Начато 26 августа 2002года, да так хорошо и просто начато, как то время, что происходит сейчас.
«ЛУННАЯ ДОРОЖКА МОИХ ИСТОРИЙ…»
Эта та самая, в которой утонул Ли-Бо , пытаясь поймать Луну, та, что протянута исключительно именно Тебе.
По которой, если пойти, то дойдешь обязательно до бывшего Прокуратора Иудеи Пилата Понтийского Всадника Золотое Копьё, что сидит теперь в ка-менном кресле, устремив больные глаза на Луну, жалуется на плохую долж-ность и ждет Иешуа…
А если по ней поплыть, то непременно встретишься с Ульмо – Великим Валаром Вод, одним из Семи, что когда-то сотворили нашу Землю. Ульмо…
Король – Море, снова к Тебе устремлены мои желания, лёгкими крыльями чаек они несутся над волнами, касаясь Тебя едва. Прими же их вновь, как на-чальные мои дары, в знак новой встречи, после долгой разлуки.
Однако, минуя всё это, можно разглядеть и свою собственную исто-рию, сотканную осенними грёзами о Лете, Море, Встречах и обо всем таком, что носишь в сердце долго-долго, как желание, загадываемое сквозь дырочку «куриного Бога» на закатное Солнце.
***
Я, наверное, снова обретаю Веру
Ту, что когда-то пустил по Воде,
Луна так и не настигла Венеру,
Что дано Планете, не положено Звезде.
Неудобный каменный пляжик,
А так удобно и легко,
Когда у Моря в Августе ляжешь
И смотришь, смотришь далеко.
А то, вдруг, поплывёшь один,
Ловя отраженье Луны,
Ах, если б я был дельфин,
А Ли-Бо видел бы сны.
А потом, порезавшись мидией,
Прыгая на одной ноге, раздавишь очки.
Это такая игра, видимо,
В которой не набирают очки.
А чёрт с ними, теми и другими,
Что же такого я потерял
Тогда, оставшись с руками пустыми,
Всё плакал и у Берега стоял.
Теперь же пришёл на Берег Другой
Чтоб посмеяться и полежать,
Оказалось, что есть Берег такой,
Надо было лишь подождать…
Вот и здравствуй, Ульмо, здравствуй, дорогой,
Дай-ка я обниму Тебя,
Мокрый, родной, седой, голубой,
Дай ещё окунусь в Тебя.
Оссэ и Уэйнен, придержите на плаву,
Я ведь говорю с Королём – Море,
Ласкающего каждую его волну,
Помнящего глубины истории.
Разговор наш, никем не услышанный,
Сопровождал лишь Небесный Круг,
Да ещё Глаза Всевышнего
Блеснули болидами вдруг.
Это было в пол-уха, в полвзгляда,
В полслова и в полкасанья,
И эти Пол – Мира, ночная награда,
Теплейшие Его лобзанья.
Ах, эти Пол – Мира желанные,
Глазами всех Берегов не объять,
Мысли полные и какие то странные,
И их никому не отнять.
И никому не почувствовать так
Бережность Короля – Море,
Дышащего штормовыми атаками,
Помнящего глубины истории.
Я, наверное, снова обретаю Веру,
Ту, что когда - то пустил по Воде,
Нет, никому не настигнуть Венеру,
Что не дано нам, увы, положено Звезде.
И маяки, и корабли – всё огоньки-
Ночное ожерелье вод,
И мои предвечерние пустяки,
Из которых я сколотил Плот.
Чтоб приплыть на Берег Другой
Посмеяться и полежать,
Оказалось, что есть Берег такой,
Надо только уметь ждать.
Ждать – неправильное действие,
Как будто с Валаром говоришь,
Постоянно приходящее сумасшествие,
Когда у Моря в Августе лежишь.
Но глазами Берегов не объять,
Как и Луне не догнать Венеру,
Я, наверное, всегда буду её терять,
Мою детскую, живую Веру.
Чтоб стоять и плакать на Берегу,
Отпуская её плыть,
И думать, что больше уж не смогу
Предвечерний Плот сколотить.
Чтобы плыть и мечтать,
Чтобы грести изо всех сил,
То загрустить и устать,
Подумать о тех, кого любил.
То встрепенуться, почувствовав Ветер,
Играть с Ним и проиграть,
На карте градусы неправильно отметить
И Полярную не там искать.
Словом, делать всё, чтобы утонуть,
Но так и не смочь не дышать,
И, отчаявшись и устав, уснуть
И во сне всё узнать.
Что поиски пропавшей Веры -
Отчаявшееся Детство моё,
Что с Луной догоняет Венеру
И в водах с Ульмо поёт.
Что я, конечно же, её обрету,
Чтоб потом отпустить в Море,
И ловить, ловить отражающуюся Мечту
В Лунной дорожке моих историй…
К счастью моему…
…Горе и Радость в этом Мире всё ещё идут рука об руку, и кажется бесконечным радио-эфир, притом, что самая простая вещь в мире вещей – сигареты, - заканчивается.
Так сложно иногда бывает обнаружить эту парочку, когда хочется именно чего-то одного, но также, как и не бывает Вечной Улыбки (хотя сек-рет-то как раз в том и есть, что бывает), приходится надеяться на то, что и слезам капать не вечно ( хотя ни для кого не секрет, что бывает, случаются и Вечные Слёзы ). По крайней мере, надежда на хоть что-то Вечное и есть тема нашей памяти.
Продолжая лавировать на грани состояний, зная, что всё меняется, и никак не решаясь сделать этот шаг к решению быть «воином», не могу не быть счастливым, ну вот хотя бы оттого, что ощущаю простые вещи в пол-ной мере их простоты, и целиком предаюсь Созерцанию их растворённости во Времени.
Оттого, что к счастью моему нечего прибавить и отнять нечего, по-скольку нет той математической величины, которой, в сущности, можно пре-небречь, чтоб вписывалась с точной точки зрения в полный дисбаланс моей гармонии.
Так или иначе, но поцелуями наполнен мой день, а вечер и ночь напе-регонки доказывают, опять же, на простых примерах Закон Сохранения Энергии.
И строчки воздушные, как молоко, вплетаются в мысли серебряными нитками, разбавляя и обеззараживая ночные кошмары, гася их вероломные подкрадывания, позволяя мне смеяться не только потому, что всё смешно.
И ожидание Осени во всех смыслах принесёт мне новую Жатву Надежды. Не обманет камешек, найденный на том берегу – он ведь волшебный. Сказка продолжится дальше, даже когда уснет Бабушка Шепотливая Ночь, что буб-нит сказку на ушко, без начала и конца. Смешная она, эта Бабушка, сонная всегда и вместе с тем не спящая вовсе. С уставшими, теплыми и сухими ру-ками приходит она, так и хочется ей сказать «ба, а ба, ты отдохни…», но не успеваешь – засыпаешь…
Засыпаешь, не боясь потеряться в чьём-нибудь чужом сне, потому что теперь сны все на свете твои, и можно их смело дарить и одалживать. Их так много, как искр в костре, ярких и цветных, и, пожалуй, щедрее тебя сейчас нет во всем свете. И вся забота - не слишком пристально вглядываться в зер-кало своей памяти. Пролистывая дни, как женский журнал, не сосредотачи-вая взгляд ни на чём, скользя по мнимой реальности.
***
Послезавтра сентябрь и позавчера,
Вот и Бильбо стал какой-то другой,
Здравствуйте, звездно-свежие вечера,
Прощай же, тучный, летний покой.
Прощай же, солнце,
Хоть ты и ближе, но холодней,
От дождика мокрое стало оконце,
И утром нужно одеться теплей.
Но сердцу радостней почему-то
С чем-то прощаться и что-то встречать,
Что-нибудь рассказать кому-то,
Кого-то простить, кого-то искать.
И думать идею медленно,
Жёлто-красные обожая букеты,
Будет ли завтра ветрено,
А холодные руки согреты.
Настроенье хорошее или плохое,
Разные дни – разговорам начало,
Небо наполнилось чем-то пустое,
Листков на дорогу нападало.
В саду и не слышно садовника,
Только шорохи и мысли серые
Плетутся вдоль виноградников,
Где винные гроздья спелые.
И как-то потеряно всё и найдено,
Что-то в груди неспокойное,
Словно счастьице бьётся краденое,
И ты не можешь уснуть расстроенный.
Небо над нами
Когда мы поднимаем голову от земли, смотря вдоль горизонта или вы-ше, вслед за светилами, днем и ночью, мы видим Пространство. Оно манит, удивляет и пугает нас. Мы зовем его Небом и населяем существами непо-знанными и могущественными. Это пространство, где нам не отведено места. И мы смеемся и плачем, глядя на птиц, словно дети тянем к нему руки, под-прыгиваем, стараясь коснуться….
Когда ребенок был ребенком, у него ручки свисали вдоль тельца – так он и ходил. И хотелось ему, чтобы ручеек был речкой, речка многоводной рекой, а эта лужица - морем. Когда ребенок был ребенком, его все воодушев-ляло, и все души были для него единым целым.
Когда ребенок был ребенком, у него ни о чем не было никакого мне-ния, не было у него никаких привычек. Он часто сидел, скрестив ноги, мог побежать прямо с места, волосы у него были растрепаны, и он не любил де-лать серьезное лицо, когда его фотографировали.
Когда ребенок был ребенком, это была пора задавать такие вопросы: «Почему я – это я, а не ты? Почему я здесь, а не там? Когда началось Время, и где кончается Пространство? И не сон ли всего-навсего наша жизнь под Солнцем? Не иллюзия ли то, что я вижу, слышу и нюхаю? Может быть, это только иллюзия Мира, ненастоящего Мира? И существует ли на самом деле Зло и люди, которые по-настоящему злы? Как может быть, что я, будучи са-мим собою, когда-нибудь превращусь в то, кем я сейчас не являюсь?»
… подпрыгиваем, стараясь коснуться, словом, делая невозможное, как и ищем ответы на эти вопросы, которых не существует в нашем мире. Но без них Бытие было бы невообразимо тяжелым и безнадежным. И все, что мы делаем для облегчения нашего Бытия, называется Жизнью Человеческого Духа, за которым пристально наблюдают не видимые нами, но присутст-вующие среди нас Ангелы. Говорят, что какой-нибудь ребенок или старик иногда может увидеть Ангела….. Вот, например, Кассию – Ангела одиноче-ства и слез, одного из правителей планеты Сатурн и правящего принца седь-мого неба. Говорят также, что появляется он на Земле иногда в
виде Ангела Сдержанности. Ангелы теперь не могут вмешиваться в нашу жизнь, они лишь незримо присутствуют среди нас, наблюдая…..
Восход Солнца 7.22… Заход Солнца 16.28… Восход Луны 19.04… Уровень воды в Хаффеле и Шпрее… 20 лет тому назад советский реактив-ный самолет упал в Штёссензее, неподалеку от Херштрассе Шпандау… 50 лет тому назад была Олимпиада… 200 лет тому назад Никола Франсуа Бланшар пролетел над городом на воздушном шаре, недавно так же беженцы поступили… А сегодня на Лиллиенталлер шоссе шел один человек, шел он все медленнее и медленнее, а потом он через плечо заглянул в Пустоту… На 44 почтовом управлении один человек, который захотел свести свои счеты с жизнью, написал прощальные письма, и на каждое их них наклеил специаль-ные марки, разные на все письма. Потом он выбежал на Мемориан Плац и за-говорил с американским солдатом, в первый раз после окончания школы, и говорил совершенно свободно… В тюрьме Плётцен один узник, прежде чем разбить свою голову о стену, сказал: «Поехали!»… На станции метро «Зоо-парк» служащий вместо того, чтобы выкрикнуть название станции, крикнул: «Огненная Земля!»… В Реебергене пожилой человек читал ребенку из «Одиссеи», и тот слушал с большим интересом, даже перестал моргать… Одна женщина в разгар дождя складывала свой зонтик… Ученик рассказы-вал своему учителю как произрастает папоротник, и тот был очень удивлен… А одна слепая женщина пыталась нащупать свои часы… и почувствовала, что я рядом стою…
Чудесно, конечно, жить бесконечно, жить только духовной жизнью и собирать свидетельства духовной жизни людей. Но иногда я начинаю тяго-титься моим духовным существованием. Надоело мне парить над Землей, я хочу почувствовать вес, хочу почувствовать границы, почувствовать себя привязанным к Земле и при каждом шаге, при каждом порыве ветра гово-рить: «Сейчас, сейчас», а не «когда-то и навеки-вечные».
Мне хотелось бы сесть за свободное место за карточным столиком, хо-телось бы, чтобы со мной поздоровались, пусть даже кивком головы…
Все, чем нам приходилось заниматься, мы делали не по-настоящему. В ноч-ной драке с одним из тех типов, мы не по-настоящему вывихнули ногу, рыбу мы ловили не по-настоящему; сидели за столом, пили и ели не по-настоящему. Мы просили нам зажарить барашка не по-настоящему, там, сре-ди кибиток в пустыне – все было не по-настоящему. Не то, чтобы мне сразу хотелось стать отцом ребенка или посадить дерево, нет, хотя бы просто прийти после долгого рабочего дня домой, покормить кошку как Филипп Марлоу, почувствовать, что у тебя поднялась температура, испачкать паль-цы, читая газету, перестать восхищаться одним только духовным, получить, наконец, удовольствие от еды, от созерцания изящной шейки или ушка, врать как по-писанному…. Чувствовать во время ходьбы, как вместе с тобой пере-мещается твой скелет. Вместо того, чтобы все всегда знать, иметь возмож-ность просто о чем-то догадываться, говорить: «ах и ох, а и о» вместо все-гдашних «да и Аминь»….
Уметь восхититься Злом, перенести на себя со всех спешащих мимо прохожих всех земных демонов и, наконец, выпустить их в мир… Быть ди-ким и испытать, наконец, что чувствуют, когда снимают под столом ботинки и, сидя босиком, вытягивают пальцы… Или остаться в одиночестве, как прежде, дать событиям произойти, остаться серьезными. Дикими же мы мо-жем быть лишь в той степени, в которой сохраняем абсолютную серьез-ность… Ничего не делать, просто смотреть, собирать свидетельства, нахо-дить подтверждения, хранить их, оставаться духом, оставаться на расстоя-нии, оставаться в словах…
Расскажи, о, Муза, о рассказчике, впавшем в детство и заброшенном на край света. Расскажи об этом старике и познакомь его со всеми. Время, вре-мя, которое все лечит, но что делать, если само время – болезнь? И вот со временем мои слушатели превратились в читателей. Они больше не сидят вокруг меня, они уединились, и никто из них ничего не знает о другом. Я старик с надтреснутым голосом, но рассказ поднимается из глубины души, и чуть приоткрытый рот легко повторяет этот рассказ без всякого напряжения. Это величественный рассказ-литургия, при которой никого не надо посвя-щать в смысл слов и предложений…
Я поднимался в гору и, выйдя из тумана долины, попал под солнечные лучи… Костер на краю выгона, картошка в золе… Далеко у озера домик с лодками… Южный Крест, Дальний Восток, Крайний Север, Дикий Запад, Большое Медвежье Озеро, остров Тристан де Кунья, дельта Миссисипи, стромболи, старые дома Шарлоттенбурга, Альбер Камю, утренняя зоря, глаза ребенка, плаванье у водопада, пятна от капель дождя, хлеб и вино, бег впри-прыжку, пасха, прожилки на листьях, колыхание травы, краски камней, галь-ка по дну ручья, белая скатерть под открытым небом, мечта о доме в доме, спящий в соседней комнате близкий тебе человек, покой воскресенья, гори-зонт, в саду свет от комнаты, ночной самолет, катание на велосипеде без по-мощи рук, прекрасная незнакомка, мой отец, моя мать, моя жена, мой ребе-нок…
«Дорогой мой, я жду тебя… Сколько длится день в темноте, а неделя… Огонь погас, и мне ужасно холодно, надо выбираться отсюда, но там палящее солнце… Мы умираем, мы умираем, богатые любовниками и всем тем, что мы вкусили в жизни. Мы вторгались в тела, струились реками, мы прятали страхи, как эта пещера… Пусть все это будет отмечено на моем теле… Мы – это и есть истинные страны, а не границы, начертанные на картах во имя мо-гущественных людей… Я знаю, ты придешь и унесешь меня во дворец Вет-ров. Это все, чего я хотела. Пойти туда с тобой, с друзьями, к земле без карт. Лампа погасла, я пишу в темноте…»
Кажется, мир погружается во тьму, но я продолжаю свой рассказ, как и вначале, я веду его нараспев, и это меня поддерживает, охраняет меня от су-мятицы нашего времени и сохраняет меня для будущего. Я больше не веду рассказ, начиная издалека, я больше не прыгаю по векам то вперед, то назад, я могу себе представить просто переход от одного дня к другому. Герои мои уже больше не воины и не короли. Они связаны с понятиями мирной жизни, и каждый предмет мирной жизни ничем не лучше другого: сушащиеся луко-вицы или ствол дерева, перекинутый через топь… Но никому еще не удава-лось создать Эпос Мира. Что же в Мире такого, что не позволяет ему быть воспетым на протяжении веков? Что же в нем такого, что не позволяет рас-сказчику рассказать о нем? Так может мне прекратить свой рассказ?! Если я сдамся, человечество потеряет своего рассказчика, а если человечество поте-ряет своего рассказчика, то оно потеряет и свое детство…
Где же мои герои, где же вы, дети мои дорогие? Где вы – первобыт-ные?...
Назови мне, о, Муза, бедного бессмертного певца, покинутого своими смертными слушателями, и потерявшего голос. Расскажи мне о том, как он превратился из Ангела Рассказа в никем не замечаемого и осмеянного шар-манщика, стоящего на пороге ничейной земли… Существуют ли еще грани-цы? Да, их сейчас больше, чем когда бы то ни было. У каждой улицы свой пограничный столб или своя демаркационная линия. Между отдельными зе-мельными участками есть полоска ничейной земли, которую скрывает изго-родь или канава. Кто туда попадает, в того стреляют из рогаток или бьют ла-зерным лучом. Форели в воде на самом деле не форели. Каждый хозяин дома или хотя бы владелец квартиры прибивает к дверям, как герб, табличку со своим именем и изучает утреннюю газету, как будто он властелин мира. На-род Земли разбит на множество мелких государств, строго по количеству конкретных людей. И каждое государство перемещается, каждый носит свое государство вместе с собой. Если кто-нибудь захочет пересечь границу тако-го государства, с него берут пошлину в виде мушки, залитой янтарем, или в виде фляжки с вином. Этого хватает для перехода границы. Но тот, кто хо-чет проникнуть вглубь, должен знать соответствующие пароли. Современ-ную людскую душу может завоевать только тот, кто может назвать каждому человеку - государство несколько подходящих для него паролей. К счастью, сейчас на это никто не способен, поэтому все возносят себя перед «заграни-цей», вывешивая во все стороны флаги своей империи из одного человека. И их дети тоже рисуют круги вокруг себя из дерьма…
Когда ребенок был ребенком, он давился шпинатом, горохом, рисовой кашей и тушеной цветной капустой, а сейчас он все это ест, причем, даже ко-гда от этого можно отказаться…
Когда ребенок был ребенком, однажды он проснулся в чужой постели, а сейчас он все чаще и чаще просыпается в чужих постелях. Многие люди ка-зались ему красивыми, а сейчас, только если крупно повезет. Раньше он лег-ко представлял себе Рай, а сейчас он может только догадываться, какой он. Он не мог представить себе, что такое «ничто», а сейчас «ничто» пугает его…
Когда ребенок был ребенком, он играл с воодушевлением, а сейчас полностью отдаться он может только работе…
… Оставаться в словах, оставаться духом бесплотным, парящим над Землей, не слишком ли сильное это испытание, даже для Кассии…
Я помню, как я первый раз здесь побывал, история тогда еще не нача-лась. Мы назначили утро и вечер и ждали, что произойдет. Много прошло времени, пока река нашла свое русло, пока стоячая вода начала течь. Древ-нейший первобытный поток и долина рядом с ним… Однажды раскололся ледник, и айсберги потянулись на север. Однажды мимо проплыл ствол дере-ва, еще зеленый, с пустым птичьим гнездом… Мириады лет просто прыгали рыбы в воде, а потом наступило мгновение, когда затонул рой пчел. Чуть позже мы увидели, как на берегу дерутся два оленя, а потом полетела туча мух, и рога, как сучья, поплыли по реке. Только одна трава расправлялась всегда, она росла через трупы диких кошек, кабанов и буйволов…
А однажды утром из саванны, с прилипшей ко лбу травой, вышел чело-век, - двуногое существо, наше долгожданное подобие. Что он сказал: «ах, а или о», он издал какой-то звук или стон?... Мы могли бы рассмеяться его ви-ду, но все-таки от его первого возгласа мы научились говорить.
Долгая история Солнца, молнии, гром на небе. А внизу, на земле, -костры, прыжки, хороводы, знаки, буквы. Потом, вдруг, один выбежал из круга и побежал прямо, иногда, озорничая, отклонялся то вправо, то влево. Он просто казался нам свободным, и мы могли продолжать смеяться. Но од-нажды он побежал зигзагообразно, и в него полетели камни… С начала бег-ства началась история войн, другая история, она еще продолжается, но и пер-вая история, история Солнца, прыжков и возгласов тоже продолжается…. А однажды здесь построили улицу, а в другой день по этой улице от-ступали войска Наполеона, а сейчас здесь мостовая, которая чуть позже за-росла травой, и осела, как и римская улица, со следами танков…
И теперь я и сам хочу, чтобы и у меня была история. Я хочу воплотить то, что я знаю, в короткий крик, резкий запах, созерцание чего-то, реальное созерцание, а не то, когда просто паришь над землей. Я достаточно долго от-сутствовал, меня не было в этом мире, я хочу ворваться в мировую историю, или, может быть, просто взять в руку яблоко…
Я хочу чувствовать эту обмелевшую первобытную реку, способную сейчас лишь подрагивать лужами от дождя. Долой потусторонний мир! Одни только римские улицы уводят вдаль, только древнейшие следы ведут дальше. Где здесь наивысшая точка перевала? И на равнинах есть свои перевалы, и только в их наивысших точках начинается моя страна. Почему же детьми не все видят перевалы, проходы и лазы внизу на Земле и вверху на Небе? Если бы все их видели в истории Человечества, не было бы убийств и войн.
Когда ребенок был ребенком, ему достаточно было питаться яблоками и хлебом, и сейчас точно так же. Когда ребенок был ребенком, яблоки сыпа-лись ему в руки просто как ягоды. Зеленые лесные орехи делали его язык шершавым, и сейчас все точно так же. На любой горе ему мечталось о дру-гой, более высокой горе. В любом городе ему мечталось о другом, более большом городе, и сейчас все точно так же. Он боялся любого незнакомца, и сейчас все точно так же. Он ждал первого снега, он ждет его и сегодня. Когда ребенок был ребенком, он запустил палкой, как копьем, в дерево, и оно, во-ткнувшись, продолжает дрожать до сих пор….
Рассказчик Вим Вендерс.
ТЫ, ЭНИЯ, Я И ЛЮБОВЬ...
Есть, наверное, что-то ещё, что-то неуловимое между всем этим. Я всматривался очень долго в промежутки между дней, сквозь ночи, страхи и сомнения, чтобы зацепить взглядом это «необъяснимое», но теперь я пони-маю, что это есть и «невидимое».
Точно так же остро я чувствую потребность объяснить «это», или уви-деть, как чувствую «это», обоняю и осязаю. Это всего лишь моя потребность, некий вымысел философии для сугубо внутреннего пользования. Что-то вро-де ереси от психологии.
Тут, кстати, нужно сделать некоторые отступления, потому что, глянув вверх, на тему этой истории, мне показалось, что, говоря о чём-то «необъяс-нимом, невидимом», нужно опираться на объяснимое и видимое, ибо как же мы прольём свет на тень, когда не держим в руках фонаря.
ТЫ – ЭНИЯ – Я – ЛЮБОВЬ
Кто вам кажется из этих четверых более понятным, т.е «объяснимо-видимым»...
Этот вопрос, не сам конкретный вопрос, а действие, «вопрошание» у невидимой аудитории я заметил за собой давно. Некоторые, смотрящие на всё критически, усмотрели бы в этом дрянной литературный приёмчик или, и того хуже, форму графопсихопатии, возникшей вследствие тех-то и тех-то причин. Но, зная о своём наплевательском отношении к их мнению, будем ли мы (вот опять) запинаться об их заборы, выстроенные, как стены замыслова-той ловушки, лабиринта логики и точных сведений о предмете исследования. Мы ведь знаем, что ждёт в конце заблудившегося в этом лабиринте...
Так вот, это самое «вопрошание» к неким союзникам - есть мой свет, с которым я иду во тьме чужой, не зная ничего о ней, лишь изредка высвечивая те или иные существа, населяющие эту тьму.
Вот странная вещь получается, чуть раньше мне казалось, что опереть-ся в своих поисках я должен на объяснимое и видимое, и отвлёкся на пушин-ку, что, пойманная солнечным лучом, плывёт вдоль комнаты, в свету, вдоль дня самого, как простое явление окружающего мира, просто пересекающее это пространство. Отвлёкся, и сразу же оказался в окружении неких «поня-тий» невидимых и необъяснимых, как купидончик, плывущий в облачках.
Теперь мне совсем не кажется, что опираться нужно на нечто «объяс-нимое и видимое», теперь мне хочется плыть этим озорным купидончиком в летнем небе, высматривая шутки божественной ради, два сердца для пронзе-ния стрелой. Ах, мудр, Создатель, что все хитросплетения Судеб вложил в игривого младенца. Пока Он Сам сражается в Небесной Тверди с Силами Зла, отвлекая на себя весь удар и ужас, наш мир и наши судьбы и пути во власти вот эдакой пушинки, плывущей столь бережным лучом сквозь лень полуденную, вслед за днём, куда-то забирая все наши мысли и нас самих. Из такого, наверное, «отвлечения» и родился «Сон в летнюю ночь» В.Шекспира или «Подсолнухи» В. Гога, или ещё что-нибудь в высшей степени «невиди-мое и необъяснимое».
Вот так, придумав самому себе правила и аудиторию, направляемся дальше исследовать или проследовать, на цыпочках мимо столпов мысли, боясь разбудить их гнев, туда, где нет их мыслей, а есть только МЫ.
В том и есть радость «внутренней философии», что она одна-одинёшенька в огромном космосе, столь огромном, что столкнуться в нём можно практиче-ски нельзя. (Тихо. Эта концовка предложения, специально для моего компью-тера, он заглотит её как наживку, и я вытащу, наконец, этого умника из его голубенького озерца.)
Итак:
ТЫ – ЭНИЯ – Я – ЛЮБОВЬ
Ты проявилась той осенью, когда я, словно дуб из твоих фантазий, при-готовившись к корчеванию, ронял жёлтые листья в Интернет. Узнать меня было нетрудно, хотя и невозможно. Все знали, что эдакому дереву пора под снос, и мешает, и заслоняет свет, и слишком привлекателен для свиней. Но не знал никто, что это принц, заколдованный, конечно, и, конечно, злой ведьмой. Для всех прочих я был деревом, что тянет соки отовсюду, откуда только можно, которое жалко и трудно будет корчевать. Я же, не наделённый понятным людям языком, ронял и ронял листья. Этот благословенный лис-ток, заброшенный мною в мировую сеть, ты и подобрала, гуляя в своём Осеннем Парке, думая: «Так странно, такой молодой дуб, а уже невесело встречающий Осень». В твоём Осеннем Парке таких дубов ещё не было, и ты решила просто поносить в руках мой жёлтый лист, так, на время прогулки, чтобы было эстетически приятно и цельно тебя воспринимать. Но ты ещё не знала, что каждый мой листок - это послание в Мир Осенних Парков, ты не знала, что, держа его в руках, тебе придётся слушать его истории. А истории - это всегда ловушки для молодых девушек, особенно, если они красивы, ро-мантичны и принцессы.
Спасать заколдованного принца!
Что же может быть прекрасней, таинственней и чудесней, особенно, если принц никуда не бежит, а стоит себе одиноко где-то в заколдованном лесу. Ах, принцесса! Не прогони вы вовремя своего мудрого советчика, уж он отговорил бы тебя седлать своего коня и нестись в Ирландию, где, конеч-но же, и есть тот заколдованный лес, где я, заколдованный, стоял.
Вот где нужно удивляться и восхищаться купидончиком.
Встреча принцессы и заколдованного принца - сюжет, ставший класси-кой жанра, его форма и содержание неизменны, как законы небесные, так пусть же таковыми и остаются. Ибо классика - наши хлеб и вино, начало и конец, вечерняя молитва, без которой не садятся за пиршественный стол и не ложатся в кровать.
Так вот, существенная правда в том и есть, что всё было именно так...
И Ирландия, и лес заколдованный, и уханье сов, и шуршание в оглушитель-ной тишине, и вдруг открывшаяся поляна со мной, стоящим понуро, словно в ожидании железного дровосека, словом, всё, как в сказке.
Обычно в плохих сказках, стоит принцессе чего-то пошептать в сторону ду-ба, или какого-нибудь другого «объекта колдовства», красавчик-принц тут же выскакивает из своих «чар», и они, как полоумные, начинают носиться среди берёз (именно берёз почему-то), пока не запыхаются, и не придёт вре-мя невзаправдашних поцелуев. Но это в плохих сказках, ненастоящих. У нас-то, конечно же, всё иначе. Наш дуб (я, то есть) оказался заколдованным на совесть, не каким-нибудь китайскоподдельнофуфловым, а настоящим фир-менным заклятьем. Тут с наскока среди берёз не поносишься. Принцессе долго пришлось чуткими пальцами прощупывать дубью кору, чтобы оты-скать путь к умирающему сердцу. Она, не испугавшись страшного леса, ночи напролёт (почему-то в основном ночи), прислушивалась к голосу внутри ду-ба, который плёл и плёл её свои истории, одна страшней другой. От этих ис-торий сердце принцессино заледеневало, и руки опускались, и подступала к её сердечку страшная страсть, но что все эти напасти по сравнению с её упорством, доставшимся ей в наследство от короля и королевы, историю ко-торых вы и до сих пор можете прочесть в самых что ни на есть стародревних преданиях, да и люди простые понарасскажут.
Честь, в общем, ей и хвала! Долго ли, коротко ли, но колдовство отступило, чары рассыпались, и из дуба кубарем, как будто дали ему пинка, выкатился оборванец, который и являлся принцем, потому что тут же вскочил на ноги, отблагодарил принцессу в изысканных выражениях, как это полагается в та-ких случаях, и тут же рухнул наземь... Что ж, наша принцесса сама подхвати-ла его на руки и повезла по разным лекарям. Такой вот ей достался принц... Но это уже другая история, с другими, отнюдь не сказочными подробностя-ми, коих в сказке быть не должно, поэтому они не будут излагаться в нашей истории, которую подобает закончить по-сказочному:
« И устроили пир они на весь мир, в честь высвобождения принца, и я на том пиру был – мёд-пиво пил, и я на том пиру был – хрен-редьку ел, а я на том пиру был – диван-кровать спал... и жили они долго и счастливо всю жизнь!»
И пусть вам не покажется, что я захлопываю дверь в сказочный мир перед самым носом у ребёнка, просто пусть то, что осталось между нами, там и пребудет.
Да, «жили долго и счастливо всю жизнь»! и всё-таки нет в литературе, да и вообще в искусстве, тех средств и форм, описывающих Любовь, которые устраивали бы абсолютно всех. Словно разбросанная ребёнком мозаика, те-перь уже не сложить. Да, конечно, есть красочные и просто красивые, пре-красные в своей простоте фрагменты, части некогда целого. Но вот, чтобы собиралось воедино – нет. Это, видимо, как с «Эпосом Мира», что никак не может быть написан, целая проблема у мира с «Миром». И кто только ни пы-тался, и что только ни делалось – впустую. Никак эти две вещи -«Мир и Лю-бовь» не могут быть воспеты, воспеты так, чтобы это было, как небо. Вот все смотрят и видят Небо, дети, старики, люди поднимают головы и видят одно и тоже по сути своей – Небо. Не что-то там, наверху, а весь образ целиком, укоренившийся в нашем сознании ещё со времени внутриутробного разви-тия, большое и ёмкое понятие – Небо. Или я ошибаюсь, или с Небесами такая же история – разбросанная глупыми детьми мозаика, что находятся в одной комнате, являются братьями и сёстрами, но не хотят одного на всех, и части целого тащат каждый в свой уголок и лепят нелепицу...
Что же получается:
ТЫ – ЭНИЯ – Я – ЛЮБОВЬ
Всё это разбросанные по разным уголкам Вселенной звёзды, чей то-ненький свет, едва достигнув земли, распадается на миллионы лучиков. Мы даже не можем сказать, видим ли мы его на самом деле или всего лишь наде-емся, что видим. И эта Надежда питает в нас иллюзорное понятие о целост-ности:
ТЕБЯ – МЕНЯ - ЛЮБВИ – МИРА
Вот, я вдруг понял, а что, если есть ключ ко всему этому, некий объе-диняющий символ, что тайной своею зашифрованностью объясняет сущест-вование Высшего Разума. Что, если это - СЧАСТЬЕ!
Счастье, как некий сложный иероглиф, сложенный из многого, обозначаю-щий и звук, и букву, и глагол, и свет. Та линза, которая собирает звёздные лучики воедино, сотворяя Солнце Дня, та Мама, что примиряет и роднит всех глупых детей, которые уже и побили друг друга, не сложив мозаики. Ведь просто же, это так просто...
Вот ты там спишь, я здесь пишу это, Любовь, как воздух между нами, и Мир простёрся Ночью, чтобы собрать все звёздные лучики, и выплеснуть с Зарёю в новый день, который творится сейчас...
Нет, не бойтесь подумать, что здесь есть основа некоей «новой фило-софии», скорее бойтесь мысли о сумасшествии, и о том, что я обсасываю старые и несладкие леденцы старика Канта. Может, это просто средство от комаров, что прогнали меня от неё, так сладко спящей, как сладко спать мо-жет только она, и я зажёг лампу в другой комнате, чтобы собрать их всех здесь, возле себя. Кто знает, может быть и так.
И не будем забывать, что это все - лишь моя внутренняя потребность, горя-чей жилкой бьющаяся в сердце, неспокойном и бессонном, моя «тайная пси-хология», которую я пытаюсь сочинить и выстроить этими бессонными но-чами (пока они у меня есть), чтобы надевать её, как очки, потому что я не вижу далёкого вблизи, и близкого вдали, как фонарь, с которым я, подобно Диогену стану ходить днём, чтобы найти то, что обронил ночью...
Да, мы этого не будем забывать.
Вот дождь вдруг тоненькими руками коснулся ночных глаз, и они, за-плакав понарошку, повлекли меня к окну, чтобы курить последнюю сигарету и дышать небесной водой... Небесной водой было дышать хорошо, как все-гда, и я подумал об Энии...
Видимо, только на далёком севере, или ещё, может быть, где-то далеко на юге, сохранились такие голоса. Такие, какими когда-то Эльфы Перворож-денные встречали новое своё Бытие, которыми можно воспевать океаны, не-беса, леса, горы и равнины, что простёрты перед глазами, и дальше в памяти картинками плывущие в глазах, смотрящих на уголья в костре. Этот чудес-ный голос мы трепетно храним в своём доме, наполнив им каждый уголок. И ночами он уносит нас, как молитва-колыбельная в сновидения, подобно Вер-гилию, шествуя по Времени...
Время знает
Лишь только Время знает,
Почему в Дне Цветов дорога твоя идёт,
И как сердце твоё вырастает,
Когда в нём Любовь живёт.
Лишь только Время знает,
Почему твоё сердце тоскует и плачет
В час, когда Любовь твоя отлетает,
От Времени ничего не спрячешь.
Лишь только Время знает,
Где дороги твои сомкнутся в Путь,
И когда сердце твоё засыпает,
Потому что Время пришло уснуть...
Да, пришло время уснуть, но только до утра, чтобы напитаться покоем, если это только возможно, и утром, когда оно наступит для меня, сохранить ту нить, которую я держу теперь в руках, нить, что связывает:
ТЫ – ЭНИЯ – Я – ЛЮБОВЬ
Пронизывая Мир широкими, добротными стежками, как портной, кроящий целое из кусков, чтобы носить это целое в своём сердце, и накры-вать себя целиком, и укрываться им вдвоём, согреваясь, и даже отогреть и пригреть кота, если уж он пришёл, а если нужно, то и целый Мир, продрог-ший в этом большом и холодном космосе.