Я женщина, любившая мужчину. Это так просто: и не из-за чего тут меняться в лице.
Ф. Саган "Смутная улыбка"
Невеста
-Ну, вот и пришли, голубка! Вот и добрались! Теперь недолго осталось!… Ты не дрожи, не дрожи, всё образуется. Не пройдёт и часа, как вернёшься к своему суженому, а что до господина барона…Тебе, считай, повезло, что старый-то сеньор помер, а молодой из Святой земли вернулся. А что поделать, все мы под Богом ходим! Господин барон нам как отец родной, один для нас защита и опора, вот и платим ему за доброту, чем можем. Да и жена у него умница и раскрасавица, не задержит он тебя, сразу отпустит, - приговаривала за моей спиной моя свекровь, тётушка Изабо, которая сразу же после венчанья в деревенской часовне отправилась вместе со мной в Аман-сюр-Ло - замок нашего сеньора, барона Роланда де Сент-Амана, - дабы отдать древний долг. Век за веком, поколение за поколением юные новобрачные крестьяночки представали перед своими господами, чтобы те могли осуществить данное им Богом и подтверждённоё святой церковью право - право первой ночи.
Весь день я чувствовала себя, словно в бреду.
Я не могла ни на миг поверить в то, что я, Иветта Брансон, по доброй воле навек покидаю свой дом, чтобы войти в чужую семью, став женой Жака Руже.
Я всегда была послушной дочерью, и когда отец сосватал меня в соседнюю деревню ("всего пару раз через горы перевалить") в семью кузнеца Оноре Руже, у меня просто не оставалось иного пути. Мне было уже семнадцать, и мои сестрички-близняшки Жюли и Мари всё чаще надували свои губки, приговаривая ядовито, что, если кому-то очень хочется остаться старой девой, пора идти в монастырь и не стоять на дороге у жаждущих обрести своё счастье. В монастырь мне не хотелось, замуж тоже, и я готова было терпеть грозный отцовский нрав и проказы не знающих удержу сестёр, лишь бы только оставаться под родным кровом. Но девочек в нашей семье было пятеро, а мне уже исполнилось семнадцать…
Первое время мне даже нравилось положение просватанной невесты. Окружающие обращались со мной, как с вечной именинницей: широкие улыбки, добродушные намёки, постоянная суета вокруг моего приданного. Несколько раз я виделась со своим женихом - длинным скромным парнем с рыжеватыми волосами и наивным взглядом. Он страшно смущался, оставаясь со мной наедине, постоянно теребил в руках шапку и говорил лишь о том, как словно мы заживём, когда обвенчаемся. Я бесстрастно слушала его речи, а сама думала о несусветных пустяках: почему у него при его худобе такие мускулистые руки? Если у меня и у него вьющиеся волосы, будут ли наши дети непременно кудрявыми?
Когда, наконец, наступил день свадьбы, сегодняшний день, кто-то словно сорвал с моих глаз покров, и я со всей беспощадностью увидела свою жизнь такой, какая она есть: незнакомый мужчина, которому отныне и до конца моих дней я буду принадлежать; чужие люди, чья любовь ко мне сомнительна, как дружелюбие волков; а теперь вот и барон де Сент-Аман.
Сразу после церемонии моя матушка отвела меня в сторону и, разогнав неуёмных сестёр, начала нашёптывать мне, что я теперь замужняя женщина, и мой первейший долг - подчиняться своему мужу и днём, и ночью. Она так смешно краснела, когда говорила: "Запомни, доченька, и ночью тоже!" Могла бы и не предпринимать столь неуклюжих попыток запоздало просветить меня об истинных отношениях между мужчиной и женщиной. Я просто старалась не думать об этом, потому что понимала, что я сорву с головы фату и убегу прочь, если хоть на миг представлю, как Жак прикасается ко мне.
Но это было только начало. Когда матушка оставила меня в покое, ко мне подошла тётушка Изабо и прошептала, что нам пора идти. "Что, уже?" - чуть не закричала я. Лица всех присутствующих вмиг приняли торжественное, даже подобострастное выражение, и мы пошли сквозь расступающуюся толпу прочь от церкви. Удивлению моему не было конца, когда я поняла, что в этот таинственный путь мы отправляемся вдвоём со свекровью. Жак остался с роднёй и гостями, и когда я исподтишка глянула на него через плечо, то увидела в его золотистых глазах слёзы.
Мы прошли деревню, где каждый встречный с неторопливой крестьянской солидностью кланялся тётушке Руже. Её здесь явно уважали.
Я была одним большим молчаливым вопросом, но заговорить так и не решалась. Наше шествие что-то мне смутно напоминало. Мысль моя металась среди воспоминаний детства, услышанных историй, библейских сюжетов… Вот, оно! Авраам ведёт своего сына Исаака, чтобы принести в жертву Господу, доказав тем самым свою безграничную любовь и преданность! Значит, я тоже жертва?
Я остановилась, взяла тётушку Изабо за руку и тихо спросила:
-Куда мы идём?
-В Аман-сюр-Ло, - ответила мне она.
-Для чего? - ещё тише проговорила я.
-Ещё при наших прадедах существовал такой обычай - право первой ночи называется. Это значит, что сеньор познает тебя раньше твоего мужа. Он милостиво дал разрешение на ваш с Жаком брак, а это его цена, и не нам её отвергать, голубка.
Я заплакала.
Если бы только произошло чудо, и замок с деревней в одночасье провалились под землю вместе со всеми жаками, баронами и их мерзкими традициями! О, я ушла бы в самый строгий монастырь, приняла бы обет вечного молчания, истязала себя во славу Господа при солнце и луне! Если бы только, если бы только…
Замок показался мне одной большой громадой из серовато-коричневого камня. От волнения у меня кружилась голова, всё вокруг плыло перед глазами, и я надеялась, что окончательно лишусь чувств, и хоть этим спасу себя. Реальность превращалась в цветную мозаику: огненные блики факелов на стенах, разгоняющие лёгкий сумрак огромного зала; волшебно-прекрасное лицо белокурой женщины, на котором тонкой ледяной корочкой застыло выражение презрения и оскорблённой гордости; и он, барон Роланд де Сент-Аман. Меня словно ослепила молния.
Однажды в детстве я попала в очень сильную грозу: сполохи резали небо, гром ударял в небесный свод, как в гигантский колокол, ветер валил с ног и похищал последние остатки воздуха из груди… Тогда мне казалось, что не будет в моей жизни мига ужаснее и чудеснее. Однако он наступил.
Я не запомнила, кто привёл меня в маленькую комнатку на самом верху замковой башни. Кроме голых стен в ней были только окно, очаг и кровать. Я стояла посредине лицом к выходу и бездумно смотрела на дверь. Она открылась, и на пороге появился мой сеньор. Слегка прихрамывая, ко мне подошёл высокий молодой мужчина с тёмными вьющимися волосами и завораживающими шоколадными глазами, оттенёнными стрелами чёрных ресниц. Прямые брови, слегка загибающиеся на концах, словно рука творца устала и дрогнула; тёмно-розовые губы, как нежный цветок в окружении негустых усов и бородки… Я успела разглядеть все эти мельчайшие детали в одно мгновенье, потому что он вошёл в комнату и в моё сердце одновременно.
Мы смотрели друг на друга, и вдруг я интуитивно осознала, что под маской высокомерной усталости, что замерла на его лице, скрываются беспокойство и сомнение. Я едва заметно шевельнулась:
-Разденься, - проговорил он, нарушая окутывающую нас тишину.
Всеми силами стараясь унять внутренний трепет, который выдавали мои неловкие движения и прерывистое дыхание, я начала стягивать с себя свадебный наряд. Невольно зажмурилась, оставшись в одной рубашке. Дёрнула шнурок возле шеи. Сжалась, когда последняя преграда, отделяющая меня от власти барона, медленно сползла к моим ногам:
-Ложись, - проговорил мой сеньор.
Чтобы дойти до кровати, мне пришлось открыть глаза. Непривычное зрелище собственной наготы вызвало у меня такой стыд, что я рывком бросилась к ложу и стремительно забралась под простыню. Я уже не пыталась скрыть бившую меня дрожь.
Барон неторопливо приблизился к постели и сел возле меня. Его горячие, слегка шершавые пальцы легко и равнодушно проскользили по моему лбу, носу, губам. Он смотрел на огонь, и, казалось, совсем не обращал на меня внимания, хотя его рука продолжала своё путешествие.
Когда он прикоснулся к моей груди, я не могла удержать стона. Пряная смесь страха, возбуждения, смущения и покорности породила этот вскрик, заставивший барона резко обернуться в мою сторону. Его глаза расширились, изящные ноздри затрепетали. Когда он начал раздеваться, продолжая вбирать всю меня внутрь своих глаз, я осознала, что, закусив губу, слежу за его движениями со всё возрастающим, бесстыдным нетерпением.
Едва наши обнажённые тела соприкоснулись, я выгнулась ему навстречу и закричала. Вокруг нас бушевал огонь, я даже ощущала лижущие меня проворные оранжевые язычки. Как он проник в меня, я не заметила, потому что уже давно сама растворилась в мерцающих чёрных глазах моего господина. Внутри него неистовствовал ослепительный вихрь, что нёс меня от боли к восторгу. И, если на закате я исступлённо молилась о том, чтобы ничего этого не случилось, на рассвете я всеми силами своей души стремилась к обратному. "Господи, я сделаю всё, что угодно, лишь бы только эта ночь не кончалась!" - безмолвно упрашивала я Всевышнего.
-Гореть мне в аду! - внезапно выдохнул Роланд.
-Не уходи! - срывающимся голосом произнесла я в ответ. Он пристально посмотрел на меня, и я впервые увидела, как он улыбается. Если бы в этот миг он попросил мою жизнь, я, ни секунды не колеблясь, пронзила бы себя его кинжалом и умерла самой счастливой женщиной на свете.
В эту ночь мы соединялись несколько раз. Он вытирал слёзы на моих глазах и в сотый раз извинялся за то, что причинил мне боль. Я в тысячный раз порывалась сказать, что люблю его, но вновь и вновь эти простые слова застывали у меня на губах.
Когда же внизу в деревне пропели третьи петухи, явь потихоньку начала разрушать пушистое покрывало, созданное нашей страстью. Мы возвращались к реальности.
Я смотрела на лежащего рядом мужчину, колдовские глаза которого прикрыла усталость, и с изумлением понимала, что уже не осмеливаюсь прикоснуться к нему. Словно холодные, отвратительные призраки в мои мысли вползали образы Жака, баронессы, тётушки Изабо, матери, отца и сестёр:
-Это мой, мой мужчина! - смахивая жгучие слёзы, повторяла я.
-Он никогда не был твоим! - глумливо усмехались они. - Ты всего лишь жертва, а всё, что было - только ритуал. Мы тебя отдали, он тебя принял. Ты больше не нужна.
-Это ложь! - шептала я, холодея от их ледяных объятий.
-Это правда, - участливо похлопывая меня по плечам, говорили они, а сами давились злым хохотом за моей спиной.
Когда я покидала Аман-сюр-Ло, солнце уже золотило край небосклона. На крыльце барон де Сент-Аман кликнул одного из стражников и что-то негромко ему сказал, видимо, приказал проводить меня до деревни. Тот услужливо согнулся в поклоне и направился в мою сторону.
Стражник крепился и молчал почти всю дорогу, позволяя себе только широкие ухмылки и двусмысленные покрякивания. Я почти не обращала внимания на своего провожатого, потому что меланхолично прокручивала в голове один и тот же план: уговорить его отпустить меня одну; не заходя домой, пойти на край деревни, где раскинулся тёмный пруд и…покончить со своими муками одним махом:
-А ты славная лошадка! - услышала я за своей спиной. - Хозяин-то скакал на тебе всю ночь! Такого ещё никогда не бывало!
Я застыла, осознавая его слова, потом вспыхнула и бросилась бежать. Мне вослед нёсся его сочный хохот:
-Беги, беги, козочка, надо же, чтобы и муженьку твоему чего-нибудь перепало. Да только всё равно не убежишь! Барон-то приказал мне утром за тобой вернуться, в замок он тебя забирает, красотка, в услужение! Вот и догадайся, чем ты ему прислуживать будешь! Ха-ха-ха!
Мысль о том, что я смогу увидеть Роланда ещё раз помогла мне стерпеть ласки исстрадавшегося Жака. Муж, постеснявшийся снять с меня рубашку и сам полностью не обнажившийся, был робок и ненавязчив. Но моё тело, переполненное Роландом, отзывалось такой острой болью, что приходилось зубы сжимать, чтобы не расплакаться. Жак заснул, держа меня за руку и приговаривая, что вот теперь мы заживём совсем хорошо. Я лежала с открытыми глазами, слушала его тоненький храп и одними губами повторяла:
-Роланд, Роланд, Роланд…
Служанка
Прошло ровно десять дней и девять ночей с тех пор, как я по приказу господина барона переселилась в Аман-сюр-Ло. Десять дней плохо скрываемого любопытства со стороны женщин замка. Девять ночей томления и одиночества.
Когда наутро я вернулась в дом Роланда, меня встретила баронесса Катрин де Сент-Аман.
Высокомерно, почти брезгливо оглядев мой скромный наряд и узелок с вещами, она долго молчала, продолжая мерить меня взглядом, после чего сухо, словно нехотя произнесла:
-Мой супруг велел принять тебя в услужение, хотя я ума не приложу, чем ты можешь быть здесь полезна… Но его слово - закон для всех нас… Поэтому отправляйся на кухню. Найдёшь там Нинон, скажешь, чтобы приставила тебя к какому-нибудь делу.
Все бесчисленные поколения аристократических предков баронессы говорили сейчас со мной её устами. Лёд, звучащий в голосе дамы Катрин, не оставлял никаких сомнений в её чувствах ко мне: она меня презирала, однако делала вид, что после нашего разговора я навсегда растворюсь в сотне других неприметных прислужниц, и жизнь вернётся в старое русло.
Но как бы Катрин не старалась спрятаться под маской бесстрастной владычицы, она оставалась живой женщиной, в неярких голубых глазах которой пылал огонь незаслуженной, горькой обиды. Боль, причинённая ей Роландом, не могла быть обращена на него, а вот на меня…
Я поняла, что отныне мне предстоит не жизнь, а выживание.
Однако всё оказалось не так уж плохо. Целые дни я проводила в огромной, пылающей замковой кухне, где работы всегда бывало предостаточно. В компании котлов, плошек и болтливых товарок я молча мечтала о Роланде. Воспринимая мир большей частью ушами, я многое узнала об истинной жизни обитателей замка.
Несмотря на то, что многие разговоры предназначались явно для меня и были проникнуты возвышенным пафосом верноподданнической любви, дамой Катрин здесь искренне восхищались. Баронессу дружно признавали рачительной хозяйкой, преданной женой и ревностной христианкой.
Господина же Роланда в замке просто боготворили. Какими только эпитетами не сопровождалось его имя в бесконечных рассказах! Мужественный, обаятельный, благородный, невозмутимый, справедливый, неистовый, радушный, дальновидный. И так до бесконечности.
Хотя их брак длился уже четыре года, детей у них не было.
Я знала, что Роланд все эти дни находился в замке, временами отлучаясь на охоту или к ближним соседям. Однажды я даже увидела его из окна: с помощью оруженосца он с трудом забрался на коня и умчался прочь в сопровождении своих людей. Я заворожённо следила за его развевающимся коричневым плащом, что постепенно исчезал вдали, поэтому не заметила, как ко мне подошла Нинон. Она была доверенным лицом баронессы, наверное, именно оттого-то я и находилась постоянно в поле её зрения, даже спала с ней в одной комнате. Несколько развязно, что, впрочем, всегда было ей присуще, она ткнула меня в бок кулаком и доверительно прошептала:
-Ну, как тебе господин?
Я обернулась в её сторону и спокойно произнесла после некоторой паузы:
-До него у меня не было других мужчин. Мне было не с чем сравнивать, если ты это имеешь ввиду.
-Тебе хоть понравилось? - спросила она, придвигаясь ещё ближе и заглядывая мне в лицо жадными глазами.
-Понравилось, - лаконично ответила я.
Нинон захохотала радостно, хлопнула меня по плечу и, ничуть не смущаясь, громко сказала:
-Иветта, крошка, если бы ты знала, как мы все тебе завидуем!
Я молча возвратилась чистке бронзовых кубков, однако через некоторое время всё же не выдержала и осведомилась:
-Почему вы мне завидуете?
В ответ на кухне загремел смех такой силы, что я даже вздрогнула испуганно.
-Иветта, голубушка, - стонала Нинон, - неужели ты такая наивная? Мы все хотели бы оказаться на твоём месте! Да за одну такую ночку с господином бароном и души бессмертной не жалко, прости меня, святая Анна!
-Но он же и ваш господин, - в глубоком изумлении проговорила я.
-Наш-то наш, - утирая выступившие от хохота слёзы, отозвалась моя собеседница, - да недолго. Ещё и полугода не прошло, как умер старый барон де Сент-Аман. Господин Роланд тогда в Святой земле за Гроб Господень свою кровь драгоценную проливал, а как вернулся, то не до девок ему было - он ведь с переломанными ногами-руками домой приехал, и если бы не госпожа баронесса, так и лежал бы сейчас в своей кровати, светом божьим только из окошка любуясь.
Я по-прежнему молчала, обдумывая услышанное.
С этого памятного, по сути дела, первого моего разговора с обитательницами Аман-сюр-Ло, многое изменилось. Почему-то женщины замка стали относиться ко мне с шутливой почтительностью. Нинон же вовсе взяла меня под своё покровительство.
Однажды вечером, когда мы с ней вели перед сном неторопливый разговор, дверь в нашу комнату с силой распахнулась, и в дверном проёме показался Роланд. Помедлив мгновение, он вошёл внутрь и резко бросил:
-Уходи!
Нинон, которая без объяснений поняла, кому предназначается этот приказ, выскользнула из кровати и, не осмеливаясь даже накинуть платье, опрометью бросилась к двери.
-Постой! - скомандовал Роланд, останавливая перепуганную служанку на самом выходе. - Оставайся здесь. Иветта! Идём со мной!
Едва мы оказались в той самой комнате, где произошла наша первая встреча, Роланд яростно, до боли сжал меня в своих объятьях и прошептал:
-Я не могу жить без тебя… Нет, я не хочу жить без тебя!…
Он лежал рядом со мной и, как большой кот, поигрывал пальцами моей руки.
-Знаешь, а у тебя очень нежные ладошки, - произнёс он, и в голосе его звучало удивление.
-Моя бабушка была знахаркой, - ответила я, свободной рукой гладя его спутанные угольно-чёрные кудри, - она многому научила меня. В том числе и тому, как сохранять свои ладошки нежными, даже если занимаешься грубой работой.
Роланд молчал. Я уже успела мысленно отругать себя за эти слова. Получалось, что я жалуюсь.
-Сними это, - вдруг тихо, но решительно произнёс он.
Поняв, о чём он говорит, я глубоко вздохнула и послушно стянула с пальца своё несчастное обручальное кольцо. В тот же миг оно исчезло в крепком роландовом кулаке, одним махом хороня моё неудачное супружество.
Сам Роланд колец не носил.
Я вообще наложила самый строгий запрет на мысли о его браке и о том, что происходит между ним и Катрин в те ночи, которые я провожу одна. Но иногда такие мысли всё же вползали в моё сознание скользкими червями, и жить становилось совсем противно.
Однако вскоре мне представился случай узнать, что опасения мои необоснованны, а грех ещё более ужасен, ибо из-за меня Роланд и Катрин стали врагами.
В замке существовала традиция два раза в неделю собираться на вечернее чтение Библии. Все его обитатели, от госпожи баронессы до последнего конюха, по средам и пятницам погружались в благочестивые размышления, слушая чтение нашего аббата или же самого господина барона.
В тот вечер Роланд открыл Священную книгу там, где лежала закладка, оставленная в прошлый раз аббатом.
-Бытие, стих шестнадцатый, - провозгласил он.
Я тихонько оглядела окружающих. О том, что надвигается буря, догадались только я и Катрин. Дома у меня почти не было иных книг, кроме Священного Писания, поэтому я знала его более чем хорошо. Катрин, при её набожности, тоже великолепно разбиралась в божественных откровениях. Я потупила глаза, однако её худенькая фигурка, облаченная в неизменное красное платье, продолжала стоять перед моим внутренним взором молчаливым укором.
-Но Сара, жена Авраамова, не рождала ему, - настраиваясь на удивительный полустихотворный библейский ритм, начал чтение Роланд. - У неё была служанка, египтянка именем Агарь. И сказала Сара Аврааму: вот, Господь заключил чрево моё, чтобы мне не рождать; войди же к служанке моей: может быть, я буду иметь детей от неё. Авраам послушался слов Сары. Он вошёл к Агари, и она зачала…
-Уходите все! - в наступившей тишине голос баронессы прогремел с такой силой, словно её устами говорил ветхозаветный пророк.
Без единого вздоха мужчины, женщины и дети покидали зал.
Я, понимая, что мне любой ценой необходимо остаться, незаметно спряталась между двух дубовых ларей и затаила дыхание.
В громадном пустом зале остались только Роланд и Катрин. Барон продолжал сидеть в кресле перед очагом. Он не выпускал из рук книги и казался обманчиво расслабленным. Катрин мерила комнату нервными шагами, не замечая, что на её бледных щеках непрошеные слёзы уже прочертили свои предательские дорожки.
-Роланд! - услышала я надтреснутый, полный едва сдерживаемого крика, голос баронессы. - Я наступаю на свою гордость и в последний раз спрашиваю тебя, почему ты не можешь отослать Иветту прочь?
-Я люблю её, - приглушённо отозвался Роланд.
-А как же я? Как же я?
Роланд молчал, и эта тишина, которая должна была казаться мне музыкой, пугала меня до дрожи.
-Разве я была тебе плохой женой? - мертвенным шёпотом произнесла Катрин.
-Нет, ты была хорошей женой, - сказал Роланд подозрительно спокойно.
-Тогда в чём же моя вина? В том, что я не могу родить ребёнка? Но ты же знаешь, сколько ночей я провела на коленях перед Святой Девой, сколько раз отправлялась в паломничества, сколько золота и драгоценностей раздала монастырям и храмам! Что, что я ещё могу сделать?
-Катрин, успокойся, - ответил Роланд, взяв её за руки и усадив в кресло напротив себя, - я ни в чём тебя не виню. То, что у нас нет детей - это божья воля, хотя… Если бы ты больше ночей проводила со мной, а не в слезах и молитвах, мы были бы счастливее.
-Так вот чего тебе надо! - вскричала она, вырывая из его рук свои полупрозрачные ладони. - Тебя терзает похоть, тебе мало того, что ты можешь получить на супружеском ложе! Роланд, дьявол говорит твоими устами! Одумайся! Покайся! Отошли Иветту прочь, вернись ко мне, и Бог простит тебя!
-Я не хочу божьего прощения! - прорычал он в ответ. - Я устал, слышишь, устал от всей этой святости! Я хочу жить с женщиной, для которой любовь ко мне дороже, чем её бессмертная душа. Когда я вижу глаза Иветты, в которых большими буквами написана сумасшедшая радость только оттого, что я прохожу мимо, я начинаю понимать, зачем я выжил в том аду, каким для меня была Палестина. Пять долгих месяцев, пока я возвращался к нормальной жизни: на паршивом торговом корабле, в тряских повозках, в замке, где я изнемогал от собственной неподвижности и твоего милосердия, я мечтал только об одном. О женщине, которая утром будет тайком целовать мои пальцы, думая, что я ещё сплю.
-Довольно! - голос баронессы ударил, как плеть. - Я больше не желаю этого слышать. Иногда мне кажется, лучше бы ты погиб. Тогда слёзы не жгли бы меня так сильно.
Она ушла, а Роланд ещё долго сидел возле потухающего очага с закрытыми глазами. Я устала, измучилась, истерзалась, но тоже продолжала сидеть в своём неудобном убежище, боясь хоть вздохом потревожить его в такую минуту.
Через три месяца я узнала, что беременна.
Я знала, что у меня будет сын.
Однажды вечером я сидела в нашей комнате, куда уже давно переселилась, и шила детскую рубашечку. Вошёл Роланд, поцеловал меня в макушку и сел напротив. У него было явно хорошее настроение, он смеялся и потешал меня разными историями, шутливо интересуясь, не вреден ли для будущей мамочки столь бурный и продолжительный смех. В ответ я взяла его руку и поцеловала в раскрытую ладонь. Его глаза затуманились от удовольствия.
-Я хотела спросить, Роланд, - задала я, наконец, долго мучавший меня вопрос, - как мне назвать сына? Что бы ты посоветовал?
-А это точно мальчик? - спросил он, лукаво приподнимая бровь.
-Точно, - храбро сказала я.
-Тогда, - его голос в мгновение стал совершенно серьёзным, - я хочу, чтобы нашего сына звали Одон. Как моего отца.
Одон родился тринадцатого января, морозным, солнечным утром. Едва я увидела его крохотную темную головку и шоколадные глазёнки, я расплакалась от счастья.
Роланд признал ребёнка и подарил своему сыну золотой крест, таким образом призывая на него божье благословение. В той самой часовне, где полтора года назад я венчалась с Жаком, вновь радостно трезвонили колокола. На этот раз - в честь новорождённого барона Одона де Сент-Амана.
Мать
Я сидела под невысокой, раскидистой яблоней, которая была едва ли не единственным оазисом прохлады в этом царстве послеполуденного зноя. Тихонько скрипя пером по толстому пергаментному листу, я неторопливо записывала историю своей жизни. Лишённая какой бы то ни было работы, изморённая нещадным августовским солнцем, я лениво продолжала свой труд, хотя, признаюсь, большую часть времени, просто задумчиво смотрела вдаль на крепостную стену.
-Мамочка, мамочка! - неожиданно раздался под моим ухом заливистый, счастливый голосок. Я обернулась с улыбкой и увидела подлетевшего ко мне, словно маленькая сияющая стрела, Роланда. Второго Роланда, пяти лет от роду, буйного, шумливого, всегда лучащегося восторгом и доброжелательностью. Роланда по имени Одон де Сент-Аман. Своего сына.
Усадив непоседу возле себя, я машинально поправила завязки его рубашки, пригладила вечно вихрящиеся волосы, стёрла с его нежной загорелой щёчки неизвестную бурую полоску и приготовилась отвечать на его вопросы. В последнее время мой сын приходил ко мне только за этим:
-Мамочка, а что ты делаешь? - не заставил он себя ждать. Жаждущие познания карие глазёнки смотрели на меня из-под тёмных прямых бровей обожающе, но серьёзно. Когда же лёгкая складочка перерезала его ясный, детский лобик, я едва за сердце не схватилась. Он стал невероятно, до боли похож на своего отца.
-Я пишу, дорогой, - ответила я ему, справившись со своим волнением. Смешно, но в последние месяцы я стала такой сентиментальной!
-О чём? - протянул он, заглядывая мне в глаза. Одон неосознанно пытался гипнотизировать меня своим взглядом точно так же, как Роланд. Однако я всё же заметила, что, ластясь ко мне, он старательно пропихивал в карман упирающуюся лягушку, которая отчаянно, но почему-то молча боролась за свою свободу.
-Милый, давай-ка отпустим твою пленницу на волю, - стараясь сдержать смех, сказала я сыну. - Она божье создание, а мы никому на этом свете не должны причинять боль.
Маленькие ручонки со вздохом разжались, и лягушка благополучно выскользнула их них, чтобы скрыться в негустой траве.
-Мамочка, о чём ты пишешь? - вновь, как ни в чём не бывало, задал мне вопрос мой сын.
-О себе, о папе, о тебе…
-А о даме Катрин пишешь?
-…Да.
-А о старом Жероме?
-Да, дорогой.
-И даже о большой Нинон пишешь?
-Да, дорогой.
Воцарилось молчанье. Он задумчиво сидел возле меня, машинально теребя едва зажившую коленку. Я аккуратно отвела его руку в сторону. По его открытому, взволнованному лицу было ясно, что у него накопилось много важных вопросов, и он старательно думает, как же их получше сформулировать
-Мамочка, а я кто?
- Ты мой сын. Большой мальчик. Будущий рыцарь.
-А почему Гийом из деревни назвал меня нерождённым. Как я могу быть нерождённым, если я уже есть?
Итак, это свершилось. Людские зависть и злоба, озвученные чистыми, но жестокими детскими устами, коснулись и моего ребёнка. Его назвали незаконнорожденным. Пусть в такой корявой форме, но назвали. Я ждала этой атаки долго. Боялась. Но теперь поняла, что во мне есть силы отвести этот удар.
-Милый, ты сам ответил на свой вопрос. Ты существуешь, Бог подарил тебя мне и папе. А всё, что говорят мальчишки из деревни - это клевета. Не слушай их, дорогой, и всё будет хорошо.
-А почему Гийом сказал, что я Руже, а не де Сент-Аман?
В его глазах накипают слёзы. Принадлежностью к фамилии Сент-Аманов он гордится почти с самого рождения.
Мне приходится тщательно подбирать слова, прежде чем ответить сыну:
-Милый, когда-то я была женой человека по фамилии Руже. Тогда я была очень юной, и наш брак длился совсем недолго. А потом я встретила твоего папу, и появился ты… Одон, никогда не обращай внимания на тех, кто хочет причинить тебе боль. Такие люди слабее тебя, поэтому они прибегают ко лжи и обману, надеясь запутать тебя в сетях своих гнусных вымыслов. Гийом не прав, и ты это знаешь. Отчего ты тогда тратишь на его слова свои драгоценные слёзы, дорогой мой мальчик?
Одон отчаянно шмыгнул носом и пробубнил:
-Я не плачу вовсе! А Гийома я вздул!
Я погладила его по голове и тихонько завела шутливую песенку, которую пела ему ещё в колыбели. Мало помалу он успокоился и начал подпевать, притопывая босой ногой. Когда мы допели до того места, где корова улетела в облака, он уже напрочь забыл своё горе, радостно изображая этот нереальный полёт:
-Мамочка, а когда родится мой братик? - спросил он внезапно.
-Уже скоро, милый, очень скоро.
-Можно я посмотрю, как он будет родиться?
-Нет, дорогой. Это маленькая тайна.
Его глаза загораются хитрым блеском.
-А я однажды видел, как родился щенок! - с видом заговорщика прошептал мне мой сын. - Это будет так же?
Я поперхнулась от его наивного признания и ответила ему лишь через несколько секунд:
-Примерно.
По его мордочке проплыла последняя маленькая тучка сомнения. Он вспомнил что-то ещё:
-Одна тётя в деревне, когда видит меня, всё время начинает плакать. Но я её не обижал, честное слово, мамочка, не обижал!
Несчастная, вечно опечаленная тётушка Изабо.
-Когда встретишь её, дорогой, подойди и скажи: "Всё, что случилось, случилось по воле Господа". Хорошо?
-Ладно, мамочка. Я тебя так люблю! И папу люблю! И братика буду любить! Обещаю!
Он весь брызжет добротой и умилением, словно маленькое лучистое солнышко. Когда всё хорошо, Одон готов расцеловать весь мир.
-И даму Катрин я тоже люблю! - воскликнул он, срываясь с места и уносясь куда-то вглубь сада.
Такой поворот дел насторожил меня, и я со всей доступной мне сейчас скоростью, направилась вслед за ним.
Когда я увидела их, то остановилась в отдалении, понимая, что сейчас мне остаётся только молиться: Катрин не посмеет обидеть Одона, но вот Одон в своей детской непосредственности может наговорить ей такого! Похоже, так всё и складывалось. Я видела, как сын опустился перед опешившей Катрин на одно колено и звонко воскликнул:
-Дама Катрин! Позвольте мне стать вашим рыцарем! Я обещаю хранить вам верность и защищать от любого, кто осмелиться вас обидеть.
В моей голове пронеслась мысль о том, что Роланд не зря столько времени потратил на то, чтобы выучить мальчика этой клятве: Одон оттараторил её с очаровательной искренностью без малейшей запинки. Дамы, окружавшие баронессу, невольно заулыбались. Она же сильно побледнела и вдруг рухнула на колени, словно подрубленное деревце. Заливаясь слезами и крепко обнимая Одона, который ничего не понял, но старательно продолжал изображать из себя взрослого рыцаря, Катрин причитала без остановки:
-Роланд, наконец-то ты ко мне вернулся! Я так тебя люблю!
-И я вас, - промурлыкал мой сын, светясь своей неотразимой улыбкой.
Этой идиллией можно было любоваться вечно. Я понимала, что произошло нечто, самым невероятным образом перевернувшее нашу жизнь. Мне нужно было обдумать, как вести себя в изменившейся ситуации, однако в этот миг резкая, немилосердная боль пронзила меня, как копьё. Мой второй ребёнок был готов появиться на свет. Я невольно застонала, отчего меня, наконец, заметили Катрин и её окружение. Будучи женщинами, они сразу всё поняли. Несмотря на то, что боль всё сильнее туманила моё сознание, я с удивлением отметила, что Катрин вновь взяла в свои руки бразды правление, чего уже долго не наблюдалось. Чёткие приказания летели направо и налево. Она отправила Нинон, Пьеретту и Жанну в замок готовить всё для предстоящих родов, Одона - к стражникам, чтобы скакали за Роландом, уехавшим к соседям. Потом подошла ко мне и, стараясь казаться спокойной, произнесла:
-Иветта, милая, держись, я помогу тебе дойти.
Так двадцать девятого августа к ночи родился мой второй сын, которого я назвала Филиппом.
-У него синие глаза, Иветта! - воскликнула Катрин, когда я, отвечая на её безмолвную, страстную мольбу, положила запелёнутого, сытого малыша ей на руки. Филипп смотрел на новый мир сонными глазками и тихонько шевелил ручками. Катрин осторожно приблизила палец к его крошечной ладошке, которая тут же сжалась вокруг него в кулачок. Катрин снова заплакала.
-А волосы у него чёрные, - прошептала она сквозь слёзы. - Он будет очень красивым мальчиком.
Когда появились Роланд с Одоном, Филипп уже крепко спал. Катрин по-прежнему держала его, боясь пошевелиться. Я дремала, приходя в себя после пережитого испытания.
-Воистину чудны дела твои, Господи! - только и смог произнести Роланд. Одон же по-хозяйски забрался ко мне на кровать и во все глаза разглядывал брата.
-Я подержу его? - спросил он зачарованно.
-Давай мы сделаем это вместе, - тут же отозвался его отец.
Мне казалось, что в наш дом пришла сказка: я засыпала на руках у бережно баюкающего меня Роланда, радом в колыбели спал Филипп, Катрин увела переполненного чувствами Одона, соблазнив его перспективой малиновым пирогом отпраздновать рождение брата. Мне кажется, что наконец-то все стали по-своему счастливыми.
Эпилог
Старший сын Роланда и Иветты, получивший права законного наследника, очень рано отказался от светской жизни и вступил в Орден рыцарей Храма. Одон де Сент-Аман широкими и упорными шагами взошёл на вершину орденской иерархии, в 1170 году став Великим магистром тамплиеров. Горячий и благородный нрав молодого магистра, равно как и его воинская доблесть, привели к тому, что через десять лет он трагически погиб в Палестине. Попав в плен к Саладину, Одон не допустил того, чтобы его выкупили или обменяли. "Тамплиер, - говорил он, - может предоставить в качестве выкупа только свой пояс и боевой кинжал". Магистр де Сент-Аман не пожелал покинуть братьев по Ордену, разделявших его плен и слишком многочисленных, чтобы надеяться на общий выкуп.
Катрин де Сент-Аман умерла в 1160 году. Она покинула этот мир сорока лет от роду, смирившейся с жизнью, печальной красавицей.
Роланд де Сент-Аман пережил своего старшего сына всего на два года, скончавшись в 1182 году в Аман-сюр-Ло на руках Иветты.
Иветта Брансон воссоединилась с возлюбленным через девять лет, покинув эту землю в 1191 году.
Барон Филипп де Сент-Аман, получивший титул и замок в 1182 году, благополучно жил во Франции до конца своих дней. Его жизнь, преисполненная любовью женщин и смехом детей, завершилась в 1209 году. Святая земля, в своё время столь властно звавшая его отца и брата и принесшая им столько бед, оставила его равнодушным.
.
© Козлова Ольга