зависимость от этой нежной груди с розовыми сосками, от бело-зефирного в своей воздушности тела, от влажной упругости, захватывающей и уводящей неслышным ритмом в бесконечные глубины наслаждения. Он лишь на мгновение подумал обо всем этом, но тут же отвлекся, подчиняясь непонятной власти, забывая дышать, вспоминая о вздохе лишь за миг от обморока. Но и в этом гипнотическом трансе он успел увидеть и почувствовать, как и Марина стосковалась по нему, как жадно она ласкала его, как резонировало все ее тело в ответ на его дрожь, как пылали ее щеки, и легкие бисеринки испарины выступили на безоблачном лбу.
Илья чувствовал, как знакомо прикусывают губы и кончик языка ее мелкие зубы, как впиваются в спину коготки, а ноги обхватывают жесткой хваткой капкана. В предвкушении победного финала Илья приподнялся на руках, почувствовал, как изогнулась Марина, увидел ее обморочно закинутую голову на длинной тонкой шее, и... моментально осел, как проткнутый воздушный шар, только совершенно беззвучно. Страх бессилия, который он старался прогнать прочь, прорвался сквозь жар желания, натиск и неистовость и, моментально победив, сразил его, как пуля на взлете. Теперь такой же жалкий, как лопнувший чудо-шар, он мокрым лохмотьем отвалился в сторону. Марина, еще ничего не понимая, медленно приходила в себя, задерживая судорожное дыхание, чтобы не захлебнуться.
Илья Николаевич не открывал глаза. Он вглядывался в черную бездонную пустоту внутри себя и слушал многоголосое эхо, вороньим карканьем смеющееся над ним.
Прошла вечность, пока он вдруг почувствовал рядом легкое движение - будто вспорхнул воробышек, а потом, еще не открыв глаз, и прикосновение теплой ладони ко лбу.
- Ну, что ты? Что с тобой, Илюша? Как тебе без меня, без нас живется?
- Мне очень плохо без тебя, но и с тобой было невыносимо! Я от этого просто схожу с ума, мне страшно, что я позволил себе так влюбиться в тебя! Или в твое тело?!
- А разве это не одно и то же? Ведь я и тело неразделимы! Ты бы знал, сколько я слез выплакала за эти месяцы, как мне пришлось тебя с кровью и слезами отдирать от себя!
И она, захлебываясь и сбиваясь, стала рассказывать ему, как жила после расставания с ним. Не все она могла ему сказать, но о своей тоске и своих слезах она не сдержалась. Илья слушал с тяжелым сердцем и, когда в голосе Марины задрожала слезинка, не выдержал и обнял ее.
- Миленький, что же мы с тобой наделали?! - Марина всхлипнула, уже не сдерживаясь, и тут же уткнулась лицом в ладони, чтобы не дать слезам выкатиться наружу. Хватит, все давно выплакала, теперь просто эхо отозвалось.
- Я хочу, чтобы мы снова были вместе, я хочу, чтобы ты была со мной, - Илья, срываясь с собственной узды, уже понесся в мыслях. - Ты ведь тоже этого хочешь?
- А ты сможешь меня делить с другими? - спросила Марина неожиданно спокойным и заинтересованным тоном.
- Что ты, какие другие, да у меня никого нет, и мне никто другой не нужен, я хочу быть только с тобой, - в горячке заторопился Илья. Но Марина спокойно перебила его:
- Ты не понимаешь. Сможешь меня делить с другими мужчинами?
- ??????
- Да, не удивляйся, у меня есть мужчины. Ты ведь знаешь, что я расслабиться могу только в сексе, а после нашего разрыва я была в такой депрессии, что мне немедленно надо было расслабиться. Но еще больше мне нужно было вновь найти себя, убедиться, что я нравлюсь мужчинам, что я по-прежнему хороша, а твоя реакция на меня просто какой-то нонсенс! А теперь я так запуталась, что уже и не знаю, как дальше жить. По выходным ко мне приезжает немец, и мы не вылазим из постели в люксе «Ритц», а на неделе я сплю с Жаном, он мой главный врач на «скорой», приходится давать и старику Лаферу, он меня опекает и помогает получить лицензию на частную практику.
И уже не сдерживаясь, не задумываясь о последствиях, не видя даже лица Ильи Николаевича, она рассказала ему о своих приключениях, о том, что происходило с ней все эти месяцы разлуки. Она впервые за все это время говорила так много, ей просто некому было рассказать о себе наболевшее.
- Но почему немец, почему их трое?!
- А почему нет?!
- Они тебе платят? Ты берешь у них деньги?
- Я беру все, что хочу, в том числе и деньги, когда они мне нужны, причем столько, сколько хочу!
- Так ты просто ****ь?!
- Может быть. Я сама так запуталась, боюсь, что совсем собьюсь, опущусь так, что не смогу уже и взглянуть в глаза своим девочкам. Я не знаю, как мне дальше жить. Ой, мне уже пора бежать, я опаздываю на дежурство, прости, я убегаю. Хочешь, я завтра с утра, как только сменюсь, прибегу к тебе? Девочки еще будут в школе.
- Не знаю, я тебе позвоню.

9
Илье очень хотелось отвлечься от неприятных воспоминаний, хотя бы на время еды. Он относился с большим уважением к этому источнику наслаждения и старался не превращать трапезу в простое утоление голода, но сегодня он упустил момент и вспомнил о вкусе только когда запивал мясо терпким вином. Он сейчас отчетливо вспомнил это жуткое состояние, в котором она тогда его оставила.

Дверь стукнула, включая отсчет новому состоянию, которое, как огромная черная дыра засасывало все существо Ильи Николаевича. Он зажмурил глаза и со страхом прислушался. Пустота внутри уже заполнила его всего и теперь норовила выдавиться наружу из глазниц, ушных раковин, прорваться звериным рыком сквозь горло. Пока он эти месяцы болел ею, не спал, не мог ничего делать, считай, что не жил, а пытался зажать расползавшуюся прореху тоски, она предавалась ночным утехам. Еще не остыли его ласки на ее коже, как она отдалась чужим непотребным рукам.
Илья Николаевич застонал, представив себе, как все это могло происходить в «Ритце» ли, на ночных дежурствах в «неотложке» или в роскошном кабинете профессора Лафера. Нет, надо остановить это безумие! Возникшие в его воспаленном воображении картины могли не просто свести с ума, а толкнуть на что-то немыслимое. Как низко он пал! Только что он опять признавался в любви! Кому?! Да она просто бесчувственная и безмозглая шлюха, которой абсолютно все равно, с кем и как жить. Огромным усилием Илья отогнал от себя видения, встал под ледяной душ, а потом, вытершись жестким полотенцем до ожога, собрался и вышел на осенний бульвар.
Пришла ночь, но он не заметил ее, как, наверное, перестал замечать вообще что-либо, происходящее вокруг него. Он шел, не разбирая дороги, голова раскалывалась от мыслей, от жесткого допроса с пристрастием, который он устроил самому себе.
Почему он, Илья Николаевич Демидович, взрослый, состоявшийся человек, известный режиссер, творческая личность, проживший большую и насыщенную жизнь, любивший ее во всех ее проявлениях и причудах, всегда очень легко относящийся к женщинам, буквально купающийся в их внимании и любви, умеющий, как он считал, держать удар и находить правильный ход в трудных ситуациях, так беспомощно раскис, оказался в такой непонятной зависимости от женщины, не стоившей, как теперь оказалось, сотой доли таких переживаний и бессонных ночей? Что произошло в этот раз, чем его так взяла эта маленькая, лживая до мозга костей, коварная и бесчестная женщина? Ответы найти было очень непросто, но Илья должен был понять, что происходит с ним, и, задавая самому себе все эти вопросы вслух, он так же вслух стал находить на них ответы.
Да, всю свою жизнь он был страстно увлечен карьерой, творчеством, достижением успеха, славой, получением все больших и больших удовольствий. Он всегда гордился тем, что он сибарит, гедонист, человек, ставивший собственное удовольствие выше всего. Все эти годы женщины на его пути прекрасно встраивались в его стройную систему понятий, они были одним из удовольствий, одним из самых сильных наслаждений. Он легко достигал цели, и ему все чаще и чаще хотелось выбрать приз подороже, из тех, что достается только избранным. Он считал, что хорошо знает и понимает женщин. Знал, что под внешней маской умных, деловых, высокоинтеллектуальных и очень занятых спрятана, чаще всего, очень тонкая, испуганная, не уверенная ни в чем, трогательно мечтающая о нежности и любви, и изголодавшаяся по ласке женщина.
Именно это знание и желание дать женщине то, о чем она так мечтает, делали его неотразимым, и он не мог бы вспомнить случая, когда бы ему отказали. Многие годы он жил в ритме гонок, когда не было времени остановиться, оглядеться, понять, куда и зачем он так торопится. Скорость была такой, что он не успел обзавестись ни семьей, хотя дважды был женат, ни домом, ни какими-то значительными привязанностями. Но, как и самой жизни приходит когда-то конец, так приходит конец и каждому периоду этой жизни.
Никому еще не удавалось прожить жизнь одним глотком, залпом. Илья сам вдруг почувствовал, что карьера, творчество, слава, успех и прочее, чем он жил уже много лет, набили оскомину, потеряли тот сладостный вкус, ту привлекательность, которая и давала ему силы. Тогда захотелось совсем другого, какой-то тонкой тишины, нежных, необъяснимых, таких слабых, но манящих запахов осенней листвы, влажного леса, шума дубов и горького привкуса дыма сжигаемых листьев. Захотелось душевного тепла, тихого бесконечного разговора, детского смеха, да, да, вдруг захотелось детского смеха, легкого доверчивого тела, прильнувшего к груди и засыпающего на руках.
Да и в постели хотелось чего-то совсем другого. Надоели бурные и короткие острые ощущения, захотелось бесконечно долгого обладания, слияния, перетекания одной души в другую. И вот именно тогда, после долгого и бесплодного «гробокопательства», в момент, когда вакуум внутри Ильи достиг вселенского, и появилась Марина.
Он вспомнил их первую встречу, ее распахнутые на весь мир голубые глаза, доверчивость, трогательность и беспомощность, которые так его покорили. Он сам бросился тогда в омут, увлекая в него и Марину. Профессиональная способность фантазировать и жажда новой неведомой жизни сыграли с ним злую шутку. Но ведь была потом и бесконечность их страстных ночей, переходящих в день, и вновь в ночь. Это ведь не привиделось? А девочки? Как радовали они своими вопросами, как льнули к нему их тонкие тельца, с каким интересом, почитанием и восторгом внимали они ему. С ними было так легко, так интересно! Как радовался он их успехам в языке, тому, как быстро они стали понимать многие, до недавнего времени совсем неизвестные им вещи. Как изменились рисунки Виктории, как на глазах взрослела и умнела маленькая Кристина! Да, он был так счастлив эти восемь месяцев, которые длилась эта идиллия, или, скорее всего, иллюзия.
Так что же случилось потом? В чем его так обманула Марина? Выдавала ли она себя за другую, пыталась ли ввести его в заблуждение? Нет, конечно, нет! Она была сама собой. Это он не смог, а вернее, не захотел, узнать ее, приглядеться к ней. Он совершенно бесцеремонно наградил ее теми чертами и достоинствами, которые хотел в ней видеть. Марина даже не догадывалась, какой она виделась ему. Всю эту иллюзию сотворил он сам. Он играл в это подобие семьи и был неподдельно счастлив. Когда же жизнь стала проявлять истинное лицо и сущность женщины, которую он принял за ангела, оказалось, что она очень и очень земная. Не было в этом, наверное, большого преступления, это от неожиданности масштаб всего происшедшего показался Илье Николаевичу столь галактическим.
Неожиданное разоблачение, приведшее к тому, что мыльный пузырь иллюзии лопнул, вверг Илью в шок. Ведь он настолько поверил в свое новое состояние и положение, что, не задумываясь и ни секунды не задержавшись, расстался со всем, что раньше наполняло его жизнь все двадцать четыре часа в сутки. Он перестал творить, работать, зарабатывать деньги, он растерял множество людей, всегда крутившихся возле него, поэтому шок совпал с новым вакуумом, одиночеством. И это было столь неожиданно и незнакомо, что впервые в своей жизни Илья так растерялся. А Марина ни в чем не виновата, она такой была всегда. Жизнь научила ее изощренному искусству выживания, она не доросла до глубоких раздумий, до самоанализа и переживаний. Но это ее восприятие жизни, и она имеет на него право, как и право использовать свое тело, как средство достижения простых и земных целей.
Теперь, разобравшись во всем окончательно, найдя в себе силы оправдать хоть как-то Марину, простив незатейливую простоту своей героини, а вместе с тем поняв жалкую пустоту придуманной жизни, он не только не успокоился, но и сильно рассердился на самого себя. Он был так зол за то, что позволил себе выглядеть со стороны смешным и слабым. Больше всего в жизни он боялся выглядеть смешным!
Немилосердно вспомнил он и о последнем свидании, о жалком лепете и беспомощной непонятливости, когда Марина спросила, сможет ли он делить ее с другими. Как смешон он оказался! Историю нужно закончить, но он должен поставить последнюю точку сам. Именно сейчас он почувствовал, что его половая слабость была всего лишь проявлением его слабоволия. Значит, она прошла, и можно забыть о ней, как о плохом сне.
Поздно ночью он пришел к своему любимому ресторанчику на Монмартре, нет, не в «Тетушку Катрин», а в соседний, прямо на углу, который по обыкновению работал до последнего посетителя, сел за свой столик и привычно заказал бутылку «Шабли», порцию устриц, большой салат и средний бифштекс. Он так и не привык к кровавым французским бифштексам, но уже отвык от пережаренного по-русски жесткого мяса.
Гарсон знал, что Илья не любит ждать, и сегодня, как всегда, уже через несколько минут на столике появились горячие маленькие булочки и масло, а потом вино и устрицы, салат и мясо. У него появился волчий аппетит, как у выздоравливающего человека после долгой и тяжелой болезни. Илья был спокоен, он чувствовал себя легким и пустым, но пустота была совсем иная - тонкая и хрупкая, как прозрачная льдинка на утренней лужице, чуть тронешь, и она расколется.
Не удивительно, что, вернувшись домой уже под утро, он заснул без снов, впервые за последние месяцы. Проснулся бодрым, с ясным планом и намерениями. Принял душ, особенно тщательно оделся, выбрав новый костюм и подобрав к нему модный галстук. Без четверти восемь он вышел на улицу и направился к дому, в котором жила Марина с девочками. Он знал, что ее дежурство на «скорой» заканчивается в шесть утра и Марина уже точно дома. Илья позвонил в домофон и услышал ее удивленный и заспанный голос. Щелкнула кнопка, дверь открылась, и Илья вошел в подъезд.
Он был еще спокоен, хотя тонкая искра прошла по позвоночнику и отозвалась трепетом в пальцах. Марина, удивленная неожиданным визитом, ждала его у приоткрытой двери. Он вошел, по-хозяйски разделся, повесил на вешалке свой плащ, прошел в комнату, осматривая маленькую квартирку.
Марина тщетно пыталась прикрыть свои прелести, выглядывающие отовсюду из-под тонкой до прозрачности и очень короткой, не прикрывающей совсем ничего, рубашки. Постель была разложена прямо на полу на большом и толстом мягком матраце, который на день превращался в гораздо меньший угловой диванчик. Илья оставил без внимания вопросительное недоумение Марины, а скорее даже еще больше ее удивил, когда вмиг разделся, сминая и комкая еще совсем недавно с такой тщательностью подобранную одежду. Одежда полетела в угол, красная короткая рубашечка Марины слетела тонкими бретельками с плеч, сама Марина моментально оказалась распластанной, откровенно разъятой так, что для защиты смогла лишь прикрыть глаза.
Она узнала его руки, узнала его прикосновения, казалось, что тело только и ждало их, чтобы вновь бездонно раскрыться, вновь принять и обмереть. Ее уже обморочно занесло, хотя он не сделал еще ни одного движения. Она знала эту необыкновенную его способность - проникать и замирать, пронизывая только токами, сила которых гнула позвоночник, сводила судорогой руки и ноги, сбивала с дыхания, а потом бросала в пропасть, вырывая крик, сродни последнему в жизни крику. Только он мог заставить ее так кричать, биться раненой птицей, просить еще и еще, выпрашивая, как просят последний глоток воздуха, пока учащающаяся череда алых взрывов наслаждения не превращала ее в изможденный бурей тонкий кленовый пятипалый лист. Она так была на него похожа, разбросав обессиленные руки и ноги...
А Илья, как в добрые старые времена со своими молодыми подружками, отводил душу, смаковал, упиваясь своей неожиданной властью, и не торопился отпускать безвольную жертву. Он с особым наслаждением маленькими шажками подталкивал Марину к самому краю пропасти, потом чуть задерживал ее над ней, а потом безжалостно бросал вниз, наслаждаясь ее отчаянным криком. Сам же он успевал удержаться на узком карнизе для того, чтобы воскресшую Марину вновь и вновь сбросить вниз, испытывая маленькое сердце, птицей стремившееся вырваться из груди и улететь. Он поймал себя на мысли, что утоляет весь этот многомесячный голод, купаясь в наслаждении, не думая больше ни о чем. Наконец, пресыщенный и несколько усталый после почти полутора часов того, что коротко называется сексом, он закончил, безжалостно вогнав весь свой заряд, как последнюю пулю, как контрольный выстрел, в распростертое тело.

10
Илья сейчас удивился способности памяти выхватывать совершенно отдельные фрагменты, воскрешая при этом даже запахи и звуки, сопровождавшие их. Сейчас он вспомнил, как его поразила наступившая тогда тишина, возникшая в короткой паузе задержанного дыхания двух изможденных тел.

- Какая бездонная тишина! - подумал Илья. - Такая звонкая! Вон, какая высокая беззвучная нота звучит у меня в ушах.
Он поднялся со смятых влажных простыней, выдыхающих их с Мариной запах, и кленовый листок женского тела потянулся за ним, не желая расставаться. Марина тихонько выдохнула:
- Знаешь, когда мы сюда переехали, я себе зарок дала, что ни один мужчина не войдет в эту квартиру, что в этой постели я буду спать только одна. А ты пришел и так легко смял меня и мои зароки.
Она хотела сказать что-то еще, но увидела, как Илья спокойно стал одеваться, и замолчала. Сегодня она не понимала его, не знала, чего ей от него ждать.
Вот и все! Все его страхи и слабости остались далеко в прошлом. Он сейчас, наверное, не смог бы даже вспомнить, было ли это вообще с ним. Только что он совершенно хладнокровно владел этой женщиной, причем не только ее телом, но и душей. Отстранившись, как бы чуть сверху и со стороны, он видел, как безраздельно властвовал над Мариной.
Это его она умоляла о ласках, обмирая, и в его власти было, позволить ли ей вздохнуть и жить, или дать ей погибнуть от удушья, в которое ее ввергало наслаждение. Так вот оказывается, как можно избавиться от напасти, от любви, которая сильнее жизни! Надо просто отсечь ее стальным тонким клинком превосходства, безразличия и презрения, независимо от того, заслуживает ли она его.
Марина почувствовала этот холод, ледяное отчуждение. Влажное тело вдруг прошиб озноб, и она попыталась прикрыть наготу.
- Ты меня бросаешь?! Скажи, хоть слово! Как мне жить? Я качусь в пропасть, спаси меня, Илюша, ведь ты любил меня!..

Вот он и подошел в своих воспоминаниях к этим последним словам, хладнокровно оставляя ее навсегда в своей прошлой жизни.
- Знаешь, дорогая, я любил не тебя. Я, как никогда в жизни, влюбился в иллюзию, в сказку, придуманную мной самим, в прекрасную женщину с распахнутыми на весь мир глазами. Она так была на тебя похожа, ну, просто одно лицо, одно тело, что я принял тебя за нее. Я готов был умереть за эту любовь, но обман, как шило, которое невозможно утаить. Он колет, раздирает нутро, превращая его в кровоточащую рану.
Нет, я не люблю, и не любил тебя. Ты слишком проста, ты просто кошка, которая привыкает и сохраняет верность не хозяину, а дому, в котором ее кормят и дают приют. Спрашиваешь, как тебе жить? Ты можешь только продаваться, так продайся же подороже, ведь у тебя это последний шанс. Скоро безжалостное время сморщит тебя, твою нежную кожу превратит в потертый дермантин, глазки твои распахнутые поблекнут и не смогут больше никого привлечь. Торопись, время дышит тебе в затылок. Найди себе богатого француза, выйди за него замуж, он отблагодарит тебя за твои ласки, за заботу, и ты никогда не будешь нуждаться.
Девочки скоро вырастут, и, дай им бог, как можно меньше на тебя быть похожими, хотя на кого они еще могут быть похожими, я не знаю. А другой путь короток - сегодня ты в люксе «Ритца», но придет день, и встанешь на панели на Пляс-Пигаль. Послушай моего совета, я тебе дурного не подскажу.
С этими словами Илья открыл дверь и, прощально кивнув, вышел из квартиры. Ему показалось, что он услышал странный шуршащий звук вслед себе. Это, как сухая отмершая змеиная кожа, отходила от него, только что отторгнутая, прожитая и убитая в один миг, старая любовь, а с ней все страсти, наслаждения, надежды, блаженство, сказочные сны, неслышная и оглушающая музыка, взлеты и провалы, как на «американских горках», когда за тонкую нить удерживалась ускользающая душа. Отлетали радости, горести, слезы счастья и обид, гордость и унижение, обжигающее пламя, оставившее теперь только остывающий легкий пепел. Грустно, но, наконец, так легко! Надо жить, идти вперед, вновь пробуждать надежду, растить ее слабый росток, укрывая, как тонкий стебелек, в ладонях от холодного ветра.

Тогда он вышел и, не сдержавшись, громко хлопнул дверью ее маленькой квартирки, как бы окончательно отрубая все, что было с ней связано. Больше он ее никогда не видел. Была поздняя осень, хотя месяц был зимний. В Париже, по его понятиям, зимы не бывало вообще. По бульвару Капуцинов слабый ветер носил желтые, сухие до хруста, листья каштанов, туристы с открытыми, как всегда, ртами глазели по сторонам, пронзительно перекликаясь на крикливом итальянском и грубом немецком.
Дома, вывалившись из факса длинным белым языком, его ждала официальная бумага, в которой руководство «Пятого канала» извещало мсье режиссера, что его проект телевизионного сериала принят, и его ждут завтра в одиннадцать часов для подписания контракта.

Через полгода, сидя в просторном коридоре префектуры, куда Илья Николаевич пришел по случаю продления вида на жительство на следующие десять лет, он услышал неспешный разговор двух пожилых дам, из когда-то общей с ним страны.
Они обсуждали последние новости, дотошно, перемывая косточки своим знакомым. И вот одна из них, та, что была постарше, рассказала подруге историю о русской докторше, сумевшей каким-то чудесным образом в первый же год не только выучить язык, но и сдать экзамен по медицине, разрешающий ей частную практику.
Позже эта самая ловкая русская докторша сумела женить на себе богатого фабриканта в полном расцвете лет, ему всего лишь пятьдесят восемь, а ведь у нее на руках было двое детей. Француз на радостях удочерил их, и они все переехали в его поместье в Провансе, неподалеку от Авиньона. Но докторша была так молода и гуляща от природы, что не смогла удержаться, и связалась с молодым учителем, который приходил в дом для обучения девочек французскому языку.
Измена в самом неприглядном виде была раскрыта несчастным мужем, и хотя французы сами не пропустят случая, но очень жестко расправляются с неверными женами. Нет, что вы душечка, он ее не убил, а просто выгнал без гроша в кармане и лишил через суд материнских прав. А девочки, говорят, такие миленькие.

История растаяла, как дым, оставив горечь досады и еще какой-то слабый, но очень грустный привкус. Да, жизнь потом продолжалась. Новый проект на телевидении захватил Илью Николаевича, и какое-то время ему было не до душевных переживаний. Но сегодня уже все знают, что жизнь наша ходит по спирали, часто сбиваясь на прежние круги. Он вскоре вновь взялся за поиски и снова попал в историю, закончившуюся в этот раз совсем быстро и, как ему казалось, без потерь.
Сегодня утром, как раз на Восточном вокзале он провожал свою интернетовскую подружку, в которой так жестоко ошибся. Полгода назад он наткнулся на одном из сайтов знакомств на фотографии прекрасной женщины с его родины. А впрочем, вот вся эта история.
 

Часть вторая
Спящая красавица

1
Жила-была на свете девочка. В семье она была третьим ребенком и самым младшим. Старшие брат и сестра уже были подростками, когда внезапно в семье появилась она - Леночка. Еще маленькой она случайно услышала, как мать, в сердцах, обронила про нее: «Ошибка аборта!» Вот тогда Леночка и узнала первую свою тайну - она была случайным, нежеланным, а потому и нелюбимым мамой, ребенком.
Отец же напротив - любил ее, как и старший брат, проявлявший позже к ней те же отцовские чувства - баловал ее и лелеял, но маминой любви так не хватало, что в горле все время был какой-то ком. Росла Леночка маленькой, белобрысенькой, хрупкой девочкой со слабым тонким голоском. Казалась она вечно испуганной. Правда, когда возвращался с работы отец и брал ее на колени, она веселела, глазенки ее раскрывались, и тогда можно было увидеть, что они прекрасного василькового цвета. В эти редкие минуты общения с отцом, как будто в лучах его любви, она расцветала, смех ее звенел, как маленький колокольчик, и девочка напоминала Дюймовочку.
Вскоре Леночка пошла в школу. Училась она, как все - пятерки были редкостью, а двоек не бывало никогда. В классе ее не обижали, скорее, просто не замечали, да она и сама старалась ничем себя не выделять.
Однажды, придя из школы, где она дотемна задержалась на генеральной репетиции обязательного школьного хора, еще на лестнице услышала жуткий плач из-за двери. В квартире было много людей, все незнакомые. Мать рыдала, рядом в голос плакала старшая сестра, а брат, весь почерневший стоял молча, обнимая их обеих за плечи. В дом пришло горе - неизвестные убили отца, когда он возвращался с работы.
Годы были семидесятые, у отца не было ни врагов, ни денег, ни одной причины мешать кому-то настолько, чтобы его могли убить. Свидетелей не было, на месте преступления не нашли ничего, что могло бы предложить хоть какую-нибудь версию. Леночка, как услышала все с порога, так будто окаменела. Ни слова, ни всхлипа, ни слезинки не проронила, как ни уговаривала ее мать поплакать над гробом, а потом и над могилой любимого отца. Несколько дней Леночка так и не говорила ничего, она не ходила в школу, целыми днями стояла у окна, оперевшись на подоконник, и всматривалась в серую осеннюю промозглость - все ждала отца. Не верилось ей, что все случившееся и произошедшее затем на ее глазах, было на самом деле. Что-то навсегда сломалось в маленьком хрупком теле, вернее, в маленькой девичьей душе.
Позже все покатилось опять по наезженной колее - школа, потом институт. Какой? К тому времени старшая сестра уже давно окончила медицинский институт и работала стоматологом в поликлинике, она и решила за Леночку - будешь, как я, стоматологом, всегда на хлеб с маслом заработаешь. И в институте Леночка училась неплохо, она была очень обязательной, привыкла, что за непослушание бывают очень неприятные скандалы, которые устраивала мама. Пожалуй, больше всего на свете в это время Леночка боялась этих скандалов, да и просто самого материнского голоса. Брат стал инженером, завел семью, у него уже появились дети, но он любил Леночку и, по возможности, помогал, и даже баловал ее. То сапожки ей купит, то платье, а то просто денег подбросит - зарабатывал он хорошо и в отца был человеком широкой души.
Совершенно неожиданно для всех, а главное, для самой себя, Леночка после окончания института уехала по распределению в другой город. Просто ей захотелось уехать подальше от матери, чтобы не чувствовать ежедневно ее плохо сдерживаемое раздражение и недовольство всем, что делала Леночка, а скорее всего самой Леночкой. Она пришла, как интерн, а потом и молодой специалист в поликлинику, стала у стоматологического кресла и начала работать.
Отвлекаться ей было не на что, жизнь в общежитии была для нее инородной, друзей, подруг у нее не было, и она старательно исполняла свои обязанности - лечила зубы. Человеком она была совестливым и добросовестным, вскоре она стала самым опытным и даже любимым в округе стоматологом, если вообще возможно любить стоматологов.
Леночка была всегда спокойна и предупредительна, ее не раздражали ни страхи взрослых, ни слезы детей. Руки у нее были мягкие и легкие, она очень старалась, и это все замечали. К этому времени она выросла в тоненькую хрупкую девушку с льняными волосами, голосок у нее был по-прежнему пискляв, особенно, когда она волновалась, но такое бывало крайне редко, чаще она просто молчала. Белый халат и шапочка закрывали ее от всех, как белой завесой, и мало кто успевал разглядеть из стоматологического кресла васильковые глаза.
Никто и не догадывался, что, как только она выходила из поликлиника, то оставалась наедине со своим сиротством, с тоской по живому участию, по душевному теплу, по теплой и ласковой отцовской ладони, так и оставшейся в ее памяти, как источник самого добра.
Время шло не быстро, но неутомимо. Леночка уже получила прекрасную однокомнатную квартиру, зарабатывала приличные деньги, которые некуда было потратить. Она не была модницей, никто толком не научил ее ни одеваться, ни пользоваться косметикой, женские инстинкты в ней будто не проснулись, а разбудить их было некому. Она очень редко выходила куда-нибудь, мало читала - отказывать больным она не любила, после долгого рабочего дня у нее уже не оставалось сил ни на книги, ни на развлечения. Да, и не нужны они ей были по большому-то счету.
Вся жизнь, если ее можно так назвать, проходила в поликлинике, дом превратился просто в место ночлега. В первое время после получения квартиры у нее появились приятные заботы - нужно было купить мебель, как-то обставить и обжить новую квартиру. Но вскоре все встало на свои места и перестало интересовать Леночку. Она даже не готовила себе еду - соображала что-то наспех, благо днем она могла нормально питаться в столовой для персонала. Она не раскладывала на ночь диван, часто засыпала, не раздеваясь, прикрывшись пледом и сжавшись в маленький клубочек, как в детстве засыпала рядом с отцом.
Личная жизнь не складывалась. Уже в двадцать четыре года она, наконец, рассталась с девственностью. Произошло это после новогодней вечеринки там же в поликлинике, когда Леночку, опьяневшую от двух глотков шампанского, взял «по быстрому» заведующий ее поликлиникой. Крови было немного, да и совсем не больно, по крайней мере, Леночка не помнила ни боли, ничего другого, кроме какой-то неловкости и стыда. Коллега испугался, оторопело уставился на Леночку, а потом со смешком (ну, ты даешь, старушка!) быстро ретировался. После праздников он сделал вид, что ничего не произошло, да и Леночка не хотела ничего другого, больше они ни разу не встретились глазами, хотя проработали бок о бок еще почти пятнадцать лет. Потом было еще несколько историй, но все они были неинтересные, и Леночка не любила о них вспоминать.
Как-то она ездила отдыхать на турбазу в Крым, и на нее положил глаз инструктор-красавец. Зубы у него были прекрасные, это она успела заметить. Днем он постоянно рассказывал какие-то истории и несмешные анекдоты, но сам при этом смеялся так заразительно, что не поддержать его было просто неприлично. При этом он с удовольствием показывал свои все тридцать два зуба. В группе было много женщин, и многим инструктор нравился, но он выбрал Леночку, хотя она была к нему совсем равнодушна.
В первую же ночь он отвел Леночку подальше от палаточного лагеря на пустынном пляже, и она ему легко уступила - ей это просто ничего не стоило. И вновь Леночка ничего не почувствовала, кроме разочарования, неловкости и стыда. В группе все сразу все поняли и к инструктору, сделавшему свой выбор, потеряли интерес, Леночка же осталась в неловком одиночестве. Разве что по ночам инструктор составлял ей компанию, но и то ненадолго - он успевал за полчаса.
Больше она не ездила на турбазы, а стала выбираться за границу. За год на книжке скапливалась приличная сумма, и Леночка могла себе позволить купить туристическую путевку в какую-нибудь страну. Сначала поехала, как полагается, в Болгарию и Венгрию, а потом, заслужив доверие неведомых органов, уже и во Францию, а на следующий год в Испанию, и так каждый год. «Счастливая!» - подумаете вы. Но Леночка не испытывала никакого особенного счастья, наверное, она просто не знала, что это такое.
Да, ей было интересно смотреть из окна поезда, а потом из окна автобуса на красочную чужую жизнь, но это очень напоминало ей виденное неоднократно по телевизору, а телевизор всегда навевал на нее сон.
Смена часовых поясов, дорожная суета, жара, многочисленные и шумные попутчики, вечно озабоченные необходимостью купить, поменять, не проторговаться - все это так утомляло Леночку, что после каждого такого турне, она с радостью возвращалась в прохладный кабинет к стоматологическому креслу и вновь окуналась в свой мир, в котором она чувствовала себя уверенно. Уже через несколько дней после возвращения, ответив на нетерпеливые вопросы коллег о поездке, она забрасывала тонкую пачку глянцевых открыток в сервант, и сама забывала о ней до следующего отпуска.
Раз в год она ездила в гости к маме, но никогда не оставалась дольше нескольких дней. Леночка по-прежнему ее боялась, остро ощущая ее нелюбовь. С братом она встречалась с радостью, но тот был очень занят - у него была большая семья, которая требовала его всего без остатка. С сестрой Леночка практически не общалась - она с детства запомнила ее щипки и тычки.

2
Так совсем незаметно подошел день, когда Леночке стукнуло сорок! Она была ошеломлена, ее поразила цифра! Ведь ее отцу было столько лет, когда он погиб. Но он успел что-то прожить, что-то сделать, он оставил троих детей! А что было у нее? Она замерла и даже закрыла глаза, вспоминая. Ни семьи, ни мужа, ни детей, ни беременности, ни аборта, ни страстей романа, ни легкой влюбленности, ни ненависти, ничего того, что происходит вокруг со всеми людьми в обычной жизни ежесекундно. Она даже ни разу не болела, не была в больнице, не испытала наслаждения от близости.
После смерти отца она как будто заснула, как та сказочная красавица. Но где же принц, который должен ее разбудить? Почему он не едет на своем белом коне? Ведь она так молода, так красива, ей никто не дает больше двадцати пяти лет! Она все время смеется над этим, но действительно ни одной морщинки, девичья грудь, маленькие ножки, белые зубки - девочка, да и только! Впервые Леночка увидела себя со стороны. Она так старательно обходила острые углы человеческих отношений, стараясь никого не обижать, не приближаться ни к кому, чтобы быть задетой или, не дай бог, обиженной самой.
Как-то ее коллега подсчитал, что за свою профессиональную жизнь Леночка вылечила восемьдесят тысяч зубов! Это ж, сколько пользы принесла она людям! Ей стало немного легче, но не надолго. Она вдруг вспомнила, как уже в старших классах, приезжая на каникулы к бабушке, любила выходить к калитке у дома. За калиткой простиралось бескрайнее пшеничное поле, посредине была проселочная дорога, которая светло-пыльной лентой закатывалась за горизонт. Леночка стояла, держась за темные, высушенные временем, штакетины, и смотрела, не отрываясь, в даль. Казалось, что вот-вот из-за горизонта покажется всадник на белом коне. Он подъедет к калитке, большой, добрый, с веселыми, как у отца, глазами, спешится, возьмет Леночку за руку, а потом легко поднимет на коня и увезет ее далеко-далеко, в интересную и долгую жизнь. Так она и простояла до сорока лет в ожидании счастья и доброго молодца, глаза все просмотрела, только по дороге никто не едет. Видимо, непроезжая это дорога, в стороне от путей добрых молодцев осталась.
Отметив день рождения, как полагается, в кругу коллег маленьким тортиком из кулинарии и коробкой конфет, Леночка решительно взялась переламывать свою судьбу. Она поняла, что не хочет и не может оставаться больше одной. А тут еще фильм с Ириной Купченко - «Одинокая женщина желает познакомиться». Стала и Леночка читать объявления в рубрике «Знакомства» и познакомилась, наконец, с молодым человеком. Правда, он был лет на восемь моложе, ну, что поделаешь, если Леночка только на двадцать пять и тянула.
Костя, так звали нового знакомца, собрал чемоданчик и пришел в квартиру Леночки - жить. До этого он уже был женат, у него был маленький сын, но что-то не сложилось у них, Леночка не любила чужих историй, поэтому не интересовалась, а сам Костя не очень рвался рассказать. После развода он жил с мамой в маленькой квартире, работал где-то механиком, в общем, звезд не срывал, но человеком был, наверное, неплохим.
Сначала Леночка как бы ожила, стала пораньше уходить с работы, старательно вычитывала кулинарные книги, правда, это мало помогало: пироги получались квелые, борщ кислым, мясо очень жестким и всегда пригорелым. Костя сначала подшучивал, но сразу же умолкал, видя огорченное лицо Леночки. В первое время они выходили то в кино, то в театр, а то просто погулять.
Костя по выходным старался видеться с сыном, и поэтому уходил почти на весь день. После этих встреч возвращался вечером усталым и хмурым, много молчал, ходил курить на лестничную клетку - Леночка не позволяла обкуривать квартиру. На работе у него тоже не клеилось, штаты сокращали, зарплату задерживали, не в пример Леночкиной поликлинике, которая давно стала платной. Леночка перестала браться за дешевые операции, старалась выбирать клиентов побогаче, хотя иногда могла и совсем бесплатно полечить какую-нибудь бабушку.
Через некоторое время Леночка ощутила гнетущую тяжесть этой, с позволения сказать, семейной жизни. Она стала замечать, что живут они только на ее деньги, а денег Константина не видят, что они мало общаются, им просто не о чем говорить. Костя оживлялся только при рассказах об успехах своего сына, и вообще, Леночка почувствовала, что просто устала от присутствия чужого человека, от необходимости делать то, что ей не хочется.
Она всегда очень быстро уставала. Папа, подсмеиваясь, говорил, что у нее мало жизненных сил. Вот и теперь, она чувствовала, что нет никаких сил терпеть этого человека в своем доме, в своей жизни. Тем более что и в постели у них мало что получалось. Вернее, Костя добросовестно исполнял почти супружеские обязанности, а вот Леночке все это доставляло теперь и тревогу, так как она очень боялась забеременеть в свои годы.
Однажды, когда, работавший до сих пор как часы, организм сделал маленький сбой, и месячные задержались на три дня, она пережила такой ужас, что, оправившись от него, тут же выставила чемоданчик Кости на лестницу. Она не любила ссор, не любила выяснять отношений. К этому времени у нее появилось любимое выражение - формула: «А мне это надо? Мне это зачем?» Костя знал формулу и выяснять отношений не стал.
Через полгода она встретила его с сыном и какой-то женщиной в обнимку, наверное, это была его прежняя жена. Они были веселы и шумны, Леночку не увидели, да она и не хотела этого. У нее не возникло ни малейшего чувства досады или зависти, она толком и не знала, что это такое.
Однажды у нее в кресле оказался известный в городе профессиональный фотограф. Зубная боль довела его почти до нервного срыва. Когда под Леночкиными руками утихла боль, фотограф, счастливый до слез, захотел отблагодарить Леночку чем-то большим, чем деньгами. Он пригласил ее в студию и несколько часов мудрил, переодевая и преображая ее то так, то эдак. Он был настоящий художник, и на его портретах Леночка вдруг предстала задумчивой и прекрасной Незнакомкой с тонкими руками и еще более тонкими, трепетно длинными пальцами. Казалось, что эта, сидящая вполоборота, прекрасная одухотворенная женщина наполнена любовью и негой до краев, ее взгляд и полуулыбка обещали все прелести Рая. Леночка не узнала себя, она просто никогда не думала, что может быть такой. Коллеги с восторгом рассматривали фотографии, а кто-то с восхищением сказал:
- Такие фотографии бы в Интернет, на сайт знакомств, и ищи-свищи нашу Леночку, увезут ее за горы, за моря...
Так возникла новая идея, и вскоре, с помощью мужа одной из своих коллег, Леночка запустила свои фотографии в бурное море Интернетовских знакомств и страстей. Конечно, было очень неудобно ездить по вечерам на другой конец города, чтобы прочесть письма, которые стали приходить в огромных количествах. Леночка явно пользовалась успехом. Сайт был международный, и поэтому ей писали и французы, и итальянцы, немцы и англичане. Были письма из Бельгии и Дании, Греции и Турции, даже из Монако и Лихтенштейна.
С английским текстом Леночка еще как-то справлялась - она изучала язык в школе и в институте, пользовалась им в своих заграничных поездках. С французским помогал муж сотрудницы, хотя ему это давалось с большим трудом. Остальные письма переводили с помощью компьютерного переводчика. Получалось очень коряво, но понятно, тем более что письма были очень похожи. В первой части писали, как она красива, а во второй, сколько лет претенденту, какой у него рост и вес, какой дом, сколько и каких машин. Были письма и от наших соотечественников, живущих за рубежом. Кому-то Леночка отвечала, многим нет, так как ни желания, ни, тем более, времени и сил на это не было. Она стала уже подумывать о прекращении этой затеи, как вдруг однажды ей пришло письмо от соотечественника из Парижа!
Писал человек старше ее по возрасту, ему было уже почти пятьдесят. Слова его были просты, но столь искренни, что она почувствовала некий трепет. Он писал, что поражен увидев ее фотографии, что она и идеал женщины, которую он искал всю жизнь, - это одно лицо. Он кинорежиссер, когда-то окончил ВГИК, снимал на «Мосфильме», на телевидении, много лет уже живет за границей, у него нет никаких материальных проблем.
Он прожил интересную, полную приключениями и поступками, романами и страстями жизнь, которой бы хватило на несколько человеческих жизней. Но сейчас он совсем один и мучительно ищет Женщину, с которой можно было бы дожить эту большую и насыщенную жизнь. Леночка ответила ему. Он стал присылать письма каждый день, и теперь она жила этими письмами, их ожиданием, теплом и откровением.
Каждый день Леночка ехала через весь город, зная, что ее ждет электронное письмо. Теперь уже и сотрудница с мужем стали коситься на нее, она и сама чувствовала, что становится навязчивой, это так неудобно, но не могла ничего поделать - письма теперь составляли существо ее жизни. Она же писала в ответ короткие письма. Много ли напишешь, сидя в чужом доме у чужого компьютера, да еще и поздним вечером после трудового дня. Он задавал много вопросов, не понимая, как так могло случиться, что такая женщина прожила целую жизнь, не выходя замуж, не родив детей, и даже, как он чувствовал, не узнав настоящей любви.
Она не могла ничего ему объяснить, у нее самой этих объяснений не было. И тогда Леночка написала ему, что расскажет все при встрече, так как писать ей очень тяжело - она ведь стоматолог, а не писатель. Такой простой аргумент как-то сразу его отрезвил, и он тут же начал бурную деятельность по подготовке ее поездки к нему, в Париж!
Леночка уже и не помнила, как она прожила последние несколько месяцев в ожидании этой поездки. Сколько она передумала, пытаясь представить свою будущую жизнь, как переживала, подъезжая к Восточному вокзалу Парижа!

3
Да, они переписывались почти полгода, а потом он сделал ей приглашение, и Лена приехала на «смотрины». Илья усмехнулся, вспоминая, с каким волнением он встречал ее три недели назад, на том же самом перроне Восточного вокзала, с которого сегодня ушел поезд, увозя ее назад, в далекую теперь, прежде родную страну.

Илья Николаевич, так звали ее нового знакомого, встречал ее на перроне с букетом бордовых роз. От испуга и волнения Леночка как-то съежилась, стала маленькой и серой мышкой, ведь краситься и одеваться толком она не умела, а волшебника-фотографа в этот раз рядом не было. Илья ее не узнал – настолько Леночка в жизни отличалась от фотографии - и стоял на перроне до тех пор, пока не ушли все, кроме него и маленькой серой женщины, смотревшей на него снизу вверх.
Только теперь он понял, что эта мышка и есть та самая Прекрасная Незнакомка, кому он писал днями и ночами, о ком грезил все последние полгода. Что ж, отступать было некуда - человек проехал всю Европу! Досаду и разочарование надо было отложить куда-то подальше, а сейчас проявлять гостеприимство. Он понимал, что осознание разочарования придет позже, как реакция на боль после наркоза.
Они поехали к нему домой, а по дороге он, видя, как она испугана и взволнована, расспрашивал Леночку о пустяках. Она то отвечала односложно, а то молчала, да, он не очень-то и ждал ее ответов. Только уже входя в квартиру, вдруг спросил ее серьезно:
- А как ты решилась, вот так, вдруг, приехать на другой конец света, в чужую страну к незнакомому человеку? А вдруг я маньяк или продам тебя в притон, или того хуже, пущу на органы? Ты знаешь, что почка стоит минимум двадцать тысяч долларов, а у тебя их две? - И только тут ее обуял страх, затопил все, обжег, и она даже покачнулась, чуть ли не теряя сознание. Он увидел, что шутка была неудачной и тут же начал ее успокаивать. Но она еще долго дрожала всем телом и судорожно дышала, как будто ее только что вытащили из воды.
Первый день она не запомнила совсем, кажется, она что-то ела, потом спала. Вечером пошли гулять по всегда праздничному Парижу. Цвели каштаны, было очень тепло, но свежо. Запахи цветов и скошенной травы пьянили, а водопад огней сливался в глазах в одно праздничное свечение. Илья рассказывал о себе, о своей семье, о работе, о жизни. Лена слушала, как во сне. До нее с трудом доходило, что это она, Леночка, идет с этим человеком по Парижу, и он придерживает ее за локоть, а на перекрестках берет за руку, рассказывая, смотрит в ее глаза и почти все время улыбается. Его голос и интонации были так похожи на голос и интонации отца. Она, казалось, давно забыла его, но сейчас, прикрывая глаза, ясно ощущала отца рядом. Стало прохладно и Леночку немного знобило, скорее от волнения и всего происходящего. Илья обнял ее за плечи, и она вновь «поплыла», голова закружилась, ноги подкосились.
- Ну, ты совсем устала, - сказал Илья и, обняв ее крепче, повел домой.
Ей была отведена отдельная комната, окно которой выходило в глубокий колодец парижского двора. Весенний ветерок надувал занавески, и Леночка, как легкий парусник, улетала во сне в счастливую розовую страну. Она впервые в жизни засыпала с улыбкой на лице.



4
Утро было прекрасным, как и день - солнечный, ясный, со свежим весенним ветерком, несущим запахи Парижа. Впрочем, и последующие дни были прекрасными. Илья давно жил в Париже и любил его, как истинный парижанин. Леночка когда-то была на экскурсии в Париже. Но сейчас она ничего не могла узнать, и ей казалось, что она попала в этот светлый город впервые.
Илья повел ее по своим любимым маршрутам, живо рассказывая на ходу о достопримечательностях и связанных с ними историях. Леночка только успевала крутить головой и следить, чтобы от удивления и восторга по-детски не открывать рта. Голова у нее все время немного кружилась, но во всем теле была необъяснимая легкость и очень хорошее настроение. Теперь она уже сама брала Илью за руку, а он не отнимал, и так, как маленькая девочка, она бродила с ним по чудесному городу, погружаясь в него, словно в сказку.
Правда, и здесь силы у нее заканчивались через несколько часов прогулки, но, отдохнув в тени каштанов Люксембургского сада или Тюильри, она вновь устремлялась за своим неутомимым спутником. Илья легко подтрунивал над Леночкой, подсмеивался, а когда она слабела, спрашивал с улыбкой:
- Ну, что, опять батарейки сели?
Но Леночка совсем не обижалась, она как-то вмиг привыкла к этому интересному и доброму, как она чувствовала, человеку. Ей все время хотелось прижаться к нему, обнять его и услышать, как под рубашкой, в груди бьется его сердце. Вот такое было странное желание.
Вечерами они сидели в уличных кафе или заходили в любимый ресторанчик Ильи на Монмартре, рядом со знаменитым бистро «У тетушки Катрин». Название ресторанчика Леночка не запомнила, как, наверное, не запомнила многое из того, что рассказывал ей Илья. У нее не было привычки запоминать, она даже собственный номер телефона толком не могла вспомнить. А зачем? Ведь она его никогда не набирала, ей просто было некому домой звонить. Пусть помнят те, кому он нужен.
В этом месте она запиналась, так как понимала, что до сих пор ей звонили только брат, да иногда мама, а так, чаще ошибались номером. Да, но сейчас рассеянность и забывчивость Леночки можно было оправдать - у нее была уважительная причина! Ей показалось, что она влюблена в Илью, что состояние легкого головокружения, которое у нее не проходило, разрешает ей быть рассеянной.
Один из дней они провели в Лувре. Леночка устала до бессознательного состояния. Пожалуй, если раньше, сосредоточившись, она могла бы сказать что-то о Лувре, то теперь у нее в голове все смешалось, и перед глазами плыли мраморные лестницы, стеклянные пирамиды и сфинксы, да еще отсвет стекла, закрывающего портрет самой знаменитой картины Лувра. Самой картины она не разглядела, ее закрывала плотная черноголовая толпа японцев, которые, вытянув вверх руки, как в ритуальном приветствии, иступлено щелкали фотоаппаратами со вспышкой. Леночка уже совсем было потеряла счет дням, она всегда слабо ориентировалась во времени и пространстве, как утром за завтраком Илья вдруг сказал, начиная со своего любимого слова:
- Ладно. Обычный тур в Париж - семь дней, шесть ночей. Неделя прошла, Париж ты посмотрела, пора обратный билет покупать. - Леночка оторопела.
- А у меня отпуск, у меня четыре недели, я ведь писала. Да и виза у меня на месяц.
- Леночка, отпуск-то у тебя! А у меня есть дела и я больше не могу их откладывать. Впрочем, наверное, я тебе должен сегодня все сказать. Понимаешь, я ждал совсем другую женщину. Ее звали Елена Владимировна, а ты - Леночка. Ты мне очень нравишься, ты такая чистая наивная девочка...
- Мне уже сорок один год!
- Не перебивай меня, пожалуйста. Мне и так не просто тебе это все говорить. Тебе только по паспорту сорок один, выглядишь ты на двадцать пять - это прекрасный комплимент, о таком мечтают все женщины, особенно в твоем возрасте, но, пообщавшись с тобой неделю, я понял, что тебе на самом деле только восемнадцать! Ты наивна и невинна, как ребенок. Пять лет назад я еще взялся бы за этот грандиозный проект, который назвал бы совсем не оригинально - «Галатея». Я научил бы тебя многому, открыл бы тебе мир, сделал бы тебя прекрасной женщиной, но сегодня у меня больше нет ни сил на это, ни, главное, желания. Помнишь, как поет любимец ресторанной публики по обе стороны океана: «Даме двадцать пять, ну, а мне за сорок, как судьбу начать - с кем идти под гору?» - Илья помолчал, глядя в Леночкины голубые глаза, которые медленно заполнялись слезами, и неотвратимо закончил:
- Мне нужен друг, соратник, женщина, которая без слов или с полуслова будет меня понимать, у которой те же интересы, то же видение мира, в общем, мне нужна женщина, а не девочка. Я больше не хочу переливать из своего сосуда в пустой, я сам хочу пить, чувствовать любовь и заботу, поддержку и опору. Тебе это трудно понять.
- Илья! Не прогоняйте меня, пожалуйста! Я вас очень прошу, дайте мне еще возможность побыть здесь, с вами, с тобой! Ну, что тебе, жалко?! - От волнения она даже забыла, что они давно перешли на «ты».
Леночка, как вы помните, никогда не выясняла отношений, она никогда не кричала, не плакала на людях, да и без людей тоже. Ее мало что задевало. Несмотря на свою хрупкость, она всегда была застегнута в бронежилет на все пуговицы. Но теперь что-то случилось, и она не могла сдержаться. Леночка со слезами в голосе просила Илью Николаевича. А тот в принципе не выносил женских слез, он мог отдать всего себя, всю свою кровь по капле, чтобы только не видеть женских слез.
- Пусть остается, - подумал Илья, - мне не жалко, меня не убудет, а человек все-таки проехал тысячи километров, да и человек-то неплохой. Пусть еще поживет.
- Ладно, оставайся пока, но учти, что у меня нет больше времени с тобой возиться, и потом, может быть, ты теперь тоже будешь участвовать в ведении хозяйства? Будем считать, что твой гостевой период окончился?
Леночка сначала закивала радостно, но, подумав, ответила:
- Знаешь, Илюша. Я ведь ничего не умею. То есть раньше я умела готовить, а потом разучилась, так как было не для кого, а для себя совсем не интересно, да и батарейки у меня слабые, ты ведь сам это говоришь.
Илья Николаевич явно что-то сказал про себя, но вслух не проронил ни слова. Собрал тарелки после завтрака и что-то стал напевать, не открывая рта. Леночка, конечно, не знала, что это признак самого высокого раздражения, а посчитала, что утренний инцидент исчерпан, и она остается еще на неопределенное время. Закончив с посудой, Илья расстелил на столе карту Парижа, и стал показывать Леночке, где они уже побывали, а где ей предстоит побывать теперь одной. Она пробовала возражать, что одной не интересно, что она не сможет, заблудится и т.д. Но все было напрасно. Ей были выданы расписанный маршрут, телефонная карта, проездной билет и бумажка с адресом и всеми возможными телефонами, а сама она тут же была выдворена в самостоятельное плавание.
По маршруту она, конечно, не пошла. Вместо этого она просто побрела по улицам, которые в разные стороны расходились на каждом углу. Тем не менее, она скоро вышла на Елисейские поля и пошла бульваром, останавливаясь иногда, чтобы посидеть на скамеечке и съесть любимое мороженое. Так она бродила до вечера, а потом легко нашла обратную дорогу от станции метро «Гранд-Опера». Илья говорил с кем-то по телефону и, не прекращая разговора, кивнул ей на кухню, где под салфеткой ее ждал ужин.
Все эти вот уже восемь ночей они спали в отдельных комнатах, и если в первые ночи Леночка не успевала даже коснуться подушки, как засыпала, то теперь, прежде чем заснуть, она успела подумать, чем же она так не понравилась Илье. Уже засыпая, она решила, что он сердится потому, что у них до сих пор нет близости, и, как ее любимая Скарлет, решила отложить решение этой проблемы на завтра.
Утром Леночка уже привычно спустилась к накрытому завтраку. Илье нужно было куда-то ехать по делам, и он согласился взять ее с собой до метро, убедив ее съездить в Сент-Дени, чтобы посмотреть на гробницы французских королей. Пока они шли к метро, Леночка, держа Илью за руку, пыталась растормошить его разговором. Тот отвечал рассеянно - он был уже весь в делах, и теперь Леночка раздражала его своей болтовней и даже самим присутствием. Неожиданно Леночка с какой-то будничной озабоченностью, стараясь казаться непосредственной, сказала:
- Надо бы купить презервативы. - Илья резко остановился и посмотрел на смутившуюся Леночку. Пауза была томительной и зловещей. Наконец, проглотив невысказанное и взяв себя в руки, Илья очень мягко и убедительно ответил:
- Понимаешь, девочка, я никогда не пользуюсь резинками, так как занимаюсь любовью только с любимыми женщинами.
Ну, что на это можно ответить? И дальнейший путь до перрона они проделали молча. Леночка уехала в одну сторону, а Илья в другую. Встретились они только поздно вечером, когда Илья уже начал тревожиться, что Леночки все еще нет. Она пришла измученная и голодная. Уже за столом простодушно объяснила, что задержалась специально, ей захотелось, чтобы Илья начал волноваться. Это заявление переполнило чашу терпения, и вечер был испорчен окончательно.

5
Впервые Леночка не могла заснуть. Илья смотрел последние новости, потом читал, из его комнаты доносились звуки музыки, а Леночка все ворочалась и не могла уснуть. Наконец, в квартире все затихло, ночь и темнота вступили в свои права.
На светящемся циферблате стрелки показывали два часа ночи, когда она поднялась и тихонько, на цыпочках, перешла узенький коридорчик, разделявший их спальни. Постояла в дверях, чтобы глаза привыкли, и хоть немного успокоилось сердце, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди. Потом сделала четыре шага и, отогнув одеяло, легла к Илье.
Он проснулся сразу, она это почувствовала и прижалась к нему, уже не таясь. Илья вздохнул совсем не сонно и обнял ее. Леночку, будто в прорубь уронили. Она еще плотнее сжала глаза и губы, почувствовала, как по всему телу побежали мурашки, а потом стала бить мелкая дрожь. Илья прижал ее крепче, и ей вдруг показалось, что она стремительно уменьшается, превращаясь в ту самую Дюймовочку, будто она уже вся в теплой ладони Ильи. Леночка услышала его дыхание, потом почувствовала прикосновение губ, и, несмотря на то, что он чуть касался ее, ощущала его поцелуи, как ожоги, вздрагивая каждый раз.
Время остановилось, исчезли звуки, остались только ощущения. Вскоре она уже чувствовала его всюду. У него будто было множество рук, которые она одновременно ощущала на своем теле. Вот он скользнул по ее лицу, чуть задержавшись на губах, вот ласкает ее маленькие девчоночьи груди. Но эти же руки обхватывают ее за талию, и какая-то сила гнет все тело и заставляет сбиваться с ритма сердце, а ладони ласкают ее ягодицы так, что они уже сжались до размеров теннисных мячиков. Она чувствовала, как он перебирает маленькие пальчики на ногах, щекочет пяточки, пробирается по шелковой глади бедер в заветное и жаркое... Илья целовал, целовал и целовал ее всю.
От этих поцелуев все тело покалывало, как при слабых токах, а внутри начинала резонировать, пока только первая, самая тонкая, струна. Леночка никогда не смогла бы подобрать слова к тому, что она чувствовала, что ощущала. Она не знала ни таких слов, ни таких ощущений. Леночка почувствовала себя маленькой виноградной улиткой, которая в предвкушении необыкновенного соития покрывалась вся влагой и испариной, и робко, по миллиметру, выпускала свои маленькие чуткие рожки, а, встретив родное и желанное существо, уже и сама выползала из раковины, становясь беззащитной, но прекрасной. Даже без причины улитка иногда вздрагивала, замирала на мгновение, и пряталась в раковину, но вновь и вновь раскрывалась, отдаваясь вся во власть сладострастного желания. Никогда еще Леночка не испытывала такого обжигающего желания.
Но вот поцелуи стали жарче. Леночка почувствовала настойчивый и горячий язык, который щекотал, забираясь в ушко, потом скользил по шее, отчего уже застучали зубы. Обогнув полушария грудей у самого подножья, он начинал восходить все выше и выше к вершинке. Соски в ответ наливались неведомой ранее упругостью, покрывались маленькими пупырышками, становясь твердыми, как ядрышки кедровых орехов. Они тянулись вверх, навстречу поцелуям, его языку, и Леночка сама выгибалась, превращаясь в какой-то старинный музыкальный инструмент. В ней уже отзывались и дрожали и вторая струна, и третья...
И вот, когда налитые груди готовы были взлететь, Илья резко, но не сильно, прикусил соски зубами, и, охнув, скорее от неожиданности и сладкого страха, Леночка опала, разметав руки и ноги, как только что снятая с креста. Но нет передышки, и язычок уже спускается, пересчитывая ребра, к впалому, сжавшемуся животу, проникает в маленькую воронку пупка, отчего искра пробегает по позвоночнику и вновь выгибает напряженное тело навстречу ласкам, заставляя сбиваться сердце с ритма.
Леночка еще сильнее сжала зубки, но они, по-прежнему, предательски мелко стучали. Она глубоко вздохнула, как перед прыжком, зная, нет, исступленно ожидая, что язычок проникнет в раскаленную раковинку, к маленькой жемчужине, которая уже плавилась в ней. И вот это произошло! Как смел, как по-хулигански настойчив его язык, как он шершав и горяч! Как ловко раскрывает напряженные трепещущие створки и проникает все глубже и глубже! Никогда до сих пор эта волшебная лютня не играла в ней. Она и не знала, что существует этот бешеный завораживающий ритм, эта неслышная, но оглушающая музыка. Музыка тела, предающегося любви!
У Леночки вроде бы и были раньше мужчины, но ни одному из них не удалось пробудить в этом хрупком теле того огня и страсти, которые сейчас испепеляли ее. Илья снова возвращался к соскам, потом к шее и ушку, потом вновь и вновь ласкал раковинку, которая распахнулась и алкала вторжения, натиска, ритма и влаги. И когда, наконец, Илья приподнялся и развел ее ноги пошире для последнего аккорда, Леночка испуганно сжалась, прошептав, как в горячечном бреду, что-то об опасности. Илья резким движением сбил подушку в плотный ком и вознес на него Леночку, отчего она прогнулась еще больше. Она почувствовала, как его ладони вновь ласкают ягодицы, ощутила щедрую влагу неутомимого языка, раскрывающего плотно сжатую галактическую спираль, и, обморочно раскинув руки и ноги, раскрылась вся, вся, вся, отдаваясь во власть сладострастного желания. Никогда еще Леночка не испытывала такого обжигающего желания. Она с пересохшими губами ждала его утоления, вся в ожидании чуда.
- Разве так можно? - только успела выдохнуть она. И он, прильнув к ней и уже решительно проникая, шепнул ей щекотно прямо в ухо:
- Не бойся, не будет ничего, чего ты не захочешь. Все, что может быть между нами - возможно. Все, что приносит наслаждение - должно быть!
И она поняла в ту же секунду, что хочет все! Все, что только возможно между мужчиной и женщиной, все, что придумали индусы и египтяне, иудеи и чукчи, все жившие и исчезнувшие народы на Земле. Леночка не могла думать ни о чем, но все-таки одна мысль мелькнула, что, может быть, она и жила до сих пор, как в заколдованном сне, чтобы сейчас, наконец, узнать, почувствовать все, чтобы проснуться и услышать эту сладкую музыку тела.
В эту ночь Леночка не боялась ничего! Вскоре она уже сама отвечала Илье, ее тело требовало большего. Она уже подчинялась какому-то внутреннему механизму, запущенному его горячими руками. Этот маленький маховичок разгонялся все быстрее, распаляя ее все больше и больше. Но Илья, как опытный укротитель, сбивал темп, останавливал на ходу, сдувал пламя обратно в угли, ожидая только ему одному известного мгновения.
Женское тело светилось в темноте. Леночка то парила, чувствуя свою невесомость, то вспархивала, вскрикивая испуганной чайкой, то опадала, примятой травой, но вновь оживала, взлетая в слепящий зенит вновь и вновь. В какой-то момент она почувствовала его всего, а жгучее наслаждение пронзило так, что она не смогла сдержать стона, хотя сжала зубы до скрипа. Она чувствовала в себе раскаленный и расширяющийся в ней шар, пульсирующий и заставляющий ее подчиняться своему ритму. Вот она закачалась, как маленькая лодочка на ночной волне, но не в силах более сдерживаться, учащая и учащая ритм, переходящий в штормовой шквал, помчалась, проваливаясь куда-то, и уже сама неистово подгоняла Илью:
- Еще, быстрее, еще, быстрее...
Накатывающиеся волны наслаждения становились все выше и выше. Леночка вновь застонала в предвкушении той самой главной, гигантской волны, которая сметает все на своем пути, а когда она действительно накрыла ее, то крик вырвался из груди. С этим криком будто сама жизнь покинула ее обессиленное тело, но уже мгновение спустя она ожила, ощутив новую пульсацию и ритмические толчки раскаленного шара, и снова полетела ввысь, чтобы провалиться в бездну...
Это был лишь первый в ее жизни настоящий оргазм, теперь-то она точно знала, что это такое, но за ним уже налетал второй, третий... Этот город слышал много таких сладострастных криков, для него это была обычная мелодия ночи. Ведь дело было в Париже, а не в Пеньково!
Был ли это сон или обморок, Леночка не знала. Когда она открыла глаза, солнце пронизывало комнату, парусами трепетали занавески, за окном шумел город вечной Любви, а рядом на смятых влажных простынях спал самый близкий, любимый человек на свете. Леночка сжала глаза и осторожно открыла их вновь - она боялась, что это сон. Но любимый человек был рядом. Он вздохнул и открыл глаза, посмотрел на Леночку, приподнялся, поцеловал ее, чуть касаясь щеки, и... прикрыл ее глаза ладонью. Обжигающая синь васильковых Леночкиных глаз была невыносима.

6
Несколько дней они не выходили из дома. Красавица, пробудившаяся от векового сна, теперь пыталась с неистовой жадностью наверстать упущенное. Да, именно, красавица! Не рожавшее и не знавшее любви тело Леночки теперь наливалось жизненными соками, как сама природа весной, а Леночка, еще вечером в чем-то угловатая и нескладная девочка, утром проснулась роскошной женщиной. Губы ее налились, глаза раскрылись, и теперь невозможно было укрыться от синевы этих счастливых глаз. Возбуждение не оставляло ее ни на миг, соски не опадали, дрожь не проходила, а створки раковинки уже не хотели ни сохнуть, ни закрываться. Илья называл эту раковинку персиком, наверное, из-за бархатистого пушка сверху и щедрого сока внутри.
Впервые за свою, уже не короткую жизнь, Леночка не чувствовала ни неловкости, ни стыда. Она не прятала своего тела - она видела, с каким восхищением и желанием разглядывал его Илья. Ей, после такого же векового голода, как и сна, теперь хотелось постичь все прелести и тайны любви, недоступные ей прежде. И Илья с радостным удивлением щедро делился с ней всем, что успел познать за целую жизнь. Да, иногда она была неловка, иногда не сразу понимала, чего он от нее хочет. Но старательная ученица без устали продвигалась вперед и вскоре поняла, какую необъятную власть имеет она над плотью мужчины, как может одним движением покорить его, заставить идти за собой, выполнять немыслимые прихоти, а потом наградить его по-царски, наслаждаясь его шквалом и звериным рыком. Ей совершенно неожиданно вдруг открылась эта тайна, и теперь она начала понимать, как могли отдавать жизнь любовники царицы Тамары за одну ночь такой же страсти.
Илья с некоторым изумлением и внутренней оторопью следил за метаморфозами, происходящими с Леночкой. Несколько раз он подумывал о тщательно спланированной инсценировке, но понимал, что так не смогла бы сыграть ни одна великая актриса. Он в свою очередь упивался, чувствуя себя волшебником, или, по крайней мере, действительно талантливым режиссером, открывшим новую «звезду».
Наслаждаясь прелестями и ласками Леночки, отдававшейся ему с такой неистовостью, он поймал себя на мысли, что эти ночи в его жизни, наверное, самые прекрасные. Конечно, он понимал, что последнее наслаждение всегда кажется лучшим, к тому же в этот раз его ничто не привлекало в подружке, кроме ее тела, да и времени на все было им отведено немного. Эти жаркие ночи нечаянно возвращали его в пору беззаботной молодости и этим, наверное, они и казались еще прекраснее.

Да, в те несколько дней они почти не покидали постели, ненадолго отодвигаясь друг от друга, чтобы отдышаться, и вновь сплестись в немыслимый тугой узел. Илья Николаевич хорошо помнил свое ощущение тогда - грустно, что его придуманная Елена Владимировна так и не доехала до него, и встреча не состоялась, а с этой милой, нескладной и наивной Леночкой было легко и приятно. И только!
У него давно не было любовницы, и теперь эти несколько жарких недель доставляли особое удовольствие. Но все это было знакомо по прежней жизни. Илье хотелось закончить этот короткий роман, не дожидаясь насыщения, отрезвления и оскомины. Тем более что и жизнь требовала свое. Телефон неутомимо надрывался, напоминая о делах и заботах. Илью Николаевича ждали встречи и очень важные переговоры с продюсерами относительно нового проекта на французском телевидении. После его удачного телевизионного сериала «Любить по-русски» предложения теперь сыпались со всех сторон.

7
Однажды утром Илья решительно поднялся, по своей давней привычке встал под ледяной душ, и еще не совсем проснувшейся Леночке показалось, что уже буквально через минуту он появился в дверях спальни одетый, строго деловой, хотя и с большой кружкой дымящегося кофе в руках.
- Ключи и завтрак на столе, возвращайся не позже девяти вечера, на завтра я куплю тебе экскурсию в Версаль.
Это был другой человек, но и таким она его очень любила. Леночка раньше не умела расслабляться, живя монотонно, будто при конвейере, теперь же, впервые расслабившись, совсем не могла собраться. Неожиданно свалившееся счастье, накрыло ее теплым и светлым туманным облаком. Она теперь хоть и щурилась, как маленький зверек, пригревшийся на солнцепеке, но ничего не видела, плохо слышала и, кажется, совсем разучилась соображать. Ей еще мерещились какие-то видения, она вся была в утренней полудреме, ощущая лишь притаившееся на время жадное желание, а Илья уже громко хлопнул дверью. Этот звук, как резкий звук хлыста испугал ее, отрезвил, моментально вернув из дремотных грез на грешную землю.
С этого дня жизнь резко разделилась на холодный день и жаркую ночь. Леночка съездила в Версаль. По дороге в экскурсионном автобусе она познакомилась с японкой, которая пришла в откровенный восторг, поняв после долгих переговоров на плохом английском, что Леночке не двадцать с небольшим, а все сорок. Всю дорогу они щебетали, как подружки, а при расставании даже прослезились. Илье удалось еще отправить ее в Диснейленд, где она просто впала в детство, испробовав самые рискованные трюки и головокружительные аттракционы.
Придумывать прогулки для Леночки стало труднее, и Илья предложил ей просто походить по магазинам. Леночка не умела ходить по магазинам. Ей казалось, что она плохо видит себя со стороны, и не могла сама решиться на ту или иную покупку. Она стала просить Илью пойти вместе с ней. Он сначала сильно рассердился, заявив, что терпеть не может бесцельного шатания по бутикам, тем более с женщиной, которая сама не знает, чего она хочет. Но Леночка научилась уже приставать, зная, что Илья долго не выдержит.
Так и случилось. Несколько дней они ходили по магазинам, благо у Леночки сохранились все ее кровно заработанные баксики. Илья вошел в роль и вновь, как маститый режиссер, заставлял Леночку примерять то платье, то пальто, то костюм, при этом он смешно щурился, наклонял голову, а иногда смотрел на нее в кулак, превращая его в подзорную трубу. Так они купили много недорогих, но очень красивых вещей, не забыв о бесподобных тонких и прозрачных штучках, в которые наряжаются женщины, чтобы еще больше возбудить мужчину.
Придя домой поздним вечером, они устроили маленькое шоу. Леночка надевала обновки, а Илья с азартом фотографировал ее в разных ракурсах и интерьерах. Чтобы показать, как она хороша в новом элегантном костюме любимого его терракотового цвета, он даже заставил ее влезть на стол. Примерка штучек неожиданно перешла в судорожное их срывание, жаркое соитие, затянувшееся на всю ночь...
Леночка за эти дни изменилась до неузнаваемости. Она загорела, глаза ее блестели, и ни один встречный мужчина не прошел, не оглянувшись, на это излучающее счастье тонконогое и стройное существо с развевающимися льняными волосами. Она теперь вся жила ожиданием ночи. Днем томно вздыхала, у нее болел низ живота, и каждое прикосновение к Илье отдавалось вибрацией во всем теле и дрожью в коленках. Казалось, что именно эти неистовые ночи дают ей новые силы и желание, и теперь шутка о батарейках застревала у Илюши в губах.
В один из дней, совершенно неожиданно для Леночки, Илья Николаевич принес ей обратный билет. В последнюю ночь они не сомкнули глаз. На перроне Леночке в голос расплакалась и, обнимая Илью, говорила, сбиваясь, что любит его. Он молча обнял ее, потом поцеловал в соленые губы, щеки, глаза и, не дожидаясь отхода поезда, ушел, сославшись на дела.
Поезд плавно тронулся и пошел, пошел, пошел, оставляя позади Париж, Илью, любовь, чудо открытия и пробуждения. Леночка ничего не видела за окном, ее глаза были залиты слезами. Она плакала час, второй, третий...
Казалось, все накопленные за ее жизнь и невыплаканные до сих пор слезы пролились теперь нескончаемым потоком. Она оплакивала своего отца, свою любовь к нему и свое замороченное детство. Она плакала навзрыд, вспомнив торопливого заведующего поликлиникой, так походя лишившего ее девственности, она рыдала, вспоминая бездарного, глупого инструктора и ни в чем не повинного Костю. Слезы продолжали капать, когда, затихая, она вспомнила первые письма Ильи, их встречу на вокзале. Рыдания вновь затрясли ее хрупкие плечи, когда она дошла в своих воспоминаниях до последних недель, полных счастья и наслаждения, которые узнала впервые в жизни, и о том, что несколько часов назад она безвозвратно потеряла все это, оставив перрон Восточного вокзала.
Еще продолжая всхлипывать, Леночка вдруг отчетливо увидела, что только что закончилась короткая сказка, в которой она была не Дюймовочкой, а Золушкой. Фотограф-художник, как фея, превратил ее в Красавицу, по Интернету она нашла своего Принца и получила пригласительный билет на Бал. Бал был прекрасен, и принц оказался умным и добрым человеком, с веселыми глазами, как у отца. Но, к ее сожалению и горю, она проспала много лет, принц состарился, а Леночка так и осталась девочкой - ведь она спала заколдованным сном! Вот состарившийся принц и отказался от маленькой Золушки, так как время ее прошло. Она не потеряла туфельку, никто не станет ее разыскивать по стране – она безнадежно опоздала к своему Балу.
Теперь она не сможет вновь заснуть, но и чудо кончилось, у него тоже был свой срок годности. Леночка вновь захлебнулась от чувства острой несправедливости. Зачем надо было возвращать ее к жизни, открывать ей глаза на чудо-любовь, зачем она вообще встретилась с Ильей, если ей не суждено быть с ним, не суждено остаться в этом светлом и радостном мире любви? Как теперь вернуться назад, сделать вид, что ничего не произошло, что это был только сон?
Только тут, смахнув слезы с глаз, чтобы приглядеться, она поняла, что едет в поезде по Франции. За окном только что проехали Мец, а значит, вот-вот начнется Германия, она в центре Европы одна-одинёшенька и впервые в жизни не хочет возвращаться ни в свою квартиру, ни в ставшим почти родным прохладный стоматологический кабинет, ни в свою страну.
А Илья Николаевич, прожив вот так в воспоминаниях целый день, будто с высоты птичьего полета оглядел последние несколько лет своей, так неожиданно и круто изменившейся жизни. Ему даже показалось, что это все происходило не с ним, а просто он зачитался чужим сценарием так, что поверил в собственную причастность ко всему этому. Не разбирая дороги, не задумываясь, он все равно пришел к своему самому любимому месту в Париже, к освещенному лучами маленьких прожекторов, устремленному своими византийскими куполами в небо, белому храму - Секре-Ке, к «окровавленному сердцу» Парижа. Он оперся на парапет. Внизу, прямо перед ним простиралась, как огромная галактика, звездная, уходящая во все стороны за горизонт необъятность маленького Парижа.
8
Любознательный читатель, не желая разочаровываться, спросит у меня, а как же с Леночкой? Что с ней случилось дальше? Неужели она опять вернулась к тому, от чего так неожиданно уехала, к своему «саркофагу» в зубной поликлинике? Нет, известно, что дважды не войти в одну и ту же воду, не стала исключением из этого божьего правила и наша героиня. Илье Николаевичу так и осталась неведомой судьба Леночки, он еще какое-то время иногда вспоминал о ней, а потом, наверное, забыл вовсе.
А между тем история Леночки продолжалась. Мы оставили ее в шоковом состоянии в поезде, который стремительно уходил из Франции.

Кто-то подсел к ней и осторожно обнял за плечи. Леночка встрепенулась - неужели?! Рядом сидел незнакомый человек, в наступивших сумерках она не могла его хорошо рассмотреть, но одно она поняла точно - это не Илья. Он не вернулся за ней! Его больше не будет никогда! А человек, пытавшийся ее успокоить, заговорил по-русски. Он не расспрашивал ее, а просто тихо говорил, что все пройдет, что надо взять себя в руки и успокоиться.
А Леночка уже была спокойна - слезы кончились, а с ними и окончательно сели батарейки. Не сказав ни слова, ничего не спросив, Леночка склонила голову на плечо попутчика и заснула.
Незнакомцу было, конечно, неудобно, но он постарался не тревожить Леночку и дать ей возможность выспаться. Проснулась она уже на подъездах к Франкфурту, где ей предстояла пересадка. Теперь она смогла хорошо рассмотреть своего нечаянного попутчика. Это был плотно сложенный, широкоплечий русоголовый мужчина лет сорока, с ясным и спокойным взглядом, хорошо одетый и пахнущий мужским парфюмом.
Он представился Дмитрием, сказал, что занимается бизнесом на финансовых рынках, а живет в Праге. В Париж ездил к друзьям на недельку, а теперь возвращается домой. Он не стал расспрашивать Леночку, может быть, просто не успел. Она сама, вначале сбивчиво, потом, успокоившись, подробно рассказала ему о себе. Она ничего не старалась утаить, просто, может быть, не все помнила.
После слез и рассказа она почувствовала холодную гулкую пустоту. Как будто из родного дома, в котором было необыкновенно тепло и уютно, вынесли все вещи, и теперь в комнатах остались обшарпанные стены и беспризорное эхо на холодных сквозняках. Наверное, это опустела душа, отогретая и проснувшаяся маленьким зеленым ростком после долгой зимы, но безжалостный неожиданный заморозок выжег из него жизнь, и теперь его выбросили за ненадобностью - осталась только пустота, сосущая под ложечкой.
Это состояние, пожалуй, походило на то, что в медицине называется комой - тело живет, а мозг отключен, душа парит над человеком, не зная вернуться ли ей в бренное тело, или оставить его в покое и улететь на небо. Вот так и с Леночкой - душа и все желания оставили ее, и было совершенно не понятно, что дальше станется с ней. В таком состоянии она ни секунды не задумалась, когда Дмитрий предложил ей уехать с ним в Прагу.
Так Леночка неожиданно оказалась в самом центре Европы, с незнакомым человеком, который, впрочем, очень хорошо к ней относился, а может быть, даже по-своему ее любил. Он поселил Леночку в прекрасном богатом особняке. Рано утром приходила тихая прислуга, выполняющая всю работу по дому. Иногда в саду работал садовник. Дмитрий не только не отказывал ей ни в чем, это было бы просто, ведь ей ничего не хотелось, а баловал Леночку, наряжая ее в самых дорогих магазинах Праги.
Первое время она целыми днями спала - сказались напряжения и переживания трех недель в Париже. Такой стресс она переживала впервые после смерти отца. Она мало говорила, ничего не спрашивала, да и Дмитрий был несловоохотлив. Он иногда исчезал то на несколько часов, а то и на несколько дней. По ночам они долго с наслаждением занимались любовью - теперь Леночка знала, что это такое. Ночью она оживала, когда с закрытыми глазами принимала ласки Дмитрия, представляя Илью, которому и отдавалась страстно и безоглядно. Эта страсть отбирала все ее слабые силы, а потому просыпалась она только к двенадцати часам дня. После обеда или завтрака, она теперь не знала, как называть трапезу в середине дня, Леночка ложилась на диван в гостиной напротив огромного экрана «Филипса» и уже через некоторое время вновь засыпала.
Вечерами Дмитрий иногда вывозил ее в город, чаще всего это был тихий, но очень дорогой ресторан с французской или итальянской кухней. Потом они возвращались по ночной, подсвеченной огнями, красавице Праге. После получасового простаивания под горячими тугими струями душа, накинув прозрачный пеньюар, она входила в спальню, где ее ждал уже разгоряченный Дмитрий.
Она пробовала читать, смотреть программы на чешском языке и даже взяла самоучитель этого языка, но не могла ни на чем сосредоточиться, а тут же засыпала, как зимняя муха. Казалось и время еле ползло, но когда она однажды сумела сосредоточиться на какое-то время, то ужаснулась, выяснив, что уже более полугода живет в таком анабиозе.
Все это время Дмитрий старательно пытался расшевелить Леночку, он возил ее по стране, пытался показать красоты - замки, старинные города, предлагал пройти курс лечения на знаменитом курорте в Карловых Варах, однажды даже вывел ее в оперу, приодев в шикарное вечернее платье с изумительным колье. Леночка выглядела прекрасно, и Дмитрию было очень приятно, что окружающие обращали на них внимание. Следующие попытки Леночка пресекла, так как спектакль дался ей огромным напряжением - она боялась заснуть и упасть со стула.
Не нужны ей были ни книги, ни картины, ни музыка, ни кино. Этого не было в прошлой ее жизни, ни к чему было и в этой. В перерывах между сном она ела много фруктов - в этом доме они были на каждом шагу, пила натуральные соки, и вообще питалась очень хорошо, аппетит у нее был здоровый, но это никак не мешало оставаться ей стройной и изящной. Однажды она увидела себя в большом зеркале в ванной, до этого она просто не обращала на зеркало внимание. На нее смотрела молодая симпатичная женщина с холодными темными глазами, без всякой жизни на лице.
- Как кукла, - подумала Леночка про себя.
Прошла зима и неизвестно, сколько еще прошло бы времени, не случись, как это часто бывает в жизни, непредвиденного. Как-то Дмитрий уехал на несколько дней по своим делам. В такие дни Леночка вообще не вставала с постели. Она просыпалась, спускалась на кухню, ела приготовленную прислугой еду, и вновь уходила в спальню. Там включала телевизор и мирно продолжала спать под его негромкое бормотанье. Вечером она еще раз спускалась на кухню и засветло засыпала вновь.
Прошли три дня, обычно Дмитрий не задерживался дольше. А тут еще три, еще... Леночка начала волноваться, тем более что прислуга стала задавать вопросы: нужны были деньги на продукты и прочее. Леночка вдруг испугалась, что что-то случилось, и она может остаться одна. Только сейчас она заметила, что даже не знает, где ее документы, где могут быть деньги, не знает номера телефона Дмитрия, и так потихоньку озабочиваясь, она вдруг с ужасом поняла, что даже не знает его фамилии.
Пришла ночь, Леночка осталась в доме одна, и теперь ей уже было не до сна. За окном громыхала весенняя гроза, с молниями и раскатистым громом, потом стеной полил ливень. Было страшно, хотелось плакать, но слез не было. Вдруг она услышала внизу шум, а потом громкий, впервые такой громкий и сильный голос Дмитрия. Она вскочила и босиком слетела по лестнице вниз. Она впервые обрадовалась ему. Теперь все будет хорошо, как было!
Дмитрий выглядел встревоженным и очень усталым. В машине вместе с ним приехало еще несколько человек. Они обошли дом, тщательно обследуя его, отключили телефон и разобрали телефонную коробку. Потом Дмитрий проводил их, несмотря на то, что они не хотели уходить и оставлять его и Леночку в доме одних. Леночка накинула халат, пошла в кухню и накрыла холодный ужин - запеченная телятина, большой салат и фрукты.
Дмитрий пришел к столу с литровой бутылкой водки. Такое было впервые. Он налил водку в фужер для вина, выпил и молча начал есть, не поднимая взгляда на Леночку. Потом с небольшим перерывом выпил еще несколько фужеров, и вскоре в литровой посудине водки осталось лишь на дне. Все это время он молчал, а Леночка с немым вопросом и некоторым изумлением смотрела на него. Закончив с едой, Дмитрий взял бутылку и вместе с Леночкой перешел на диван в гостиной.
Она не успела устроиться поудобнее, как Дмитрий стянул с нее одежду, рассыпая по полу отлетевшие пуговицы, резко распял ее, перегнув через валик дивана, и с неожиданным неистовством взял ее. Леночка не испугалась, хотя это было непривычно, но она и сама соскучилась за эти почти десять дней разлуки, поэтому уже через секунду участвовала и помогала с прежним жаром. Прошло немало времени, пока оголодавший по Леночке Дмитрий насытился и стал успокаиваться. Теперь она заметила, как сильно он опьянел. Он допил бутылку, обнял Леночку крепко и даже больно, и только теперь, впервые за весь долгий вечер заговорил.
Говорил он очень долго, хрипло и страшно. Он рассказал, что родом из того же города, что и Леночка, они земляки. Много лет назад, он, тогда учащийся ПТУ, проигрался в карты. Денег у него не было, и в качестве откупного дружки потребовали с него убить человека. Причем первого попавшегося. Была поздняя осень, темнело рано, и на узкой дорожке от автобусной остановки к домам микрорайона он подкараулил одинокого мужчину средних лет. Ударил его сзади по голове обрезком тяжелой трубы, тот свалился замертво. Трубу он бросил в реку, а сам, испугавшись, но, не потеряв рассудка, в эту же ночь залез в домовую кухню на первом этаже жилого дома, где и был пойман с батоном колбасы.
Как несовершеннолетнему, ему дали всего полтора года колонии, но и этого хватило, чтобы стать преступником на всю жизнь. Несколько сроков сделали его рецидивистом, теперь он не разменивался на мелочи, а грабил сберкассы и богатые магазины. К началу всеобщего развала страны Дмитрий был уже матерым авторитетным бандитом, с врожденной хваткой и цепким математическим умом.
Вскоре он понял, что для того, чтобы разбогатеть, не надо убивать, достаточно испугать. Здесь в Праге он - один из руководителей развитой криминальной сети, которую по наивности называют Луганской группировкой. Им принадлежат отели и рестораны, в частности те, в которые он водил Леночку, доходные дома, игорный и автомобильный бизнес, бордели - хозяйство большое, требующее постоянной заботы.
У самого Дмитрия, как и у его соратников, уже чешское гражданство, он давно женат на богатой чешке, с которой у него деловые отношения. Все было прекрасно, но появились красноярские «отморозки». Они, как голодные молодые волки, стали вырывать куски из налаженного бизнеса, устраивать погромы и убивать соратников Дмитрия. В маленькой стране это отдавалось огромным шумом, на ноги были подняты все силы полиции, и теперь нужно было срочно наводить порядок, то есть воевать и воевать жестоко, чтобы потом, напитавшись кровью, сесть за стол переговоров и сохранить хотя бы часть нажитого. Дмитрий стал говорить ей, что Леночка пока должна уехать из страны. Он достал пачку документов, кредиток и денег, но силы оставляли его и, выронив все это на пол, он обмяк и заснул.
Какое-то время Леночка еще сидела, оцепенев, придавленная рукой Дмитрия и оглушенная его рассказом. Она отчетливо представила эту узкую дорожку от автобусной остановки к их дому, по которой отец возвращался каждый вечер с работы. Четверть века назад этот человек, походя, проигравшись в очко, убил ее отца и сломал ее жизнь. А теперь, она - его любовница, содержанка, он еженощно тешится ею, считая красивой и желанной игрушкой.
Правда, теперь, он рассказал ей все, ожидая от нее сочувствия и поддержки. Конечно, он даже сказал, что на всем белом свете у него нет никого ближе и роднее Леночки. Она близкий человек бандита, убийцы своего отца! Сердце остановилось. И Леночке вдруг захотелось, чтобы оно остановилось насовсем, чтобы она умерла прямо сейчас, и не смогла бы выполнить то, что должна сделать, если останется жива. Мысль об этом пришла к ней еще полчаса назад, как только Дмитрий сказал, что жил в ее родном городе и в 1974 году убил в нем человека.
Она выбралась из-под спящего Дмитрия, собрала с пола документы, деньги и кредитки, каждая из которых была в конверте вместе с записанным на отдельной бумажке кодом. В паспорте стояла Шенгенская виза, действующая уже со вчерашнего дня. Леночка поднялась в спальню, собрала в небольшой саквояж самые необходимые вещи, оделась и спустилась вниз. Обшарив карманы пиджака Дмитрия, она нашла там вместе с документами, телефоном и деньгами, пару наручников. Пристегнув упавшую руку Дмитрия к ножке массивного дивана, Леночка нашла большой вентиль на желтой газовой трубе и открыла его. Еще раз прошла по дому, наглухо закрыла все окна и двери, спокойно и без сожаления окинула напоследок взглядом все пространство, в котором прожила почти год, и вышла на темную улицу под дождь.
Было третий час ночи, и транспорт ходил только по ночному графику. На остановке она простояла почти полчаса, пока дождалась автобуса. Леночка устроилась удобно в теплом и сухом автобусе, устало прикрыв глаза. Автобус тронулся и не успел еще скрыться за поворотом на крутом спуске, как раздался оглушительный взрыв. Столб огня взметнулся в черное пражское небо.
В раннем утреннем поезде, уходящем из Праги на юг, уже засыпая совершенно обессиленной после тяжелой и бессонной ночи, она увидела фотографии и крупные заголовки на первой странице газеты, которую развернул, сидевший напротив попутчик. Не надо было знать чешского языка, чтобы понять, о чем они кричали: в результате войны русской мафии был взорван дом, в котором все погибли.
Проснулась она через какое-то время, когда в большие окна уже начинало светить солнце, только что показавшееся из-за горизонта. Над лугами стоял низкий плотный туман, солнце просвечивало только его верхний край и само тонуло в густой вате. Но туман на глазах стал рассеиваться, опадать свежей росой, и вскоре новый прекрасный солнечный день взошел над Землей, чтобы продолжить бег жизни к неотвратимому финалу.
 

Часть третья
Актриса... погорелого театра

1
Удивительное дело, как просто было жить почти полжизни, когда все приходило само собой, не считая того, что приносили на блюде и с нижайшим поклоном просили принять. В жизни Ильи Николаевича, промчавшейся на скорости спортивного автомобиля, за стеклами которого картинки слились в одну ярко-праздничную, никогда не было проблем, по крайней мере, заставляющих надолго задумываться, а тем более огорчаться. А может быть, сплошные сегодняшние неудачи и непривычно гложущее одиночество, затяжные периоды депрессии и связанные с ними такие же периоды простоя и неудач в творчестве совсем не случайны, а являются следствием некоего Всеобщего закона сохранения и справедливости.
Ведь если так катило в молодости, то лимит своего везения ты исчерпал, а теперь получи причитающуюся пайку невезения и всего с этим связанного? Так или иначе, от объяснений не становилось легче, и Илья Николаевич после своих неудачных историй вроде бы зарекавшийся наперед, все-таки вновь и вновь садился к компьютеру и пытался в бескрайнем интернетовском море найти спутницу своей нелегкой теперь эмигрантской жизни.
Это становилось неким наркотиком, зависимостью - как только он сталкивался с неудачей или настроение неизвестно отчего падало к нулю Кельвина, он возвращался к навязчивой идее, что милая симпатичная и любимая женщина вернет ему былую уверенность в себе, а значит, и прежнюю удачливую жизнь.
Просматривая сотни маленьких фотографий, пытаясь представить за каждой судьбу, жизнь, характер, он ужасался бесконечности и безнадежности своего поиска, хотя надежда каждый раз слабым ростком прорастала в нем, и он садился за письмо очередной своей избраннице.
Что ж, кто ищет, тот всегда найдет, по крайней мере, приключения на свою...голову. В этот раз Илья Николаевич решил резко изменить своему представлению об избраннице и обратить свое внимание на женщин зрелых, так сказать, на своих ровесниц. И однажды в таком поиске ему показалось, что зеленоглазая светловолосая женщина в скромном зеленом свитере, незатейливо подчеркивающем высокую пышную грудь, со спокойным и умным, может быть, чуть ироничным взглядом с маленькой фотографии, может оказаться его другом, а потом, чем черт не шутит, и любимой женщиной.
Видимо слишком уж задолжал Илья Николаевич всей своей предыдущей счастливой жизнью Всеобщему закону, так как в этот раз история была сокрушительной, уничтожающей напалмом последние надежды. Но не будем забегать вперед.

Пронизывающий озноб отзывался стуком зубов, сдержать дрожь было невозможно, хотя Натали старалась то расслабиться, то наоборот, сделать несколько резких движений, чтобы согреться, даже начала легонько пристукивать ногами, обутыми в тонкие кожаные ботиночки на высоком каблуке. Как ни старалась она избежать нелюбимых всю жизнь каблуков, но Анатоль не позволил ей от них отказаться, сказав, что товарный вид требует жертв. Тело еще болело от вчерашнего, но гораздо больше болела душа или, вернее, то, что от нее осталось. Невзрачный серенький мужчинка с платком на шее уже третий раз прошел мимо, призывно поглядывая на нее бегающими глазками.
Пора было начинать работать, чтобы не нарваться снова на неприятности, на которые не скупился скорый на расправу Анатоль. А ведь совсем недавно он сам восхищался ею, какие песни пел, каким петухом ходил вокруг, пока не набил оскомину, натешившись ее телом и неутомимыми, но, как оказалось, безуспешными стараниями ублажить его.
Больше всего ее сейчас одолевали холод и сырость. Никогда бы не подумала, что в Париже может быть так мрачно, серо, холодно и сыро, что жизнь в этом вечном городе любви может быть такой бесприютной и страшной. Натали вспомнила яркие краски теплой ереванской осени, георгины и хризантемы на большой клумбе посреди шумного двора, запах свежеиспеченного лаваша, пронзительные крики женщин, зазывающих своих загулявших до позднего вечера детей, теплую руку матери, стакан подогретого молока на ночь, тепло верблюжьего одеяла, его привычную колючесть и моментальное проваливание в сон. Теперь она часами не может уснуть, лежит с закрытыми глазами, сжимая веки до красных кругов, сквозь которые все равно прорываются картинки счастливого детства, безмятежной юности, сытой и спокойной молодости, респектабельной и знойной зрелости, закончившейся темным кошмаром последних лет.
Натали родилась в обычной русской семье. Первые годы ее жизни прошли в тесной комнате и большом дворе типичного дома в Ереване. В нем жило огромное количество народа всех мыслимых национальностей. Во дворе жизнь кипела как в огромном котле. Там иногда вспыхивали страсти и ссоры, быстро оканчивающиеся мировой, общими застольями и песнями разных народов. Детей было очень много, но никого так не любили и так не выделяли, как белокурую зеленоглазую красавицу Натали.
Имя Наталья она не любила - оно напоминало имя Маланья, представлявшееся ей растекшимся на подоконнике тестом. Она и не догадывалась, что это имя означает «дитя Рождества», и дано ей было оно неспроста, ведь Натали родилась в день православного Рождества. Говорить об этом вслух в те времена не могли, а потом просто забыли. А вот Натали - звучало гордо, тонко и возбуждающе, это имя французской красавицы. Известно, что армяне очень любят Францию, впрочем, как и русские, да и кто не любит Францию, эту поистине сказочную страну самых обворожительных женщин и самых галантных кавалеров. В армянском дворе имя Натали для самой красивой девочки было естественным и прекрасным, как свет от солнца.
Отец Наташи - кадровый рабочий, с годами вырос до начальника цеха. Мать никогда не работала, как многие женщины вокруг. В те годы Никита Сергеевич еще только собирался призвать шесть миллионов домохозяек, занимавшихся семейным очагом и воспитанием своих детей, под знамена строителей социализма к станкам и кульманам. Жили очень трудно, но весело, без проблем. Матери удавалось создавать уют и тепло в доме самыми простыми и сегодня немыслимыми способами. Отец всю войну проработал на военном заводе и потом до конца своей длинной жизни не мог себе простить неучастия в войне. Его обходили наградами и вниманием, которое пробуждалось к людям его возраста впоследствии только в дни очередных празднований Победы. Мать успокаивала его, говоря, что муж с ногами и руками в их времена большая редкость, а такой добрый и душевный человек, как он, тем более.
Жизнь в «коммуналке» в те годы в армянской столице не представляла никаких сложностей - все жили так, и эта жизнь воспринималась, как единственно возможная. Зато вокруг было столько самых разных людей, и маленькая Наташа с колыбели привыкла к вниманию, комплиментам, прищелкиванию языков для усиления эпитетов, поглаживанию по голове и восхищенным взглядам.
Позже матери удалось чудом поменять комнату в Ереване на небольшую квартирку в Тбилиси. Но и там темпераментные и откровенные южные люди восторгались белокурой кукольно-красивой девочкой, невольно взращивая в ней комплекс непревзойденной красавицы, центра мироздания пока еще размером с небольшой двор. Наташа легко запоминала стихи и песни, с удовольствием отзывалась на предложения взрослых исполнить что-нибудь для их развлечения.
Так она и запомнила себя в далеком детстве: на стуле посреди комнаты или на скамейке посреди двора в больших белых бантах, красивом сатиновом платьице, декламирующую с чувством и выражением стихи Барто и Маршака, Михалкова и Чуковского. Бескорыстные и искренние, по-восточному яркие и цветистые восхищения маленькой красивой девочкой, проросли на всю жизнь самой высокой самооценкой, переходящей в самолюбование до восторга, вызывая во всей последующей жизни неоправданно высокие ожидания и неутолимое желание чувствовать восхищение окружающих, слышать постоянные комплименты и нескончаемый гул одобрения. Позже эта потребность в самой высокой оценке себя окружающими перешла в жизненную необходимость, почти наркотическую зависимость.
Но для этого внешних данных, все-таки, было маловато, а никакими особыми талантами девочка не блистала - обычная посредственность, возомнившая себя «звездой». Издавна известно, что нет ничего страшнее зарвавшейся в порыве честолюбия посредственности. Вскоре девочка стала понимать, что восхищение и одобрение можно получить, легко угождая взрослым, поступая, как они того хотят и говоря то, что они хотят услышать. Это было не трудно, и девчушка без сомнения стала привирать и придумывать, легко угадывая, чего от нее ждут.
Со временем невинная детская ложь прочно сформировалась в гибкую, хорошо отточенную технологию лицемерия и притворного участия. Люди оказались настолько наивными и доверчивыми, что их без труда можно было во многом убедить. Несмотря на жизненный опыт, ум и образование, они легко открывались на бесхитростные комплименты, добрые и ласковые слова, которые Наташе не стоили ничего. Зато потом обласканные таким нехитрым образом, они с огромным желанием и благодарностью выполняли любую просьбу юной укротительницы людей. Помните формулу: доброе слово и кошке приятно? Вот такие добрые слова, сказанные с обворожительной, тщательно отрепетированной улыбкой, открывали любую дверь, любое сердце. Карнеги - просто ребенок по сравнению с Натали, он наивно полагал, что технология общения применима только в бизнесе. Натали применяла более изощренную методику в каждый момент своей жизни. Она совсем не замечала, что этот подход распространила на всех людей, включая и своих родственников.
Отец, мать, старшая сестра - все восхищались Наташей, и она ни секунды не сомневалась, что она лучше всех, красивее всех, а значит и жить будет лучше всех. Еще в детстве она быстро поняла, что с каждым человеком нужно вести себя по-своему, давая ему то, что он от тебя ждет. Если старшей сестре доставались замечания и выговоры матери и отца, то в младшей просто не чаяли души, прощая ей все. Старшая сестра тоже таяла от обаяния сестрички, далее шли многочисленные соседи, подруги, соученики, учителя, прохожие и весь мир.
Наташа быстро успевала сообразить, что ответить, как себя повести, прирожденные актерские способности позволяли ей моментально перевоплощаться. Это впоследствии пригодилось во всей ее жизни. Она легко находила общий язык с самыми разными людьми. Это даже нельзя было назвать конформизмом, она просто подыгрывала каждому человеку, моментально настраиваясь на его волну. Это было несложной ролью, с ее способностями она могла играть и более тонкие и насыщенные роли, но пока в жизни не было других, и Наташа без всяких усилий покоряла любого встреченного на ее пути человека.
Не мудрено, что тогда родилось, а потом намертво окрепло желание стать актрисой и только актрисой. Ведь ими восхищаются целые залы, поклонники сходят с ума, заваливая букетами цветов и оглушая восторженными криками. Наташе не приходило в голову, что для этого нужны талант и тяжелый труд, ей казалось, что достаточно того, что она так красива. После первого увиденного ею балетного спектакля, а это был феерический «Щелкунчик», Наташа заболела балетом окончательно, представляя себя в будущей жизни только балериной.
Мать с трудом сводила концы с концами, но отказать любимому дитяти не могла ни в чем. Вскоре Наташа поступила в хореографическое училище. Гордость распирала ее, прорываясь в несходящей улыбке с легким оттенком презрения к остальным, пребывающим в бренном и скучном мире, когда она с балетными тапочками в маленьком чемоданчике с таким же балетным названием проходила по двору упругой грациозной походкой, разводя носочки и поджимая попку до размеров и твердости грецкого ореха. Так на всю жизнь с тех самых времен и осталась у нее эта привычка сжимать ягодицы, втягивать живот и ходить, слегка разводя носки туфель в разные стороны. Грация, что и говорить.
Только оказалось, что прежде, чем стать актрисой, надо до седьмого пота трудиться, а главное, следить за своим весом, ограничивать себя на всю жизнь, превращая ее в добровольный концлагерь. А Наташенька не привыкла себя так изнурять. Сладкое она любила не меньше балета, его всегда было в достатке в их доме, что-что, а на сладкое не скупились, зная, что это самое доступное из удовольствий. Не привыкла Наташа и к строгостям, замечаниям, а тем более окрикам, на которые были щедры строгие преподаватели в училище. Жизнь и учеба там были слишком суровыми, изнуряющими и настолько далекими от славы и поклонения, к которым привыкла избалованная вниманием девочка, что при первой же возможности она бросила училище, тем более что нашлась уважительная причина. Так на всю жизнь она сама себе и придумала объяснение, что балериной не стала, только переболев болезнью Боткина.
В простой школе азы хореографии, полученные в училище, а главное, выработанная осанка и манерное растопыривание пальцев, гордая посадка головы и огромное самомнение позволили сразу же занять столь прочное положение королевы, что это надолго утешило несостоявшуюся балерину. Особыми талантами и знаниями, как мы уже говорили, Наташа в школе не блистала, но по-прежнему, легко заучивала стихи, много читала, особенно увлекалась французской литературой.
Вообще, все французское - литература, история, искусство вызывало в ней огромный интерес. Ей казалось, что это ее мир, которого она незаслуженно лишена. Ее тонкая и мечтательная натура тосковала по галантному веку, по романтическим отношениям, по изысканным нарядам и изощренным манерам. Не удивительно, что, окончив школу, Наташа выбрала французское отделение педагогического института. Учиться там было не сложно, тем более что теперь они, переехав в очередной раз, жили в следующей национальной столице, теперь уже в Средней Азии.
По сравнению с местными девушками, приехавшими из отдаленных кишлаков, даже с другими русскими девочками из столичных школ, красавица Наташа выделялась так, что ее не обходили вниманием ни студенты, ни преподаватели. В тот год набирали на упрощенный курс, всего в четыре года, второго языка не было, даже латынь толком не давали. Время пролетело незаметно, и Натали без труда получила диплом и стойкие знания французского языка, который за все последующие годы станет для нее почти родным. В школе, куда она пришла работать после института, ее искусство помогало ей найти общий язык и с учениками, и преподавателями, причем самых разных возрастов и взглядов.

2
Удивительно, что такая яркая и красивая девочка, по-взрослому умнея с поразительной скоростью, наливаясь чувственностью и спелостью, долгое время оставалась в стороне от любовных переживаний и историй. Ларчик открывался просто - Натали подсознательно установила сначала такую высокую планку отношений, какую никто из ее окружения не смог бы преодолеть. Французские романы, а с ними французская изощренность и тонкость отношений, забивали провинциальные потуги молодых парней, неспособных ни в малейшей степени соответствовать хоть в чем-то галантным мсье.
Так могло бы продолжаться, наверное, долго, тем более что строгая мама вполне в духе того времени не давала вольности, считая любой шаг в сторону побегом, карающимся по всей строгости закона. Но природа неумолимо берет свое, и, созрев, даже перезрев к своим двадцати двум годам, Натали, наконец, не выдержала и пала, как плод, к ногам, так уж вышло, практически первого встречного. Шквал пробужденной чувственности, неожиданно острые ощущения, наслаждение, сотрясающее до обморока, многократно усиленное тем, что было украдено вопреки воле строгой матери, смели все на своем пути, и, ничего не понимая, не разбирая дороги, Натали бросилась замуж.
Только через несколько дней она сумела разглядеть толком человека, так неожиданно и скоротечно оказавшегося ее мужем. Пожалуй, это было первым ее «проколом», слишком уж коротким оказался роман, приведший к акту записи гражданского состояния, ведь только за крепкой подписью на бумаге для Натали открывался «зеленый свет» для долгожданных, «запретных» ранее, отношений. Напряжение, вызванное непреодолимым желанием, пронизывающим все ее существо, лишили ее здравого смысла, но и тут она успела сообразить, что фамилия ее мужа Дурасов совершенно неприемлема для нее.
Первая ночь, несмотря на то, что жених и новоявленный муж, которому теперь не надо было поддерживать благообразный имидж, напился до чертиков, поразила Натали. Ощущения превзошли все ее ожидания. Боль, с которой грубо удовлетворялся ею пьяный муж, доставляла ей немыслимое наслаждение. Муж оказался обычным пьяницей и мужланом. Его не интересовало ничего, кроме выпивки, обильной и сытной еды, быстрого и грубого, почти животного, совокупления. Вот последнее, казалось бы, совершенно несовместимое с тонкой и грациозной Натали, какой она хотела казаться самой себе и окружающим, настолько привязало ее к мужу, что, не уважая его ни на грош, более того, считая его полным ничтожеством, она прожила с ним долгие годы, пользуясь им, походя, устраивая свою жизнь по своему разумению.
Александр же, простой мужик, механик, с вытекающими отсюда последствиями. Он, как и следовало, боготворил свою красавицу-жену, обожал ее тело, быстро понял, что в этом скором и бурном акте они партнеры и единомышленники. Что же касалось всего остального, то его ощущение ничтожности, которое Натали не скрывала, заставляло его искать самоутверждение в других местах - на работе, в компаниях своих собутыльников, многочисленных друзей, которыми обрастает щедрый пьющий мужик.
Механик из него получился неплохой, и вскоре он стал даже главным инженером огромного спортивно-концертного комплекса, который давал ему неограниченные возможности в приобретении нужных связей, скрашивающих трудную в те годы жизнь. Как кстати пришлась веселая компания ребят из «Большого дома», о котором в народе, независимо от города, области и республики, говорили всегда, что из его окон видна даже Колыма. Дружба с этими любителями спорта, а любимым видом они неизбежно выбирали «литрбол», давала не только ощущение важности и значимости, но и вполне ощутимые реальные преимущества, начиная иммунитетом от вытрезвителей и кончая получением разрешений на поездки жены Наташи за границу.
А Наташа, тем временем, расцветала, по-прежнему легко обвораживая нужных людей, прокладывая дорожку от простого учебного класса до посольства Франции. Конечно, азиатская столица - большой город, но все-таки далекая провинция, и в ней яркому человеку, а Натали, несомненно, была такой, да еще с редкой профессией преподавателя и переводчика французского языка, было не сложно выделиться и продвинуться.
Она уже побывала несколько раз во Франции на стажировках и получила возможность сопровождать новых казахстанских правителей и бизнесменов в качестве переводчика. В промежутках между этими длительными поездками она просто возила группы туристов, умело выгадывая из каждой поездки какие-то маленькие и не очень маленькие выгоды. Она прекрасно одевалась. Александр, запои которого теперь совершались с регулярностью и точностью международных экспрессов, каждый раз пытался замолить свой грех, ублажая пылавшую праведным гневом жену, шубами, костюмами, маленькими бриллиантовыми радостями. Натали привычно уходила из дома к родителям, когда у мужа начинался очередной запой, она даже не разбирала свой «тревожный» чемоданчик.
Проходила неделя, десять дней, Александр приходил в себя, вычищал прокуренную, провонявшуюся квартиру, привозил с рынка кучу продуктов, готовил щедрый ужин и с очередным подарком ждал смиренно прощения Натали, заканчивающегося их любимым и яростным занятием иногда прямо на кухне или в коридоре, где заставал обжигающий вихрь.
Мысль о разводе не отпускала Натали много лет, она пробовала найти замену мужу на стороне, но с огромным сожалением отмечала, что подобного наслаждения ей не смог доставить никто. А именно оно заставляло ее терпеть ничтожного пьяницу, неумолимо теряющего человеческий облик с каждым прожитым годом. Правда, все эти годы он исправно приносил совсем не маленькую зарплату, которую Натали могла потратить в свое и общее благо - поменять по сложной схеме квартиру, обеспечив попутно всех своих близких отдельным жильем, отремонтировать и обставить эту квартиру, как многим даже не снилось в эпоху тотального дефицита, выглядеть не хуже дам из Дома правительства, в конце концов, ездить свободно по миру, поднимая свой статус в глазах обывателей на недостижимую для них высоту. Грех было жаловаться на такую жизнь.
Да, в свое время, спустя год после свадьбы ее здоровый женский организм произвел на свет дочку. Ребенок был необходим - какая же семья без детей. Но после родов Натали решительно зареклась, что больше детей она рожать не собирается, ей надо сохранять фигуру, а к тому же у нее просто нет на это ни времени, ни желания. Дочка получилась ни в отца, ни в мать, спокойная девочка, не доставляющая никому особых хлопот. Натали, надо признаться, никогда не ругала дочь, старалась создать ей нормальные условия. Она даже считала, что любит ее, хотя ей не дано было вообще знать, что такое любовь. Притворство и ложь прочно вошли в кровь и плоть этой страшной по своей природе женщины, став ее неотъемлемой сутью. Тем временем дочь росла, училась, любила своих родителей, особенно жалела папку, которого так зло и жестоко высмеивала мама, но он был ее отцом, и ей всегда было жаль его до слез.
Так уж совпало, что апогей запойного пьянства пришелся на последние годы перестройки, когда все закачалось и стало обрушиваться, как во время землетрясения. Ушлые люди в этот момент, быстро сориентировавшись, набирали очки, создавали партии, захватывали бесхозную собственность, богатели за ночь, а этот недоумок, как говорила уже в открытую о муже Натали, пропивал последнее, отмечая со своими, враз ставшими безработными, гэбэшными друзьями падение режима, не успевшего привести их к светлому будущему.
Надо было срочно предпринимать действия, чтобы не оказаться вдруг у разбитого корыта. Натали, подключив все возможности, успела вовремя продать свою столичную квартиру и выскочить из приобретавшей суверенитет республики в маленький курортный городок на Черном море, в который прежде много лет подряд ездила отдыхать, и где постепенно собрались все ее оставшиеся родственники.
Александра забирали с собой уже в невменяемом состоянии, втаскивая в вагон, как большой неподъемный чемодан, в наивной надежде, что, оставшись без приятелей, он возьмется за ум. Но браться уже было не за что, разрушаемый организм не мог ни дня существовать без «лечения».
Жизнь враз поменялась - вместо столичной жизни, нередких общений с людьми, говорящими на французском, с возможностью, хоть иногда появиться в свете, показав свои еще обворожительные плечи и какие-никакие бриллианты, теперь провинциальное, по станичному жлобское и нетерпимое общество, шумно сплевывающее шелуху кубанских семечек при обсуждении и промывании косточек всем и вся. Любовь родственников не могла заменить столь привычного поклонения и восторгов публики, из привычного оставались только работа в школе и частные уроки французского языка для детей нескольких богатых людей, считавших необходимым для своих чад еще и эти знания.
Муж уже и работу нашел, причем довольно-таки престижную и денежную по местным масштабам, но продержаться на ней долго не смог. Теперь даже его половая мощь не могла доставить удовольствия, так как было просто не до этого, и Натали, поняв, что он становится непомерной обузой, выставила его прочь, купив ему билет обратно в покинутую столицу независимой Республики, которая к тому времени уже и называлась несколько иначе, но Натали это не интересовало.
Александр привычно валялся в ногах, плакал, даже пробовал целовать ее ноги, но решение было окончательным и бесповоротным. Здесь его погрузили привычно невменяемым, а потом по телефону его сестра сообщила, что в таком же состоянии его выгрузили на другом конце железнодорожного пути. Дочь очень тяжело переживала этот развод, разлуку с отцом, но вскоре привыкла, успокоилась, и лишь иногда ее глаза наливались слезами, так как из редких телефонных разговоров с отцом она знала, как трудно и бесприютно ему живется в чужой стране, какой стала теперь независимая Республика.
Натали, полная ожесточенной решительности, взялась устраивать свою судьбу. Времени на ее счетчике не оставалось, только что куранты отбили проклятый полтинник, еще чуть-чуть и все... Финита ля комедия? Ну, уж нет, дудки! Мы еще поборемся! Вон как молодо и энергично ее тело, как прекрасно она выглядит после тщательного утреннего макияжа, хотя понятно, что пора срочно проводить уже не косметические ремонты, а капитальный - обновлять стертые зубы, подтягивать кожу и прочее, прочее. Так со злой решимостью она сопротивлялась самой мысли о том, что ее неизбежно ждет старость.

3
Рекогносцировка показала, что в окрестностях нет ни одного свободного респектабельного мужчины, хотя вниманием Натали, несомненно, пользовалась огромным и среди собственно жителей курорта, и среди набегавших волнами отдыхающих, готовых разложить свои пухлые бумажники и достаточно призывно распушающих свои петушиные перья. Но короткие периоды истинно русского разгулья мало привлекали серьезную особу, оказавшуюся в столь затруднительном положение: последняя норковая шуба стала безнадежно портиться во влажном климате, гардероб медленно, но неумолимо изнашивался, и теперь новинки стали большей редкостью, чем дни выдачи зарплаты в школе, где она уже и так набрала двойную нагрузку, благо конкурентов почти не было, слишком уж редким был ее предмет для окраинной России.
Ясно было, что подход надо менять в корне, ни традиционные в народе интрижки, ни долгие поиски не устраивали Натали, которую тихая дочь, выйдя замуж за малоперспективного парня из охраны одного из санаториев, уже успела сделать бабушкой в полном смысле этого слова. Внучка, конечно, была прелесть, если бы она каждый раз всем своим безвинно детским видом и лепетом не напоминала, что время тикает неумолимо и вот-вот настанет последний акт ее, Натали, жизненной пьесы.
С матерью одной из своих учениц, имевшей массу свободного времени, так как муж позволял ей не работать, давая при этом возможность свободно страдать от его неласковости и отсутствия достаточного внимания к ней, она быстро нашла общий язык, и теперь обе они с упоением принялись перебирать сотни предложений богатых западных женихов, опускаясь иногда и до своих соотечественников, способных удовлетворить строгим запросам двух женщин.
Конечно, это было нелегким делом: из моря всякой чепухи, «чешуи», как пренебрежительно отзывалась о тупоголовых западных толстосумах привередливая Натали, нужно было выбрать настоящее предложение - человека, с которым стоило связывать свою оставшуюся жизнь. На фотографию Натали, где она предстала с кротким и умным, в меру опечаленным лицом, соответствующим общим представлениям об учительнице, сеющей разумное, доброе, вечное, слетались письма желающих связать свою судьбу со скромной и непривычно-умной русской женщиной.

Как уж так получилось, какой бес попутал Натали, но из всего обилия «претендентов» она неожиданно остановилась на соотечественнике, на нашем горемычном Илье Николаевиче, приняв его за подарок Судьбы, предназначенный ей за все ее мытарства в прошлом. Наверное, ее задели его письма - откровенные, умные и большие. Известно ведь, что, несмотря на всю практичность, вернее, меркантильность, женщины влюбляются ушами, а письма так и звучали приятной музыкой, позволявшей додумывать все, что хотелось.
Натали настолько поддалась какому-то необъяснимому обаянию этих писем, что впервые за многие годы забыла о своей конкретной меркантильной цели. Она просто с удовольствием общалась с человеком, представляя его жизнь в далеком заветном городе и себя, появляющейся в этой жизни всерьез и надолго.

Илья Николаевич, а это, понятно, был он, забыв о недавних уроках случайных знакомств, откровенно писал незнакомой женщине, что несколько безуспешных интернетовских историй свели его надежды на лучшую жизнь к нулю, что на сегодняшний день его душа превращена в лохмотья, но он вновь и вновь, зарекаясь и тут же нарушая свои же зароки, пытается разглядеть в маленьких, размером с «пятак», фотографиях единственную, предназначенную ему судьбой женщину.
Он всерьез увлекся письмами Натали, хотя иногда как-то интуитивно ощущал некоторую тревогу, которую вызывали пробивающиеся между строками писем Натали властные нотки.

А Натали, закусив удила, не разбирая всех «за» и «против», забывая о своем главном правиле, выяснить сначала подлинное материальное положение «претендента», кинулась в жаркую, обжигающую временами, переписку, уверяя Илюшу, как уже через три письма она называла Илью Николаевича, в том, что она и есть та единственная и неповторимая, которую он искал безуспешно до тех пор, пока судьба, да что там, судьба, сам господь бог не остановил его взгляд на ее маленькой фотографии.
Илья Николаевич, обескураженный неожиданным напором убеждения, несколько раз пытался пойти на попятный: в фотографиях, которыми теперь дополнительно снабдила его компьютер Натали, кроме круглых коленок и нечаянно, но призывно выглядывающей из скромного платья груди, он разглядел несколько хищный проблеск в глазах, металлически неотвратимую хватку в уголках губ и еще что-то, подсказывающее, что с такой женщиной будет непросто. Но каждый раз на свои смутные сомнения он получал такие веские аргументы, опрокидывающие его оборонительные надолбы, что на какое-то время проникался усердно внедряемой в него мыслью о неотвратимости и божьем предназначении предстоящего свидания.
Еще в одном из первых писем Илья Николаевич прямо спросил Натали, готова ли она оставить своих родных и уехать в Париж, чтобы связать свою жизнь с незнакомым ей человеком, на что Натали ответила, что после бессонной ночи, проведенной в муках сомнений, она, все-таки, отвечает, скорее, «да», чем «нет». Теперь переписка пошла в нужном ей направлении, были сделаны все необходимые движения, чтобы в ближайшее скопление бесконечных российских праздников Натали смогла выбраться в Париж для настоящего знакомства. Каждую волну страхов и сомнений, вспыхивающих спонтанно в груди Ильи, Натали гасила неотвратимо ласковой тяжелой рукой, придавливая, словно впечатывая навеки неотменимую мысль, что их союз предначертан свыше. Однако и тысячи километров расстояния не могли поглотить тяжесть и неотвратимость «легкой» женской ручки.
Когда игра вышла на «финишную прямую» и поездка Натали стала превращаться в стремительную реальность, Илья в очередной раз попытался спрыгнуть с «отходящего поезда». Он интуитивно опасался очередной ошибки, а то и авантюры, в которой опытная искательница приключений вновь грубо и откровенно использует его, пересидит в его душе, как в гнезде, а потом полетит дальше, на Запад, не только разворошив, но и нагадив в эту самую душу напоследок. На что Натали с некоторой излишней прямотой напомнила ему, что переписка началась по его инициативе, и что отступать уже некуда, обратной дороги нет.
Именно эта последняя фраза привела Илью Николаевича в горячечный восторг: «Обратной дороги нет», серия пятая» - отметил он в письме и стал ждать надвигающейся встречи с покорностью приговоренного, убеждая себя, что, в конце концов, ничего страшного не произойдет, если он переживет эти десять дней гостевого визита, к тому же еще и переспав с симпатичной ему женщиной. Он не знал, что вся дальнейшая история будет идти не по его плану и сценарию, что рука, куда более опытного и изощренного режиссера, расставляет совсем не бутафорные декорации, отрезая ему путь назад.



4
Первое мая - наплыв туристов в солнечный и ласковый Париж. Российские пассажиры, непривычно для Парижа насупленные и пасмурные, запаренные, нагруженные сумками и своими еще зимними одеждами, нескончаемой, казалось, чередой выходили в огромный и светлый зал аэропорта.
Илья Николаевич, сжимая колючие ветки роз, с всенарастающей тревогой вглядывался в поток пассажиров, пытаясь угадать свою гостью, с которой он переписывался почти полгода. Неужели это вон та толстая запыхавшаяся тетка? Нет, нет, не она, а может быть, вот эта с открытым от удивления и волнения ртом, напоминающая выброшенную на берег большую пучеглазую рыбину? Нет, явно не она. Черт, он теперь не мог вспомнить, как она выглядела на фотографиях, надо было хоть распечатать одну из них. А может быть, еще можно как-то избежать этой встречи? Взять сейчас просто и тихонько уйти, будто бы никакой встречи не должно и быть. Нет, он ведь дал ей на всякий случай свой адрес, да и непорядочно так поступать, ведь он, действительно, сам пригласил ее, сделал ей визу, оплатил ее билет, теперь была не была, десять дней не так уж много, а виза у нее только на десять дней. Все закончится само собой, можно, в крайнем случае, и потерпеть.
Наконец, в толпе он встретился глазами с зеленоглазой женщиной, неуловимо, но очень узнаваемо похожей на Ольгу Остроумову, его любимую актрису. Глаза отозвались, притянули и, уже ни секунды не сомневаясь, он пошел навстречу, с огромным облегчением отпуская задержанный вздох - Натали оказалось совсем не толстой теткой и даже не крокодилом, а миловидной зеленоглазой блондинкой, ловко и по-свойски поцеловавшей его при встрече и тут же взявшей крепко под руку.
Встреча состоялась так, как и предполагала Натали Она и задержалась, чтобы выйти с последними пассажирами, специально, чтобы довести Илью Николаевича до последней грани волнения. В ней, все-таки, пропадали талантливый режиссер и тонкий психолог одновременно. Она правильно рассчитала эффект, впрочем, Илья Николаевич оказался настолько легковнушаемым человеком, что ей не приходилось даже напрягаться, чтобы как-то планировать свои шаги.
Крючок им был заглочен еще в процессе переписки, когда счастливо и хорошо живущая, по ее словам, Натали, окруженная любящими родными, близкими и друзьями, не мыслящая себя без любимого дела, школы, детей, переполненная положительной энергией, эмоциями и светлым видением мира, готова была всем пожертвовать ради одинокого, заброшенного и забытого всеми бедного режиссера в далеком Париже, чтобы отогреть его душу и вернуть к нормальной жизни, сделав его счастливым и любимым ею.
Первый сказочно теплый и безоблачный день пролетел, как один миг. Так всегда пролетают первые дни сказки, которая начинается многообещающим «жили-были», а вот заканчивается так, что сказать об этом не позволяют рамки литературного повествования.
Главное правило женщины - слушать мужчину, внимать ему, удивляться и восхищаться им, Натали исполняла виртуозно. К вечеру сомлевший, как уставший от беспрерывного тока глухарь, Илья, направляемый опытной рукой в нужное русло, безусловно оказался в постели, заботливо приготовленной им для гостьи. Нечего тянуть, надо начинать с главного - решила Натали, распаляя и привычно по-хозяйски принимая волнующегося после длительного воздержания опытного в своей прошлой жизни любовника и ловеласа, чувствуя его дрожь, отдающуюся мелкой зубной дробью.
Все оказалось не так уж плохо, как она могла допустить на первых порах. К утру обессиленные тела затихли, не размыкаясь, а утром, встретив восхищенный и жадный взгляд Ильи Николаевича, Натали, несколько разочарованная столь легкой победой, услышала предложение остаться в Париже навсегда. Пожалуй, она отводила на это несколько больше времени, чем понадобилось на самом деле, но все-таки, натренированно вспыхнула и прикрыла глаза, якобы, смущенная, обескураженная и взволнованная неожиданностью предложения. Конечно, после, якобы, долгих и мучительных колебаний и размышлений, на самом деле ожидаемое и принимаемое за легкую добычу, предложение было принято.
Так скоропалительно Ильей Николаевичем была преодолена какая-то планка отношений, после чего он не мог думать о Натали, как о чужой женщине. Фонтан планов, надежд, предвкушений захлестнул его. Несколько первых дней, которые они провели почти не покидая постели, вернули ему, казалось бы, потерянную форму. Для Натали оказалось же совершенно неожиданным, что вскоре она почувствовала конкурентную режиссерскую руку, причем там, где давно уже не ожидала для себя ничего нового.
Сексуальное наслаждение, коротко посещавшее ее во время ставших привычными до рутины коротких яростных актов с редко протрезвляющимся мужем, на фоне всей остальной жизни давно уже не было чем-то значимым. Она понимала, что в ходе проводимой ею изощренной «фронтовой операции», ставившей целью «оккупацию» Парижа на всю дальнейшую благополучную жизнь, сексуальный опыт должен сыграть главную роль, но не ожидала, что Илья откроет для нее новые ощущения, яркие и неожиданные.
Все теперь было совсем по-другому. Он приручал ее ежедневно, ежеминутно, лаская ее тело в самых невероятных местах, а по ночам, а чаще днем при полном свете, что было для нее возбуждающе непривычным, раздевал ее, оставляя совершенно беззащитной, проникал в нее медленно и так же медленно и неутомимо долго смаковал ее, как экзотический фрукт, истекающий соками и запахами.
Защита Натали - вековая привычка, не выдерживала такого натиска, она была взломана, и вскоре опытная, вчера еще равнодушная, совершенная в своей вечной манере изображать то, что от нее прежде всего ждут, она неожиданно для себя ощутила взрыв чувственности, пошатнувший все ее устои. Еще и еще, теперь уже неистово желала она этих шквальных ощущений, вызывавших у нее и стоны, и крики, и слезы благодарности и восторга.
Но ведь и это было не все! Человек, оказавшийся рядом с нею в результате простой до грубости комбинации, рассчитанной ею с математической точностью, совершенно не укладывался в привычные рамки и понятия, он не был похож на тех людей, среди которых она прожила свою уже не короткую жизнь. Впервые она чувствовала непридуманную заботу, тепло, уважение, она даже бы сказала, любовь, но так боялась этого слова, что старалась никогда в своей жизни не произносить его вслух. Впрочем, в один из приступов неистового наслаждения, на самом гребне волны она не выдержала и срывающимся от волнения и страсти голосом, захлебываясь от переполнявших ее чувств, прошептала слова признания в любви, тут же испугавшись своего, непонятного ей самой, порыва.
Дни и ночи слились воедино, несколько месяцев, в которые уложились и весна и жаркое лето, пролетели одним ярким и солнечным мигом. Ощущение легкости, счастья и опьяняющей любви, свежесть которой не только не исчезала, а наоборот заполняла уже все ее пространство, заставив позабыть о привычной технологии общения, о своих родных, о планах, вообще, о чем-либо. Сплошной, задержавшийся во времени, остановившийся в пространстве праздник, ощущение которого стало теперь жизненно необходимым для Натали.
Между тем формальности, которым не счесть числа, так или иначе были преодолены. Наши герои иногда спускались и на грешную землю, пытаясь определить свою дальнейшую жизнь, уверенные лишь в одном, что они, безусловно, созданы друг для друга. Илья Николаевич с огромным желанием и настроением знакомил свою подругу со своими приятелями, друзьями, каждый раз с радостью же отмечая, что Натали производила на всех самое лучшее впечатление, покоряя молодых, пожилых, женщин, мужчин, детей.
Настроение не прошло даром - Илья Николаевич на подъеме очень легко дописал старый сценарий, который уже несколько лет пролежал мертвым грузом в ящике стола, тут же нашлись желающие поставить этот сценарий, появился продюсер, деньги, впереди замаячили вполне реальные и такие приятные перспективы. Илья относил все это на счет Натали, которая, наконец, принесла в его жизнь долгожданные перемены.
Срок продленной визы подходил к концу, но уже были оформлены все необходимые документы, чтобы получить годовую визу, позволяющую жить и работать во Франции. Теперь надо было выехать из страны и дождаться получения визы во французском посольстве в России, кроме того, не надо забывать, что Натали ехала всего на десять дней в гости, а задержалась уже на три месяца, для дальнейшей жизни ей необходим был ее гардероб, оставленный дома. Расставались легко, зная, что это не надолго, максимум на месяц, а там снова встреча, но теперь уже навсегда. Какое это желанное и сказочное слово - навсегда!

Натали вернулась в серые и тревожные родные «пенаты», в которых каждый день приносил неприятности, катастрофы и несчастья: то наводнение, то ураган, то взрыв или известие о серийном маньяке в двух кварталах от дома. Теперь, после нескольких месяцев такой непривычно беззаботной и красивой жизни, наполненной приятными и очень приятными ощущениями, суровая российская реальность была ошеломляюще жестокой. Привыкнуть к ней вновь казалось просто немыслимым.
Илья Николаевич же, оставшись в счастливом уединении, с огромным удовольствием сел за стол, и, наверстывая упущенное в праздном времени с любимой женщиной, писал почти сутками, с удовольствием отмечая, как через край бьет энергия и творчество. Несколько раз они перезванивались, хотя по телефону голос Натали казался ему чужим, фальшиво ласковым и раздражал высокими, фальцетно пробивающимися нотками.
Наконец, виза получена, билеты куплены, неподъемный багаж все-таки упакован и долгий путь из России с любовью в Париж был начат. Через несколько дней Илья Николаевич, на все том же Восточном вокзале Парижа, ранним, а оттого серым, осенним утром, встречал свою подругу, с радостью думая, что затянувшийся на несколько лет, самый тяжелый период его жизни преодолен.
Впереди ожидала счастливая жизнь, творчество, новые успехи, радость совместно прожитого дня, общей на двоих жизни. Натали была непривычно спокойна, наверное, просто устала за долгую дорогу. Она коснулась его щеки в приветственном поцелуе, одновременно контролируя не оставила ли что-нибудь из своего многочисленного багажа, но тут же привычным жестом провела пальцами по лицу Ильи Николаевича, дескать, все в порядке, потерпи, все нежности будут дома. Так, вполне прозаично, началась долгожданная новая жизнь.

5
Наверное, все-таки, настроение у героев было разным. Об этом тогда никто не подумал, и на первых порах никто ничего не почувствовал. Натали считала, что вернулась к карнавалу, к празднику, к ставшей привычной, но необходимой, обстановке безделья, наполненного удовольствиями. Среди этих удовольствий главным, конечно, было открытое заново, столь неожиданно острое удовольствие секса. Впрочем, и остальные удовольствия, которым раньше в напряженной, почти фронтовой обстановке российского выживания не было ни места, ни времени - книги, фильмы, прогулки по лесу или парку, простое фланирование по бульварам и улицам, неспешное любование сменами времени дня и года, стали для нее значимыми и желанными.
Илья Николаевич же наивно полагал, что «медовый» месяц, который продлился вопреки традициям почти девяносто дней, окончился. Теперь надо исподволь, не торопясь, но и не откладывая ни на один день, строить, наконец, свою новую жизнь, организовывать жизненное пространство по-новому, ведь теперь их двое. Наверное, это разночтение в настроениях и сыграло свою роль в том, что новый период сразу же стал напряженным. Только теперь стали проявляться привычки и пристрастия, ранее, то ли скрываемые, то ли незамечаемые. Впрочем, Илья понимал, как трудно Натали на новой для нее территории, в новых условиях чужой страны, хотя он старался скрасить все эти неприятности, опекая, помогая, но ожидая проявления какой-то самостоятельности или хотя бы инициативы.

Пожалуй, я, как рассказчик, подошел к самому трудному месту в этой банальной истории. Все мы знаем, что истории о любви всегда заканчивались либо трагедией, как у Ромео и Джульеты, либо веселой свадьбой и подразумевающимся впереди счастьем. У моих героев такой период прошел в полном соответствии с классикой. Все было просто замечательно!
Два одиноких существа, встретившихся совершенно случайно на бесконечных пространствах мировой «паутины», казалось, совпали в сотне мелочей, во вкусах и пристрастиях. Два тела подошли друг другу и слились, как узлы стыковки двух космических кораблей. Ожидаемое чудо, казалось, произошло. Но рассказчик не захотел поставить точку и оказался в трудном, я бы сказал, даже глупом положении.
Как теперь рассказать о простой обыденной жизни двух немолодых людей, проживших врозь почти полвека, привыкших к своему ритму и образу жизни, а теперь ревниво отмечавших каждое отличие, как неприемлемое и непреодолимое?

В прошлой жизни Натали не приходилось себя особо утруждать заботами по хозяйству. Муж ее был домосед, дома же он и напивался, собирая, правда, для этого шумные компании, впрочем, мог набраться и в одиночестве, однако, он всегда готовил вкусную, обильную, на украинский вкус жирную еду, приходил домой, как правило, раньше Натали, обычно не спешившую домой. Если ее не задерживали дела в школе, то она легко находила, чем занять свое время на стороне.
Теперь же первые домашние опыты показали, что готовить она в принципе не умеет, а главное, не любит. Но обстоятельства заставляли ее изображать, что она охотно помогает при приготовлении еды Илье. Дело было даже не столько в том, что Натали мало что умела, а в том, что во всей своей прежней жизни она привыкла к движению всех и вся вокруг нее - основного «светила», центра ее маленького мироздания. При этом все, кто вращался вокруг нее, с удовольствием отдавали ей свое время, силы, энергию, деньги, в конце концов. В новом положении, когда от нее ожидали равноценного участия в жизни, она оказалась просто бессильной. Можно было сколько-то притворяться, заставлять себя через «не хочу», но жить так она не могла и не хотела.
Мелочи, в виде брошенной в раковину посуды, забрызганного зеркала, оставленного на всю ночь света или незакрытого крана, впрочем, что тут перечислять, все мы не ангелы, но именно эта небрежность, которую раньше она могла себе позволить и даже не замечать, теперь незаметной, но неудержимой коррозией разъедала еще совсем непрочные новые отношения. Она же, эта коррозия, теперь стала проникать во все сферы этих отношений, притупляя и сводя на нет даже самые сильные сексуальные ощущения.
Как уже было сказано в самом начале повествования, Натали не допускала критики в свой адрес. Замечания, которые при всем терпении и осторожности, вынужден был иногда высказывать Илья Николаевич, раздражали ее, сбивая на совершенно неадекватную реакцию. Но сказать, что мелочи и замечания отравляли ее жизнь, было бы не совсем верно, было еще что-то, что раздражало и не давало покоя теперь уже ни днем, ни ночью.
Натали, как она считала, знала людей, ничего хорошего о них она, пожалуй, не сказала бы. Она хорошо знала себя, свое лицемерно-притворное отношение к людям, манипулирование которыми давно уже не доставляло удовольствия, а вызывало только презрение. Натали привыкла и знала твердо, что люди циничны, меркантильны, продажны и лживы, в лучшем случае наивны и глупы. Она никогда не верила в благородные порывы, в чистые чувства, считая, что это все сказки для детей, которым суждено неизбежно развеяться как дым, как только дети становятся взрослыми.
Но вот уже несколько месяцев она жила с другим человеком - он не выгадывал, не требовал от нее чего-то для себя, не собирался ее использовать. Что ж, это говорило о том, какой он простак и вахлак, но не было подтверждения этому. Илья вызывал не только уважение и удивление, а еще и раздражение тем, что был не похож на людей, среди которых прошла ее жизнь. Сравнивая и соотнося, она каждый раз чувствовала, что безнадежно проигрывает, видя свое, мягко говоря, несовершенство.
Вот и получалось, что жизнь рядом с человеком, который всем своим существом, своим образом жизни, отношением к ней и другим людям, показывал самые темные и противные качества Натали, становилась невыносимой. Кому приятно открывать в себе бездны коварства и подлости, расчета и цинизма, понимая как стыдно и безнравственно все, что делалось до сих пор в долгой жизни? Причем это открытие Натали сделала сама, никто вокруг даже не мог догадаться о подлинной сущности этой окаменевшей, серой, как внутренность старого пылесоса, души. Вы скажете, что так не бывает, что прожженная авантюристка, лицемерная и лживая женщина никогда сама не раскается, не поймет своего положения, не ужаснется прожитому, не забьется в бессильном плаче?
Натали была изощренной и опытной актрисой, по большому счету она ничего в жизни не крала, люди сами с огромным удовольствием приносили ей все, что требовалось - внимание, поклонение, любовь, а с ними и маленькие мелочи, обеспечивающие ей безбедную жизнь. Приходит время и человек, вольно или не вольно, начинает думать о приближающемся конце жизни.
Вот тогда-то он начинает вспоминать свою прожитую жизнь, чтобы соизмерить, сколько прошло, а сколько еще осталось, как распорядиться этим бесценным теперь остатком, взвешивая и переживая вновь прожитое. И неожиданно оказывается, что вкус даже самой изощренной еды, удовольствие от красивой одежды, от праздной и беспечной жизни совершенно не вспоминается - эти мелкие радости ушли как вода в песок, не оставив на губах ни вкуса, ни привкуса. Не было в жизни ни поступков, ни сильных чувств, из всего остались только тоска по ушедшей матери, да спустя многие годы по умершему отцу. Наверное, эти потери были самыми сильными переживаниями в жизни, они легко всплывали в памяти, вызывая ненавистные Натали слезы, которые так вредят коже вокруг глаз.
Легкая и циничная игра людьми на протяжении всей жизни, при натянутых ягодичных мышцах, вечная забота, не дай бог, состариться раньше времени и потерять привлекательность, неимоверные усилия навести на лице обманчивую молодость, скрыть настоящий возраст, который неумолимо проявлялся, как только снимался дневной грим, и тело сковывал сон, освобождавший изнуренное естество, пробивающееся тут же несвежим запахом и тонкой сетью безжалостных морщин, - все оказалось напрасным! Не осталось в жизни ничего, чтобы можно было вспомнить и о чем не стоило бы жалеть!
Теперь, увидев себя как бы со стороны, в зеркале новых, непривычных для нее отношений, встретившись чуть ли не впервые с нормальным, обычным человеком, готовым для нее на многое, но ожидающим от нее такого же человеческого внимания и участия, не догадываясь, что она просто не способна на это, выбило ее из привычной роли.
Будто случайно подсмотренная со стороны, как в нечаянном зеркале, она увидела обнаженную фальшь своей игры, услышала этот пронзающий до зубной боли фальцет, разглядела за толстым слоем тонального крема и искусного макияжа неумолимо стареющую одинокую женщину, не обогревшую в целой жизни ни одного человека, включая свою родную дочь, несчастного мужа, маленькую внучку. Бездарность ее, как актрисы, вылезала изо всех щелей, пережить такое, дано не каждому. Это открытие и выбило почву из-под ног.
Напряжение, вызываемое с трудом сдерживаемым раздражением, дошло до такой степени, что достаточно было малейшей искры, одного неосторожного слова, чтобы гремучая смесь, скопившаяся во всех закоулках темной души Натали, рванула, взорвав на мелкие кусочки весь этот хрупкий в своей беззащитности мир.
А Илья Николаевич наоборот: старался максимально открыто вести все дела, обсуждать возникающие в их отношениях проблемы, считая, что только терпением и любовью, которой они, по его мнению, сейчас были наполнены до краев, можно было их разрешить. Временные денежные затруднения оказались так некстати, и Илье пришлось, преодолев смущение и неловкость, заговорить о действительном положении, которое оказалось совершенно неожиданным для Натали, считавшей, что Илья Николаевич, давно уже живший на Западе, в состоянии просто содержать ее.
Когда Илья сказал, что надо бы поискать работу для Натали, чтобы пополнять общий бюджет, она неожиданно для него с необъяснимой обидой и укоризной разразилась упреками, обвиняя со слезами Илью Николаевича в обмане. Тот, несколько растерявшись, довольно-таки резко ответил, что никогда не говорил о содержании. В качестве содержанки он мог найти другую женщину - молодую и без претензий, из тех, кто спят и мечтают, чтобы вырваться из своих стран, чтобы хотя бы поесть вдоволь. Впрочем, их легко найти и здесь, не надо так далеко искать. Он совсем не ожидал, что после такой тяжелой, насыщенной трудами жизни дома, в России, Натали захочет проводить здесь в безделье целые дни, не позволяя и ему сосредоточиться на работе.

Этот памятный разговор, долго откладываемый Ильей, начавшийся с невнятных его предложений и рассуждений вслух, которыми он пытался проложить дорогу к решению Натали участвовать в их совместной жизни, и явился детонатором для подрыва всей скопившейся «гремучей смеси». Впрочем, им могла быть и любая другая причина.

6
Реакция Натали была совершенно неожиданной даже для нее самой. Сорвавшись на крик, в котором интонации давно забытого ереванского двора, смутно припоминаемого двора тбилисского, и ожесточенного хамства промозглых казахстанских степей, бесследно тонули в русском площадном мате, в визге базарной торговки, сгребающей аргументы, доводы и оскорбления в неудержимой страсти, затопившей сознание, как мутный паводковый поток. Злые слезы, судорожно выкрикиваемые гадости, ярость и ненависть во всем этом могли сокрушить любые твердыни, для нормального же человека это была просто смертельная доза.
Илья Николаевич, ошеломленный, сокрушенный, задавленный железобетонными обломками мгновенно разрушенной модели отношений, его представлениями о человеке и женщине вообще, с трудом выбрался из-под них и ушел из дома, пытаясь бесцельными многочасовыми блужданиями по стылым улицам, пронизываемых осенним ветром, привести себя в чувство, уложить, объяснить, понять, если это вообще возможно понять, происшедшее.
Ясно было одно - от всего призрачного счастья, от счастливых дней «медового» месяца не осталось ничего, на их месте зияла глубокая воронка, в которую неумолимо сползали и участники, и хрупкая, недостроенная конструкция их отношений. Спасти могла только срочная эвакуация - чтобы выжить, нужно было немедленно покинуть место взрыва. Но Илья Николаевич не мог понять причинно-следственных связей, для него реакция Натали оказалась сродни проявлению какой-то неведомой болезни, явлению того самого Чужого, который вспарывает тело любимого человека, пожрав его изнутри, и теперь вылезает на свет божий, чтобы дальше пожирать всех остальных. От Натали оставалась только изъеденная, пугающая лохмотьями оболочка, сама она превратилось в некое жуткое чудовище. Впрочем, она и была им давно, просто ей, как куколке, необходим был долгий инкубационный период, вот он и настал на пятьдесят втором году жизни.
Едва успокоившись, Натали поняла, что впервые в жизни нарушила все свои правила, потеряла голову и дала волю взбунтовавшемуся существу, которое, как она считала, было покорено ею навсегда. Что ж, сделанного не вернешь, надо теперь как-то выигрывать время, зарабатывать деньги и срочно искать «запасной аэродром», другой вариант, любой, только не возвращаться назад, в стылую и черную Россию, к дочери и внучке, где она сразу и бесповоротно превратится в бабушку, в бабку, в старуху. Нет, только не это!

Несколько дней тяжелого и натужного молчания, ночи без сна с сомкнутыми глазами, наведенная бледность, опущенный, якобы от стыда взгляд, излишняя, временами просто назойливая забота, наконец, прорвавшиеся слезы раскаяния и полуобморок, который всегда так хорошо удавался Натали, и Илья Николаевич, которому уже никогда не забыть ни самой безобразной сцены, ни пережитого после нее шока, сдался, сорвавшись посреди ясного утра в яростный, почти звериный акт, завалив Натали на столешницу, лицом вниз, стянув одним движением все ее одежды, входя в сухое, а потому доставляющее особенно жгущее наслаждение нутро, не остановившись, пока не изверг все накопившееся желание, которое не смогла убить открывшаяся ничтожность этой женщины. Уже ослабев и упав на ее мокрую от пота спину, он почувствовал ответную дрожь и глубокий, утробный стон, женское тело содрогалось в сладостных конвульсиях, ноги Натали подкосились, и она упала бы на пол, не подхвати ее Илья.
- Ты что, прощаешься со мной?! - спросила Натали с тревогой, истинную причину которой невозможно было угадать под искусно выдаваемой дрожью в голосе. Она не теряла голову никогда, ее не застал врасплох даже этот нечаянный оргазм посреди утренней кухни, на столе, заставленном посудой. Илья ничего не ответил, натянул штаны и, проклиная себя за несдержанность, вышел.
С тех пор жизнь вроде бы продолжалась, внешне мало отличаясь от прежней: они по-прежнему спали в одной постели, вместе ездили за покупками в ближайший супермаркет. Натали по-прежнему старалась помогать в домашних делах, но необратимость принятого каждым из них решения ощущалась в том спокойствии, даже нарочитом равнодушии друг к другу, которое теперь поселилось в этой небольшой уютной квартирке на Амстердамской улице.
Илья Николаевич, упрямо следуя формуле, что «мы в ответе за тех, кого приручаем», старался изо всех сил дотерпеть до весны и лета, когда Натали поедет домой в отпуск или на каникулы, и, как он рассчитывал, останется там. Натали же, твердая в своей уверенности никуда не возвращаться, настойчиво искала нового варианта, позволяющего ей надежнее и спокойнее закрепиться в городе своей мечты.
Она теперь уходила с утра под предлогом уроков, которые она давала в одной из маленьких фирм, принадлежащей русским, а затем проводила весь день в шатаниях по многочисленным пассажам и супермаркетам. С неугасимым вниманием, даже восторгом, рассматривала она бесконечные ряды одежды, обуви, бижутерии, примеряя, пробуя, нанося на запястье разные запахи и цвета, так что вечером вместе с ней в квартиру врывался такой нестерпимый плотный парфюмерный дух, что у Ильи кружилась голова.
Незаметно стал увеличиваться круг ее знакомых. Теперь к тем эмигрантам, с которыми ее в свое время познакомил Илья Николаевич, добавились собственные знакомые. Она тщательно заносила в записную книжечку все новые телефоны, зная, что придет время, и каждый из них может понадобиться. В местной газетенке на русском языке она регулярно обновляла свои объявления об уроках французского и русского, начиная потихоньку обрастать клиентурой.
Однажды ей позвонила некая дама и с явным азиатским акцентом долго расспрашивала Натали, а потом назначила встречу, объяснив, что ищет учителя французского языка. Обязательным условием сразу же было выставлено, что занятия надо будет проводить только на дому. Дом этот находился в богатом пригороде, кроме того, дама намекнула, что подросток проблемный, но тут же добавила, что оплата будет учитывать все нюансы, если Натали им подойдет.
Заинтригованная таким предложением Натали в условленное время ждала на улице, когда рядом остановился шикарный серебристый «шестисотый» «мерседес». Через открывшееся бесшумно окно ее поманила рука с толстыми пальцами, унизанными на восточный манер бесчисленными кольцами и перстнями. Молодая, полная, но энергичная хозяйка «мерседеса» по дороге к уютной, отдельно стоящей в тенистом саду вилле, объясняла, что мальчику уже шестнадцать лет, у него какие-то болезни, из которых самая прогрессирующая - ожирение, и юношеские комплексы. Он плохо общается со сверстниками и учителями, и теперь большинство предметов ему преподают дома.
Дом, в который они, наконец, приехали, поразил Натали своей роскошью. Он напоминал покои Бонапарта, представленные в Лувре, уступая лишь немногим в позолоте и дорогом настоящем антиквариате. Предложили вначале пообедать, а заодно обсудить условия. Два урока подряд с хорошим перерывом, чтобы мальчик не слишком утомился - это не менее трех часов, доставлять в дом и обратно к станции метро будет сама хозяйка или кто-нибудь из прислуги. За все это предлагалась сумма, равная неплохому месячному заработку, но при этом Натали обратила внимание на одну странность: мать подростка несколько раз подчеркнула, что мальчик должен быть всем доволен. Это условие выставлялось главным. Имея огромный педагогический стаж, безукоризненно владея техникой подхода к любому характеру, Натали не сомневалась, что найдет общий язык и с этим недоразвитым и капризным большим мальчуганом.
Настоящий смысл долгих предисловий дошел до нее лишь тогда, когда после первых сорока минут мальчик цепко взял ее за коленку одной рукой, а второй очень расторопно расстегнул пуговички на блузке. Первую свою реакцию Натали остановила железной рукой, она не стала препятствовать мальчугану, успев, правда, подумать, что после двух-трех таких уроков, она спокойно сможет удвоить и без того сказочный гонорар. И предполагаемый перерыв, и второй урок прошли в натужном сопении и довольно-таки активном усердии «ученика», который оценил новую для него позу, когда его моложавая учительница, вполне по-ковбойски, оседлала и погнала его, доведя на финише чуть ли не до апоплексического удара, ухватив по пути и свою порцию быстрого удовольствия.
Никто не помешал занятиям, а после их окончания Натали была предложена чашечка ароматного арабского кофе с каким-то орехом, который тут же придал ей новые силы. Мать шустрого «малыша», высаживая Натали у метро, с благодарной улыбкой протянула ей купюры. Таких занятий предполагалось два в неделю. Натали, прикрыв глаза, уже мечтательно заурчала, подсчитывая свалившийся на нее заработок, но на следующий день вчерашняя хозяйка, извинившись, отменила занятия на неопределенное время, сославшись на то, что вернувшийся из Узбекистана муж, запретил частные занятия с репетиторами. А еще через день в интимном месте появилась неприятная зудящая сыпь, и хотя ничего страшного не случилось - обычная «молочница», но было неприятно и обидно, тем более что пришлось делать удивленные круглые глаза, когда эту тему поднял озабоченный и расстроенный Илья Николаевич.
Лгать было привычно, но в это раз особенно неприятно. Вся история явно затянулась и превращалась в такую же невыносимо зудящую рану. Продолжать роль несчастной жертвы, которую «заманили и бросили», не было никаких сил, надо было срочно искать выход из этой ситуации. Теперь она не просто шаталась по улицам и пассажам, было не до этого. Натали начала встречаться с людьми: и с теми, что ее когда-то познакомил Илья, и с теми, с кем она сумела познакомиться сама.
От всех этих встреч и разговоров, как круги от брошенного камня, во все стороны новой парижской русской эмиграции расходились слухи о коварном и подлом Илье Николаевиче Демидовиче, который, пользуясь слабостью и наивностью учительницы из России, вдосталь натешился ее доверчивостью и телом, а теперь выгоняет на улицу, зло и коварно вытряхнув из ее кошелька последнее. Кто-то брезгливо отворачивался, прерывая на полуслове, кто-то, наоборот, пускал слюни, ожидая интимных подробностей, кто-то безучастно смотрел сквозь нее, думая о своем, а кто-то оценивающе осматривал с ног до головы, прикидывая, как лучше воспользоваться и ему сложившейся ситуацией.
Оставаясь теперь в квартире одна, Натали пыталась рыться в ящиках и бумагах Ильи. Она и сама не знала, что ищет: деньги ли, припрятанные на «черный день», или документы и записные книжки, в которых можно было поживиться хоть какой-то информацией, то ли предлог для скандала, якобы, из-за связей на стороне. Ей удалось даже залезть в компьютер, влезть в почту и читать его письма и записи, в которых он описал свои неудачные попытки знакомств по Интернету. Ее опыт подсказывал, что важной может оказаться самая неожиданная мелочь, ведь чем больше знаешь о человеке, тем более беззащитным становится он перед тобой. А теперь ей хотелось не только изменить ситуацию, но и обязательно беспощадно отомстить Илье. За что? Она и сама не смогла бы толком ответить на этот вопрос, но обжигающая нутро ненависть к этому человеку захлестывала ее до характерной желтизны, проступающей на застывшем, якобы, невозмутимом лице.
Удивительно, но Илья даже не подозревал о кознях опекаемой Натали за своей спиной, хотя в одном из разговоров со знакомыми вдруг узнал, что она интенсивно ищет временное жилье, чтобы уйти от него. Последний, как считал Илья, человеческий разговор произошел в этот же вечер. Илья Николаевич предложил билет назад в Россию и свою помощь до вокзала. В ответ Натали, чувствуя облегчение от спускаемой, наконец, внутренней пружины, освобождающей ее от необходимости взвешивать каждый шаг, живя на этой, теперь уже вражеской территории, автоматически создавая привычный антураж несчастной жертвы, обливаясь слезами, стала просить Илью Николаевича отпустить ее на все четыре стороны, убеждая, что возвращаться ей некуда, работы и средств к существованию в России у нее не осталось, а здесь она все-таки попробует перебиться, выжить, выплыть и так далее...
Ясно, что, не выдерживая слез, Илья Николаевич чувствовал себя виновником всей сложившейся ситуации. Теперь он уже предлагал и «выходное пособие» - деньги на первые месяцы жизни, пока не найдется работа дома в России, но Натали гордо отказалась от «отступных», как она презрительно назвала предложенную помощь.
В конце концов, терпение ее быстро истощилось, и благородная сцена была скомкана и отброшена в сторону, как ненужные теперь сантименты. Хлопнув дверью, Натали ушла в ночь, твердо зная, что на первых порах у нее есть человек, который, беспредельно сочувствуя несчастной женщине, безропотно понесет на себе бремя ее переходного процесса. Так паразит, насосавшись в одном месте, легко переползает или перелетает на новую жертву, присасываясь к ней до следующего раза.

Изощренный читатель, скорее всего, в этом месте просто разочарованно хмыкнет: наших людей не удивить столь банальными сюжетами, в историческом эпосе нашей страны давно уже высечено, как на скрижалях, что любое добро вознаградится злом, причем злом беспощадным и оголтелым. «Хочешь нажить врага - сделай человеку добро» - этот афоризм крепким сорняком взошел на бесчисленных шести сотках, делящих огромное пространство бывшей страны Советов.
Илья Николаевич в своих нелепых интеллигентских попытках найти близкого человека для трудной, но достойной жизни вдвоем, раз за разом попадал в нелепые и дурацкие ситуации, прикупаясь на миловидные личики, прикрывающие либо откровенных дур, либо хищниц, перемалывающих таких недотеп десятками, если не сотнями, на круг.

Но в этот раз оставим Илью Николаевича в стороне. С ним уже давно все ясно. А вот наша героиня, актриса жизненного, но явно погорелого, как любят говорить в народе, театра, вылетев в этот раз из привычного образа, так и не смогла в него вернуться. Необратимым оказался этот неожиданный надлом, никогда уже не станет ее жизнь привычно беспечной. Гнусная сущность лживой и циничной морали, открывшаяся для нее самой, показавшая ей собственную цену, вернее, собственную ничтожность, уже никогда не позволит почувствовать себя лучше всех.
Никакими уговорами, никакими аутотренингами больше не вернуть чувство превосходства, вседозволенности, ощущения собственной значимости, неповторимости и выдающности, с которыми ей удалось прожить целую жизнь, собирая аплодисменты, букеты и прочие восторги, как само собой разумеющееся, как дань поклонников и воздыхателей. А утерянное, развенчанное чувство «звездности» свело на нет ее иммунитет, позволявший до сих пор в любой ситуации сохранять не только самообладание, но и нестареющее тело, привычно играя поджатыми ягодицами, теперь, правда, в целлюлитных буграх.
Неутомимая коррозия, съев почти без остатка душу, неизбежно добралась теперь и до внешности. Остановить этот процесс невозможно, тем более что, перейдя тонкую грань, отделяющую ее от прежней Натали, она бросилась «во все тяжкие». А это, как известно, не способствует предотвращению морщин.
Она еще не знает, что ее изощренность и опыт по здешним меркам оцениваются, как детский лепет, что, привыкнув быть кукловодом, она теперь сама стала марионеткой, но в более цепких, ловких и безжалостных руках. Она даже не догадывается, что вскоре ее ждет холодная, продуваемая всеми сквозняками «панель», где ее будут подбирать на два часа любители острых ощущений. Как в том известном анекдоте: ты хотела много любви, так теперь получай ее до десяти раз в день - молодящиеся дамы, оказывается, очень популярны среди закомплексованных мужичков и молодежи.
Она еще долго будет пользоваться спросом, чем сможет по-своему гордиться. Клиенты и их скорая «любовь» станут для нее такими же необходимыми, как сначала рюмка кальвадоса, а потом и целая бутылка, как сигарета с «травкой», а позже более серьезные «увлечения», неуклонно ведущие к черноте беспросветного тоннеля.

7
Натали стряхнула оцепенение и, призывно улыбаясь серенькому мужчинке с цветастым платком на шее, откровенно облизнула губы кончиком языка, задержавшись на мгновение, чтобы убедиться, что ее поняли однозначно. Клиент оживился и подошел, показывая на пальцах предлагаемую цену. После короткого, больше традиционного, торга, Натали взяла его под руку и, страдая от высоких каблуков, совершенно не приспособленных к брусчатым мостовым, повела клиента знакомой дорогой к себе.
Там, в маленькой квартирке, которую снимал для Натали бывший недолгий молодой любовник, оказавшийся опытным сутенером, по крайней мере, тепло, к тому же, можно окунуться в обжигающие струи душа, и, согревшись, наконец, растереться мохнатым полотенцем, прежде чем, привычно раскинув ноги, отдать свое тело на потребу клиенту, самой отлетая в мыслях и воспоминаниях в яркий и шумный осенний ереванский двор с запахом свежеиспеченного лаваша, с родным голосом матери, зовущей ее домой к накрытому столу со стаканом подогретого молока на краю, а потом к незабываемому ощущению уюта и тепла от колючего верблюжьего одеяла и тихой сказки перед сном, конца которой она никогда не успевала услышать, так как засыпала почти сразу же, набегавшись за целый день.
 

Часть четвертая
Последняя попытка

1
Наш старый, успевший уже изрядно надоесть, знакомый неудачник Илья Николаевич, с трудом дождавшись наступления очередного утра, сидел у стола на своей просторной и уютной кухне с кружкой ароматного кофе и пытался понять закономерность, с которой все его попытки решить главный вопрос сегодняшней жизни оказывались тщетными. В тот день ему не хотелось ни открывать глаза на белый свет, ни дышать, ни жить вообще. Он лежал с закрытыми глазами, слышал вплотную приблизившийся новый день и думал, что сотая или тысячная надрывная его попытка построить хоть как-то свою жизнь, в очередной раз закончилась крахом.
В последней истории все было не просто банальным, а пошлым, мерзким и отвратительным до зубовного скрежета. В очередной раз, в какой-то житейской суматохе, словно хватаясь за «соломинку», он снова придумал образ, поэтически назвав его своей Надеждой. Но в этот раз Илья Николаевич не просто ошибся или обманулся в надеждах – его настолько искусно обвели вокруг пальца, ловко подыграв, смеясь и издеваясь над его наивностью, что Илье Николаевичу сначала показалось, что он действительно обретает, наконец, смысл и уверенность в жизни.
В какой-то момент ему это помогло, он даже вернулся к творчеству, вновь стал писать, подбрасывая свои рассказы знакомым в ожидании одобрения или низвержения с еще не установленного пьедестала. Но финал был сокрушителен! С какой изощренной подлостью надсмеялись над его лучшими чувствами! Поделом тебе, старый романтик! Пытаясь хоть как-то успокоить себя, Илья Николаевич вдруг вспомнил строки своего давнего знакомого Андрея Макаревича:

В час, когда било вдоль, поперек и промежду
И тянуло ко дну, и, казалось, спасения нет,
Из друзей, козырей и Богов я оставил Надежду,
И поверил в нее, и вдали замаячил рассвет.
И когда жизнь виски мне сжимала тисками своими,
И беда застилала глаза, и немела рука,
Из оставшихся сил я твердил, я шептал ее имя,
И она отзывалась откуда-то издалека.
Я ее не терял, даже смерть от меня отвернулась.
Брел за ней, как в бреду, веря в сказку с красивым концом,
Я нагнал и окликнул ее, и она обернулась:
Я увидел старуху с чужим и недобрым лицом.

История, превратившаяся в фарс, или лучше сказать, в дешевый спектакль, закончилась по-русски грубо и пошло. Битье посуды было отложено, как несовременная сцена, зато, вполне в духе нашего жестокого времени для полного приведения доверчивого искателя приключений в чувство, был опрокинут такой ушат с помоями, что выжить смог бы либо гигант, либо привыкший ко всему навозный червь.
Даже сквозь внутренние вопли и приступы жгучей обиды до него беспристрастно доходило, что вся статистика неудач неумолимо вынуждает его признать: корень всех проблем лежит глубоко в нем самом, в его маниакальном пристрастии, желании найти Нечто. Это Нечто, скорее всего, несуществующее в природе, должно было по его представлению совпадать с ним не только по амплитуде и фазе, но и по непонятному ему самому, неясному и лишь интуитивно ощущаемому волновому соответствию. Только это позволяет жить душа в душу, не задумываясь о причинах, так же просто, как просто дышит человек, не утруждая себя пониманием и смыслом этого действия.
Что ж, надо признать, «горбатого исправит только могила», и, скорее всего, на роду ему не написано ничего другого. Остается либо смириться с «колеей», найти какую-то мимикрическую форму выживания одному, либо, если такой компромисс не приемлем, найти крюк покрепче...
В отчаянии он стал «скрести по сусекам», пытаясь в который раз придумать хоть какую-нибудь зацепку, чтобы убедить себя, что момент крюка еще не настал. Помните, пресловутый закон драматургии о ружье, появляющемся в первом акте, и его обязательном выстреле в последнем? Но вот какой акт, какую попытку торжественно и окончательно записать в последнюю, поставив после нее тихую, но жирную точку?
В какой-то момент ему показалось, что, уехав из своей страны от плохой, беспросветной, лишенной всех надежд, жизни, он, набрав слишком высокую скорость и не справившись с рулем на крутом вираже, просто выскочил из жизни как таковой. Илья Николаевич стал думать, что плохая жизнь, все-таки, лучше, чем никакая, и эта мысль погнала его дальше. В этот момент он решил, что единственным выходом из сегодняшнего положения может быть только возвращение, несмотря на твердый принцип - никогда не отступать и не возвращаться, а впрочем, он уже столько раз в своей жизни нарушал этот зарок, что стыдно было вспоминать.
Под влиянием пришедшего в голову, как ему казалось, спасительного решения он сел за письма еще оставшимся у него в покинутой стране приятелям, чтобы, рассказав о своем безысходном положении, услышать их совет или просто реакцию. Сегодня он уже может признаться, что это было спонтанным, необдуманным и инстинктивным решением. Как обиженный ребенок, кинувшийся за защитой в подол матери, вместо ее теплой ладони и утешительного слова он в очередной раз получил отрезвляющий подзатыльник и жестокий вердикт, высказанный в одном из ответных писем: «Если в Вашей крови не хватает адреналина, то можете приехать в родные «пенаты», жизнь здесь покажет Вам весь свой смертельный зверский оскал, и с удовольствием затянет Вам петлю на шею, не придется даже самому трудиться и беспокоиться по этому поводу. Вы уже не сможете жить в этой стране, с этими людьми». Вязкая, все отнимающая, беспомощность, переходящая в панический страх, подобный кошмару сна, в котором безуспешно пытаешься спастись из трюма перевернутого и неумолимо тонущего корабля, захватила его.
- Обидно, - думал Илья Николаевич, сжимая в руках давно остывшую кружку, будто бы пытаясь теперь уже не согреться об нее, а самому согреть кружку остатками своего человеческого тепла, - что в этих бесплодных поисках проходят годы, цена которых неимоверно высока - ведь это годы осени, последней части моей жизни, отведенной мне неумолимым Диспетчером. Ради этих поисков я забыл о многих привычных радостях и заботах, расстался с друзьями, потерял вкус к работе. Мое творчество теперь «село на иглу» настроения. Стоит мне поверить в возможность лучшей жизни, как оно фонтанирует неиссякаемым потоком, но неизбежные разочарования убивают его, оставляя выжженную и потрескавшуюся пустыню, как после вихря знойного сирокко, бесплодно на многие дни без единой строчки.
А стоит ли эта идея «фикс» таких жертв, такой цены? Не окажется ли, что эти последние годы потеряны в погоне или поиске миража, фантома, что в них будут истрачены последние силы, сама моя жизнь, превратившаяся в продуваемый всеми сквозняками вокзальный зал ожидания, в котором как ни кутайся, как ни поднимай воротник, а не согреться, не уберечься от простуды? Стоит ли продолжать эти поиски, стоит ли вообще думать об этом? Но легко сказать - не думать, ведь он живет этим все двадцать четыре часа в сутки и даже по ночам, когда все-таки удается заснуть, он думает об этом, ждет с неисчезаемой мукой и тоской исполнения этой детской мечты, поразившей его на всю жизнь.
Кофе остывал, аромат постепенно уходил, утро с неотменяемой последовательностью переходило в день, голова начинала привычно раскалываться, сминая все с таким трудом придуманные планы, когда раздался звонок домофона, напомнивший Илье Николаевичу о вчера еще договоренном визите старой знакомой, с которой они встречались не чаще нескольких раз в году.
Вечно спешащая по свои делам, бесконечным, как дорога в беличьем колесе, она принесла в дом забытый ритм и суету обычной человеческой жизни. Вновь закипел чайник, аромат кофе снова наполнил кухню, но теперь он был фоном к этому бурлящему новостями, эмоциями и восклицаниями неисчерпаемому источнику женской энергии, которую невозможно ни укротить, ни перебить. Спасало только одно - у приятельницы был слишком плотный график, ей уже следовало быть в пути к следующей точке ее сегодняшней программы. Второпях она вытащила из сумки рукопись рассказов, которые давал ей почитать Илья, и скороговоркой, чтобы все-таки успеть сказать все на пути к входной двери, смешивая в одно бесконечное предложение, выговорила:
- Рассказы мне твои очень понравились, жизненные рассказы, прямо скажу. Вот только жить после них не очень хочется, пессимизма слишком много, ты бы придумал что-нибудь повеселее, а? Я тут давала их почитать своей знакомой, ей тоже понравились. Знаешь, ты только не сердись на меня, но она хотела бы познакомиться с тобой. Ты как, не против? У нее телефон тот же, что и у меня, мы работаем с ней вместе. Позвонишь? Ну, я побежала, опаздываю страшно, пока, не скучай, я к тебе еще как-нибудь забегу.
Хлопнула дверь, и настала такая тишина, что стало страшно, куда же делся миллионный город за окном?
А город жил своей бурной жизнью, совершенно равнодушный к одиночным судьбам и проблемам, тем более чужеродных эмигрантов, приносящих на парижские мостовые не только свои картины, песни, стихи, романы и эссе, но и свои слезы, боль, кровь и пот, горе и страдания, добавляя в крутой кипяток парижской жизни эти национальные специи, придавая ему неповторимый аромат, которым так славился во все века Париж.

2
В последний момент Илья Николаевич еще на мгновение остановился, но тут же решительно, будто отталкиваясь от берега, чтобы скользнуть в ледяную от неизвестности воду, - набрал номер телефона. Спокойный, низкий, но насыщенный голос, тогда еще далекой, аж на конце провода, незнакомой женщины, чуть изменился, как только он назвал себя. Проскользнула какая-то растерянность или волнение, различить было трудно, но не заметить никак нельзя. В неловкой попытке голос вопросительно предложил позвать к телефону знакомую Ильи, но он, уже совершенно спокойный, как спокойна бывает только могильная плита, окончательно определил, что звонит именно ей. Договорились встретиться вечером, и еще ничто не предвещало перемен.
И вот, оставив шумное и душное собрание отринутых российских писателей, на которое его пригласили приятели, Илья Николаевич по узкой и безлюдной улочке пришел в назначенное место. Нет, не было толчка, тем более удара, не было откровения, озарения или открытия, как это представлялось ему раньше. Действительно было так - он увидел женщину, похожую на тысячи тех, кто проходил мимо него каждый день. Оставалось еще полчаса до окончания ее работы, и он, боясь помешать, сел в ожидании в неудобное кресло.
Они говорили о чем-то, он позднее не смог бы вспомнить о чем, просто говорил о себе, о своем, а сам пытался понять, что привораживает его в этом явно взволнованном женском голосе. В какой-то момент в стекле ли двери, в мимолетном ли отражении зеркала, он увидел себя - враз и навсегда, казалось бы, состарившегося человека, потерявшего надежду, а вместе с ней силы и желание жить.
- Экая громадина разочарованности и пессимизма, - успел с трудно доставаемой иронией подумать он о себе.
Это позднее он с удивлением признается в собственном открытии, что нравятся ему обычно с первого взгляда одни женщины, а вот любил и принимал всей душой в своей жизни он совсем других. А пока, в тот первый еще вечер, он боялся смотреть в глаза своей новой знакомой, ведь посмотреть в глаза - это попытаться увидеть душу. Даже зверь не позволяет смотреть ему в глаза, принимая это как угрозу и вызов, а человек тем более. Но, все-таки, он успел разглядеть глубокий взгляд карих глаз, вдумчивую тонкую линию на лбу и открытое, искренне доброжелательное лицо - пока еще незнакомой его новой знакомой.
Удивительно, что, имея такой опыт, будучи в своей жизни, правда, очень давно, неким ловеласом и откровенно развязным членом столичного общества, легко завязывающим знакомства со светскими красавицами и королевами «полусвета», с годами он утратил эти свойства. Теперь же, поменяв образ жизни, представляя свою женщину существом, скорее, небесным, чем земным, он чувствовал свою неуверенность, как перед прыжком в омут, в котором дна не видно. Но чем больше он чувствовал свою неловкость, тем увереннее пытался выглядеть. Это была просто защитная реакция, бравада, и он, как всегда, много говорил, стараясь глядеть мимо притягивающих глаз. Иногда ему приходило в голову, будто он одновременно находится совсем в другом месте, и тогда, пытаясь вернуть себя сюда, в место своего реального пребывания, он задавал какие-то вопросы, вполне возможно невпопад, не слишком ожидая ответов на них.
Наконец, продолжая неспешный разговор, они вышли на улицу. Илья поймал себя на том, что голос собеседницы проникает в него, успокаивает и обнадеживает, как прохладная повязка, положенная на лоб в горячечном бреду. Этот вечер не был обычным, для этого он был уже слишком долгим. И в подтверждении тому, что происходит нечто необычное, еще совсем неясное, неопределенное, легкое, как дымка ранним солнечным утром, готовая вот-вот рассеяться, оставшись на траве ослепительными брызгами росы, в середине бесконечного разговора, давно превратившегося в разговор нечужих людей, она положила свою горячую легкую руку на его пальцы, непроизвольно сжатые в кулак, забирая разом боль, горе, жалкое сиротство, будто простирая над ним, еще несколько часов назад совсем чужим человеком, свое крыло, пробуждая новые надежды и ожидание новой жизни.
Уже на следующий день, едва встретившись вновь, Илья, получив ее руку в свою ладонь, как знак безграничного доверия, с которым она вручала ему свою, теперь уже во многом и его судьбу, понял, что пропадает, тонет в ее глазах, распахнутых ему настежь, в ее сильной, открытой ему душе, истосковавшейся по нему - близкому, родному, надежному, ожидаемому целую жизнь человеку.
Они встретились с таким спокойствием и определенностью, будто просто очень давно не виделись, но встреча была предопределена, не просто назначена с точностью до тех самых королевских пятнадцати минут, но неотменима, как эпохальный футбольный матч, который, как известно, состоится при любых условиях. И эта неотвратимость должна была помогать им ждать так долго - целую жизнь! Они так стосковались друг по другу, что все обычные эмоции потеряли смысл. Ему теперь было достаточно прикосновения, ощущения присутствия рядом долгожданного, вымученного друга, хватало теперь просто ее взгляда, ее внимания и возможности видеть, слышать и знать, что теперь она никуда не исчезнет. Они не выдерживали никаких общепринятых рамок, сразу же, не сговариваясь, перешли на «ты», и это было более чем естественно.
Ощущение полного окончания расставания, будто бы истечение срока полужизненного заключения, наверное, и определяло то, что, отпуская ее на целый день до следующего вечера, он совсем не тосковал, не расстраивался и даже не скучал. Ведь он искал ее всю жизнь, тоскуя и теряя надежду и веру, что она еще где-то ждет его. Это длилось целую жизнь, а теперь она с ним, и ничто не может их разлучить, а значит, и бояться больше нечего. Илья это почувствовал и узнал сразу, хотя вполне возможно, кто-то скажет, что он опять все придумал. Он даже не удивился этому осознанию, которое пришло спокойно и закономерно неизбежно, как вливается маленькая река в большую, чуть замедлив свой бег, но неотвратимо вливаясь, становясь далее единой целой, но уже совсем другой рекой. Это пришло само собой, об этом ему сказало сердце, а иначе для чего оно еще существует, ведь качать кровь можно простым насосом? Конечно, ей было боязно, он это видел, ощущал, но и понимал, не старался ее успокоить, так как знал, еще мгновение и она поймет это сама. Так и произошло, в этот раз он не ошибся!
Со стороны, наверное, казалось, что все происходит слишком быстро, но никто ведь не знал, что они давным-давно не чужие. Теперь же все шло своим чередом, и надо было только этому не мешать. В какой-то момент он, боясь не оправдать ее надежд, и, казалось бы, угадывая ее желание, сделал шаг вперед, но она, как маленькая девочка, мягко остановила его. Он видел, что ее пугает это начинающееся проникновение, это необратимое слияние, в котором их души уже встретились, не дожидаясь ничьего на то разрешения. И Илья только успел тогда тихонько и шепнуть ей, чтобы успокоить:
- Я не боюсь уже ничего, и ты не бойся, все наше давно уже наше, и его никто не отберет.
Время становилось теперь просто вялотекущей функцией, оно для них пока остановилось.

3
Дни проходили в делах, которые, как застоявшиеся кони, теперь выпущенные на волю, неслись нескончаемым табуном. Навалились заботы, но никакой тяжести от них не было. Наоборот, Илья Николаевич играючи расправлялся с проблемами, легко соединял разваливавшиеся еще вчера связи, принимал быстрые и правильные решения, находил остроумные варианты, в общем, ожил, чувствуя, как годы, вчера еще давившие могильной тяжестью, слетают, позволяя выпрямиться спине и невольно ускорить шаг. День проходил, но не было в нем ни одной минуты, чтобы он не ощущал ее присутствия, легким ли облачком на голубом или сером небосводе, налившимися ли почками на кусте сирени, просыпавшимся ли легким снежком - она теперь не оставляла его, держа свою незримую, легкую, но такую ощутимую руку на его челе. А вечером, встретив и проводив ее, нацеловавшись в темном подъезде, как когда-то еще в десятом классе со своей первой, незабываемой всю жизнь девушкой, Илья возвращался неторопливо домой, вслух разговаривая с любимой, открывая ей свое сердце, как себе самому. Потом приходил домой, садился к компьютеру и писал ей, зная, что она ждет и не заснет пока не получит этого его письма.
«Завтра всего две недели с нашей первой встречи, а мне кажется, что это было много лет назад. Вот только я до сих пор не привык и не потерял остроту ощущений от прикосновения к тебе. Я с жаждой жду твои губы, зная, что они не напоят меня никогда, я обожаю обнимать твое тонкое сильное тело, чувствуя хрупкость, беззащитность и напряженную стойкость, которую не сломить ничем. Я приникаю к тебе, слышу стук твоего сердца, ощущаю ладонями остроту плеч, девчоночьи лопатки, выпирающие из напряженной спины как крылышки, тонкую талию, а потом, целуя твою шею, пропадая от пьянящего запаха твоей кожи, пахнущей уже мною, наконец, ощущаю тяжесть твоей груди, утопающей в моей ладони. Я прижимаю тебя крепко-крепко, чувствую жар, проникающий в меня от твоей груди, и звенящее напряжение, пронизывающее тебя от моих объятий, а потом, отпуская, касаюсь твоего лица чуть-чуть пальцами, как слепой, чтобы запомнить в этих прикосновениях тебя всю до завтра. Ведь завтра мы снова будем вместе, и так будет всегда?»
Но теперь это не был виртуальный роман, не была переписка с фантомом. Илья впервые чувствовал, что ей не нужно от него ничего, у нее все есть свое, ей нужен только он, какой есть, потому что именно такого она ждала всю свою жизнь. Он никогда не верил в провидение, не верил в судьбу, лишь для красного словца или для простоты поминал великого Диспетчера, считая, что всем в мире правит теория вероятности, но теперь забыл начисто все свои теории, твердо уверовав в предназначение этой встречи, поражаясь, с какой определенностью и точностью свела их жизнь. Оказывается, они уже не один раз бывали на одних спектаклях, сидели в одних и тех же залах, разве что на разных рядах, может быть, даже встречались в антрактах, но тогда взгляды их не встретились, хотя каждый из них уже ждал, а он даже настойчиво искал. Что ж, теперь можно, наконец, обо всем этом забыть, теперь надо только использовать этот предоставленный с такой щедростью шанс, чтобы не заболтать, не затереть всей нашей серой обыденной жизнью того пронизывающего все существо света, который неугасимо пробивается сквозь сумерки и темноту, освещая жизнь, наполняя ее смыслом.
«Я совсем не тороплюсь, я предвкушаю это блаженство, я представляю тебя всю, ведь ты в моих ладонях, я уже знаю тебя, ты вся моя. Мне только стоит чуть прикрыть глаза, и я вижу твое вытянутое тело, ощущаю твою дрожь, и представляю, как буду чуть слышными прикосновениями, начиная от маленьких пальчиков на ногах, ласкать тебя, томя и искушая, наслаждаясь тобой, как самой желанной, самой близкой, любимой женщиной, которую ждал всю жизнь. Сначала только чуть слышные прикосновения, а потом, наконец, запах и вкус твоей груди, всего твоего тела, которое окончательно сольется с моим, чтобы никогда потом не разлучаться, я так стосковался по нему. Я легко представляю, просто вижу, как ты утром просыпаешься рядом со мной, как в первый момент боишься взглянуть в глаза, а потом, вспомнив, безмятежно тянешься ко мне. Мы уже не отрываем глаз, но потом закрываем их, ведь мы помним друг друга по ночи, по дню, по каждому мгновению, прожитому вместе. Мне так хочется наполнить тебя своей нежностью, я впервые в жизни чувствую это так остро, ощущая потребность защищать тебя, смыкая прочный круг своих объятий и припадать к тебе, как к своей защите и истине в последней инстанции. Я даю себе волю, я не хочу ни здравого смысла, ни досужих размышлений, пусть сто раз в своей жизни я обманулся, но я легко поверил в тебя и в себя, потому что иначе не смог бы жить.
Не подумай, что я это все придумал, я чувствую это, знаю это каждой своей клеточкой, хотя прекрасно понимаю, что люди часто не используют свой шанс, не хотят или боятся прислушаться к голосу сердца ли, души или природы, не знаю, чей это голос или зов возникает во мне иногда. Не думай, о том, что было со мной в этой жизни до тебя, все проходит, есть только то, что есть во мне сегодня, сейчас, в эту самую последнюю минуту моего бытия».
Письмо улетело, а взамен прилетел ему маленький голубой конверт в углу монитора, не удивительно, ведь они теперь живут на одной волне, не успевает он взять в руку трубку, чтобы написать ей, как она отзывается сигналом, что от нее уже пришло сообщение.
Илья Николаевич прочел бесхитростные строчки, в каждом слове он чувствовал искренность и открытость, ничто теперь не могло его заставить усомниться в этом, он слышал их всем сердцем. Он откинулся на спинку стула, прикрыл глаза от слепящего монитора и подумал, что столько лет живет, часто вспоминая стихотворение своего любимого Евтушенко «Последняя попытка»:

Последняя попытка стать счастливым,
Как будто призрак мой перед обрывом
И хочет прыгнуть ото всех обид
Туда, где я давным-давно разбит...
Там на мои поломанные кости
Присела, отдыхая, стрекоза,
И муравьи спокойно ходят в гости
В мои пустые бывшие глаза...
Я стал душой, я выскользнул из тела,
Я выбрался из крошева костей,
Но в призраках мне быть осточертело
И снова тянет в столько пропастей...
Влюбленный призрак пострашнее трупа
А ты не испугалась, поняла,
И мы как в пропасть прыгнули друг в друга,
Но распростерши белые крыла,
Нас пропасть на тумане подняла.
И мы лежим с тобой не на постели,
А на тумане, нас держащим еле.
Я призрак, я уже не разобьюсь,
Но ты живая - за тебя боюсь!
Последняя попытка стать счастливым,
Припав ко всем изгибам, всем извивам
Лепечущей дрожащей белизны
И к ягодам с дурманом бузины.
Последняя попытка стать счастливым
Последняя попытка полюбить.

Что такое последняя попытка? Когда о ней можно так сказать? Только, когда она оказалась удачной и счастливой. «Я попытался и теперь люблю, и любим, теперь я счастлив!», - только так может сказать человек, констатируя свою последнюю попытку. Ведь если у него кончатся силы, иссякнет надежда, опустятся руки, то он просто не сможет жить, но, скорее всего, он будет пытаться снова и снова, отодвигая слово «последняя», как тяжелую гробовую доску.
Оставим нашего героя в том редком счастливом неведении, как сложится его дальнейшая жизнь. Пожелаем ему счастья, которого он, несомненно, достоин, как человек, сделавший так много, чтобы добиться его. Позавидуем ему и тихонько сплюнем через левое плечо, чтобы не сглазить, хотя не верим мы в эти суеверия, но хуже от этого не будет. Сейчас он как никогда раньше уверен, что эта его последняя попытка станет началом того отложенного счастья, которое должно заполнить его, так естественно вытесняя отжившие свое амбиции, честолюбие, грандиозные, сбывшиеся и несбывшиеся планы и мечты, восполняя потери, награждая за надрывное преодоление, которому он посвятил свою жизнь. Он любит и сегодня живет этим все короткие двадцать четыре часа в сутки, не забывая об этом ни во сне, ни наяву.

Любовь не дает ничего, кроме самой себя,
и не берет ничего, кроме самой себя.
Поэтому любовь не обладает ничем,
но и ею нельзя обладать,
Ведь любви достаточно только любви.