Моя жена, Варлова Марья Алексеевна, сначала работала кладовщицей в Нефтегазгеологии. Старшей. Начальствовал над ней Семён Хамурович Кустанович, снабженец. Животастенький, лысый и кривоногий – как папа казах. Важный, носатый и хитрый, как мама-директор. Он и ножку у своего кресла всегда вывинчивал до отказа, чтоб выше казаться. Взглянет на тебя снизу вверх, и ты, на ковре стоящий, оседаешь на две головы ниже его, в кресле сидящего. А скажет "до свидания", в тот же миг чувствуешь с удивлением – нет тебя перед ним!
К начальнику подчинённые как ходят? Сначала раскланяются секретарше, о её драгоценном здоровье заботливо поинтересуются, посочувствуют тяготам и лишениям её службы. Если та соблаговолит допустить к телу – в заветную дверь скребутся.
Моя жена к Кустановичу молча шла, ногой дверь открывала. Нужный специалист! Я-то знаю! Я у него шофёром работал. А куда деваться? Кустанович без моей жены, как без рук!
Нет, ну, намёки разные были, конечно… В гараже, от шоферов. Прямо-то ничего не говорили, но чувствовал – осуждали. Что ты, мол, за мужик, если жене позволяешь вести себя так! Подъялдыкивали всё…
Жена-то у меня по молодости ягодка была!
Но я держал себя, провокации игнорировал. Знал, что жена не любительница этого дела. По себе знал…
Вышел как-то на середину гаража и, чтобы разом прекратить глупые разговоры, произнёс речь:
- Дорогие соотечественники, - говорю. И руку вперёд и кверху, как Ленин, чтобы поняли важность момента. А другую, соответственно, за отворот спецовки. – Моя жена – руководитель государственных масштабов, всю себя отдаёт работе. И ваши гнусные намёки на щекотливые обстоятельства я не принимаю, как не соответствующие истинному положению дел. Вы отлично знаете, что я сам не прочь покататься на чужой лошадке… Но моя жена в подобных скачках давно не участвует. Так что кончайте.
Они угорают, глупые…
- Во, рубанул Борька речь! Как Сталин с трибуны ООН про угнетённых женщин Востока!
- Всю себя отдаёт – это точно! – ржут.
- В скачках не участвует… Да она и после твоей смерти все призы возьмёт!
- Кончим, - давятся от смеха, - когда лошадку какую-нибудь взнуздаем, Кустановичем не объезжанную!
Хамьё невежественное, что с них взять!
И чувствую – все такие многозначительные стали после этого разговора… Переглядываются, перемигиваются в мою сторону, усмехаются за спиной. А я посмотрю на кого, рожа кирпичом - не знаю, мол, ничего.
Вижу, следят за мной, ждут, когда я сорвусь, ищут повода выжить из гаража… А потом и вообще провоцировать стали – то в бок толкнут, когда отвернёшься, то подадут что-нибудь, да так, что взять не успеешь и уронишь… Я же у них как кость в горле: жена – начальник, сам – образованный, не чета им…
Я поначалу себя крепко держал, выучка старая помогала… Не в таких передрягах, в серьёзных психологических "играх" – не в компьютерных игрушках - участвовал! Но, чувствую, ни сосредоточиться, ни расслабиться по-старому не могу, здоровье подводит, нервишки приослабли. Внёс уже, как говорится, свой посильный вклад в мировой реестр болезней. Не зря же там, где я служил, досрочно на пенсию отправляют!
Я-то шоферить начал, когда в сорок пять лет на пенсию вышел. А так, образование у меня… Образования моего на троих хватит. И политическое, и экономическое, и военное… Не считая специального… В котором шоферская наука – самое незначительное, чем мне пришлось овладеть.
С женой своей я познакомился, когда ей восемнадцать едва стукнуло. Выше крыши в комплексах была и в непрерывном самоутверждении. Из под игрушечной брони самоуверенности на всех лысым ёжиком щетинилась. Любого, мол, заколю до смерти!.. Чем?! Между небом и землёй болталась, верх с низом путала, убедившись, что "крутая жизнь" к себе в белых одеждах не пускает, что на входе "Давай!" в качестве предоплаты требуют, и гарантий не дают. А на "Нет!" табличку "Пошла вон!" лениво показывают.
Мне тогда уж за тридцать перевалило. Умный мужик, при серьёзном деле, тылы – железобетонные. Моё – всё твоё, говорю, бери. И взамен ничего не требовал.
Не жалко – я ж один!
Она понять не может. Как это – даёт всё, и взамен ничего не требует!
Просто любил я её. Хрупкую, большеглазую, отвергнутую растленным миром.
- Луну, - усмехается, - если достанешь с неба… Чтобы вот так я её держала… Тогда…
И сложила ладошки лодочкой.
На берегу мы в ту ночь сидели.
Принёс я в горстях воды, и ей в ладошки перелил.
- Любуйся, - говорю, - своей индивидуальной луной. Хочешь – домой её неси, хочешь – в кусты выплесни!
Посмотрела она на отражение, засмеялась радостно…
Груди у неё – третьего размера. Тяжёлые - неправдоподобно! И – как торпеды – вперёд! Невозможно – таким тяжёлым и – вперёд! Такие должны вниз клониться… А у неё – вперёд!
Поженились когда, раздену, бывало, её и пью, как хмельное вино… Медленными глотками… Кожа как у ребёнка… Запах чистый… Бёдра, талия, грудь – обводы, будто мастер по лекалам вырезал! Жену ласкаю, а сам с ума схожу…
А она: "Да ладно, телячьи нежности!"
Как холодной водой…
Что ж ты, думаю, чувства мои топчешь! Они же не трава, – вновь не прорастут!
Чуть что – дикой кошкой кидалась.
- Да успокойся ты, - говорю, - я ж тебе не враг! Все проблемы тихонько обсудим и добром решим! Мы ведь две половинки одного целого! Всё моё – твоё! Пусть будет тебе хорошо, потому что, когда тебе хорошо, я вдвойне счастлив - за себя и за тебя!
Да-а… Полюбил железный человек хрустальную женщину из стеклянного дома… И грустная история из этого вышла, скажу я вам!
Учиться помог ей, воспитал, можно сказать, на ноги поставил.
Время прошло, у неё ко мне вроде как нежность стала просыпаться. Какая-то… проверочная-пристрелочная, что-ли? Вроде как изобразит ласковость – и наблюдает, как я на это прореагирую. Хм… Как можно на такую "проверочную" ласковость реагировать? Да никак. А искренней привязанности от неё так и не почувствовал.
Сначала не понимала, что люблю. Потом не верила, что бескорыстно забочусь. Потом стало казаться ей, что мало для семьи делаю.
И ревность какая-то у неё постоянная, что, вот, мол, я добилась в жизни положения, а ты не ценишь…
Ну, прямо терзало её, что я не ценю её достижений!
Ценил, почему же… Ценил её достижения ещё и потому, что моими руками они сделаны.
Только человека в ней всё меньше оставалось.
С другими мужиками меня всё сравнивала, с начальниками, с которыми по работе встречалась… И выпивала. Я-то по началу почти совсем не пил!
И терзала её мысль, что не пробился я в жизни.
А я не пробивался! Ей помог место в жизни занять, научил держать себя так, чтобы люди ценили…
Ничего сам не добился по службе? Ну… Как раз перестройка началась эта долбанная… Скольким хорошим людям судьбы сгубил Меченый! Зато мусор разный, да дерьмо, как в половодье, со дна наверх выплыли…
Я сделал своё дело, и отошёл в сторону… Зубами ляжки рвать коллегам-соперникам, по-волчьи, в разделе добычи не захотел.
Если тому, кто больше трудится, достается меньше благ, нет смысла напрягаться.
Нет, я не бездельничал! Шофёром работал…
Семён Хамурович потом мою жену заведующей над всеми складами поставил. И офицером по охране. Там военизированная охрана, вот жена и командовала всеми. Не хуже фельдфебеля скрутила в бараний рог стрелков-охранников! Да и внешне стала какая-то… мужиковатая.
Хрустальная женщина превратилась в железную леди.
Рассказала мне жена как-то байку:
- Добрый мальчик поймал ящерицу и оторвал ей хвост. Он думал, что хвост мешает ящерице бегать и решил ей помочь… И он оказался прав! Без хвоста ящерица побежала намного быстрее!
А я в ответ ей такую:
- Однажды утром мы проснулись и совесть сказала мне: "Зачем я тебе? Я уйду. Нам будет лучше друг без друга". И ушла. И мне стало легче жить без неё! Но, Господи, какая это была тошная жизнь…
Это потом уже, когда они с Кустановичем АО "Аккун" учредили и кучу магазинов пооткрывала для реализации товаров. У них же товары на государственных складах, всё равно, что свои. Со склада списывают по два рубля, а в магазине продают по двадцать два. Навар в карман.
А в гараже у меня с мужиками до смешного доходило. Окликнет кто-нибудь сзади, назовёт обидно, оглянусь – нет никого. Спрятался! Детство у них в одном месте играет, видите ли…
Прихожу как-то на работу, а там пацан, недавно к нам устроился, переоделся в какую-то хламиду, лицо маслом испачкал, чтоб в темноте незаметнее быть, и за мной подсматривает. Господи! Это он за мной-то решил следить?! Да я по выявлению наружки в своё время спец был!
Подхожу к нему, и напрямую:
- Ты, парень, сам за мной приглядывать дурью взыграл, или кто послал тебя?
Перепугался он… Неопытный!
- Ты чего, дядь Борь…
- Зачем, - говорю, - лицо закамуфлировал?
- Это я, - говорит, - масло сливал, в яме стоял под машиной, вот меня и забрызгало…
Масло его забрызгало…
Потом принесли кошку дохлую и спрятали где-то. Вонища в гараже – не продохнёшь! Весь гараж обыскал – не найду никак! Хорошо спрятали, заразы… Домой приду, от меня и дома воняет – хоть три раза подряд мойся. Я говорю им: "Мужики, чего вы ерундой занимаетесь! Неужели самим приятно этой вонью дышать?" А они делают вид, что не понимают: "Ты о чём, Борис?"
В общем, уволился я.
Рассыльным "по особо важным делам" стал работать. Меня жена на своей машине то в Бузулук, то в Бугуруслан посылала с какими-то бумагами. Они с Кустановичем и там бизнес открыли.
Забурела моя жена! Через край забурела! Непризнанная царица!
Но магазины у них с Хамурычем – это мелочь. Прикрытие, так сказать. Я то знаю! Они больше по людям работали. Квартиры отжимали, например, у алкоголиков. Одиноких стариков в психушку отправляли, а на себя опекунство оформляли. Много ещё чего творили, но я об этом пока не буду говорить.
Когда жена власть и силу почувствовала, меня и всех вокруг запрезирала:
- Я, - говорит, - этот городишко на колени поставлю!
- Не получится, - говорю. - Людей, может, и поставишь, а город – нет. Фундаменты придётся копать, а у тебя землеройной техники маловато. Бога ты, - говорю, - не боишься! Чужой жаждой напиваешься, чужим голодом наедаешься… Что со стариками, с алкоголиками делаешь? Они ж люди слабые, всё равно, что разума лишённые! Одно слово – божьи люди! А ты жилья их лишаешь, в приютах да психушках, а то и на улице помирать обрекаешь.
- Ага, - говорит, - слабые… Как ты у меня, дармоед. Тоже любитель за воротник заложить не на свои. И разума, как ты, лишённые – это точно!
Нет, я, конечно, выпить люблю. А кто не любит? Было один раз приключение ума - параллепипед наискосок головы стал, не отрицаю. Перепил в тот раз сильно.
Сначала пили водку. Пили за всё хорошее, водки на всё, конечно, не хватило… Перешли на медвежью кровь… Ильдар принёс, где взял – не знаю. У нас и медведей-то не водится!
Как полезли на меня пауки, тараканы, черви разные! Откуда взялись! И не всё выпили, ребята потом сказали. Главное, твари эти в карманы лезут, за пазуху набиваются, не выгребешь! Ящерица в штаны залезла, бегает. Щекотно! А за пазухой змея ворочается. Холодно же! Дело зимой было… Откуда приползла?
Я в ванну – не дурак же, хоть и пьяный - и кипятком их, кипятком! В больнице потом лежал с ожогами. Но до белых чёртиков не пью, нет! И под заборами не валяюсь – норму знаю!
Одна ящерица всё ж таки залезла в желудок, когда спал. Теперь всё время царапается там, пьет из меня кровь. И мелкие червячки под кожей в пахах остались. Вреда от них большого нет, но потенция, конечно, упала.
- Я тебя, - жене говорю, - если не одумаешься, если людей не прекратишь обманывать да губить, силой заставлю! Я всё про тебя знаю! Доложу куда надо!
Она, конечно, от дел своих сразу меня отстранила. Прессинг устроила по всем фронтам. Наезд, одним словом, сделала капитальный.
Как говорил один мужик с базара, чтобы быть счастливым, нужно иметь бесчувственное сердце, хороший желудок и не иметь совести . А моя жена всю жизнь к счастью стремилась.
Первым делом велела у меня машину угнать. Чтоб средств движения лишить. Приехали как-то домой, вылез я из машины, а дочь младшая: "Дай, пап, - говорит, - ключи, я в машине посижу". Завела машину и уехала.
Милиционер, у которого я три года назад купил машину по генеральной, технику с учёта снял, продали они её. Деньги, конечно, сами понимаете…
Милиционер для прикрытия всегда нужен, когда тёмными делами занимаешься.
В общем, жена отлучила меня от всяких её дел. А мне плевать! Я грязной работы не чураюсь! Взял, и устроился в городской трест очистки рабочим мусоропогрузчика. Как ты на это, думаю, посмотришь? Сама – царица, а муж мусорщиком работает!
Работа физически не тяжёлая, а к вони я в гараже привык, когда дружбаны мне кошку дохлую подкладывали. Несколько недель проработал нормально, а потом вдруг появились у меня жутко неприятные ощущения.
Началось с тянущих болей в области полового члена и мошонки. Потом это дело неопределенно как-то расползлось вширь, стало жечь, переливаться, то стягивать, то распирать… Через живот, грудь к голове поднялось – будто пузырьки стали в мозгах булькать и лопаться. Нет, оно, всё это не больно, даже щекотно, я бы сказал. Особо не беспокоит, но мешает сосредоточиться. Хуже, чем с крупного бодуна, только без тошноты и головной боли. В ушах шумит и мысли из-за этого бульканья путаются, а то параллельно начинают идти…
Так же и с ума сойти недолго! Опять же вопрос – отчего всё это?
Стал я просвечивать половые органы с помощью настольной лампы. Нашел деформации и разрывы сосудов.
И тут мне как голос какой в голове подсказал – да это же я заразился венерической болезнью из-за контакта с мусором!
А как лечить? Ну, я-то не дурак, литературу научно-популярную читаю, знаю, что вся зараза от ультрафиолета гибнет. Тем более, что сейчас, в связи с повреждением озонового слоя и появлением дыр в атмосфере, ультрафиолет вообще бешеной силы!
Стал я на крыше дома загорать. Но весь не раздевался, чтоб про меня не сказали, что я голый хожу по крыше, если увидит кто. Только приспускал штаны и поднимал рубашку. Но всё равно кто-то заложил. Менты повязали и в психдиспансер, на экспертизу.
- Ты, - говорят, - хулиганствуешь и эксгибиционизмом занимаешься.
- Вы что, - говорю,- мужики? На пляжах вообще, нудисты толпами загорают. Я занимаюсь ультрафиолетовым лечением. А потом, это раньше у нас было запрещено, а теперь всё разрешено – и гомосексуализм, и эксгибиционизм, и онанизм… В школе, вон, стали детишек учить: "Чтобы эмоционально не перенапрягаться, вы, - говорят, - онанизмом занимайтесь". А в телевизоре что? Что ни кино – эксгибиционизм, что ни реклама – онанизм, что ни концерт - гомосексуализм…
- На пляжах нудисты в отведённых местах загорают. И табличка: "Нудисты". А здесь табличек нет. Гомосексуализмом, - менты говорят, - заниматься можно, а эксгибиционизмом нельзя!
- Так чем же эксби хуже, чем горби? То есть, гомо?
- А это, - жмут плечами, - ты у закона спрашивай!
В общем, поговорили со мной в психодиспансере. Увидели, что загар по форме трусов, а не по всему телу. Видят, человек нормальный, голышом по крыше не ходит, отпустили. Посмеялись только, что я так лечил вензаболевание.
- Про этот метод я в газете прочитал, в "Здоровом образе жизни". А как же мне его лечить, вензаболевание? - спрашиваю. – Посоветуйте.
- А мы, - говорят, - не по этому профилю. – Мы по духовному. А с половым вопросом ты лучше в вендиспансер обратись…
Жена потом натравила на меня детей. Побили они меня сильно. Выпимши я был, конечно. Я то понял, что она на меня наезд хочет сделать. Дети меня били, а жена потом хотела пойти и заявление в милицию написать, что я дома дебоширил. Но я её опередил. Пошёл в травмпункт, снял побои, чтоб защититься. Свидетель был, муж старшей сестры, мы с ним тогда как раз на кухне выпивали.
После этого они мне, конечно, не дети стали. Так, посторонние люди. Мельтешат перед лицом… Все чувства мои к ним они тогда отшибли. Кто они теперь для меня? Никто. Прохожие. Я и звать-то их как, стал забывать.
Жена втихаря сделала документы о разводе, я про то не знал даже. Приносили повестку в суд мне, но я не ходил. Один раз принесли, я подписал, но не пошёл. А второй раз принесли, я и подписывать не стал. Ничего, говорю, не знаю. Я никаких заявлений не писал, зачем вы меня вызываете? А они не сказали, что на развод.
Как меня с женой развели, без понятия. Заочно развели. Но жена из квартиры уходить не собиралась. Мы и до этого уже лет пять не жили семейно. Хоть и в одной квартире, но в разных комнатах.
Зарплату и пенсию я ей всегда до последнего отдавал. Однажды у неё в комнате полез зачем-то под матрас и натолкнулся на бумажки и на пачку денег. Девятьсот пятьдесят тысяч рублей! Это ещё перед деноминацией было. Она, оказывается, на мои деньги квартиру кооперативную строила. Увидела, что я у неё под матрасом тайник нашёл, аж подпрыгнула.
- Чего, - говорит, - где не велено шаришь?
И так это сквозь зубы, с присвистом змеиным, с шипением… И губы у неё перетянутой ниточкой дрожат, того гляди порвутся от злости…
Пожал я плечами… Мне те деньги не нужны были. Ел я мало, хлеб да колбасу. А на выпивку левачил.
- Какая ж ты злая стала! – говорю жене. – До чего власть и деньги людей доводят! Заткни за ухо чесночную дольку от нечистой силы, она у тебя уже на плечах сидит, за шею обнимает и в щёчку целует…
Мы с Гарифуллой на базаре работали, и со Славиком. Торговали. К тому времени я ушёл от Кустановича. Жена попросила.
- Ты, - говорит, - дискредитируешь меня в глазах подчинённых!
Ушёл, не жалко…
Шли мы как-то с базара. Собирались одному казаху колодец бить. А Гарифулла и спрашивает:
- Борис, ходят слухи, жена с тобой развелась?
- Не знаю, - говорю.
Ну, мы попутно зашли в суд. Развод, говорю, был без меня. Адвокат фамилии даже моей не спросил. Меня-то по жене все знали… Бумажку какую-то посмотрел на столе:
- Варлов Борис Александрович, разведён, - говорит.
В феврале девяносто восьмого года Рогачёв приходил изымать оружие по заявлению жены. Я охотник, два ружья у меня были. Ружья изымали за попадание в вытрезвитель.
В вытрезвитель попадал, не отрицаю. Давнишнее это дело было. А переделали, будто недавно. Нет, в вытрезвитель я попал не за то, что дебоширил или под забором валялся. Там же по шариату вообще пить нельзя. Чуть запах есть от пива, или на улице пьёшь, забирают сразу. Особенно русских. Они же, как от России отделились, русских притеснять стали со страшной силой!
Забрал я потом ружья из горотдела милиции. ИЖ-27, новое ружьё, хорошее, сдал в магазин "Арсенал" на продажу. Другое, Тоз-63, в магазин не взяли. Старое, говорят, никто не купит. Я его в горотделе на хранение оставил. Когда жена ушла из дома, забрал домой. Потом, когда я заблокировался в квартире, они забрали тозовку, обвинив меня в разбойном нападении.
Когда жена от меня ушла, я сошёлся с Юсуповой Татьяной Романовной. Она осетинка из-под Краснодара. Там на неё наезд сделали…
Там случилось убийство, выкинули кого-то из квартиры. Разборка, что ли, какая… Всё в крови… С пятого этажа женщину выкинули, насмерть. А Юсупова в соседней комнате жила, там общежитие было. Она как раз с ними выпивала. Муж вынес шапку и телевизор, а подозрение на неё.
Участковый Аман Бисынбаев, старлей, заходил как-то ко мне. Гони её, говорит, она в розыске. Она уже работала с ними, торговала водкой. Зам начальника районного ОВД на неё наезд сделал, ей пришлось согласиться. Да, знали, что в розыске, а не брали, потому что на них работала.
Она работала у них открывашкой. Ну, открывашка, это кто… Женщина лёгкого поведения знакомится с мужиками, сожительствует, а потом открывает ночью двери, впускает ребят из милиции.
Откуда знали, что в розыске? Ну, к ним приезжал из Краснодара Бахтияр, старший лейтенант РУБОПа, Борисом она его называла… Вот он и сказал. Нургалиев или Нургазиев. У неё привычка такая, менять в фамилии несколько букв. Вроде называет человека, а захочешь найти его, спрашиваешь, а такого нет.
У меня умерла сестра при странных обстоятельствах. Слухи были, что зять подсыпает порошки ей. Это же дешёвый трюк - сначала распускаются слухи, а потом человек умирает. Это называется подготовка общественного мнения.
А слухи шли от моей бывшей жены. Поэтому я понял, что всё идёт с её стороны.
У сестры была грыжа скользящая. Но это же не страшно для здоровья!
Жена осенью приезжала к сестре трижды. Просила сестру написать заявление, чтобы меня отправили на принудительное лечение от алкоголизма в ЛТП. Жена не могла написать, мы же в разводе были! Официально – чужие! А чтобы меня в ЛТП забрали, надо заявление от родственников.
На принудительное лечение… Лечить меня надумала… Разве ж нашу жизнь теперешнюю вылечишь!
Они тогда привозили девушку, Любу, Авдееву Любовь Ивановну, из больницы. Она сначала работала на милицию. В милицейском кафе работала, подставухой.
А узнал я про это так. Приехал младший брат ко мне. Захотел девушку. Он у меня палкоВВодец ещё тот!
- Элементарно, - говорю, - Ватсон!
Пошли в кафе. А рядом есть милицейское общежитие напротив областного УВД… Поймали Любу так.
Заходим в кафе. За стойкой барменша сидит, скучает, востоком отвращается. Лицо красивое, томное, как мёда напилась. Глазища голубые, грустные. Без мелкоскопа видать – одинокая. Волосы светлые, чучмеки от таких с ума сходят. Подбородок на руку уложила – царевна Несмеяна в мечтах о любовнике, хоть сейчас на неё кокошник одевай.
Увидела нас, такой безумной надеждой глаза засветились - словно волны Балтийского моря с Каспийским слились, смыли восток проклятый, и Аврора взошла, вот-вот стрелять начнет!
Подалась барменша вся вперед, арбузы свои высокосортные на прилавок выкатила, заулыбалась ожидательно и голосом таким обалденным, спрашивает:
- Что будете пить, мальчики?
Показываю я барменше двадцать пять рублей –тогда это большие деньги были.
- У тебя, - брата спрашиваю, - есть помельче?
- Нет, - говорит, - у меня только сотенные.
Нарисовались, в общем, как северяне. Заказываем коктейль…
Откуда ни возьмись, подскакивает Люба, запыханная вся из себя, и к нам. Это её уже барменша по телефону вызвала из милицейского общежития. Они в общаге дежурят, клиентов богатых ждут. А потом снимают, ведут на хату, а там уж дело техники. Если клиент не хочет идти, провоцируют на скандал, ребята подскакивают, забирают… Поэтому их подставухами называют.
Закатывает Люба такую чушь…
- Я, - говорит, - прибежала за хлебом и так далее, можно я у вас посижу, подружку подожду. Закажите мне коктейль.
Я говорю:
- Лучше идём возьмём коньяк, шоколадку…
- И пойдём ко мне, - перебивает она меня шустро так.
- Нехорошо как-то, нас, мужиков двое, а ты одна.
- А у меня подружка живёт!
Выбрали в магазине коньяк, шоколад ей.
- Ну что, - говорю, - берём такси – поедем?
- Да тут рядом, пойдём пешком.
И показывает на милицейскую общагу. Нет, официально она так не называется. Там просто квартира типа блатхаты, куда милиция кого надо приводит…
А мы такси хватаем, подругу туда – и за город. Вылезли, а подруга наша и утухла.
- Ребята, - говорит, - кольца только не снимайте.
Называлась, кстати, полячкой.
Ещё раз встретились с ней на турбазе. Приезжала с ребятами, с моим двоюродным племянником.
- Кто это? - спрашиваю у него.
- Да, подруга лёгкого поведения.
А с племянником моим, Ковригиным Александром, такая история приключилась. Мать Саши жила в Одессе, скончалась. Поехали они в Одессу, переоформлять документы на квартиру по завещанию. Квартира там у матери была хорошая, трёхкомнатная. А когда возвратились, жена заперла Сашку в ЛТП.
ЛТП, приёмник и психбольница, туда если попадёшь, то и пропадёшь.
В девяносто седьмом году, числа семнадцатого-восемнадцатого ноября погода стояла отвратительная. Осень кончилась, зима ещё не наступила. Земля подмёрзла, в кочках острых вся, ходить – ноги вывернешь, если не по асфальту идти. И по асфальту ноги сломаешь – водой поливают, сволочи, чтобы народ падал, чтобы руки-ноги ломали все. У них же в травмпункты план сверху спускают, чтобы в день принимали не меньше стольких-то поломанных… Больница, скажем, на тысячу мест, следовательно, все места в больнице должны быть заполнены хоть тысячу лет.
Ветер холодный, сырой, до костей продувает…
Смотрю в окно, скорая приехала. Выскочили из машины. А Вадим Вахитов, бывший муж моей дочери старшей, предупредил, что меня на той квартире вычислили, хотели забрать. Фамилия Солдатов у того была, а кличка Ротный. Выскочил он с чемоданом, с красным крестом, и ко мне.
Смотрю, а он на санитара так же похож, как я на муллу. А жена Ротного, Тамара, по соседству от меня жила, и говорит:
- Боря, не выходи, они за тобой.
Ротный поднимался наверх, якобы к жене ходил. Через неё хотел прозондировать почву. Но с Тамарой у меня отношения хорошие, она меня не сдала.
Долго стояли во дворе, ждали, пока я выйду. Брать силой в квартире не хотели. Я бы им такой дебош устроил! Санитарка с ними тоже из психбольницы была. И что самое странное, на машине старый номер, как до перестройки у частников…
Поначалу я, конечно, растерялся. День и ночь тревожно на душе и тоскливо. Дело круто, думаю, завернулось, коли меня забирать приезжали.
Раньше на работе вроде как отвлекаешься, после работы дома выпьешь грамм двести – и на душе легче. А теперь на работе мысли какие-то чужие в голове над тобой издеваются: "Ты никому не нужен, нет тебе места в этой жизни". И не убедишь ведь их ни в чём! Водки дома выпьешь, а толку ноль! Сумрак только вокруг сгущается… То ли водку стали палёную в магазинах продавать, то ли организм не воспринимает уже…
Мир после этой перестройки проклятой словно выродился, стал чужой, непонятный – затаился, как чудовище, и ждёт тебя, чтобы кинуться и сожрать без остатков. А ты один, маленький и беззащитный перед этой неисповедимой силой. Ничего понять не могу! Вроде – есть законы, а не выполняются. Вроде, наверху воруют миллионы – их не наказывают. Жена с Кустановичем склады вчистую "прихватизировали" – и им хоть бы хны! А Васька-слесарь из ихнего гаража унёс обрезок трубы на дачу… Ему три года припаяли!
До того стала жизнь страшной! Стал я бояться, что разума лишусь от всего этого. А тут ещё чувствую, следить за мной стали. Плохо дело, думаю… Додавит меня жена с Кустановичем!
Но мне было на себя наплевать.
И тут вдруг как озрение сошло, мир открылся мне понятным многообразием своего устройства и расцвёл множеством красок всей своей палитры...
В общем, понял я, что стал ненужным свидетелем для милиции.
Была даже попытка убийства меня! Открывашка Татьяна открыла дверь в четыре утра и сдала меня мусорам, сказав, будто я заявил себя тайным борцом с местной мафией. Мы с ней тогда сожительствовали уже год и девять месяцев…
Она не поняла меня, глупая баба! Я не заявлял себя тайным борцом и не считал себя им. Я просто уже был им, хотя это совершенно не важно.
Я ей пытался помочь, она отказалась. Чего ты говорю, боишься? Боишься, милиция наедет? Да у меня есть знакомые, по старой службе, конкретные ребята, скажу, помогу. Они сами, на кого хочешь, наедут!
Пришли мы в тот день с базара, взяли бутылку. А она мне подсыпала снотворного. Выключился сразу, будто кто пнул. Ночью просыпаюсь – ключи на столе лежат, двери открыты нараспашку. Наверху, прямо надо мной, в двадцать второй квартире милицейская блатхата. Там Самат живёт. Он работал прапорщиком, ну и до сих пор дружит с милицией. Сколько раз видел, как они к нему ворованные вещи затаскивают и от него утаскивают. А что, бизнес хороший! Заметут кого, вещи отбирают, и к нему. А он продаст, наваром делится!
Слышу, они с Татьяной наверху разговаривают. Ха-ха, шум, веселье! Через отдушину на кухне, как через трубу слышно всё! Тоже, видать, на кухне пьют.
У меня двери мощные, железные. Я их захлопываю – гуляй, думаю. Утром просыпаюсь, Татьяна ушла. Три дня не было. Искал, я на базаре тогда торговал – спрашивал у всех, никто её не видел.
В ту квартиру ходили малолетки, лет по шестнадцать, желающие потрахаться. Плати стольник – и всегда пожалуйста! А у меня через отдушину, через вентиляцию голоса слышно хорошо!
- Давай, - кричат, - следующих!
И по лестнице потопали.
А тут слышу, Татьяну мою буцкать начали. Она кричит! Ну, думаю, так тебе и надо! Не будешь мотаться!
Слышу, поволокли в зал. Ага, порезали. Она кричит! Потом обмыли, приволокли к моим дверям. У нас же с ней конфликт был - так они, чтоб на меня свалить, приволокли её к моим дверям и бросили. А дверь-то я запер!
Нет, думаю, это у вас не выгорит! Вы меня под мокрое дело не подставите!
Дело было в четыре утра. Начал стучать в стены соседям, разбудил всех, вышли в коридор, а Татьяну уже уволокли.
А тут менты блокировали меня. Оборвали телефонные провода, чтоб я не смог позвонить куда надо, электричество отключили, газ – чтоб я квартиру не взорвал.
Журавлёв, сержант, из ночного патруля ППС, трое суток меня караулил. Деваться тебе, типа того, некуда.
Пробовали открыть дверь, взламывать. А дверь-то у меня железная, укреплённая! Можно, конечно, выбить, но только вместе со стеной.
Нет, думаю, ребята, вы меня так просто не возьмёте. Приготовился защищаться. На полу в прихожке разложил сетку наподобие рабицы, подключил проводом к одной фазе электросети. На пол по сетке воды налил для лучшего контакта. Другую сетку подвесил к потолку, подсоединил её к другой фазе. Что в этом случае происходит? Вламываются в дверь боевики, я дёргаю за верёвку – сетка с потолка падает на них. Естественная реакция человека, на которого что-то падает – поднять руку вверх и защититься! Вот они и попадают между двумя электродами в двести двадцать вольт!
Подготовил пиропатроны. Делаются очень просто. Пенициллиновый пузырёк, дымный порох, кусок нихрома, электроды. Смешная защита, конечно, но шумовой эффект мощный.
Откуда я всё это знаю? Я срочную службу проходил в Польше. Там меня приглашали в контрразведке работать, но я не согласился. Я работал водителем, продавал бензин полякам, кое-что знал, конечно. А так, за контакт с поляками выселяли из Польши. Три оклада мы получали: один в Союзе и двойной в инвалюте. Да ещё бензином приторговывал. Вот в Польше и научили меня кое-чему.
Начали спецназовцы ковыряться в двери, я взорвал. Они утихли. А чёрт меня знает, что я тут взрываю!
Параллельно позвонили в милицию, приехала другая группа в бронежелетах.
Следователь ко мне знакомый пришёл, посредником на переговоры. Я его откуда знаю… У нас тут подростка удушили, этот следователь приходил меня опрашивать. Роман несколько дней жил у меня, потому что. Шапка у меня после него пропала, видак, кассеты. Да бог с ними, мне не жалко! Я вещи никогда не жалел.
Следователь попросился, а вошла группа, человек десять. Шмон устроили, забрали документы. Заявления, где участвовала моя Татьяна, какие квартиры открывала… Папка с заявлениями толстая была у меня подготовлена.
Татьяна мне перед этим начала рассказывать, что где творила. Знаешь, говорю, рассказывать ты будешь долго, вот тебе бумага, пиши: "Признание. Я, такая-то, такого-то числа делала то-то…" Она написала. Через какое-то время я ей опять: "А помнишь, ты мне рассказывала, как деньги выбивала… Напиши-ка!".
Забрали у меня заявления, деньги, всё ценное… Человек десять их было. Пока они шмон в квартире делали, соседи из квартиры тащили всё. Дверь открыта, видно, кто что тащит. У меня же хороших вещей много было.
Но в квартиру не все вошли. Сколько-то человек сидели переодетые в гражданское у соседа в двадцать второй квартире. Морозов там был, участковый наш. Я вызывал участкового через соседа, Сашу. Он дружится с моей дочерью, со старшей. Ей двадцать пять лет, закончила бухгалтерские курсы, работала в газете, сейчас у матери. Младшая с семьдесят пятого года, ей двадцать пять лет. Нет, двадцать четыре. Да. Работала у матери кассиром в магазине автозапчастей. Я в магазины возил товар. Со склада, не оплачиваемый. Это же всё просто делается! Выписывает по одной цене, а в магазине продаёт по другой цене.
Младшая дочь живёт с матерью, старшая с водителем Вахитовым, своей семьёй. Работали челночниками. Но мать их развела. Сейчас вышла за Осказа Жекибаева. Он на МАЗе, патент у него на перевозку стройматериалов.
- Папа, - дочь говорит, - посоветуй, жить мне с ним или нет.
Ну, я прикинул астрологический прогноз:
- Вы с Жекибаевым друг другу подходите. Ты – огонь, он – вода. И Венера с Нептуном здесь… У тебя больше плохого, чем у него. Так что слушайся и уважай мужа. И всё у вас будет хорошо.
Я же в больнице астрологией увлёкся. Мне медсёстры журналы приносили, книги по этому делу. А я им обувь ремонтировал.
Родили внучку.
Старшая часто ходила ко мне.
А потом Аликбек… или Алибеков, руку в карман куртки сунул, которая на двери висела, и говорит:
- А это что? Гашиш, ноль-два грамма гашиша. Мы у тебя в кармане наркотики нашли. Распишись!
Расписался.
В наркотдел меня на двое суток. В одной камере, жил как король. Дочь, Саша, принесла поесть. Ей участковый позвонил. Купила сигарет мне, деньги в одну пачку спрятала. При осмотре нашли деньги, отобрали. И в подвал к осуждённым спустили.
Меня в наручники застегнули, продержали до вечера двадцать третьего июля двухтысячного года в КПЗ, ключи от квартиры оставили себе. Ключи потом нашли. Мне в квартиру подбросили наркотики, считали, что я не вернусь. Повезли на экспертизу. По дороге я купил хлеба, сигарет, пива им. Предложили мне выпить, но я отказался. Нет, думаю, по пьяному делу вы меня не заметёте! Привезли на экспертизу – я трезвый! Хреново.
Решили выписать меня: плати триста рублей штраф. Прежде чем отпустить меня, позвонил Бахтияру, не помню по отчеству.
- Что с ним делать?
- Не отпускай. Приедет машина сейчас, заберём.
Приехала машина, отвезли меня в дежурную часть, в клетку.
Следователь хороший попался, забрал к себе мои документы.
- Как к тебе наркотик попал? – спрашивает. - Могла Кучугова подложить?
Да все могли! Куртка на дверях висела. Человек десять заходили. Сосед заходил. Милиция по квартире шмоняет, а сосед мои вещи к себе носит.
Я, конечно, выпиваю, но наркотики не употребляю. Пришёл с работы, выпил для расслабухи, лёг спать. Сейчас у народа это первый вопрос, где похмелиться. За пиво в общественном месте забирают. За запах забирают. Шариат запрещает пить.
Вопрос-ответ, следователь начинает потихоньку раскручивать. А они почувствовали, что слишком правильно все раскручивает – и убрали его. За пиропатрон другой следователь начал трясти. Рассказал ему, как делается взрывпакет. Хлопушка, без вреда. В детстве все такие делали.
Так… О чем мы там? Ага, дело закрывается, не за что меня вязать. Отпускают за подписку о невыезде.
Прихожу домой, а этот следак приходит вечером ко мне вмазанный. Садится, нога на ногу закинул - я царь и бог. Хочу сгною, хочу в землю зарою. Ты вообще не понял, говорит, с кем связался. Мы ж тебя, говорит, разберём по запчастям!
Ну, раз такое дело, я Кучугову, сожительницу заставил написать повторно заявления. Пойдём, говорю, в КНБ, в комитет народной безопасности. Она – не пойду. Я её за руку… Дошли до КНБ, она убежала. Попросил дежурного, вышел капитан, представился. Казах. Все там казахи.
- Зайдём сначала в комнату, - приглашает, - поговорим. У нас, - говорит, -строгая отчетность, раскрываемость должна быть полная. Какое дело безнадёжное, то не берём.
Рассказал я ему всё о моём задержании.
- Без санкции прокурора, - говорю, - бомбят помещение, с применением оружия даже.
- Иди, - говорит, - в прокуратуру. Потому что тут простая уголовщина и превышение полномочий милицией.
Пошел. Всё конкретно расписал, что, куда, кто может подтвердить.
- Ты, - говорят, - брось в почтовый ящик, мы потом разберёмся.
- А зачем, - говорю, - в ящик? Давай я на стенку кнопками наколю, через пять минут ни бумажки не будет, ни свидетеля.
Ушёл, начали на меня наезжать. Денег нет, работы нет, средств к существованию нет. Я на базаре работаю, мне паспорт надо. Мне же ни товар на базаре не дадут, ни места. Ну, я пошёл на какие-то правонарушения. Сделал ошибку…
Кучупова мне о работе с милицией рассказала много. Намекнёт только, а я уже всё понял. Я ведь с ребятами из органов работал, с двух слов всё понимаю.
Структуру и технологию я знал уже полностью. Оставалось узнать исполнителей и фамилии, сам факт. Как это происходит, я себе чётко представлял.
Надо, думаю, сделать запас продовльствия. Дело по-серьёзному поворачивается…
Пошли на базар. А Татьяна затаскивает меня в милицейское кафе, по Театральной улице. Это мы его так называем, милицейское кафе. Потому что оно около базара и в нём милиция рыбачит. Заходишь, четыре-пять столиков. Биндежка есть, подсобка. Сотрудники в ней постоянно дежурят.
- Давай, - Татьяна говорит, - возьмём чего-нибудь.
А на столе уже бутылка стоит.
Выпил пива – и ничего не помню. Очнулся в вытрезвителе. Милиция разговаривает. Две тыщи, говорит, оставляю, остальные забираю. Вот у тебя, говорит, две тысячи, заплати за медвытрезвитель. Двести рублей тебе - езжай домой.
Вышел. На улице сумрачно, промозгло. Фонари вполнакала коптят – электричество, сволочи, экономят. Перед вечером, наверное, дело было.
Люди какие-то перепуганные, сутулые, по краешкам тротуаров жмутся, лица в воротники прячут. К кому шаг сделаешь – шарахаются, как куры.
И уши будто заложило, шаги только свои слышишь, да если машина какая резко посигналит.
В кафе, думаю, не пойду. Почему с пива отрубился, разбираться без толку. Повяжут или порежут.
Мимо проскользнул, Татьяны нет.
Радом типа казармы.
Комната, простые кровати металлические, как в общаге. Подставушница там жила.
То ли щами прокислыми в коридоре воняет, то ли маслом перегорелым… Одним словом, как на второй день после крупной попойки – наблевали, а убрать некому.
Зашёл, парень сидит. Ни столов, ни стульев. Тумбочки, как в армии. Делает вид, что ему до фени.
Ушёл молча.
Прохожу, толпа стоит. Женщины, мужчины, стоят. Смотрят выжидательно. Женщины с любопытством, у мужиков кулаки в карманах. Морды нахальные, самоуверенные.
Я мимо - и домой.
Думали, скандал буду поднимать, а я домой уехал.
Встретил хорошего друга Щедрова Михаила. Майором в шестнадцатой зоне работал.
- Миш, в чём дело, - спрашиваю.
- Вчера пересидели… - жалуется. - Больной сильно.
- О чём разговор, - говорю. - Возьмем выпить, пожрать…
Спирта взяли.
Подруга заявляется с сотрудником милиции. Кокарда у милиционера должна быть зелёного цвета, защитного. А у этого – золотая, как фотоэлемент. Провёл фонарем, как огонь загорается. Они, когда на задание ходят, кокарду золотую одевают. Потому что – если светится, значит свой, стрелять нельзя…
Стучит.
Открываю - Татьяна.
Я злой на неё. А из темноты кокарда светит. Я толкнул: с ментами делать нечего. И дверь захлопнул.
Ушла.
Пришла ещё раз.
- Я, - говорит, - без ментов.
- Заходи. Одна?
- Одна.
- Смотри!
Начала крутить. Миша спрашивает:
- Кто такая?
Коротко объяснил.
- О, а я из КНБ, рассказывай.
Пошла за бутылкой. И деньги у нас упёрла!
- Где деньги?
- Не брала.
А Миша с другом пришёл.
Ну, посидели…
Потом я Татьяну так поучил, чуть не до смерти. Прибежали сверху. Я придавил соседа трубой.
- Пискнешь, - говорю, - надавлю трубой, и хрящики твои дыхательные потрескаются. Ты сдала меня ментам, - говорю Татьяне. - Ментов в КНБ сдала. Куда КНБшников сдашь? В КГБ, если из России приедут?
Слышу в соседней квартире "Ы-ы-ы!" закричали. Поняли, что я всё знаю, от злости кричали.
На следующий день набрали водки, сели за стол.
- А пить я, - говорю, - не буду. На тебе деньги на дорогу, - Татьяне говорю, -иди в кафе, забирай деньги.
А она у ментов заявление на меня написала. Пришла вечером, а я так обозлился, руку ей чуть не…
Конкретно наехал я на Татьяну:
- Куда деньги забрала? Короче, делаем так…
Беру топор. Аккуратно тряпочкой вытираю, кладу перед ней.
- Бери, - говорю, - топор, защищайся.
- Нет.
- Тогда садись, пиши конкретно, что произошло в кафе, кто крутит…
Дважды пыталась вешаться.
- У тебя, - говорю, - безвыходное положение. Если ты пишешь – приговор себе от милиции подписываешь. Убьют они тебя. Если не пишешь, я убью. Но, если пишешь, я попробую тебя вытащить. Пиши всё: как в психушку попадают, как суды творят, кто в квартире был, когда вы шли меня убивать.
Меня уже пасли. Журавель, Саман. Бохтияр, один молодой, Самат, Люба Авдеева меня караулили, видел я сам всех. Семилетняя дочь Самата вертелась. Она уже обучена, в органы готовится. Так может трахаться, любая женщина позавидует. Воровать учится.
Стоят за дверью, разговаривают. Ага, думаю, надо вас проверить. Поднимаю трубку:
- Ага, - говорю, - здравствуй! Да, всё нормально… Да, приходи!
На понт беру, короче. А девчонка:
- Тёть Таня, он по телефону разговаривает! Надо провод оторвать!
Представляешь? Семилетняя девчонка – провод оторвать! А телефон уже не работал, так, шипел. Потом слышу – шик, замолчал. Обрезали.
Татьяна с трубами пришла. Бум, роняет трубы. Слышу, за дверью, как кошка : "Мя!" Слышу: "М-м-м!" Мычит. Татьяну хватает и наверх. Слышу: ды-дын! А-а! Ды-дын! А-а! Короче, вломили ей, что не справилась…
Татьяна данные дала, я записал всё на магнитофон. Чаще всего, говорит, денежных с базара берут. На базаре девчонка примечает клиента, снимает его, заводит в кафе. Если водки не хочет, заказывает пиво. Пиво ведь все пьют. Ну а если уж и пиво не пьёт, девчонка поднимает скандал. Подставушники тут же сидят, наготове. Ввязываются в скандал, подключается вызванная милиция, забирает "клиента", а там уж дело техники. Назвала, кто и как приводит. Или азалаптин, таблетки, в психушке которые применяют. Его списывают в больнице как мусор. Больной прибегает к сестре, дай таблетку! На! Примешь, и как с похмелья. В туалет захочешь – из тебя течёт, не чуешь. Таблетка в пиво – через пятнадцать минут уплыл.
Расписала конкретно. Я все их фамилии записал, запаял в трубку. Из систем больничных фильтр пластиковый, запаял, не сгниёт.
Они меня уже не выпускали ни на шаг. С пятнадцатого ноября я уже в квартире сидел. Ждал, что на меня наезд будет.
У меня же через отдушину всё слышно, что в двадцать второй квартире, в милицейской блатхате делается!
Слышу, притащили двух девчонок. Русских. Я их не видел, но по голосам понял. Как милиционер сказал, притащили делать последний минет. Вдруг слышу, закричала:
- Ой, не надо!
А-ап! Умолкла. Потом вторая. Слышу, уволокли в ванну. Кокнули, значит. Молотком, наверное, потому что звук такой был, глухой, как молотком по жёсткому стукнули.
Нет, думаю, ребята, меня вы так просто не возьмёте! Положу, думаю, всех конкретно.
Начал готовиться к блокированию. Если не расстреляют на месте, ухожу в психиатрическую больницу. Им надо снять мои заявления. Мания преследования, мол, у меня.
Заблокировался пятнадцатого ноября. С дочкой разговаривал через дверь. Так и так, пап… Дочь продукты принесла… Она понимает, что ничем мне не поможет. Уговаривает. А я понимаю, что милиционеры выполняют приказ. Взять не могут – криминалу у меня нет! Наглые, как танки – если, говорят, чем недоволен, иди, пиши заявления! К кому ты пойдёшь?
Закрылся с Татьяной, она добровольно. Пусти, говорит, мы должны посмотреть, жива ли она. Иди на балкон, да смотри. Она то и дело выходит на балкон курить. Пойдёшь, спрашиваю её, на улицу? Нет, говорит, не пойду. Они меня убьют. Посредник вошёл, посмотрел. Рогозин Анатолий, посредником был. Но его не привезли, он слишком справедливый. Другой пришёл. Я приглашал областного прокурора, начальника милиции, начальника областного КНБ.
На улицу сделал трансляцию. Магнитофон, приёмник подключил, поставил на балкон: "Прошу население не беспокоиться, прошу оказать мне помощь, вызвать начальников, областного прокурора. У меня есть документы, свидетель, если полезут, то буду защищаться. До самоуничтожения".
- Может курить тебе принести? Если чего надо, говори, мы все твои требования выполним!
Попробуй, попроси у них курить, сразу скажут – требования предъявляет!
Требований нет, просьба есть: вызовите мне начальника милиции, начальника КНБ, главного прокурора. У меня есть сведения на милицейские чины. С чиновниками ниже рангом я разговаривать не могу – сразу всё похерят. Но я добьюсь, чтобы ко мне пришли. Самоуничтожение буду делать – не каждый день такое бывает. Если мне надоест ждать, вдруг у меня газ прохудится? Отключили? Да нужен мне ваш газ, у меня свой газ в баллоне! Если спецназ будет прыгать ко мне, так в квартире рванёт, что его ноги прыгнут вон туда, в детсад. А голова с потрохами на заводе очутится.
Если вы боитесь официально вызвать начальство, закройте платочком микрофон или нос пережмите, голос будет деформирован, тебя уже не идентифицируют! Измени голос – миллион способов есть! Прежде чем прыгнуть ко мне, подумай о своих детях! Что сделаете вы – я знаю. А что сделаю я – вы не знаете.
Сейчас, думаю, я вас немножко подтолкну к решительным действиям в мою пользу! Подключаю к магнитофону динамик и кручу на улицу, как Кучупова делает признание, что в семнадцатой квартире совершали убийство. А квартира рядом! Эх, как менты запрыгали! "Выключи! Сейчас же выключи!" Как только кто подходит, я конкретно включаю, и идёт запись на всю улицу.
Приводили они начальника милиции, но, по-моему, это была имитация. В форме, правда, и посредник подтверждал, что это начальник. Дочка просила, чтоб я впустил его. Вижу, что его приказы моментально исполняются. Нет, говорю, придут ваши начальники, я отдам документы. Потому что у меня такие факты о противоправных действиях милиции, что я обязан информировать самые верхи. Но так как здесь задействованы ваши сотрудники, то документы передам только начальнику.
Ночью забрали часов в десять.
- Если Карпов придёт, откроешь? – кричат из-за двери.
- Да.
Крикнули по рации:
- Пусть привезут!
Посредник застучал в дверь:
- Боря, открывай, без дураков!
Начальник милиции вошёл, прокурор. Человек десять вошли. Я дверь закрыл – хватит, говорю. Сидим, разговариваем. Ночь, а у меня свет горит. Они мне отрубили, а у меня свет горит. Начальник смотрит:
- У тебя свет горит?
- Да. Ваши спят, а я пошёл и подключился. Они ж всё это время в соседней квартире гуляли. Музыка у них, шум – гуляют! Они мне свет через щиток отключили. А я включил. Что, не знаю, что ли, какой тумблер щёлкнуть?
Который отвечает за блокирование, голову опустил, стыдно мужику за своих служивых.
- А тут говорили, что пьянки, дебош. Ну, поехали ко мне, - говорит начальник милиции.
- Дверь, - говорю,- опечатайте!
- Да ты вернёшься.
- Нет,- говорю, - такие не возвращаются. Опечатайте, не вернусь я!
Так и не опечатили! Всё в квартире растащили!
Сквозь треснутые стены подъездов из смежных мусорок воняло помойкой.
На улице мафиози при поддержке милиции нудно убивали себе подобных: кто-то убегал в темноту, кого-то давили, светя фарами.
Безбашенный мусор, помощник моей жены, сорвался с болтов и вышвыривал из квартир одиноких стариков и беззащитных алкоголиков…
Изгнанные из жизни понуро брели по вспузырившемуся от мороза асфальту, живописно спотыкаясь драными ботинками о застывшие волны, и сверкающая электросваркой мигалка на крыше "автобобика" цветов украинского флага указывала им путь в никуда. Старики брели, побуждаемые не столько любопытством, сколько чувством тупой обреченности и необходимостью доказать наличие себя в этом мире. И не важно было им, куда они идут. Куда придут - туда придут. Всем известно, если идти куда-то, все равно попадёшь в другое место. Житель средней полосы России, именующий себя "Орландо Эстонский", перемахнул через открытый канализационный люк. Пьяно кособочась, с развевающимися патлами на голове и безумным блеском в глазах, он вышел вперёд. Нет, это был не лидер, потому что буддийская драматургия в нём инкогнито сидела. Разумно поотстав, я поплелся следом, неловко пряча за пазухой холодный красный топор.
Я видел! Я всё видел! Но албанцы пожирали мой мозг…