Ивкина Катирута.
Фотоальбом.
Кто-то, когда-то, не помню, кто и когда, было, видимо, это очень давно, дал мне определение фотографии, как документального отражения реальности. Я не могу согласиться с этим определением. Документальностью в фотокарточках не пахнет. Как может быть документальным кусок жизни, длительностью в 1/250 секунды, вырванный из контекста? Но и на художественную передачу жизни многие из этих людских гербариев претендовать не могут. Достойны сочувствия многочисленные паноптикумы, гордо именуемые фотоальбомами, демонстрируемые гостям в тот незадачливый час, когда иным развлечь пришедших не получается. Фотоальбом – тот спасительный круг, заменивший буриме и прочие интеллектуальные игры, фотоальбом – это смешная пародия на семейную галерею, фотоальбом – это забавный способ заявить о себе миру. Забавный, простой, бесхитростный.
Я не храню засушенные розы, открытки с ангелами вызывают у меня улыбку, но я люблю листать чужие фотоальбомы. Вот кто-то на фоне прибоя, кто-то – на фоне красивого здания. Два маленьких чертенка сидят в чинных позах. Девушка старательно улыбается всеми своими кривыми зубами, тщедушный юноша в позе супермена… Все так надрывно и серьезно, что сразу понимаешь, насколько любишь этих людей, которые так хотят, чтобы было красиво!
Красиво… Еще одно слово, вызывающее помесь улыбки с умилением, накрывающее удушливой волной любви. Стоят две тетушки у прилавка магазина, разглядывают жуткую металлическую гравюру с яркими до рези цветами пейзажа и говорят одна – другой: «Красиво». Юная ПТУ-шница обвела глаза сплошной черной чертой – красиво. Какие-то салфетки, кружавчики, книжки на полках подобранные по цвету переплета, ковер на стене чужого интерьера – красиво… Стеклянные лебеди, плывущие среди хрустальной посуды, выщипанные в нитку брови, журнал «Лиза», длинная сигарета, манерно отставленный мизинец от чашки с чаем – красиво… Красиво…
Ах, что Вы… Я не лучше. Я тоже вышиваю крестиком. И даже пытаюсь делать свой фотоальбом. Вырываю кусочки жизни длинной 1/250 секунды из контекста и не пытаюсь их осмыслять. Не делая философских выводов, не морализируя, не уча… Я просто составляю свой фотоальбом, настоянный на наивности и сентиментализме.
Мечта танкиста.
(прицеплено скрепкой к обложке, с внутренней стороны)
Я поехала покупать собаку в небольшой городок Н. До этого дня я никогда не была там. Вооружившись огромной сумкой, в которой я собиралась везти щенка домой, планом, как добраться до дома заводчика, я отправилась в путь. По своему характеру, я человек очень общительный и самостоятельный. По этим, а может каким-то другим причинам, план, по которому я должна была найти нужный дом, был очень примерным, а на вокзале меня никто не встречал – «Язык до Киева доведет» – считала я.
Уже на вокзале мне потребовалась помощь общественности, и я обратилась в массы, выбрав для этой цели молодого человека наиболее приятной наружности. Н. – далеко не Москва, и мой вопрос, на каком виде транспорта следует добираться до искомой улицы, не был встречен словами: «Понаехали тут». Напротив, молодой человек начал долго и подробно объяснять мне, как ехать, а потом вообще предложил проводить меня. Конечно, я согласилась – моя самооценка взлетела до небес, далеко ведь не каждый день встречаешься с таким рыцарским поступком.
Мы ехали на задней площадке трамвая и разговаривали о том и о сем. Зачем я приехала, кто он, кто я, как он живет. Он оказался молоденьким военным, буквально только что оперившимся – на днях окончил Н-ское танковое училище и ждет распределения. У нужного мне подъезда мы прощались, и я услышала:
- Рута, забирать щенка – это долго. Зачем Вам потом на вокзал, на ночь глядя? Может, будет лучше, если я зайду за Вами и Вы переночуете у меня?
Ах, какая перспектива романа открылась передо мной! Но я отказалась. Вежливо, и не оставив своих координат.
Когда со щенком в сумке я вышла на улицу, стало понятно, что необходимо очень сильно торопиться, чтобы успеть на последний поезд, который мог бы мне помочь вернуться домой. Лечу под колеса проезжающей мимо машины, визг тормозов, и вот я слышу брюзжание водителя:
- Вот бабы, суматошный народ! Куда тебя несет на ночь глядя, какой вокзал? – мужчина лет 30-ти пытается меня вразумить. – Поехали лучше ко мне, заночуешь, утром нормально отправлю на автобусе, или даже сам отвезу до дома – всего 270 км. Не бойся, приставать не буду, я Н-ское танковое училище закончил, да вот…
На этом месте я слушать перестала и насторожилась. Кого готовит Н-ское танковое? Долго думать на эту тему не смогла, потому что забежав в кассы вокзала – остановилась. Последний поезд ушел три минуты назад, следующий – только утром. Перспектива ночевать на вокзале? Вот они, плоды самостоятельности! Вздохнув, я поплелась звонить другу, с которым когда-то училась вместе в институте.
За годы учебы, мой друг слишком хорошо изучил мой характер, а забыть не успел (он даже говорил, что ТАКОЕ – не забывается), поэтому моему звонку не удивился, а детально уточнил, с какого именно вокзального автомата я ему звоню. Велел ни на секунду не отходить хотя бы в течение получаса – он за мной подъедет. И, конечно, повесив трубку, я тут же отошла – курить хотелось.
Стою, курю. Вся красивая, в сумке щенок – картина «Она опоздала на поезд». Ко мне подошел достаточно пожилой мужчина. Естественно, звал ночевать к себе, естественно – очень интеллигентно – не смотря на поздний час и место, представительницу древнейшей я все же не напоминала. Он начал рассказывать о своей жизни, в числе прочего – что в юности окончил Н-ское танковое училище. Я стояла и вежливо кивала головой… Мой друг выскочил из такси и бегом направился к тому таксофону, с которого совсем недавно я ему звонила. Впрочем, несмотря на сильную спешку, в руках у него был букет. Это меня растрогало, и я его окликнула.
- Паша!
После долгих объятий и горячих поцелуев я спросила его о уже успевшим наболеть:
- Что за город у вас, Павлик? Что за танкисты? – и вкратце поведала ему про свои нечаянные встречи. Павел только хмыкнул, и мы начали делиться друг с другом событиями прошедших со дня нашей последней встречи лет. Таксист ерзал впереди и мучительно пытался вставить хотя бы слово в нашу беседу. Наконец, ему это удалось:
- Девушка, а Вы бывали на Печере? А у меня там тетя живет! А…
Павлик встрепенулся и решил дать понять, что я – с ним:
- Простите, а Вы не Н-ское танковое училище заканчивали? – Спросил он у таксиста с издевкой.
- Да, а какое это имеет значение?
- О, Рута, мечта танкиста! – простонал мой друг.
Ассоль.
(на фоне песчаного пляжа)
Друзья детства мужского пола, конечно, нужны, но в малых дозах и редко. Поделиться информацией о новом поклоннике все же лучше с подругой. Но, опять же, подруга вряд ли поверит, то ли зависть помешает, то ли собственная скучная жизнь… А друг, с которым вместе сначала в песочнице играли, а потом на свидания бегали – он на одном углу перекрестка любимых ждал, я через дорогу опаздывала – такой друг поверит. И, быть может, поможет советом. А может и не поможет – реакции Дениса абсолютно непредсказуемы, но, в конце концов, все произошло именно из-за него!
С полгода назад, Денис, устав от своих крайне насыщенных любовных переживаний, вспомнил про меня. Вспомнил внезапно (а когда он что-то планировал?), как обычно, не считаясь с моими планами, позвонил и сообщил, что в нашем сухопутном городе проходит международная парусная регата. На заводском пруду будут иметь место яхты, паруса, отважные мужчины. Мальчишки с годами не взрослеют, и данное сообщение означало: явись пред очи на берег в означенное время.
Лето на Урале короткое, зато малоснежное, поэтому, надев куртку и тихо чертыхаясь я побрела на это в высшей степени романтичное свидание. Собака прыгала рядом, повизгивая от удовольствия, а я думала о том, что меня окружают лишь безумные создания. К примеру, моя собака. Приличные афганы сидят в такую погоду дома, в кресле, а не несутся по улице. Приличные друзья назначают свидания в кафе. А сама бы я была намного более приличной девушкой, если бы никуда не шла, а пекла бы пироги, к примеру. С рыбкой.
Виновник моих страданий был бы другим человеком, если бы спеша на встречу со мной не встретил бы очередную «главную любовь жизни» и пришел бы. Но Денис – это Денис, и напрасно я высматривала по сторонам, когда он появится. А сейчас это чудовище сидит на полу у меня в комнате и говорит о том, что, пожалуй, поживет у меня пару дней. Тогда же, поняв, что он не придет, я все же решила посмотреть на действо, разыгрываемое в акватории городского пруда. Собака замерзла, я сняла с себя куртку и надела на нее. Брызги воды, хлопающие паруса, пронизывающий ветер… Романтика! Да еще какой-то чудак в шортах по такой погоде, уставился на меня в упор. Но азарт захватил меня в свои объятия, и, отбивая зубами марш, я увлеченно «болела за наших». Сзади подошли и накинули мне на плечи куртку. Я даже не поблагодарила и не оглянулась – яхта с «нашими» чуть не перевернулась, я вскрикнула, моя собака взвизгнула, кто-то из зрителей засвистел – я оглянулась. Все то же чудо в шортах стоял и улыбался. Ох, не по нашему, не по отечественному улыбался этот человек. Не умеют наши уральские мужики так открыто и бесшабашно улыбаться на 32 зуба! А после моих благодарностей на ломанном английском было катание моей собаки на яхте, были прогулки по городу и трогательное прощание с Джинни из Австралии у дверей моего подъезда на рассвете. Обмен e-mail-ами (как это современно!), трудовые будни, снова послания. Да что там говорить, я ждала его писем…
- Дениска, солнышко, он завтра приезжает! – мой старый друг задумчиво посмотрел на меня и спросил:
- Рут, а какого цвета паруса?
- Белого… Вернее даже не белого, а такого какого-то грязного, немного серого, немного бежевого… Но какое значение имеет цвет? – я не договорила, Денис прервал меня.
- Значит, он не Грей. Поехали ужинать, Ассоль маринованная, я обнаружил чудесное кафе на окраине.
Мы поехали…
У лесного костра.
(группа товарищей сидит на корточках на фоне живописной поляны)
Утро. Пытаюсь поднять голову, но земное притяжение оказывается сильнее меня. Усталости у меня уже накопилось столько, что за ночь отдохнуть не получается. Лежать хорошо, но нужно вставать. Вставать, одеваться, выходить из барака на волю-вольную… Будить рабочих, давать им задание на день. А что мы вообще сегодня делать будем? Это – от погоды зависит. Хоть бы сухо было – хоть пару профилей пройти с катушкой – электроразведку хочется уже сделать, да, мало ли что хочется, опять ведь дождь будет… Если дождь – плюну на все, объявлю выходной. Пусть поспят мои ангелы в кирзовых сапогах, они это давно уже заслужили. И я тоже заслужила.
Оделась, вышла на улицу. Можно не умываться – небесная канцелярия заботится, чтобы наш отряд соблюдал личную гигиену – за пять минут меня отхлестало дождем так, что нужно было переодеваться вновь. Выходной. И у меня тоже – не буду я сегодня обрабатывать результаты! За последние два месяца мы заслужили право на отдых. Будь проклят тот день и час, когда я поступила в Горный!
Нормальные девушки сейчас в городе, ходят в туфельках на шпильках, смотрят телевизор и болтают друг с другом по телефону. Я – третий месяц сбиваю ноги по различным буеракам, коротаю вечера в обществе бичей, да и так, работа у меня выглядит не так легко и романтично, как в романах про отважных геологов написано. Дождь – не люблю, лес – уже тоже не люблю. В лесу комары и энцифалитные клещи. В бараке воняет потом и махоркой.
Я сидела с ногами на своей кровати и усиленно жалела себя. В тот миг, когда я уже готова была разреветься, ко мне заглянул дядя Митя.
- Начальник… - протянул он протяжно.
Вообще, рабочие обращаются ко мне по имени, или ласково: «Доченька». Я намного их младше, жизненного опыта – ноль, и ту условность, что я – сопливая девчонка после третьего курса института – являюсь в данном случае инженером и начальником отряда одной из геологических партий, в быту мы игнорируем. Но, когда рабочим что-то от меня надо, имя крещенное забывается тут же.
- Начальник, - вновь заныл противным приблатненным голосом дядя Митя.
Спирт, наверное, опять клянчить будет. Дяде Мите очень много лет. В личном деле написано «47», но это не правда. Дядя Митя прожил уже десяток жизней. Когда-то он окончил факультет иностранных языков в Москве, был веселым молодым балбесом, занимался спортом. Романтики захотел – уехал на Север. Там в пьяной драке превысил самооборону, убил кого-то случайно, потом – накрутки на срок и лесоповал, несколько рейсов матросом на гидросудне по Оби, потом еще что-то, и еще… В какой-то период жизни у него и жена была, где-то на Тюменском Севере, и ребенок. Дочка. Она умерла от пневмонии, когда ей было два года. Какие-то семьи такое горе сближает, а дядя Митя – удрал. Сбежал в очередное поле от разом постаревшей жены. Да так и не вернулся, как не вернулся он в Москву. Чинит мою одежду, развлекает всех по вечерам бесконечными побасенками, да при каждом удобном случае выпрашивает спирт.
- Начальник… - Обычно на третий раз, дядя Митя говорит «эх, начальник» и уходит, махнув рукой. Так как сегодня интонации другие, решаю спросить:
- Чего?
- Рутка, солнышко! – однако. Такого еще не было. – Доченька… Сегодня же выходной, правда? Льет, как из ведра…
Я сглатываю какой-то комок, к добру ли такая ласка?
- Выходной…
- Начальник, пусти в гости!
Какие гости? Кругом тайга! Пытаюсь вспомнить, что в «Инструкции по проведению геологоразведочных работ» написано про сумасшествие. Данная инструкция – что Талмуд для евреев, что Библия для православных, что «Книга о вкусной и здоровой пище» для молодой хозяйки. В ней все есть. Но вот случаев помешательства на почве тяжелой работы что-то не описано. И как должен действовать инженер в таких случаях – там тоже вроде нет. Или есть?
Вид у меня вроде стал еще тот.
- Рутка, ну что ты как маленькая глаза таращишь! – дядя Митя шагнул ко мне, засмеялся. – В тридцати километрах от нас – метеостанция, две женщины живут. А мы вчера рябчиков настреляли. Отпусти с Ванюшкой в гости, мы им пару птичек, гостинчик снесем!
Опять я удивилась. Про метеостанцию я ничего не знала. Хотя радиус в тридцать километров должен быть уже весь маршрутами обследован и мною на план нанесен.
- Где эта метеостанция? – я постаралась произнести эту фразу спокойно. Остатки сна и покоя слетали с меня клочьями.
- Да я позавчера на съемку этого района ходил, в двухдневный маршрут. – Дядя Митя, Дмитрий Савельевич, кажется, забавлялся над моей реакцией.
Я перевела дыхание. Тогда все в порядке. Вчера он действительно вернулся с маршрута, а материалы я еще не смотрела. Я все время боюсь, что сделаю что-то не так.
- И сегодня, вместо отдыха, ты опять собрался идти? А работать кто за тебя завтра будет? – я немного разозлилась на него за свой испуг. Повышенный уровень тревожности, черт бы его побрал!
- Я сегодня ночью вернусь.
Я хмыкнула. Вернется.
- А…
- Пусти, а? Будь человеком. Я бабы сто лет не видел.
- Дождись хоть погоды. – Еще мне всяческих несчастных случаев, тьфу-тьфу-тьфу, и простуд, тьфу-тьфу-тьфу, не хватало.
- Да не бойся. Мы быстро! И все нормально будет!
Под сальные шутки мужиков, мы побрились и оделись. Дядя Митя собрал рюкзак, я тоже взял манатки и продукты – гости гостями, а с тайгой шутить я никогда не пробовал. Вырос я на кордоне, у отца нет ног – обморозил, в нескольких шагах от дома, и его пример служил мне хорошей наукой. Инженер заставила нас надеть «презервативы» – полиэтиленовые накидки. Толку от них никакого в лесу, как и от инженера, впрочем, в нашем отряде. Зато есть видимость и проявление заботы.
- Ты на нее обиды и зла не держи, она не самый плохой начальник – бубнил Митрий, размеренно шагая. Такие люди – оплот геологии, те киты, что держат ее на своих широких спинах. Прокормить одними гвоздями можно, али гранитом с многочисленных обнажений. Усталость его не берет, идет вроде не торопясь, но я за ним едва поспеваю, и хвойная подстилка под его ногами прогибается и дрожит. Нет, такую жизнь я уже ни на какую другую не променяю, но зачем я иду с ним? Мог бы остаться дома, сидели бы сейчас в бараке, играли бы в карты. Рутка зовет нас ангелами перед тяжелыми маршрутами, когда подлизаться хочет. Ангелы… Крылья только пропиты…
- Другие начальники партий бывают – не дай бог. Ходил я в поле с одним таким. Я тогда ЗК был на вольном поселении. Вроде мужик как мужик был, но даст Бог, больше с ним не встречусь. Даже не ел с нами, возьмет тарелку – и к себе, за загородочку. Сидит там, как сыч, неприятный человек. Хотели мы его под несчастный случай подвести – но противно было. Или другой. Тот все горло драл. А спал – смеятся будешь, в руках пистолет сжимал. А наша Рута – ничего деточка. Опыта пока нет – так ничего, не помрем. Ну утопила муку в речке… Вон, ханты, они нехристи вообще хлеба не едят, и ничего…
Тут он попал в точку. Я ведь почему к бабам за 30 верст поперся? Инженер при переправе умудрилась свалить в речку муку, и вот уже два месяца хлеба я даже не нюхал. Да и не только я. Остальные как-то спокойно это переносили, а я не мог. Мне хлеб уже ночами сниться.
Похоже, нас ждали. Маленькая банька, пристроенная впритык к домику метеостанции, была жарко натоплена, стол ломился от яств. Посредине стола стояла запотевшая бутыль со спиртом, закусочка была достойная объему бутылки. Сами женщины на меня особого впечатления не произвели, но монашество вынужденное вкупе со спиртом скорее всего сделают свое дело. В тепле, с усталости, меня быстро сморило. Митрий привычно балагурил, не забывал наливать себе чуть больше, чем остальным, у меня перед глазами все плыло.
- Ванюш, пойдем домой, Рутка ждет, – потряс он меня за плечо.
- Какой домой, ночь глубокая, да и пьяные вы, на ногах не стоите! – всплеснула руками та, что постарше.
Младшая доверчиво положила голову мне на плечо. Может ну его к черту, это домой? Завалится сейчас с этой дикарочкой, живущей в этой глуши уже четвертый год, на белые простыни…
- Я уже и постели постелила, проспитесь, утром пойдете – продолжала причитать старшая.
- Э, нет, - вздохнул Митрий, хитро прищурившись. – Мы не кобели, мы – алкоголики. – Веско произнес он и допил остатки жгучести из стакана. Пойдем, Ванюша.
И легко взяв меня под мышки, поставил на ноги.
Вышли к своему бараку мы тогда, когда утро уже уверенно вступило в свои права. Солнце играло в следах вчерашнего ливня. У дома, под навесом, сидела наш инженер, кутаясь в телогрейку. Рядом с ней стоял фонарь, типа «летучая мышь» – великое изобретение человечества. Почему-то вспомнились ее слова, с которыми она нас провожала – «И чтоб, как шлюхи с танцев, не позднее утра обратно!».
- Блин, дочка всю ночь не спала, нас ждала, - сплюнул дядя Митя и отвернулся от меня.
- Явились, ангелы… - заворчала Рутка. – крылья пропиты, хоть рожи целые…
Ну и шут с ней, мукой. Живут же нехристи вообще без хлеба…
Несколько черно-белых фотографий на фоне серой пятиэтажки.
Я шла в общежитие и мечтала о душе и сне. Именно в таком порядке, ни одной более путной мысли в голове не было, я не думала о том, где я буду искать ключ от комнаты, есть ли кто в моей комнате или она пустая – только: «Душ и спать!». Я повторяла эти слова, как молитву и может, образ грязного общажного душа и позволял мне еще немного пройти. Я долго не спала. Я не могу спать в дороге, а на этот раз дорога заняла слишком много времени. Возвращаться с конца света – это не шутка. Потом, потом я буду думать о причинах, заставивших меня поехать туда, потом, потом я буду оплакивать обстоятельства, побудившие меня вернуться, сейчас же – душ – и спать. Я две недели не снимала джинсы. Я две недели не спала не качаясь, в тишине, на подушке, а не на свернутом пуховике и рюкзаке. Я вообще две недели вела агигиеничный образ жизни.
Я не хотел спать. Посидел у брата, выслушал его мнения о том, как следует жить, – слава Богу, он оплачивал мне эти мои выслушивания, взял у него энную сумму и пошел пить пиво к Сереге. Серега же куда-то там собирался с утра, поэтому мы решили посидеть немного, в легкую. Маетно мне что-то было. Чего-то хочу, а кого – не знаю. До весны оставалось две недели и завтра модный праздник всех влюбленных, и какие-то смутные предчувствия толкали на всякие глупости. Проблема одна – не знал я, какие бы глупости можно было бы сделать. Серега сбегал за пивом, и я вдохнул его аромат.
С наслаждением вымывшись, я переоделась в домашние бриджи и рубашку, одела сверху пуховик – не заталкивать же его в рюкзак - и поднялась к себе на третий этаж. Часы в коридоре показывали половину третьего, общага была тиха – наконец-то уснув. Я постучала в свою дверь. Тишина. Вариантов было два – или ждать утра в коридоре, или разбудить кого-нибудь из приятелей и проситься до утра на постой. Утром встанут Гоблины, мои соседи, я заберу у них ключи.… Будить никого не хотелось. Будить – это объяснять причины возвращения, будить – это рассказывать истории о дальних краях, будить – это напрягаться самой и напрягать других. Сяду лучше на рюкзак, да подремлю до утра – какая разница, ну днем больше без кровати… Что уж тут считать… Я хоть вымылась.
От Сереги пора было уходить. Я тепло простился, купил в ночном ларьке еще пива и пошел просветленный домой, в общагу. Спеть, что ли?
Поднимаясь, я сразу увидел ее. Короткие брюки, рубашка, мокрые волосы, пуховик практически на голое тело. То ли я выпил много, то ли чудны дела горняцкой общаги.
- Ты кто?
Она фыркнула и отвернулась. Цаца. Штанишки коротенькие, ножки тонкие. Интересно, прямые или кривенькие? Груди почти нет, вся какая-то нескладная, как подросток, а гонору!
- Ты что делаешь в коридоре среди ночи?
- Утра жду, – соизволила она ответить.
Я посмотрела на него. Пьяненький, с вопросами пристает. Нет ничего глупее отвечать на вопросы ночью, на лестнице. Правда, странно «Девчонка, ты откуда?» С самолета я. С острова, где трясет не только с похмелья, прилетела. Иди уже домой, юноша. Я спать хочу.
Нет ничего хуже, чем коротать ночь на лестнице. Я один раз на станции Палкино застрял до утра на скамейке. Опоздал на последнюю электричку. Кругом лес, забытый богом и чертом полустанок, еды с собой, конечно, никакой а в центре круглосуточного сервисного обслуживания бабы Мани – только мутный самогон в бутылках из под пива. Да… Умирать буду – вспомню. И тот самогон, и то Палкино-Копалкино, и того, типа друга, благодаря кому я там оказался. Поэтому я долго не думал. До утра поспит у меня, а утром – пока-пока. И кивки головы, когда встретимся. Не похоже, что она горит желанием завязывать отношения.
Он взял мой рюкзак, и я послушно потопала за ним. Спать! Кровать! Счастье человеческое, как ты незначительно! Правда, придется с ним немного поговорить.
- Меня Игорем зовут, – говорил и стелил ей постель. Она скромно стояла в сторонке, но вид у нее был… Ни тебе смущения, ни стеснительности. Счастливый характер – везде, как дома. Я старался сгладить неловкость ситуации, она же вообще не замечала никакой неловкости. – Мы вообще-то тут втроем живем. Но Леха уехал к родственникам на три дня, а Аркаша еще месяц назад ушел за хлебом, не выдержал нашей с Лехой любви к нему. Хотя мы все для него делали – музыку его любимую по ночам включали, следили, чтобы богатой холестеринами пищи ему не доставалось, и чего ушел, спрашивается? Мы то к нему всей душой!
- Я почищу зубы – и, взяв из рюкзака щетку, удалилась. Однако. Буквально на полуслове меня прервала. Интересно, она что, королевой себя мнит? И как зовут - не сказала…
То ли мальчик мало выпил, то ли по жизни разговорчивый… Мне не повезло. Спать он мне долго не даст.
- Игорь, ты вообще рано встаешь?
- А что? – встрепенулся весь, бедняжка. У юноши проблемы – он слишком красив. Видимо думает, что я должна обмирать от одного его вида. Заныл зуб – ненавижу мужиков! Ладно, это не его заботы.
- Понимаешь, я вообще-то с Курил еду, уже две недели добром не спала. Опасаюсь, что спать буду, как пожарник, сдавая все зачеты по художественному сапу. Поэтому если встаешь рано – буди не стесняясь, я пойду ключ от своей комнаты по соседям искать.
И села на заботливо застеленную кровать.
- Расскажи, как там, на Курилах?
- Ветрено. Приходи завтра в гости в 325, ответное гостеприимство и все такое.
Он маялся. Хотел поговорить.
- У меня ничего поужинать нет… Может чаю?
- А можно – спать? – вот так тебе.
Проснулась я поздно. В комнате никого не было, на столе лежала записка: «Будешь уходить – дверь захлопни. Вечером воспользуюсь твоим приглашением и зайду. Должны же мы познакомиться все-таки по настоящему? А то я так и не знаю, как тебя зовут» Меня не зовут, я сама прихожу – подумалось мне стандартно. Ночью снились бамбуковые заросли и глаза Павла. Повертев в руках записку, я удивилась корявости почерка, ее написавшего. Приписав внизу «Заходи», я пошла к Гоблинам.
Ключ был у них. Выдержав натиск троих немаленьких мужиков (солнце, дай я тебя поцелую, как ты съездила, наконец-то вернулась, сестричка, дай-ка я тебя обниму), я просочилась наконец-то в свою комнату. То ли еду готовить, то ли пыль вытирать – немного не ясно. Пожалуй, начну с пыли, а тем временем младший Гоблин сходит до магазина – дома меня не было три месяца. Честно говоря, когда уезжала, возвращение у меня стояло в плане летом, просто сдать сессию да на заочку перевестись, но если уж так получилось… Никто не виноват, что мы с Павлом не смогли ужиться, очень по разному понимая заботу друг о друге. И не нужно переносить сейчас свой негатив на всех мужиков разом. Вон Мишка Гоблин, например. В магазин сгонял, идет с двумя сумками, – я протирала окно и видела его фигуру. Старательный. Славка, его старший брат усиленно полы у меня драит. Да и вчерашний Игорь… Зря я так с ним вчера.
Она заснула сразу же, как легла. Видимо, на самом деле умирала от желания спать – а я еще с разговорами лез. Девчонка еле на ногах стояла, а я думал, что много о себе воображает… Когда она спала, лицо разгладилось от маски какой-то неприступной суровости и она оказалась миленькой. Но худая – как моя жизнь. Настолько худая, что мысль об интрижке даже в голову не пришла – это если только как в анекдоте – «ножки тоненькие, ручки тоненькие, угу – и плачу».
Я закусывала, налегая на плов, Гоблины – пили. Сытая и отдохнувшая, я весело щебетала о красотах острова Итуруп, старательно обходя вопросы о Павле. Да и что про него вспоминать? Я дома, комната сверкает чистотой и уютом, братья названные рядом, что мне еще для счастья нужно? Разве что отсутствие вопросов. Дверь в мою комнату не закрывалась -–еще бы, солнце вернулось! Говорят, тут без меня тьма и холод были… И можно было бы закружиться в этих визитах, пьяно на столе станцевать, крикнуть «пить будем! Гулять будем», да заставить страдать шестиструнку, но не хотелось как-то…
- Спой, сестренка, давно твоих песен не слышал… - просит Славка, и я сразу же беру в руки гитару.
Пою послушно, пою про мое дыхание, что надел рюкзак на плечи и на ногу встал. Пою про ожидание этого дыхания в граде обетованном. Пою, чужие слова на чужую музыку и, хотелось бы, чтобы о чужой жизни. Ласково перебираю струны.
Промаявшись весь день, я решил все же навестить свою вчерашнюю знакомую. Глупо, но делать все равно нечего. Зайду как бы невзначай, проходил типа мимо… Или не заходить? Вчера она вроде не слишком общаться рвалась. Может, по жизни нелюдимая? Позвонил одному приятелю, зашел к другому – все были заняты своими делами. Сложно быть бездельником, если окружающие решили им не быть. Прошел мимо киоска с цветами. Забавно, но, оглянувшись, я купил похожие на ромашки цветы. Мерзкого желтого цвета. Вдруг ее Маргарита зовут? Я шел в общагу и думал о том, что я, пожалуй, законченный дурак.
Распив бутылку, Гоблины удалились, считая, что созерцание их пьяных рож мне удовольствия не доставляет. Справедливо сочли. Я достала из рюкзака наброски и начала их разбирать. Одно из самых больших удовольствий возвращения – это разбор эскизов. Обычно я всю первую неделю этому и посвящаю – перебираю листы и пытаюсь определить, что получит у меня воплощение в туши, что – в пастели, а что я вообще трогать не буду. Пожалуй, вот эти портретные зарисовки смело можно сразу отправлять в мусорное ведро. Впрочем, у него много друзей, подарю им. Хотя жалко. Наши отношения – это наши отношения, а портреты-то могут получиться очень характерные. Особенно этот. Если его совместить с вот этим эскизом, может получиться неплохая картина. У меня почти нет реализма, было бы неплохо… Я не заметила, как увлеклась и перестала видеть и слышать окружающее. Поэтому достаточно сильно испугалась, когда услышала за спиной:
- Забавно. Это ты рисовала?
Разумеется, я завернул цветы, и положил в пакет, но все равно чувствовал себя кретином. Перед ее дверью я долго озирался, иронизировал по поводу цветов, и боролся с искушением сунуть букет в ручку двери, стукнуть и убежать. Как в пятом классе. Потом все же постучал. Мне никто не ответил, за дверью негромко играла музыка, из под этой самой двери выглядывала полоса света, я постучал еще раз. Дверь поддалась, я зашел и увидел ее. Она сидела за столом, заваленным бумагами, что–то напевала под нос и черкалась на листах. Я покашлял, постучал, на меня не было обращено внимание. Тогда я подошел к ней и заглянул через плечи. На столе лежали наброски картин. Конечно, я не специалист, но мне было видно, что эти карандашные линии – не просто мазня или хобби, типа перерисовки открыток на ватман. Что-то было в них, что гнало мысли о ремесленничестве или бытовом дизайне. Парень, чуть меня старше, с упрямой складкой на лбу. Взглянешь – сразу понятно, что он из тех типов, которые всегда будут стоять на своем. Каждая линия дышала упрямством. Линии размыты, будто и не карандашом сделаны, все такое обтекаемое – только глаза и складка у рта – четкие и какие-то аж продавленные. Призрак упрямства. Воплощение несгибаемого упорства. Воплощение несгибаемости. Что там еще? Короче, не объект тайных девичьих вздохов в уютном будуаре, хотя и, несомненно, супермен. На другом листе была начерчена бамбуковая роща. Именно начерчена – короткими, резкими отрезками. Как я понял, она пыталась сейчас совместить эти рисунки, перенести упрямца в рощу.
Я смеялась. Он был настолько нелеп с букетом, который вероятно до этого момента был тщательно утрамбован в сумку, со своим смущенным, но в то же время «я бывалый парень» видом, что я не могла не смеятся. Забрав у него цветы, я пробормотала:
- Очень мило, - и не дав ему опомниться, усадила за стол.
Беседа потекла привычно и спокойно, я попыталась быть любезной, он – оставить свой деланно равнодушный вид. Мы поговорили о живописи вообще и о моей графике в частности, я показала ему некоторые работы, поговорили о музыке, о том, что он любит слушать и о том, что люблю слушать я, о путешествиях. Впрочем, о путешествиях – это я загнула. Просто я рассказывала про остров Итуруп. Я рассказывала, а он – слушал. Какая там погода, как выглядит вулкан имени Богдана Хмелицкого. Вообще, я под настроение байки травлю – почище любого бича заливаю. И про то, что на самом-самом востоке закаты нелепы по определению, но красивы. И про то, что Охотское море – далеко не Черное, и про так славно бывает мыть башмаки в океане, а еще лучше – плюнуть в него и пойти своими делами заниматься. Он слушал, слушал, иногда даже сам что-то говорил, а потом опустилась ночь и мне стало совершенно невозможно более беззаботно чирикать. Больше всего мне хотелось сейчас одного – свернуться в кровати колечком и завыть потихоньку. Или водки выпить. Со стакан.
Я сидел и пытался понять – зачем она ездила на забытый богом остров, а если уж уехала туда – почему вернулась? Она старательно косила под восторженную дурочку, но таковой не была. Не красивая, лишенная малейшего женского шарма, она и кокетничать не умела. Мое глубокое убеждение – если женщина умеет кокетничать, она делает это всегда, не важно, хочет, нет. А эта… Движения резкие, как у подростка. Улыбка у нее действительно светлая, а вот смех какой-то безрадостный. Почему она ездила на край света? Почему вернулась? И вообще, кто она? Солнце, названная сестра Гоблинов, студентка горного института и по настоящему неплохая художница? Что-то было в ней такое, что не отпускало меня домой, хотя уже давно перешло за полночь. Впрочем, с ней было не скучно.
- Молодой человек по имени Игорек, я ложусь спать. Вы можете идти к себе, можете оставаться, мне без разницы. – Я устала.
Мне было плевать на этого красавца, я чувствовала себя такой … Вообщем, не очень светло на душе у меня было. Невольно возник вопрос – почему мне на Итурупе не сиделось? Рядом с Пашкой, где каждый вечер окрашивался в цвета войны, потому как каждый из нас думал, что знает лучше, что нужно другому для счастья. «Немедленно садись рисовать!» – кричал на меня Павел и садился точить карандаши. «Я тебе ужин готовлю!» – не менее громко отвечала я ему. Мы ругались друг с другом, не способные обсуждать спокойно темы, что Пашке не нужна кухонная женщина, что я не одеваюсь тепло, что он не ценит моей любви… Мы ругались каждый вечер, ругались, чтобы обессилев упасть друг другу в объятия, а утром начать все сначала: «Зачем ты стирала вчера? Сколько раз тебе говорить, что от стирки у женщин портятся руки? Одевай еще одну кофту и не смей варить кофе, это моя обязанность – готовить тебе завтрак!». Пашка вбил себе в голову, что из меня получиться гениальная художница и каждое утро перед работай тащил мой этюдник в какую-нибудь глухомань острова. А я сбежала.
Я встала и начала раздеваться. Спокойно. Поинтересовалась:
- Ты уходишь? Если нет, то раздевайся сам.
И легла ближе к стене.
Она резко встала и предложила мне выметаться – типа спать хочет. Это было так нелогично с ее предидущим поведением – что-то мило щебетала, и вдруг… Ошарашенный, я не сразу смог встать, а она уже начала раздеваться. С видом комиссара двадцатых. Вообще, с таким видом на амбразуру кидаются, а не раздеваются в присутствии мужчины. Я посмотрел на нее и увидел, что она плачет. Быстро выключил свет, пока она не поняла, что я заметил ее слезы и вздохнул. Бежать надо было раньше.
- Как хоть тебя зовут? – спросил я, закуривая. – Ты так и не сказала мне своего имени…
Она потянулась по-кошачьи бесстыдно, отняла у меня сигарету.
- «Что мне в имени твоем? Пара слов и пара песен» – ответила она мне чужими словами.
Я забрала у него сигарету. Подумалось о том, что сексуальное воспитание играет злую шутку. Естественный человеческий порыв – покурить после коитуса молча и заснуть. Но нет. Мужикам всяческие журналисты и сексологи внушили, что такое поведение – оскорбляет женщину. Что будто хорошо оттраханная баба хочет еще нежности и разговоров. И, преодолевая зевоту, современные мужчины, дабы быть настоящими джелтельменами, усиленно заводят высокоинтеллектуальные разговоры, или пытаются непринужденно шутить, или… Короче, не спят. И той, что делит с ними ложе на данный момент, не дают. И надо относится к этому с пониманием, они же стремятся произвести на тебя хорошее впечатление, да и вообще о тебе заботятся. И я пытаюсь не заснуть и что-то там отвечать…
- Ты не солнце, ты – кошка. Ты не кошка, ты – тощий котенок. Ты не котенок, ты – маленькая розовая креветка, отгородившаяся ото всех своим панцирем… - бубнил он мне в ухо. Зачем ему имя?
Я прикрыла глаза и начала рисовать в уме. Я рисовала маленький поезд, на крыше которого ехали дети. Просто поезд, точнее паровоз или тепловоз, я не знаю, что именно, не разбираюсь я в этих строениях, маленький, железный, с трубой. Железная дорога была одноколейной, по обе стороны от нее был лес, позади поезда ее пересекала пыльная проселочная, на которой чинили мотоцикл «Урал» два мужика. На моей картине был август, пацаны на крыше сидели в закатанных до колен тренировочных штанах, с корзинками грибов, с голыми животами и спинами, завязав рубашки и футболки кто на голове, кто на поясе, а мужики стояли около своего рыдвана в замазученных телогрейках. Это были те мужики, которые никогда не снимают своих телогреек. Быть может, они рождаются маленькие, в маленьких телогреечках, а потом растут, и одежка растет с ними, и старенькие, они ходят в седых телогрейках… Шпана (именно шпана, не ездят приличные мальчики на крышах) на паровозе смеялась, курила, кидалась грибами друг в друга, устраивала мышиную возню…
- Креветка, о чем ты думаешь?
Я протянула руку, затушила сигарету в заботливо подставленной пепельнице, что-то ответила. Как всегда, не впопад.
Я пытался заставить себя уйти. Она лежала, опершись на локти, и смотрела на меня, как биолог на бациллу, откровенно разглядывая. Молчала. Чушь, наваждение, бессмыслица. Она не красива, просто ужасно нелепа, и вообще… Идти отсюда надо, и не возвращаться никогда!
- Можно я зайду к тебе сегодня?
Небрежное пожатие плечом. Ей что, вообще все равно?
По логике, он не должен больше мне встретится никогда. После сегодняшней ночи, случайно встретив меня, он должен будет отходить в сторону, чтобы не встретится со мной взглядом. В этом и была прелесть сегодняшней ночи, что она никогда не повторится. В том, что я никогда даже не скажу ему: «Привет». В том, что я никогда ничего себе не придумаю про нас.
По логике. Но, глядя, как он одевается, я вдруг понимаю, что он придет еще раз. Придет, потому что я так и не сказала ему своего имени.
- Меня Рута зовут! – кричу я в закрывшуюся за ним дверь. – Рута… - но это уже никто не слышит.
Про скамейки.
(в обнимку со смеющимся парнем, в тополином дворике).
Женщина никогда не поймет мужчину. Это не плохо и не хорошо, это просто есть и все. И приходиться жить с данным фактом, заучивая модели поведения мужчин, как формулы тригонометрии – даже не пытаясь найти рационального объяснения. Ну как, например, объяснить увлечение мужчины – рыбалкой? Конечно, некоторые прогрессивные дамы мне могут сказать, что как раз это увлечение легко понять – славно бывает вырваться из суеты города, сесть на берегу речки, ласковый ветерок, поплавок на волне качается… Хорошо! Но мужчины-то ценят ЗИМНЮЮ рыбалку! Даже для самой понимающей женщины, наслаждение от пребывания в мороз над крошечной лункой остается загадочным. Остается лишь запомнить. И не сетовать. И мужчинам многое непонятно в женском поведении.
Говорят, пчелы продолжают складывать мед, даже если в сотах срезана задняя стенка. Мед выливается, но несчастные насекомые продолжают на потеху экспериментаторам делать бессмысленную работу. Скорее всего с мужчинами так же – издевается над ними пресловутый инстинкт добытчика. Похваляясь своими способностями к коммерции и умением считать деньги, мужчины тратят около десяти тысяч на удочки, рублей пятьсот берут с собой на дорогу и провизию (да нет, это я обманываю, чтобы не пугать впечатлительные натуры – на провизию берут обычно больше), и все это зачем? Чтобы привезти трех чебачков, от которых с презрением отворачивается кошка. Кошка наделяется званием «зажравшейся скотины», а мужчина с чувством выполненного долга ложиться на диван, чтобы придумать, чем он будет заниматься в следующие выходные.
В один из дней переменчивой уральской весны я вышагнула из джипа своего друга и услышала: «Знаешь, сегодня я вряд ли смогу пойти с тобой на прогулку. Мы с Федором решили пойти сегодня воровать скамейки». Наверное, я должна была удивиться. Но я имела дело с настоящим мужчиной, не побоюсь громких слов, просто с человеком с большой буквы «М». И, право, чему удивляться? Они пойдут воровать скамейки. То есть на промысел.
К вечеру погода испортилась безнадежно. Задул мерзкий ветер, из тех, что к утру наметают сугробы, холодный ливень обрывал цветы сирени, я доставала из духовки пироги и радовалась, что я не на улице. Вообще, раньше в такую погоду предписывалось стоять на коленях перед образами с молитвой «За всех, кто в пути». В дверь постучали, я побежала открывать. На пороге стояли промокшие и продрогшие мои друзья – Саша и Федюня. Конечно, они мне пытались что-то сказать. Может, поздороваться, может извиниться, за то, что вода с одежды на ковры капает. Но под стук зубов получилось лишь:
- В-водки д-дай!
Через минут…Просто через время, усидев на кухне близ плиты большую часть бутылки, они отогрелись и начали внятно рассказывать мне, где они были и что делали.
- Понимаешь, в соседний двор привезли новые скамейки – втолковывал мне Саша, а я понимающе кивала. – Ну и мы решили принести половину к нам, а их уже вкопали. Но мы одну все-таки выкопали, принесли.
- А там так холодно... - вторил ему Федюня, - мы продолжить не могли и пошли к тебе отогреваться… Извини, конечно, что так поздно, но знаешь…
- Ты же знаешь, Руткин, что у дяди Федора есть суровая тетя Ира, - Сашка смеялся одними глазами, сохраняя внешне невозмутимый вид.
Захмелевший Федяка смотрел на него с надеждой, а я пододвигала поближе закуску и ждала кульминации мероприятия. Но до нее пока далеко, и необходимо внимать монологу Сани. Тем более он мужчина речистый. Когда выпьет.
- Ну куда его домой в таком состоянии? Промок, брюки глиной испачкал… Домой опять же вовремя не пришел…
- Не пришел – эхом отозвался Федя.
- А жена егонная скалкой, в отличие от тебя, не пироги раскатывает, а с ним разговаривает. Нет, как хочешь, а домой Феденьку отправлять – бесчеловечно. Ко мне идти – собака за нами увяжется. Мы же ненадолго к тебе зашли – сейчас выпьем еще по одной – и опять на улицу, в непогоду, под дождь – тут я видимо должна была пустить слезу, но не догадалась, поэтому Сашенька продолжил. – За скамейками. Благоустройство двора – святой долг гражданина. Правда, Федор?
Допив, они пошли за второй. Нет, не скамейкой. И принесли сразу три, чтоб второй раз не бегать. На кухонном столе сам собой сложился извечный русский натюрморт – Початая Бутылка Водки, пепельница, полная окурков, квашеная капуста в тарелке и рядом, нарезанные луковицы и ломти пирогов и хлеба.
- Нет, я, конечно, не отрицаю, этих скамеек я десяток могу купить на заработок одного дня, - рассуждал Саша, деловито разливая, - но это вопрос принципиальный. Что, мы хуже жителей соседнего двора? А, Федь?
- Не, не рыжие.
- Не справедливо.
- Не справедливо.
Я сидела возле окна и наблюдала. По щеке могла бы скатиться слеза умиления, приятно смотреть на друзей было. Аппетит хороший, сидят розовенькие, почти не горячатся. На веревке, натянутой над плитой, тихо покачиваясь, манатки ихние висят, сушатся.
- И вообще, в жизни много не справедливого – вдруг изрек Саша. – Вот, Федя, мы с тобой соседи, да? – он наклонился к своему собеседнику, заглянул в чистые глаза и полошил свою ладонь на руку друга. – Соседи, друзья, росли вместе. А какая разница в судьбе?! Федя, я тебе завидую. По доброму, но завидую. Пусть Иринка и строга, но она тебе жена. А я – один. Мой Руткин за меня не идет. И с нами не пьет – презирает наше общество.
Федя выпил и поддержал тему.
- И я тебе завидую. Руточка – она человек, все понимает. А моя… Назвал, понимаешь, змею женою… Знаешь, что она завтра со мной сделает, за то, что сегодня не пришел?
- Постой. – Саша вроде даже оторопел. – Ты где спать сегодня собрался.
- Здесь. – Федя недоуменно таращил глаза и даже икнул утвердительно, я фыркала в свой бокал чая, Саша недоуменно поднимал брови.
- Ну, вы, это, матрасик мне какой-нибудь постелите, – наивно предположил Федя.
- А давай-ка, Федор, я тебя домой отведу, –медленно проговорил Саша, поднимаясь.
- А ты доведешь? – начал торг Федюня.
- Конечно! – Саша великодушен.
- До квартиры? – надеясь, но не веря в счастье, спросил Федя.
И – жестом «Гулять так гулять», Саша прекращает прения:
- До кровати!
Вершина мужской солидарности – они ушли, обняв друг друга за плечи, ушли в ночь, шаркая комнатными тапочками, оставив у меня на веревке практически всю свою одежду.
Часа через полтора, уже далеко под утро, Саша вернулся. Он закрылся в ванной, а когда вышел, то, прижимая к скуле мокрое полотенце, сказал мне:
- Да, Рут, у Феди не очень сладкая жизнь.
Примерно через неделю мы с Иришкой, женой Феди, сидели на скамейке у моего подъезда. Скамейка была новая, буквально свежевкопанная. И почему-то, не к чему, Иринка сказала:
- Знаешь, Рутка, неделю назад я окончательно убедилась, что женщины и мужчины – существа с других планет. Муж вместе с твоим Сашкой обменяли брюки на эту скамейку. Ты бы додумалась до такого?
Белая кобыла.
(в центре города, с плюшевым медведем в руках)
Где-то там, в горах Алтая, у меня живет конь. Рыжий, как огонь, с умными глазами. Он – на Алтае, в далеком далеке, а я – здесь. Но это так, к слову.
- Рыцари перевелись, - сказал он, глядя в сторону.
- Это еще почему? – спросила она, посмотрев ему в глаза.
- Лошадей белых не стало, вот и рыцарей нету… - ответил он примирительно, перекладывая из одной руки в другую пакеты. «И что только девушки в свои сумки складывают, кирпичи, что ли?» – подумал он.
- Куда же делись лошади? – она не отводила взгляд и смеялась. – На колбасу?
Он тоже улыбнулся.
- Для тебя остались и лошади, и рыцари.
Вокруг были какие-то пьяные люди. Шоу караоке. Песни, танцы, музыка. От обилия движения вокруг них, она выглядела несколько затравленно.
- Слушай, мы здесь надолго? – она обвела взглядом толпу.
- Подожди. Сейчас Олег споет песню.
Он посмотрел на нее и ему стало ее жалко. Захотелось приобнять за плечи, но… Сумки, и она так выразительно умеет дергать плечом.
- Не долго уже осталось.
Все началось с того, что мы с подругой шли домой с работы. Вечер был светлый и теплый, шлось хорошо, выдали зарплату… Мы пили пиво и плевать хотели, как выглядим со стороны.
А может, все было и не так. Может, и не подруга была со мной, а просто коллега по работе. Вроде не умеют девушки дружить, и я не знаю таких словосочетаний как «женская солидарность» (равно как и «женская логика»). Просто я хорошо смотрелась на фоне этой девушки…
Но это не правда. Олеся – подруга. И шли мы вместе, не садясь на транспорт, потому что работа у нас собачья, устали мы за последнее время и настроение было – то ли в петлю, то ли замуж. Поэтому и шли, смеялись, присаживались на скамейки покурить – хорошенькие такие, красивые. Мужик, ты проходи мимо, сегодня только наш день!
- Девчата, а слабо вам с нами познакомиться?
Юноша. Небольшого роста, верткий, юркий, через чур живой – уже и за плечи обнимает. Чуть поодаль – его друг. Ребята девушек на ночь снимают. Их право. Нам не по пути.
- Пойдемте, девчата, к нам в гости, пообщаемся? Но если не хотите, так хоть проводить разрешите. Вы ведь в одну сторону идете?
В разные стороны нам, ребята, в разные. И вообще, нам вроде вдвоем хорошо было?
Но диалог уже состоялся, и, слово за слово, я вдруг понимаю, что не хочу вставать со скамейки и уходить. Мне хорошо здесь, сейчас, и я не знаю, где мне будет лучше.
- Конечно, «Белая Гвардия» и «Бег» у Булгакова – это вещи, но вы уж меня простите, мне более по сердцу Приставкин. Но в такой вечер не хочется о литературе говорить, девушки, как хоть зовут вас?
А друг все стоит в стороне, улыбается. У него хорошая улыбка…
- Оставь, Олег, нам по пути лишь до перекрестка.
Я смотрю на него. Он – на меня. Зачем я сегодня пила? Почему я усталая иду с работы? За что мне завтра рано вставать и идти на службу? Мы должны были встретится не так! Мы смотрим друг на друга.
- Олесенька, чудо мое, я хочу для тебя спеть! Здесь есть караоке? Я посвящу тебе песню! Руточка, Андрейка, пойдемте!
- Не называй меня Руточкой, - я дернула плечом.
- Почему же?
- Не люблю уменьшительных суффиксов.
- А я могу поспорить о суффиксах.
Андрей шагнул чуть вперед, загородив меня от Олега:
- Не спорь, Олег. Проиграешь. Это не твой конек.
Цари Богов, когда закончиться пытка караоке? «А эту песню я посвящаю самым удивительным девушкам, с которыми мне посчастливилось сегодня встретиться!» Так, теперь она стала звездой караоке. Он вновь загородил ее от всех собою.
- Подожди, потерпи еще немного. Олег уже поет. Олеся с ним станцует в припеве, мы же постоим в стороне, не бойся.
- Я ничего не боюсь!
«Кроме насекомых, плохой погоды, пошлых фраз, бездомных собак и всего, что называется жизнью» – продолжила она про себя.
Мы могли бы встретиться в другом веке. Могли бы – как в дамском романе, когда взгляд туманиться от красот декораций. Но могли и пройти мимо друг друга! Но все равно, продолжений не будет. Он с Другом искал развлечений на ночь, а я хочу домой!
- Я хочу домой! Устала, хочу спать.
- Сейчас пойдем потихоньку.
Он зажег спичку, она прикурила.
- А меня жена бросила, - сказал Олег.
- Это бывает, - нервно затянулась Рута. – Пил, по бабам шлялся и ночевал с друзьями, расписывая пулю?
- Я вообще-то военнослужащий, офицер, не генерал пока, а лишь капитан. Мне родина не платит, чтоб на баб и соболя хватало. Но, знаешь, я не обижен, просто, больно… Олеся… Ты меня понимаешь?
Скупая мужская слеза, слезы на щеках у Олеси – она у меня девушка жалостливая.
Андрей останавливает машину, расплачивается, усаживает меня.
- Я тебе позвоню.
- Я буду ждать звонка три дня.
- Я позвоню тебе на пятый.
Она смотрит на него. Он смотрит на нее. Они смотрят, смотрят, смотрят…Водитель машины кладет руку на рычаг скоростей:
- Куда Вам?
- Домой.
- Подождите! – Андрей шагает к машине, склоняется к девушке и тихо продолжает – я позвоню на пятый день, и, если вдруг, ты меня вспомнишь, клянусь, я стану конокрадом и украду для тебя белую кобылу.
Где-то далеко-далеко, в горах Алтая пасутся два коня. Рыжий, как огонь, и белый – как пепел…
Современная магия.
(силуэт кошки на фоне окна)
Я очень люблю своих подруг. Нет, я не сторонница Сафо, я просто люблю подруг. Причем только своих, и как ярких и неповторимых личностей. Впрочем, друзья-мужчины говорят мне, что индивидуальностью наделены все дамы без исключения, не только мои подруги. Но на счет всех, я не знаю, а с подругами приходиться общаться. И не остается ничего другого, как восхищаться и любить. А без любви – никак, без любви их только убить ненароком можно, а это уже уголовное преступление.
Ну как мне не любить Инессу? Если бы не она, я бы никогда не узнала… Впрочем, это уже достойно отдельного рассказа.
Мы сидели на кухне и пили чай. Это только фраза короткая, а как две подруги, не видевшиеся целую вечность, пьют чай, описывать можно долго. Тут и беседы о благоверных и общем мужском коварстве, и бизнес-планы, и обмен новостями, новыми рецептами и диетами. Вот только последний тортик с последней баночкой варенья доедим – и на диету!
Почему я тогда решила пожаловаться на плохое самочувствие? Не иначе, вспышка сверхновой звезды в далеком созвездии Дохлого Пса повлияла. Знала, знала ведь, что эта жалоба не останется без внимания - и пойду я, солнцем палимая, либо в тренажерный зал – пару часиков физических упражнений, по слухам, прогоняют ипохондрию, - либо к лучшим светилам медицины под ненавязчивым, но пристальным контролем Инесс – она у меня девочка деятельная и считает помощь ближнему священной. И диагноз поставит, и полечит. И если скажет: «Рак», то вырежет прямо на кухонном столе тем ножом, которым до этого рулет нарезала.
Подруга посмотрела на меня и спросила тоном вкрадчиво-доверительным, именно таким, от которого я поняла: «Попала!»:
- Рут, а это твое неважное самочувствие, оно как, к вечеру не усиливается, ну знаешь, от лицезрения общих мерзостей жизни?
- Да нет, ты знаешь, да ерунда это все в принципе, весенняя апатия скорее всего, витаминчиков попью, - я отчаянно пыталась вернуть беседу в безопасное русло, - ты-то сама, как?
Увы, было уже поздно. Вы не пробовали остановить собой бешеного койота? И я не пробовала, но думаю, не получиться.
- Это ты зря относишься к себе так наплевательски, – парировала меня Инесс. – А вдруг это порча? Или сглаз? На тебя никто в последнее время не смотрел?
Ну как не смотрел? Я же не на необитаемом острове живу, и внешностью вроде бог не обидел. Неделю назад какой-то молодой и красивый смотрел. И как смотрел! Я даже подумала, что юбку забыла одеть, когда из дома выходила. Да что там неделю. Сегодня, когда к Инессе шла, бабулька смотрела. Смотрела, смотрела, а потом подошла и сказала, что у меня комбинация длиннее юбки, как ей кажется. Что бы она понимала в многослойной одежде!
- Ладно, все поправимо, - сказала моя подруга, вгрызаясь в шербет. – Сейчас поедим и поедем к одной моей знакомой старушке. Она и порчу снимает, и погадать может.
Кто бы спорил с женщиной, я не буду. У меня инстинкт самосохранения завышен.
На пороге искусственно затемненной, но очень ароматной (то ли ладан, то ли нафталин, скорее – и то, и другое в удушающей концентрации) избы стояла колоритная старушенция. Я пожалела, что у меня нет с собой фотоаппарата – фотография Бабы Яги очень пригодилась бы мне для отправки по электронной почте надоевшим анонимным поклонникам. Тихо чертыхаясь, я зашла в помещение. Вот тут то все и началось!
Бабуля посмотрела в разложенные карты, заглянула мне в глаза, прогулялась со свечкой по комнате и изрекла:
- Понятно все. На тебя, голубица, навели порчу, серьезную, с прорывом кармы. Но этого им показалось мало. Одели тебя в венец безбрачия, трудно тебе сейчас будет найти свою судьбу. Но все поправимо, - вещала бабушка, обращаясь уже не ко мне, а к Инессе. – Слава Богу, могу еще, дан мне дар свыше на помощь страждущим! Триста баксов.
Может, у меня действительно карма не идеальная, а у кого из живущих с ней все в порядке? Но что порвать карму нельзя – это я еще помню. И триста американских рублей, пусть и не своих, жалко – до невозможности! Но Инесса орет: «Я же говорила, я тебя спасу!», хватает кошелек, я кричу, что все это бред сивой кобылы, простите, седой старухи, кто-то из нас еще что-то кричал. Инесса говорит бабуленции:
- Не слушайте Вы ее, это в ней сейчас астральные сущности, ну, которые вселились, говорят за нее. Не хотят, чтобы их выгоняли.
И деньги протягивает. Я пытаюсь угрожать, что сама стану сейчас астральной сущностью и в них обеих вселюсь, чтобы меня в покое оставили.
Но ведьма с пониманием кивает Инесске головой, кропит меня святой водой и ловким движением руки прячет протянутые деньги куда-то под юбку. Мне, в конце концов все же любопытно, что со мной делать собираются, когда еще такой случай представиться? Как говориться, не верьте военным, когда они советуют во время атомного взрыва зажмуривать глаза и падать ногами к эпицентру – вы-то это шоу видите в первый и последний раз.
Инесса сидит на табуреточке, сложив ручки на коленочках, смотрит. А меня поставили на другую табуретку, и тут началось…
Облила меня старушка водой, класса «святая». Опалила челку, когда свечкой ауру зашивала. Выгнала всех астральных сущностей из меня – легким ударом по спине клюкой. Забавно? А у меня до сих пор на перемену погоды ребра ныть начинают. И карму мне нормализовала, заставив выпить стакан самогону. Ну, с нормальной кармой, мне уже все происходящее даже нравиться стало. Тем более что следующий номер программы назывался «Снятие венца безбрачия». Старуха честно отрабатывала деньги. Она била в бубен и крутилась на одной ноге, как заправский брейкер. Она отбивала чечетку и завывала «Танец с саблями» Хачатуряна. Она… Дальнейшее я не помню – маленькая, хрупкая на вид старушка, ловким ударом ноги (иной десантник позавидовал бы такой ловкости) выбила табуретку у меня из под ног. В глазах – темнота, затем – лицо Инессы, обрамленное светом, склоненное надо мной и участливый вопрос:
- Может, еще погадаем тебе?
Один день.
(девушка, останавливающая машину на перекрестке, в руках – сотовый телефон и папка с бумагами)
Я сидела у него на коленях. Колени помню очень хорошо, как и все его тело – гладкое, с накаченной мускулатурой, такое большое… Я была рядом с ним крошкой. Вот как его звали… Увы, в этом месте память мне изменяет. Что ж, назову Сергеем, это имя так забавно наделять ласкательными суффиксами – Сереженька, Сергейка, Сергуня… А в щебете, который сопровождает известную историю – она на коленях у него, оба не отягощены излишками одежды, - в этом щебете суффиксы несут основную смысловую нагрузку. Значит, Сергей. Сижу, значит. И щебечу.
- Знаешь, я сейчас рассказики пишу, - сказала я и провела пальцем по его груди. Он обнял меня крепче и улыбнулся. Хотя, может, сначала обнял, потом улыбнулся. А может, продолжил обнимать и улыбаться, дыша мне в макушку…
- И получается? О чем?
- Конечно, получается! Я же талант. И не лишена искры Божьей. И даже, не побоюсь этого слова, несколько гениальна. А главное, цени – скромна. Пожалуй, скромность – моя главная добродетель.
- Да, и эта добродетель не позволит зарыть талант в землю. Специально будут зарывать – ты откопаешься, чтобы сказать – «Я скромна и гениальна».
Мы смеялись. Было очень хорошо. Спокойно так. Хотя мне было понятно, этот человек – лишь статист в веренице подобных. Он мне позвонит, потом еще раз, но у меня не будет времени на встречу, а он решит, что я его избегаю, его звонки станут редкими и все… Но он будет помнить меня. А я буду жить, работать, гулять с собакой. Все это было и будет, и закончится когда-нибудь в мартовский день, когда один из, зараженный той же болезнью с названием труд и изм, что и я, не запишет в своем органайзере, на листочке с датой 21 мая: «19-30. Встреча с Рут. Купить цветы и рыбу. Позвонить Круглому, уточнить дату закрытия кредита». План на год – залог стабильности.
Но в этот день я сидела на коленях у… Сергея, кажется? Мы пошли на кухню, и, отодвинув грязную посуду, он открыл консервную банку.
- И над чем сейчас работает молодой прозаик? Какие новости в современной литературе?
Я задумалась на крошечную секунду. А, может, и вовсе не думала.
- Ну как Вам сказать? Прошло время, когда на заре перестройки мы радовались: вот оно, время настоящей литературы! Именно сейчас литература освободилась от груза цензуры и будет заниматься только своими проблемами. Сегодня, по прошествии лет, стало удивительно ясно, что русская литература, если, конечно, это литература, не может существовать без удивительных сплавов – литература и политика, литература и психология, литература и философия – дальше продолжать я не могла, так как, смеясь, подавилась килькой в томате. Сергей стучал мне по спине и намекал на то, что демагогия наказуема свыше. Я же просто заливалась смехом и не могла остановиться. Щебет, щебет, щебет…
- Серьезно, о чем ты пишешь?
- А я серьезно не пишу!
Хотелось бы написать об охоте на зайцев. Как азартно и нетерпеливо дрожит борзая, ожидая на номере, как потом бежит, а может, летит, вытянувшись в струну, слегка касаясь подушками лап верхушек трав. Летит, настигает, и, делая легкое движение головой, отходит спокойная от тушки зайца. И как рвутся с поводков сворки идущих в загоне, рвутся, лая и хрипя. Хотелось бы написать, как вчерашний гуманист приседает и молиться вслед собаке: «Убей!». Хотелось бы… А в городе моя собака бережно принесла в пасти стрижа с прошитыми леской крыльями и попросила спасти.
Сергейка, ласковый мужчина, налил мне в чашку жасминового чая. Я сидела с ногами на постели, а он держал кружку.
- Я напишу про зайцев.
- Юный прозаик напишет о том, как старый художник мозаик поехал на летний пленэр. Развел на природе много грязи, когда изготовлял из глины и пластмассы монументальное полотно: «Автопортрет на фоне зайцев».
- Размер полотна не позволял транспортировать его в город, так как мозаик был любимым учеником Церителли, и с тех пор
- И с тех пор жители далекой Альфы Центавра каждую ночь могут любоваться сим бессмертным творением…
Был удивительно солнечный день. Удивительно. Ночью я плакала, уткнувшись носом в собаку, утром следующего дня опять над чем-то смеялась. Интересно, как его все-таки звали, того большого и веселого мужчину?
Князь Игорь.
(в вечернем платье, с бокалом вина).
Мой муж любил водить меня в театр. И в филармонию. Патологии в этом нет никакой, просто, очень редкое для мужчины качество. В конце концов, мы хорошо друг друга дополняли – он меня – в театр, я его – на футбол, он покупает билеты в филармонию, я договариваюсь с участниками следующей игры в пейнтбол. И театры, и спортивные мероприятия нам в радость обоим, поэтому собирались мы на эти культурные мероприятия с наслаждением. Долго и с интересом перебирали его галстуки и рубашки, пытаясь сделать выбор, мои юбки-блузки-платья… Наводили глянец на обувь, выбирали украшения. Говорили друг другу:
- Мне идет эта заколка для галстука?
- Да, милый, только не забудь сменить запонки, адуляр с изумрудом в одном костюме – моветон. А какие серьги ты мне посоветуешь одеть сегодня?
- Надень жемчуга, дорогая, - и старались не сорваться на хохот. Мы бы и на «Вы» обращались, но увы, не могли в таком случае сохранить подобающее выражение лица.
Наконец, я и мой суженный, оказывались в театре. На этапе начала всех театров, милый еще как-то сохранял интерес к происходящему, но по мере удаления от гардероба, он как-то незаметно, но необратимо терял его. Пока я листала программку, разглядывала и сравнивала наряды дефеллирующих мимо меня дам, и вообще, приходила в священный трепет перед лицом высокого искусства, благоверный поглядывал в сторону буфета и тихонько вздыхал. Причем, что интересно – расстояние до буфета существенного влияния на громкость и интенсивность вздохов не оказывало.
Но вот мы в зале, наступал миг, гаснет свет. С первыми же звуками увертюры, нервные вздохи моего мужа тут же сменялись глубоким ровным дыханием. Евгений засыпал. Он спал крепко и безмятежно, как спят только в детстве.
Я была заботливой женой, поэтому не будила, а напротив, охраняла его сон, заботливо поправляя галстук. Ну, спит. В конце концов, беглое наблюдение за залом, показывало мне, что спят почти все присутствующие мужчины. Причем, что интересно. Чем старше эти театралы, тем качественнее их сон. Некоторые, не просыпаясь, могут даже аплодировать. Слышали, наверное, не один раз, одинокие аплодисменты в середине арии? Вот и я про то же. Да, уходя из театра, по окончании спектакля, я всегда будила благоверного, ни разу не оставив спать там, где спит, забирала домой. Может, он по этому и любил ходить в театр.
Выводил меня Женечка в люди с началом театрального сезона строго один раз в неделю. В пятницу. После напряженной рабочей недели, он нуждался в полноценном отдыхе. И вот, в одну из таких пятниц, мы в оперном театре. Хрусталь люстр, позолота и бронза отделки, красный плюш кресел, оголенные плечи дам в портере. Давали «Князя Игоря».
Что-то не то происходит в современном обществе. Еще лет пять на эту прекрасную оперу собиралось едва ли ползала. Аншлаги были на премьеры, на авангардные постановки. Но чтобы весь бомонд и власть имущие пришли демонстрировать свои патриотичные настроения… Я такого давно не помню. И афиша, которая рассказывала, что к постановке готовится «Жизнь за царя» и еще что-то, призванное сеять гордость за славное прошлое Родины, меня тоже поразила. Смута, что ли надвигается?
Пока я пыталась думать и наблюдала за зрителями, Евгений устраивался удобнее в кресле. С его ростом в два метра, это не очень просто. Гаснущий свет, увертюра, мирный сап рядом – все шло по старому сценарию. И первый акт закончился, и я сижу с программкой, опустив очи долу, лишь бы милого не потревожить, и снова мерцнующий свет…
Я наслаждалась музыкой. Кажется сейчас должен быть хор бояр – давненько я не слушала Бородина, уже и забывать начала…
«Мужайтесь, княгиня,
Недобрые вести…»
Женя как-то странно встрепенулся, даже подскочил немного.
- Что случилось? – громко, почти на весь зал старого театра с хорошей акустикой спросил он.
Я не успела ответить и вообще как-то прореагировать, как уверенный баритон соседа справа ответил Жене:
- Вообще-то я могу ошибаться, я не совсем разбираюсь в условном мире театра и опер, но я бы сказал, что князя того… Шмальнули. А братва бабу его поддержать пришла.
Женечка еще раз испуганно оглядел зал, но высокое искусство сделало свое дело – будто и не было его испуганного крика, я слышу у своего уха вновь глубокое и ровное дыхание мужа.
Может, через месяц, может – через пять, я ждала возвращения мужа с работы. Он должен был снять со счета деньги, мы хотели прогуляться по магазинам, но почему-то задерживался. Ближе к ночи я начала волноваться. В полночь я позвонила одному из друзей. «Не волнуйся» – успокоил меня друг, «пьянствует где-нибудь». Это Женечка-то? Усомнилась я. Друг тоже усомнился, сказал, чтобы я ложилась спать, а он посидит на телефоне, поищет его. В три ночи друг позвонил мне сам и сказал, что нигде у друзей Женьки нет, милиция его не задерживала, скорая не подбирала. «Но ты не волнуйся» – сказал мне друг на прощание. В пять я вспомнила, что во дворе вырыли канаву и пошла посмотреть – вдруг Женька упал в нее в темноте, и сейчас не может выбраться… В семь утра я выпила снотворного и постаралась уснуть. Мне это почти удалось, я уже начала проваливаться в сон, когда раздался звонок в дверь. И сразу за звонком – чистый баритон моего ненаглядного:
- Мужайся, княгиня,
Недобрые вести
Я деньги все пропил…
Ты и я.
Профиль на фоне окна.
Я сидела на подоконнике, курила, смотрела на улицу. Когда так сидишь, штора отделяет от дома, стекло – от улицы, получается этакое призрачное одиночество и появляется надежда, что если немного подумать, то решишь все проблемы. Бывший муж ходил по комнате и пытался мне что-то там рассказать, но в уши попадало только: «Угу-бы-бы ну бу-бу-бу». Все-таки до развода мы прожили пять лет, просто так из жизни их вычеркнуть сложно, да и наверное, не стоит. Впрочем, этот вопрос меня занимал так же мало, как и то, что он мне говорил.
- Что ты читаешь? – от неожиданности я вздрогнула. Именно эти внезапные вторжения Игоря в мои мысли, после чего гложет непонятное чувство вины, послужили отчасти причиной развода. Хотя на самом деле этих причин было так много, что заострятся на чем-то одном было бы неразумным.
- Конфуция. Это выборка китайской философии, в этом сборнике вообще-то каждой твари по паре.
- А рядом что за книжка лежит?
- Сборник японской поэзии. Танки.
- Понятно. Хотя раньше ты вроде Востоком не увлекалась?
- Не знаю, нашло что-то…
- Хочешь стать спокойной, как японец и хитрой, как китаец?
Глупо. Откуда мне знать, чего я хочу? Все так относительно и зыбко. Гораздо понятнее, чего не хочется точно.
- Ты много куришь. Я не считаю, но это вроде уже седьмая сигарета?
Вчера я гуляла с собакой и увидела первый цветок мать и мачехи. Собака тоже увидела и застыла над ним. Пожалуй, нет более трогательной картинки, чем большая собака, склонившаяся над маленьким цветком. Музыку, что ли включить?
- Игорь, нажми, пожалуйста, на кнопку магнитофона.
Когда я гуляю с собакой, за нами все время увязывается целая стая каких-то мелких дворняжек, из тех, которых обычно зовут «Тузик» и «Муха», карликовых пуделей, болонок и тому подобной мелюзги. В компании с моей, эти собачки чувствуют себя в безопасности.
- Твой образ жизни безалаберен. Я заглянул на кухню – кроме «Педи грипала», чая и сигарет у тебя нет никакой еды. Я… Ты… Я…
Тихое счастье – дом, воздушная штора, книги и спящая на кровати собака. Интересно, что ей снится? Тихонько перебирает лапами и подрыкивает. Может, вспоминает, как мы с ней на охоту ездили?
После работы мы с девочками зашли в ближайший ресторан. Иногда совсем не нужен повод, чтобы со словами: «За нас, красивых и умных», накачаться до того самого состояния, когда мир особенно приятен, а звезды ярки. А накачавшись, пойти искать приключения. Вдоволь нагулявшись, мы поймали машину и поехали по домам. С водителем я разговорилась – у меня и у трезвой есть дурацкая привычка общаться с массами – с кондукторами в трамваях, таксистами, продавщицами ночных ларьков… Его зовут Сергей, он увлечен охотой, как и я, вот только собаки у него нет. А у меня прекрасная рабочая борзая – это ли не повод для следующей встречи?
- На днях я видел тебя в компании каких-то уголовников. Докатилась до того, что пьешь пиво на остановке. Когда ты последний раз рисовала?
Сергей оказался прекрасным человеком.
- Я до сих пор чувствую себя ответственным за тебя. Хотя, как понимаю, именно от этого ты и сбежала. Ты… Я… Ты… Бы-бы-бы…Бу-бу-бу… у-у-у-у и ах.
Бывший ненаглядный монотонно перекрывал звуки, несущиеся из магнитофона.
Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди
Под музыку Вивальди, под милый клавесин…
…
…
Мы все начнем сначала…
…
Любить что было сил…
- Игорь, а ты помнишь, как мы ездили на Чертики?
Недалеко от нашего города расположены в лесу красивые скальные останцы – Чертово городище, в просторечии – Чертики. Правда, для некоторых людей, полтора часа дороги все же далековато. И мало кто едет туда так, как поехали несколько лет назад мы с Игорем – тогда он был для меня Игренькой. Когда часы показали семь минут второго, мы дошли до скал. Не было даже спичек, и все, для чего мы приехали, заключалось только в том, чтобы лечь на спину на обледенелой вершине и посмотреть на звезды. А после я спала на станции и просыпалась от стука собственных зубов.
- Ты потом лежала с простудой, а я мазал тебя горчицей… Ты так кричала, что на твой крик сбежалось чуть ли не все общежитие, я тогда узнал, что горчица и горчичники – немного не одно и то же. И я захотел улучшить тебе настроение…
- И устроил пытку шоколадом…
На следующий день после экзекуции с горчицей, Игорь получил стипендию и на все деньги купил шоколад. И как-то ловко уговорил меня весь его съесть за рекордно короткое время. Примерно два года после этого я почему-то не могла видеть конфеты…
Драгоценная отрава, золотая бричмула
Где чинара притулилась у ограды…
И жужжит опять над ухом вечная пчела
Я вроде начала уже подпевать магнитофону, притоптывая ногой, но Игорь начал перематывать пленку. Пожалуйста. Я слегка повела плечом и уткнулась в книгу.
- Пожалуй, только ты можешь читать Конфуция и мурлыкать какой-нибудь незамысловатый куплет одновременно, - хмыкнул уже чужой мужчина. Я опять попыталась отогнать движением плеча несуществующую муху.
Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди…
- Знаешь, это, конечно, странно, но ты не изменилась за те годы, что мы знакомы. Нет, я не то говорю, Конечно, изменилась, но осталась прежней – такая же юная и…
- Без царя в голове?
- Нет, не так…
Он замолчал. Наконец-то он замолчал. Я делала вид, что читаю. Стекло холодное-холодное, это так хорошо, касаться щекой холодного стекла. Как там у Цветаевой:
В братствах бродячих
Мрут, но не плачут,
Жгут, но не плачут…
В ночь перед разводом мы играли в карты, в дурака. Играли молча, но беззлобно. До самого рассвета. А потом, держась за руки, встречали на балконе восход солнца. Тогда, два года тому назад, я впервые увидела зеленый луч, который должен принести счастье. Если бы я еще знала, какое оно должно быть, счастье…
- Почему ты до сих пор одна? Почему не выходишь замуж, почему?
- Не хочу.
- Слушай, возьми меня обратно.
Он вроде тихо это сказал. Почему заложило уши, как от крика?
- Может, у нас получиться со второй попытки? – еще тише, а кажется, что громче, громче, громче! Так вроде не бывает, а мне уже хорошо без него и спокойно. Раз в неделю заходит Сергей. Мы с ним на охоту ездим! Я почти отвыкла говорить ему сквозь сон: «Игренька, купи мне завтра ватман, я нарисую твои сны». И почему я говорю, что я вообще говорю, может, это не мой голос?
- Только обещай мне никогда не мазать меня горчицей.
- Буду.