Вот они - негодяи. Вот они – наркоманы проклятые. Сквозь густую пелену событий и дней я смотрю в прошлое и вижу их, моих палачей.
С ранцем за спиной и пионерским значком на груди я гордо топал домой, считая проезжавшие мимо машины, и тут откуда-то с неба, как из преисподней, раздавался этот ужасный крик. «А ну-ка стой!» И солнце тут же переставало сиять. И птицы в ужасе взлетали с окрестных крыш. И небо вмиг затягивалось тучами. Сейчас прольётся чья-то кровь. «А ну-ка иди сюда!», - громыхал хриплый голос, и моё маленькое сердце начинало громко стучать в моих ушах. Я – маленький, испуганный котёнок. Я - диковинный волнистый попугайчик, оборачивался, что бы взглянуть в глаза своим палачам. Этим надменным чудовищам. И это были они – Мусик, Кукуля и Кес. Я опускал в страхе глаза, как бы стараясь не видеть того, что сейчас произойдёт, и шёл к ним прямо в лапы. Маленький и невинный, мотая кульком со спортивной формой, я шёл к ним, негодяям, как агнец на заклание.
«Тебя что, салага, здороваться не учили?», - орал мне в лицо разъярённый Кес. Длинный как швабра, нечесаный и щуплый он вырастал надо мной, как тощее, ветвистое дерево. В его тени сидел, заплывший жиром Мусик, неповоротливый и толстый, как большая болотная жаба. «А ну-ка попрыгай» - командовал Кес, крепко сжимая мою руку. Я прыгал, и мелочь в карманах начинала звенеть. «Почему сам не отдал? - Кричал он, давая мне подзатыльник. – Будешь от нас прятать – убью!»
Холодный пот тёк градом по моему лицу. Мне хотелось умереть, закрыть глаза, броситься в Терек и исчезнуть навсегда. «Давай-ка я его ударю!» – вскакивал с места ехидный Кукуля. Адъютант – зверёныш. Они просто брали его с собой для смеха, как маленькую обезьянку, а он чувствовал себя сильным в присутствии старших и начинал всех задирать. Вот кого бы я проучил, попадись он мне один на дороге. «Получи, салага!» - хохотал он, отпуская мне подзатыльники. И получив свою долю затрещин, я убегал – а вслед мне летели камни, и раскаты дикого нечеловеческого смеха.
Мусик, Кукуля и Кес. Кто же они на самом деле? Добежав до подъезда, я обычно останавливался, что бы отдышаться. Неужели это возмездие за моё безоблачное детство? Я приходил домой и прятался у себя в комнате, стараясь ни с кем не разговаривать. Большие боги родители и слушать не хотели о том, что творится на моей земле. Я должен был как-то спастись, где-то спрятаться. И я нашёл выход.
Я подходил к нашему книжному шкафу, доставал первую попавшуюся книгу и начинал её читать. Так я стал читать их одну за другой, не взирая на вес и толщину. Я читал днями и ночами без перерыва, увлечённо шелестя сухими страницами.
Мусик, Кукуля и Кес – выводил я в тетради жирными буквами. «Чем ты занимаешься на уроке?», - возмущалась учительница, удивлённо глядя в мою тетрадь. Я вставал, притворно смущался, краснел, говорил, что больше не буду, но, получив прощение, и видя, что про меня уже забыли, я вновь возвращался к своему кропотливому труду. Мусик, Кукуля и Кес – и так шесть раз, жирным шрифтом, на каждой странице.
Меня не интересовало, что творится на уроке, я точно знал, что, придя домой, я смогу узнать много больше, уединившись в своей комнате. Подобно страусу, прячущему голову в песок от испуга, я окунался в мои книги, и уходил на самую глубину, где меня никто не мог обидеть. Я путешествовал в разных эпохах, гулял по разным городам, участвовал в сражениях и поединках – а Мусик, Кукуля и Кес так и сидели на корточках во дворе нашего дома, пугая соседей своими большими красными глазами и изо дня в день, повторяли одни и те же слова.
«А ну-ка иди сюда, салага!» - кричал мне пышущий злобой Кес. «А ну-ка давай, попрыгай». Я прыгал - лёгкий, как одуванчик и абсолютно бесшумный. Его свирепое лицо становилось тупым. «Увижу, что что-то от нас прячешь – убью», - орал он в иступлённой злобе.
Но меня уже не пугали его слова. Я уже не боялся смерти. Я путешествовал в своих книжных мирах и точно знал, что он мне там никогда не встретится. Все проблему у людей от невежества – вот к какому выводу я пришёл. Если бы люди больше читали, они были бы добрее и проще.
Я начал писать лучшие в школе сочинения и меня стали отправлять на олимпиады и конкурсы. Там мне вручали почётные грамоты, вымпелы и значки. Я стал ходить на лекции и доклады, стал выписывать новые журналы. Я внимательно слушал и конспектировал каждое слово моих профессоров – а Мусик, Кукуля и Кес всё продолжали сидеть во дворе в той же позе, как будто вросли ногами в землю. Я засиживался до вечера в библиотеках, и только вежливый голос дежурных, собиравшихся уходить, мог вернуть меня из небытия воссоздаваемых моим воображением книжных миров. Я стал экспертом – меня стали избегать другие студенты. Я стал монстром – сам себе на уме, единственный и неповторимый. Я готовил доклады, участвовал в конференциях и писал статьи. Я вёл переписку с ведущими специалистами, выезжал на семинары и форумы. Я стал выигрывать премии, получать стипендии и гранты.
Я делал карьеру с огромной быстротой. Мне стало тесно в этом маленьком городе, среди бесконечных пятиэтажных домов и неубранных улиц. Мне нужны были новые книги, новые горизонты – и я уехал. Я читал лекции, готовил статьи, работал над переводами. В Финляндии, Дании и Швеции я выступил с докладом о «Снежной королеве», в Греции я издал сборник статей о Геракле, а во Франции я блеснул своей оригинальной интерпретацией «Кота в сапогах». Я разработал концепцию новой литературы для детей – я хотел, что бы детям в сказках больше не встречались отрицательные герои. Все романы – это сказки для взрослых. А все взрослые – это те же дети. Мои исследования стали обсуждаться в стенах ведущих университетов мира. В скоре, за мои заслуги перед детьми международный комитет инфантильных писателей назначил мне пожизненную стипендию имени Майкла Джексона, что позволило мне перебраться в Лондон и продолжить там свою исследовательскую деятельность.
Однажды, сидя в лондонской публичной библиотеке, как могильщик посреди этого кладбища духа, мне вдруг вновь вспомнились Мусик, Кукуля и Кес. И я вдруг понял, что всё, чего я добился, является от части и их заслугой. Ведь это от них я убежал в библиотеки и стал тем, кем я стал. Я начал смеяться, хохотать и сильно напугал тем самым, занимавшихся в зале студентов. Как в старые добрые времена я выписал в столбик три враждебных мне имени: Мусик, Кукуля и Кес – кто же они всё-таки такие? Я попытался разобрать эти слова по составу. Выделили корень, суффикс, приставку и окончание. Неужели их агрессия лежит уже в орфоэпическом варианте прочтения их имён? Мысленно взывая к своей интуиции, я рассеяно блуждал взглядом по книжным полкам. И тут мне вдруг попалась на глаза эта ужасная книга.
Она стояла на полке, как ни в чём не бывало, между томами Шиллера и Гёте, что уже само по себе было вопиющей несправедливостью. «Не может быть – шептал я про себя, судорожно листая страницы. Какая безвкусица! Какая дикость!» Я дочитал книгу до конца и тут же почувствовал тошноту и головокружение. Это был один из романов о Гарри Потере, Часть шестая «Гарри Потер и жопа с ушами». И я понял, что у меня в руках ничто иное, как брошенная мне в лицо перчатка – вызов всей моей жизни.
Я не стал больше медлить. Я тут же взялся за перо. Триумфальное шествие этого дешёвого романа, и вся эта истерия вокруг образа главного героя должны были закончиться, и я именно тот человек, который положит конец этому безобразию. Я отослал своё литературно-критическое эссе в Таймс, в Вашингтон Пост, во все авторитетные литературные журналы. Я должен был разбить в пух и прах этот невнятный опус, эту грубо пошитую сказочку, я должен был излечить человечество от параноидального бреда этой англо-саксонской истерички.
Я углубился в исследования и накопил со временем много хорошего материала. Я списался с Кембриджским Университетом и вынес на рассмотрение тему моей будущей работы: «Абсурд и профанация романов о Гарри Потере». Пройдя все необходимые инстанции, я был допущен к защите и вплотную занялся написанием защитного слова. Я осознавал, что это будет самая ответственная речь в моей жизни, и я постарался на славу.
Уже в первых словах своей речи я стал изобличать невежество и дилетантизм доморощенной английской писательницы. Используя факты, выдвигая научные доводы, я буквально сорвал маску с главного героя – этого придурковатого недоноска.
«Этот маленький гадёныш, - начал я очередную фразу, - этот несуразный гибрид Джона Ленона и Мэри Попинс…» И тут, оторвав взгляд от лежащего передо мной напечатанного текста, я вдруг увидел, что все профессора и академики покинули свои места и столпились в дальнем углу аудитории, оживлённо что-то рассматривая. Подойдя поближе, я увидел, что все они собрались вокруг маленького телевизора и, затаив дыхание, следят за ходом ежегодного состязания по гребле между Кембриджским и Оксфордским университетами. Напряжение в кругу болельщиков росло с каждым гребком, и сидящий прямо у экрана секретарь учёного совета, увидев, что я тоже примкнул к их компании, раздражённо скривил лицо, но затем успокоился, встал и жестом пригласил меня следовать за ним.
Мы подошли к старинному шкафу, откуда он тут же достал изящную, чёрную мантию, четырёх угольную шапочку с кисточкой и свёрнутый трубочкой документ с печатью. «Поздравляю Вас, господин магистр, - сказал он и почтительно поклонился. – А теперь извините нас. Никак не можем пропустить. Только раз в году, сами понимаете». С этими словами он осторожно вытолкал меня за дверь и с грохотом запер за мной на ключ и щеколду.
Это был триумф. Я гордо шагал вдоль старинных коридоров Филологического факультета, мимо бюстов застывших в мраморе бородатых и волосатых учёных мужей и не мог сдержать торжествующей улыбки. Я вышел во дворик, удобно уселся на скамью и начал перечитывать текст вручённого мне диплома.
Я был доволен и горд – я доказал всем на что я способен. Я бродил по улицам, кормил голубей в парках и наслаждался чувством глубокого внутреннего удовлетворения. Я таял в лучах собственной славы и в этот самый момент, как будто подкараулив меня за углом, в мою голову внезапно проникла одна подлая предательская мысль. Я вспомнил пятиэтажки, вспомнил крыши, вспомнил запах вечно прорвавшейся канализации в нашем подъезде и понял, что уже не могу им противостоять. Эти и другие образы, знавшие раньше своё место в моей голове, вдруг обрели немыслимую силу и как тяжёлые кирпичи стали падать мне на голову. И тогда я, сидя на скамейке в Гайд-Парке, вдруг вспомнил Мусика, Кукулю и Кеса, и я почувствовал, что это судьба, и что я пропал. Вернувшись мысленно домой, я уже не мог физически находиться в других местах.
Не прошло и нескольких суток, как я, утомлённый длительным переездом, уже телепался в старой, раздолбанной маршрутке по заснеженным улицам родного города, кутаясь в тёплую английскую куртку, и удивлялся, как всё вокруг изменилось. Справа и слева мелькали витрины выросших из ничего магазинов, то тут, то там появлялись корпуса новых, свежеотстроенных домов, и только лица прохожих были такими же мрачными и угрюмыми, как и десять лет назад.
Обомлев от домашнего уюта, и вдоволь наговорившись с родными, я смотрел в окно сквозь резные узоры на стекле, в черноту беспробудной ночи, поигрывая кисточкой от кембриджской шапочки магистра, и думал: «Как всё-таки жестока жизнь! Ведь город, как и прежде, живёт своими маленькими проблемами, плодит маршрутчиков, гаишников, сварщиков и бомжей, и всем наплевать на мои духовные подвиги и триумфы». Мне отрылись исковерканные судьбы моих друзей и однокурсников – кто-то уехал, кто-то сошёл с ума, кто-то стал шаолиньским монахом…
И вдруг, среди комнатного философского спокойствия, я услышал громкий стук в дверь, и последовавшие крики. «Помогите, человек умирает!» - кричал кто-то на лестничной площадке. Отворив, я увидел на пороге Мусика. Он стоял передо мной, такой беззащитный и робкий, как Христос младенец, только что появившийся на свет. Я сразу узнал его, не смотря на полумрак в подъезде, и сделал шаг на площадку.
«Вызовите скорую, - умалял он, чуть не плача, - Человек умирает». Я тут же позвонил, а затем, накинув куртку, сбежал с ним вниз, посмотреть что случилось. Там, склонившись над лежащим на снегу чьим-то телом, суетился постаревший Кес.
Они бегали вокруг, говорили мне что-то невнятное, но по их лицам было видно, что ни Кес ни Мусик меня не узнали. Я хорошо разглядел их в свете фонаря и ужаснулся, увидев, как их потрепало время. За эти десять лет, они постарели лет на тридцать. У Кеса не было левой руки и правого уха. А Мусик успел обзавестись стеклянным левым глазом, что, однако, не мешало его зрачкам быть одинаково расширенными. То, что лежало на снегу, ещё недавно было Кукулей.
Он лежал, раскинув руки и закатив глаза, и на лице его уже успела примёрзнуть беззаботная, счастливая улыбка. «Борщнул ты, Кукуля, - шептал ему в ухо рыдающий Кес, - говорил я тебе, поделись с пацанами». Но Кукуля уже не слышал ни этих слов, ни завываний ветра, ни шума сирены скорой помощи.
Два ровных одинаковых луча разрезали темноту и застыли. Из подъехавшей машины, которая почему-то оказалась грузовиком, выпрыгнули два санитара. Они мигом кинули Кукулю на носилки и быстро потащили его в кузов, где, как мне вдруг стало видно, уже лежало много других тел. «Передозировка» - крикнул мне, захлопывая дверь, один из санитаров, и я, потрясённый увиденным, не придумал ничего лучшего, как помахать им вслед рукой.
Мы вдруг очутились втроём, по колено в снегу, сутулясь и ёрзая от холода в свете фонаря – я, Мусик и Кес. Вокруг было темно и тихо, и казать нам друг другу было нечего. Но тут вдруг грянули громкие выстрелы, вспышки, и из подъезда под звон гитары и балалайки высыпала большая пьяная компания. Сметая всё на своём пути, и дыша во все стороны перегаром, вся эта пьяная толпа, как бурлящий поток подхватила нас и понесла в неизвестном направлении. Крик, смех, пьяные возгласы из всего этого я смог различит лишь одну фразу: «С новым годом тебя, братуха! С новым годом!». Потом я упал в снег, утянув за собой в сутолоке ещё пару человек, а когда встал и поднял глаза, всё небо уже было в огнях и вспышках. Красные, зелёные, оранжевые ракеты, взмывали в небо, выкрашивая наши лица в красный, оранжевый и зелёный цвет. И тут я совсем растерялся. Передо мной стояли красные, оранжевые и зелёные Мусик и Кес – а в ушах только и звенело: С НОВЫМ ГОДОМ ТЕБЯ БРАТУХА! С НОВЫМ ГОДОМ! И я, присев в исступлении прямо на снег, как бы сам себе отвечая, машинально буркнул: «и ВАС ВСЕХ ТОЖЕ… С НОВЫМ ГОДОМ!»