Проснувшись, он вспомнил, что ему нужен ключ.
Ключ от квартиры, которую он снимал вот уже полгода, куда-то пропал. Ключ мог выпасть из кармана в маршрутном такси, когда хозяин рылся в карманах в поисках мелочи; мог быть забыт на столе: в офисе или в кафе, где друг за другом прошли вчерашний день и вечер; у некоторых людей есть такая привычка – перед тем, как присесть за стол, опорожнять карманы; все их друзья знают, как выглядят их ключи, портмоне, носовые платки, их сигаретные пачки и то, сколько мелких денег скапливается у них к концу дня… Ключ, наконец, мог быть украден: трудно представить, сколько в городе сумасшедших, которым не нужны деньги; высшее удовольствие их: обшарить твои карманы, похитить какую-нибудь ерунду – пару мелких монет, зажигалку или завалявшийся среди табачных крошек и пыли израсходованный трамвайный талон.
Тот, кому нужен был ключ, какое-то время он лежал в кровати, курил, не вылезая из-под одеяла. С помощью пульта дистанционного управления включил телевизор и тут же выключил. Встал, поёжился: в квартире было холодно – ночью ему было лень покидать кровать, чтобы прикрыть распахнутую накануне форточку. Прошел на кухню, включил чайник. Пока вода закипала, он умылся, почистил зубы и, проведя рукою по подбородку, решил, что побреется позже. Чайник, вскипев, засвистел; он бросил в кружку щепоть заварки, залил кипятком. Немного подождал: молча стоял у окна, затем пил чай маленькими осторожными глотками.
«Хорошо бы сделать ремонт. Поклеить новые обои, на пол настелить фанеру»… Он знал, что не сделает этого никогда: квартира была чужой, и хозяин её не собирался тратить деньги на какое-то там благоустройство… Он вдруг подумал, что мысль о необходимости ремонта пришла к нему не как желание, а как просто мысль: автоматическая констатация факта, нечто незначительное и чем-то даже чужое – так, увидев на чьей-то одежде пятно грязи, подмечаешь его и тут же о нём забываешь…
Хозяин квартиры просил завезти оригинал ключа до обеда; он, допив чай, оделся и двинулся в сторону рынка: там, в самом конце продуктовых рядов, была будка, где вместе с ножами и ножницами точили ключи. Шел снег; он обратил внимание на то, как красивы фрукты на фоне занесённых снегом прилавков: апельсины, лимоны, киви… Он улыбнулся. Одна из продавщиц фруктов расценила его улыбку как покупательский интерес и предложила ему бананы. Он купил один и съел его по пути к будке.
Точильщик, осмотрев ключ, предложил подождать, «погулять полчаса». Он согласился; какое-то время прогуливался вдоль рядов, затем вышел к автобусной остановке и долго стоял рядом с «вагончиком-гриль», наслаждаясь пряным запахом жареных кур.
Неожиданно ему захотелось закрыть глаза. Он зажмурился, какое-то время стоял неподвижно, а потом двинулся в сторону рынка. Сначала ему было как-то боязно; он двигался медленно, и люди обходили его, даже не касаясь его одежды. В крытом пространстве рынка он уже ощущал запахи и тепло: он почувствовал, даже увидел перед собою пространство, составленное запахами и струями тёплого воздуха, но пространство удержалось в голове несколько мгновений и - исчезло. Усилился запах рыбы; он попытался свернуть в сторону, но не смог этого сделать: шаг в сторону – и он натыкался на чьи-то спины, груди, локти, недовольные окрики «Осторожнее!». Ему приходилось двигаться в сторону, где не было препятствий, навстречу невыносимому запаху рыбы. Наконец, уткнувшись животом в прилавок, он открыл глаза: перед ним лежала рыба.
До назначенного точильщиком срока оставалось десять минут; он вдруг смутился: ему стало неудобно перед толпою за своё глупое поведение; он вернулся к автобусной остановке. Неожиданно его окликнули:
- Молодой человек…
Пожилая женщина в сером пальто и белой вязаной шапке тянулась к нему рукой. В другой руке у неё была матерчатая сумка.
- Вы не поможете мне перейти улицу?
Не дожидаясь ответа, она взяла его под руку. Он предложил поднести её сумку; сумка оказалась довольно тяжелой. Дождавшись зелёного сигнала светофора, они пересекли дорогу; там женщина попросила проводить её до квартиры: «Я живу вот в этом доме, совсем рядом. А сейчас – скользко»… Он не посмел отказать.
Он не даже понял, как получилось, что он вошел в квартиру: старушка, открыв двери, сразу юркнула внутрь, ему пришлось войти следом, чтобы отдать сумку, хотя бы поставить её на пол. Ещё на лестничной площадке в ноздри ему ударил едкий запах аммиака; он поморщился, но всё равно шагнул в приоткрывшуюся перед ним темноту. Старуха уже стояла в комнате в окружении стаи разномастных мяукающих кошек, разговаривала с ними ласково, как с детьми: «Ну, что, мяу, мяу, а я поесть вам принесла»… Он попытался уйти, но женщина задержала его: «Нет, ну что Вы, молодой человек, я не могу Вас отпустить, не напоив чаем»… Скрепя сердце, он согласился. Она открыла термос («У меня чай с шиповником, с травами; любите?»), налила ему полную кружку темной, приятной непонятными запахами, жидкости. Пока он пил, скупо отвечал на вопросы старушки: зовут меня… живу здесь, неподалёку… Допив чай, он отставил кружку и, собираясь уйти, хотел было извиниться, но вдруг почувствовал, что не может говорить. В то же мгновение мышцы живота свело в спазме; он согнулся по полам, застонал; ему пришлось опуститься сначала на корточки, а затем он потерял сознание и, упав набок, прямо на загаженный кошками дощатый пол, умер.
Он очнулся там же, где упал: перед глазами его темнела облупленная половица. Он попытался пошевелиться; это далось ему с большим трудом – мышцы казались не своими; ему было тепло, даже жарко. Он долго лежал и слушал старушечье бормотание: «Детки мои, кисоньки, мяу-мяу»… Старуха играла с кошками в комнате; он подумал, что, вполне возможно, с момента потери сознания прошло всего несколько секунд… Наигравшись, старуха вышла в коридор, а затем прошла на кухню. Здесь, ухватив за дно сумки, она вывалила прямо на пол множество мелкой и грязной рыбы. Несколько дохлых рыбёшек ткнулись ему в лицо; он хотел отвернуться, но не смог. Кошки набросились на еду; он лежал рядом с чавкающими тварями, среди крови и рыбьих экскрементов. Он даже не мог закрыть глаза: чешуя, кровь, требуха летели ему прямо в лицо. В приступе отвращения его вырвало желчью.
Когда животные, насытясь, ушли, старуха подошла к нему: прямо перед собою он увидел засаленную ткань старушечьих тапок, бросила на пол тряпку и коротко приказала: «Мой».
Он мыл пол: сгребал в кучки остатки пиршества, затем руками собирал с пола остатки кишок, жабр, чешуи и наполнял ими мусорное ведро… Он делал это ему становилось легче: боль исчезала, он мог двигаться и, радуясь этому, улыбался. Голова была пустой: он лишь автоматически подмечал ещё не подобранные им рыбьи останки, чтобы исправиться: выбросить их в ведро. И: он даже не думал, что куда-то можно уйти, уйти прочь из этой квартиры. Когда пол был вымыт, снова пришла старуха. Даже не взглянув на половицы, она нагнулась, кряхтя, подвинула мусорное ведро и отрезала:
- Ешь.
Проходит тысяча лет или, возможно, несколько секунд: время не кажется ему расстоянием, время зависло здесь, так же, как запах аммиака. Это происходит вечно, без остановок: бормотание старухи, когда она, играя с кошками, нелепо пританцовывала, переваливалась с ноги на ногу; этой вечностью он, стоя на коленях, собирает руками обрывки рыбью требуху, бросает её в ведро, а потом вынимает их обратно, ест… Целая вечность: лежать в кровати, в полной темноте, без сна, и минуты растягиваются в часы; миллионы мыслей роются в мозгу, словно черви. Когда же, наевшись, они успокаиваются, темнота входит внутрь тебя, заполняет тебя и разрывает тебя на куски, на звуки, удерживающиеся в голове лишь несколько мгновений и тут же исчезающие: "Вы помните, как Вас зовут? Вы меня понимаете?"… Он лежит на полу: сидит на стуле, не открывая глаз, кто-то смотрит на него, качая головою. Тот, который на стуле, тоже качает головою: из стороны в сторону, словно китайский болванчик…
Его рвёт желчью, и вдруг, скрючившись в очередном спазме, он вспоминает: ключ, ему нужен ключ! Он пытается улыбнуться; теперь он знает, почему он здесь, что происходило с ним всю эту тысячу лет; и он мычит: «Кы-ы-э-э, кы-ы-ы-э-э!». Но его никто не слушает; кто-то помогает ему подняться, тащат его под руки по длинному коридору. Наконец, он может открыть глаза: побелка на стенах, словно снег. "Иди, иди" - шепчу я ему вслед; иди, иди, скоро Белые Ангелы распнут тебя… Его втаскивают в палату, укладывают на спину, прикручивают бинтами запястья к металлическим перекладинам; пока сестра делает укол, один из санитаров тщательно моет пол коридора: скоро обход.