Жаркий питерский день. Облака задыхаются от солнца. Даже Нева не может противиться истязающему действию огромного всемирного светила. Куда уж там маленькой речке. Вода испаряется отовсюду. Люди покрыты потом. На их свежей, еще не успевшей толком загореть цвета стекла коже оставались разводы от соли, потому что пот тоже вода, и он тоже испарялся. Он скапливался в небольшие лужицы во впадинах пупка, в ушных раковинах, пытался забраться в глаза, в нос, в рот, застывал в шейной ложбинке, смывал на лице у девушек пудру и довольно быстро плавился. Запахи от рексоны витали в душной атмосфере города и напрочь перебивали запахи иного рода. Только дезодоранты. Но правда иногда в какой-нибудь грязной подворотне рождался не то что не аромат, даже не запах, а зловоние пота. Случайный прохожий удивлялся незнакомому потоку воздуха, всколыхнувшего волоски в его носу. Пот тоже может пахнуть. Люди привыкли к искуственным запахам, и они закрепились настолько прочно, что естественным право на существование в этом мире не было предоставлено. Но ужас был не здесь. Ужас был под землей. Как только спускался на эскалаторе в придуманный черный мир виниловой кожи, матового металла, звенящей тишины посреди грохота рельс, как только попадал в этот мир, забывал обо всем. Помнил только об одном. Как и чем дышать. Воздуха здесь не было. То пространство, где он находился в стационарном состоянии, было заполнено, казалось, сероводородом. Казалось, что любая искра может вызвать здесь не просто пожар, а сожжение всего сущего. Через нос, дальше по дыхательному пути и, наконец, к легким, сердцу. А там уже и кровь, как блестящие полоски бензина, загорится, и пламя медленно разойдется по организму. Медленно сожжет все внутри. А потом этот черный мир наконец-то заживет своей жизнью. Жизнью, в которой нет места людям. По крайней мере, живым…
Даша прикрыла глаза, и на них тут же накатила мощная волна пота. Промакнув лоб бумажным платком, от чего его волокна распались, девушка выкинула прилипающий к рукам кусок бывшей древесины и посмотрела на часы. Уже опоздала. На 11 минут. Не страшно. Вроде бы. Мысли плавали отрывками по всей голове, зацепляясь иногда за эти злосчастные 11 минут, но снова попадали в бурный поток жары, которая была где-то в голове и распаляла ее изнутри. Лучше бы сидела дома. Там кондиционер, вентилятор и морозилка со льдом. Вот то единственное, что сейчас Даша понимала. Кожа ее лоснилась от пота, топ на спине промок, как будто она принимала душ в одежде, повязка, сдерживающая ярость волос, немного ослабла, и совершенно влажные пряди загораживали ей и так тусклое освещение метрополитена.
Даша никогда не была простой девочкой. Даже когда она ясно и четко представляла себе необходимость какого-либо поступка, инстинкт не всегда приходил ей на помощь. В семье у нее не было достаточного количества и денег, и других материальных средств, чтобы исполнять все ее капризы, поэтому Даша просто решила их до поры до времени запереть в себе, выпустив на волю лишь тогда, когда посчитает это возможным. Но время шло, девочка выросла, перешла в 11 класс и, кажется, забыла, чем жила лет эдак 5 назад. К счастью всех окружающих. Теперь с ней стало легче. Невыносимо легче. Появились первые друзья, первый парень, родители, кажется, перестали плакать по ночам, а любимая кошка перестала шарахаться от нее при встрече. Когда Даше было 8 лет, она опустила ее белый, невинно белый хвост в горячий воск, и пока животное билось в конвульсиях боли, наблюдала, как быстро пушистый ворс на кожице сворачивается и исчезает вовсе. Это был первый ее опыт по превращению прекрасного в уродливое. Удачный. Правда хвост у кошки потом зажил, белый пух снова выступил на лысой поверхности, но Дарья так и не забыла, каким он мог бы быть, если бы ей давали сжигать его каждый день. Но ей не давали. И она с этим смирилась. Мир ребенка еще тогда дал трещину. Правда эту трещину быстро заклеили бумагой и заставили поверить, что ее не было. Если бы тогда Даше просто объяснили, что такое хорошо и что такое, простите, плохо, она бы поняла. Еще восприимчивый к открытиям разум закрыл бы свою темную половину и замолк бы. Но в своей семье она была первым ребенком, и это ее погубило. Родители не знали, с чего начать воспитание и, решив, что это, конечно, проще, убрали необходимый шаг из своего социального института. А девочка росла. Все постигала сама и постигала, к сожалению, не совсем правильно. Не то чтобы рамки плохого и хорошего окончательно стерлись в ее голове. Нет, совсем нет. Рамки остались неизменными. Просто она не закрыла дорогу плохому и не увеличила выход хорошему. Они были у нее на равных позициях. Белое и черное не смешались, дав серый. Белое и черное существовали отдельно друг от друга, создавая свою удивительную цветовую гамму, воспользовавшись ростками юношеского максимализма. Иногда она пыталась как следует в себе разобраться, но когда она начинала понимать, что ведет себя не совсем адекватно, не так, как хотелось бы ей и окружающим, она, не найдя тому причину по незнанию, замыкалась в себе и редко удавалось выйти из этого коматозного состояния самостоятельно. Способствовала какая-нибудь экстремальная ситуация, выходящая за пределы разумного и поддающегося осмыслению человека. Это было слишком сложно для сознания неполноценного подростка. А Даша была неполноценная, и ей приходилось это открывать каждый день…
Но вот черные двери бесшумно открылись и толпа вытолкнула девушку на бетонный пол станции. Вьетнамка слетела с ее ноги и потерялась где-то в зияющей расщелине между рельсами и колесами. Дарья чертыхнулась, выкинула вторую и, шлепая босыми ногами, направилась по жаркой поверхности к выходу. Гул отъезжающего состава возвестил о том, что обувь потеряна навсегда. Опустив голову вниз и пытаясь поймать капли, срывающиеся с волос, девушка уткнулась во что-то мягкое и большое. Медленно поднимая лицо навстречу препятствию, она услышала голос, ради которого и вышла из охлажденной квартиры:
- Здорово. Куда летишь? Ты опоздала.
- Не укоряй. Куда ты меня погнал в такую жару?
- Мне надо сказать. Это важно. Не по телефону.
- Ммм…
Саша закинул черные пряди подальше и посмотрел вниз, где по его расчетам должна была быть Дарья. Она поднялась на цыпочки и поцеловала горящими губами небритую щеку. Наверное, так быть должно.
Сашу она знала совсем недавно, и чувство соития еще окрепнуть не успело. Обычно молодые люди утверждают, что ощущают свою половину на 100 процентов. Дарья такого утверждать не могла. Все будет сложно – это она поняла быстро. Сашка тоже вырос в Питере, его семья радикально отличалась от ее: интеллигентный отец, состоящий в теннисном клубе, мама-модель, выглядящая моложе 17-тилетней Дашки засчет несметного числа пластики на коже. Но главное, оба этих человека страстно любили своего сына, оберегали его, как могли, и не отказывали дитятю ни в чем. Идеальная жизнь идеального человека. Этот человек никогда не пил, даже не думал о сигаретах, подростковый период его жизни обошелся без прыщей, дурные компании не заставляли принимать его наркотики, да он и не попадал в дурные компании, носил белые кеды, неизменно белое пальто в холод и белую майку в жару, на шее болтался всегда включенный телефон, глаза были голубыми и не нуждались в линзах, уши не торчали, как у самоуверенных тинейджеров, голос был мягким и бархатистым, рост точно под метр восемьдесят и аккуратное колечко болталось в мочке левого уха. Единственное, чем этот мальчик мог быть похожим на нормальных людей – это его неприязнью к бритве. Его щеки всегда были небритыми – и это однозначно располагало. Никто не любит общаться с идеальными людьми. Как два противоположных друг другу героя, молодые люди умудрялись уживаться вместе: они умудрялись не ссориться неделями, угадывать желания и дарить именно то, что надо, умудрялись жить по законам жанра. То есть умудрялась Даша. Для нее это было в новинку: жить и не думать, как отдалиться от человека. Однажды, когда Сашка держал ее за руку в планетарии, они выбрали одну, самую маленькую, звезду и прижимая ладони к губам загадали, что будут вместе, пока она не упадет с неба. В душе они понадеялись, что маленькие звезды не падают, что им места хватает, и они такие легкие, что падать нет надобности. А еще они забыли, что падение никому не известной звезды не объявят в новостях и не передадут по радио. Они забыли об этом и жили довольно счастливо, не смотря на небо. Но единственная травма в душе Сашки, причем рана незаживающая и все время болящая, была рана его детства. Родители честно признались ему в 10 лет, что он не их сын и что его биологическая мама сейчас живет где-то в Испании, куда они ее отправили после родов. И Саша простил им это легко, никогда не ища тот живот, откуда он впервые закричал. Нет, он не забыл, но отошел от этого. Где-то внутри он знал, что по его генам никогда не передастся ничего от его матери, ему неизвестен был ее генетический код, но эту женщину он исследовал вдоль и поперек, он изучил ее в достаточной степени и помнил каждую клетку на ее теле, на их общем теле. И принял его раз и навсегда. Дарья знала об этом, и, может быть, вследствие своей отчужденности от родителей, признала некое сходство между ними.
- Ты что, босая?
- Ага.
- Ну ладно, пойдем купим тебе что-нибудь, потом поговорим.
- Хорошо.
И они вышли на залитый солнцем асфальт. Первым магазином, который им попался, был Пассаж. Зашли. Нашли какой-то обувной салон и купили еще одни вьетнамки. До этого удивленные прохожие могли наблюдать, как прилично одетая девушка идет в мужских сланцах 41 размера, а рядом переминается еще более прилично одетый молодой человек в одних носках. Но вот они уже заходили в приятно обветриваемое вентиляторами кафе и расположились за столиком, ножки которого были увиты плющом, а само белое покрытие блестело от свежести. Они сели прямо у большого окна, и Даша тут же прижалась лбом к стеклу, приятный холод заставил дрожь пробежаться по ее телу.
- Вам что-нибудь принести? – услужливая официантка незамедлительно причалила к ним с карандашом и блокнотом в руке, протягивая им пару меню. Даша, не заглядывая в него, отдала обратно и попросила апельсиновый сок со льдом. Саша долго изучал содержимое и наконец заказал то же самое. Дарья усмехнулась: не в первый раз.
После того, как заказ был сделан, и его принесли, Саша сосредоточенно посмотрел на девушку и глаза у него посерьезнели:
- Я уезжаю…
Как ножом по стеклу…
- В Испанию. Я не могу взять тебя с собой. Мне жаль, но родители настояли.
Одна в городе…
- Я буду звонить, писать.
Совсем одна…
- Не забуду. Не забывай. Я скоро вернусь.
Опять одна… Слеза тоненькой дорожкой проложила путь следующей. Но плакать нельзя. Дарья решительно стерла ее с лица. Вот уже два года она жила Сашей, а он жил ей. Просто невозможно представить, как он ее бросит, даже на месяц. Ей больше не для кого жить. Конечно, он вернется, но она уже проживет долгую жизнь без него, она научится жить без него, а потом…пустота в их взаимоотношениях, нехватка понимания, разрыв, боль, слезы. Все слишком хорошо известно…
- Мы продержимся
Ты уверен?
- Брось, это просто поездка на месяц.
Просто?
- Многие уезжают друг от друга, потом встречаются. Мы не первые и не последние.
В этом проблема. Даша не привыкла считать себя одной из многих. Она не выдержит, она будет и первой, и последней, она будет только собой. Она не будет многими.
Медленно поднялась из-за столика. Случайно опрокинула сок, залила меню. Ушла, и последнее, что она увидела, пока боль не застлала ей глаза, была испуганная официантка с круглыми совиными глазами, мчащаяся спасать меню…
Прошло две недели. После долгих слез и уговоров Сашка все-таки уехал на солнечные пляжи Испании, оставив Дашу одну в уже сером городе. На улицах заметно похолодало. Жители Питера сняли с себя яркие майки и обескураживающе короткие юбки и шорты и вот уже третий день носили даже ветровки. Нева взяла свое. Тот ветер, который дул с нее, мог давать мастер-класс любому северному, а на многочисленных мостах невозможно было стоять без чувства опасности, что тебя унесет вглубь этой синей бездны, которая бушевала не на шутку: волны вздымались до такого уровня, что некоторые особо пышные капли долетали до людей. Но именно около перил Дарья проводила большинство свободного времени, которое ей доставалось в избытке после отъезда Ширяева. Это была Сашкина фамилия, и девушка редко признавалась самой себе, что иногда она подсознательно примеряла ее на себя. Ей шло. Ловя ртом пресные капли и тихо подпевая Земфире, Дашка подняла трубку мобильника, который горланил вот уже 2 минуты:
- Это ты?
- Да.
- Скучаю.
- Не надо.
- А ты как?
- Знаешь.
- И все-таки?
- Знаешь.
- Понятно…
- …лечит меня и плачет…пьяный мачо…мне осталось жить…я буду ждать…
- я тоже ее слушаю.
- Я не слушаю. Я пою.
- Поговори со мной.
- Ладно.
- Я люблю тебя.
- …кто…научил тебя любить…кто…если не я…я…всегда буду с тобою…я…всегда буду за тебя…не…не отпущу…
- Слышишь?
- Что?
- Не притворяйся.
- Извини.
- Что тебе от меня надо?
- Связь плохая. Прости. Пока. Не траться. Еще раз пока.
- Стой…!…
На самом деле связь была хорошая, и оба об этом знали. Слишком хорошо. Теперь Даша ловила ртом слезы. Может, перезвонить? Извиниться? Нет. Лучше позвонить подруге, мы давно с ней не виделись, посидим в какой-нибудь кофейне, повспоминаем, может даже, посмеемся – всякое бывает. Рука непроизвольно набрала давно забытый номер. Дело в том, что пока рядом был Саша, больше рядом не нужен был никто. И подруги, которые, в принципе, были, которые, в принципе, были хорошими, отошли, но отошли даже не на второй план, а на двадцать второй. Так, что их даже не было видно. Но в трубке уже кончились гудки:
- здорово.
- Привет. Ты давно не звонила…
- Ага. Не хочешь выйти из дома?
- А как же Саша?
- Его нет.
- Удивительно.
- Так хочешь или нет?
- Встретимся в NYCoffee.
- Буду ждать.
Всего через несколько минут угрюмая Дашка сидела за стеклянной витриной кафе и наблюдала за слезами дождя. Те медленно катились вниз по прозрачной поверхности, иногда застывая восковыми каплями. Весь проспект был каким-то серым, мокрым и пустым. Очень странна для Питера это нарочитая будто пустота. Обычно люди здесь, как клопы, разбегаются кто куда, но неизменно через эту главную улицу, иногда заглядывая внутрь магазинов, где-то втайне ужасаясь про себя ценам. Дашка тоже ужасалась, пока Сашку не встретила. Опять он…. Глупые мысли закружились вихрем по голове девушки. Она прожила без него полмесяца, но эти полмесяца она просуществовала. И она слишком хорошо это знала, чтобы не отрицать. И вот, стряхивая назойливую воду с огромного белого зонта, в кофейню залетела Ксеня. Улыбаясь на ходу, она бросила на кресло куртку и, отряхиваясь, упала на плюшевый стул:
- давно не виделись.
- Как дела?
- В норме, а у тебя…?
Дашка сглотнула и только тут приятно удивилась: подруга была мокрая. За 6 лет их дружбы и за последующий год приятельства она ни разу не видела ее зависимую от погодно-климатических условий. Почему? Да потому что идеальную во всех отношениях Зайкову всегда и везде возил отец, заезжая за ней во все отдаленные точки города. Дашка никогда не понимала смысла этой затеи, а также кому она выгодна. Игорю Владимировичу? Чтобы лишний раз не волноваться за дочь, слишком красивую, чтобы гулять по общественно доступным улицам одной? Ксении? Чтобы не таскаться по общественному транспорту и выгодно выделяться среди обычной молодежи? Да вроде нет, папе было лень забирать беспомощную дочь по первому зову, а самой дочери иногда хотелось той пресловутой самостоятельности, о которой так мечтают среднестатистические подростки. Нужно это было только Елене Евгеньевне. Маме Зайковой и истинной начальнице в доме, хотя и домохозяйке по профессии. И хотя в последние года 2 она усиленно учила на очно-заочном немецкий, чтобы почаще ездить к родственникам в Берлин, все же она оставалась заядлой наседкой, которая денно и нощно крутилась вокруг своего единственного чада, поставив себя на такую позицию, при которой это чадо было задрапировано настолько, что даже не замечало, какие льготы и привилегии могла бы ей дать домашняя революция.
- а…а почему ты не на машине?
- Мама уехала во Францию, а по обоюдному решению мы с отцом решили не злоупотреблять бензином.
- Все ясно. Что будешь? Я схожу к стойке, а то официанты совсем нас забыли…
- Ванильное капуччино и фраппе с цитрусовыми.
Через минуту они уже ели. Сказать было больше нечего. Обе поняли, что их больше ничего не связывает. Они не могут поговорить о моде, так как Дашка давно ей не увлекается, не могут поговорить о мальчиках, так как для той же Дашки мальчики с появлением Ширяева перестали существовать. Они просто сидели и ели, внутренне удивляясь, как могли эти два абсолютно разных человека находиться почти всегда рядом столь длительное время. Через минуту, вполне ощутив вязкость тишины, обе грустно улыбнулись, и Ксеня ушла, призватив с собой то немногое, что связывало Дашку с ее прошлым. Грубая нить была разорвана окончательно…
Прошло уже два месяца с того момента, как город покинул Ширяев. На улицах словно и не было лета – все замело крутыми дождями и крошечными крупинками льда от града. Неужели так бывает? Обещал вернуться через месяц. Не вернулся. Только сквозь трещание проводов его отчужденный усталый голос сообщил, что приезд откладывается еще на 4 недели. И вот они прошли. Дашка с замиранием сердца ждала, что вновь задребезжит мобильник и вновь ей скажут, что воскрешение отлагается на неопределенный срок. Но этого не случалось. Телефон не звонил, а значит, он был уже где-то рядом. Может, в самолете, может, уже в Москве, а может, в машине на пути к ней. А вполне возможно, что он больше не захочет с ней общаться, да и зачем? Это он был ее всем, а кто была для него она? На этот вопрос ответа Даша не знала. Думать не хотелось. И вдруг воздух сотряс звонок. Нет…. Только не это, не может быть.
- Привет.
- Ты где?
- Уже в Питере, - просто невозможно описать то облегчение, которое почувствовала Дашка.
- Ааа…
- Знаешь…. Я нашел свою мать, - девушка замерла, она через провода почуствовала ту боль, которая окатила Сашку, выпотрошила его и заставили раскрыться уже зажившую рану.
- И что она?
- Живет все в той же Испании, как ни странно скучает по сыну, ненавидит тех, кто его отобрал.
- Ты сказал ей, кто ты?
- Не смог. Посмотрел в ее глаза и понял: не могу.
- Она ничего не почувствовала?
- Не знаю, но как-то пристально смотрела на меня. Но ничего не сказала. Мне кажется, на уровне ментальном мы оба друг друга признали и простили.
- Саша….
- Мне больно. Очень. Ты мне нужна.
- Я…
- Давай встретимся.
- В любое время.
- Я люблю тебя.
- Я выхожу…
Дождь размывал все силуэты. Огромные серые тени в плащах, казалось, захватили город. И только для Дашки светило солнце, грело ее, освещало ей путь. И вот она уже стоит у дороги, которую со свистом обкатывают толпы машин, таких бездушных, светящихся матовым блеском, но в то же время будто живых. И эти живые бездушные машины закрывали ей путь вперед, навстречу к нему. Ширяев будто затерялся по ту сторону. Его грязно-серая фигурка не могла дать отпор винилу, она отражалась на фоне тусклого солнца оранжевым почему-то светом в прозрачной, а потому будто пустой витрине ближайшего магазина. Так они и стояли, наблюдая за тем, как переменно горят фары автомобилей, больших и маленьких .Светофора здесь не было, а отойти друг от друга было невозможно. Через визг тормозов и скрежет педалей они орали друг другу:
- Я люблю тебя.
- Я не могу без тебя жить.
- Ты все.
- Ты мне нужна.
Проезжающий фольксваген случайно или нарочно ослепил девушку передней фарой и она невольно отшатнулась от дороги и отвернулась, глядя сквозь пленку, внезапно накрывшую ее глаза, на оранжевое небо витрины. И в этой затуманенной поверхности, через косые линии дождя она увидела, будто во сне, маленькую, золотом покрытую звездочку, быстро скатывающуюся с горизонта, Сашку, который, видимо, испугавшись потерянного зрительного, визуального контакта, потянулся всем существом к ней, и блистающую, переливающуюся на солнце иномарку, которая раз и навсегда прекратила это стремление и которая раз и навсегда отсекла его от нее и их от жизни… через минуту девушка упала на асфальт. Не успевши даже прикоснуться к скользящей поверхности, ее уже начавшее остывать тело разнесло на куски автострадой…