МЕЖДУНАРОДНЫЙ СЕТЕВОЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОНКУРС
"ТЕНЕТА-РИНЕТ - 2002"
Профэкспертное резюме с выборкой наиболее ярких,
на взгляд члена профжюри,
лидеров конкурса в номинации "Романы и повести".
__________________
Резюме опубликовано в оффлайновом литературно-публицистическом журнале «Родомысл», январь 2004, выпуск № 1 (7) (Москва, главный редактор Владимир Пимонов)
СЕМЬ БАЛЛОВ
* * *
В категорию моих "семерок" (высший балл по конкурсной табели о рангах) вошли те авторы и произведения, качественность которых у меня не вызвала сомнений настолько, что они были без всякой пощады к измученной оргтехнике распечатаны на домашнем принтере для пополнения личной библиотеки в надежно сохранном бумажном виде. Авторы следуют в том порядке, в котором их проза наиболее ярко и полно отпечаталась в моей читательской памяти. То есть в данном случае я отнеслась к своей памяти как к живому существу, самостоятельному и непредвзятому, и позволила ей разместить впечатления с учетом эмоциональных предпочтений.
* * *
СЕРГЕЙ ГЛУЗМАН. СЛУЧАЙ ИЗ ПРАКТИКИ (Сайт "Крещатик")
Настоящий роман - поминаю это отдельно, так как в современной прозе совсем не часто наблюдается соответствие романной формы романному содержанию. И не потому выделяю соответствие в особое достоинство, что не понимаю, что любые жанры имеют полное право совмещаться или, напротив, совершенно не совмещаться своими границами с классически принятыми формами, а по той причине, что все-таки пишущий всегда надеется на внимание со стороны офф-лайновых (то есть - "бумажных") издательств. Но при этом не привык - не хочет, не умеет, не может - считаться с издательскими требованиями, сегодня однозначно предпочитающими полноценные романные формы без реверансов в сторону экспериментирования по границам жанра.
Процесс моего читательского вхождения в ткань прозы Глузмана удивил меня саму: роман разворачивается настолько неспешно, следуя почти естественному времени реальной жизни, что рождается ощущение, будто читаешь нечто, специально созданное по канонам чуть ли не конца XIX века, когда число писателей еще было далеко от демографического взрыва, а читатель мог позволить себе неторопливое восприятие с полным доверием к художнику.
Ну что, собственно, происходит? - ну, провинциальный врач, который почему-то, вопреки всякой современной логике, любит свою работу и сострадает пациентам; герой совсем не сверхчеловек и не святой- нормальный добродетельный грешник; ну юмор еще мягкий и прозрачный - столь ненавязчивый, что почти и невидим, и автор явно симпатизирует герою, хотя при этом свое личное "я" уводит как можно дальше от самого романа, чтобы, не дай бог, не показаться читателю навязчивым гостем; что еще? - еще очевидно, что автор и сам прошел через практику уездного лекаря и странным образом сохранил самое душевное и теплое отношение к человеку - не разочаровался в мироздании, хотя, казалось бы, имеет - по логике реальной жизни - все основания полыхать ожесточением...
За год работы на весьма объемном конкурсе уже изрядно развращенная бесчисленными скорописными экспериментами с формой, временем-пространством и путешествиями души в нескончаемых сумерках сознания, да и сама по себе пишущая по преимуществу за рамками традиционных предпочтений, я с удивлением ловила себя на мысли: да ведь меня давно уже должно снедать нетерпеливое раздражение от слишком натурально-естественного протекания сюжета и неизломанной стилистики! Но почему-то этого до сих пор не происходит - стало быть, где-то скрыт системный сбой... Подозревая, что притупился слух или навалилась усталость, искала и в авторе, и в себе какой-нибудь подходящий криминал - ну не может же быть, чтобы вот такой безыскусственный текст так запросто воспринимался! Криминала не нашлось, сколько ни принюхивалась. В конце концов, плюнула на собственную подозрительность и, смирившись, доверилась автору. И это оказалось оправданным.
Захватывающие мистические вторжения в ткань романа начались позже. И даже родственность мне лично эзотерических идей отнюдь не сразу привлекла внимание, скорее наоборот: прицельно заострился внутренний сторож, опасающийся очередной профанации или отставшего от времени примитивного ликбеза. Метафизические путешествия захватили позже. И опять удивление - никаких спекуляций на теме: реинкарнации души провинциального медика в физическое и духовное прошлое вплоть до древнейшей архаики обоснованы строгой необходимостью. И построены Сергеем Глузманом всё с тем же обескураживающим чувством меры, а язык прозрачен и в своей простоте невесом и свободен. Редкий, на мой взгляд, писательский дар: чрезвычайно сложные явления выражать с почти наивной простотой и незамысловатостью, причем от этого не происходит никакого стилистического обеднения текста и философских понятий, а всё почему-то как раз наоборот. И такое письмо сегодня воспринимается как курортное, в медицинско-латинском значении "сure" - заботы о читателе, обережения его и профилактики его душевного здоровья.
Я бы не хотела, чтобы сложилось впечатление, что "Случай из практики" Сергея Глузмана есть нечто принципиально облегченное, или же представляет собой грамотную манипуляцию над читателем сродни той, которая очень хорошо удается в целенаправленных бытописаниях Юза Алешковского (привожу пример не как нечто порочащее, а как зримый-ощутимый прием, чтобы понятно было о чем речь) - ничего подобного. Роман серьезен, глубок и человечен. И автор писал его не для себя любимого, не для "самовыражения-самоутверждения", а для человека. Мудрое и гуманное произведение, созревшее до офф-лайна и вполне способное выдержать материально-зависимую конкуренцию со всем спектром издательской романной продукции, включая - на равных - и талантливые творения, и коммерческие.
* * *
ДАН МАРКОВИЧ. ЖАСМИН (Сайт "Сетевая словесность")
Практически утерянная интонация сострадания к живому. И, что важнее, - идея возможности победы над злом путем ежедневного сопротивления ему ненасилием. Идея, испарившаяся из современных литературных предпочтений напрочь и оголившая художников до полного сиротства.
Дан Маркович принципиально неконъюктурен: проза проста, прозрачна и внятна, герой любит мир неполовой любовью, никаких извращений - быт как он есть, в максимальном приближении к ежедневности. Когда привыкаешь к рвано-дискретному повествованию от первого лица и понимаешь, что такая форма изложения продиктована индивидуальностью героя, с трудом связывающего происходящее в цельное полотно причин и следствий - начинаешь читать легко и без потребности в паузах, без усталости. Герой Марковича - полубомж, человек, подозреваемый в умственной ущербности, - проявляет себя исключительно полноценным существом. Уступая на физическом уровне всё, что внешняя агрессия социума рвется отнять, он не предает ни пяди внутреннего и наиболее значимого. Полная достоверность. И любовь. Врожденный дар любви - то, что человеку и положено обретать по природе его, но кому-то, увы, не дается. Смысл "Жасмина" - "последние будут первыми" - выражен без лжи и пафоса.
"Жасмин" оказался единственным на конкурсе произведением, вызвавшим у меня, читателя, слезы, - то, что когда-то, в наивной и мудрой прежней литературе называлось "катарсисом", очищением и просветлением, возвышающим человека. И читатель во мне автору за это благодарен.
* * *
АНДРЕЙ ГОНЧАРОВ. АНГЕЛОЧЕК (Сайт "Самиздат")
На мой взгляд, "Ангелочек" на самом деле рассказ, из-за уже общепринятой размытости жанровых границ неточно укоренившийся в объемной номинации. Но по нынешним меркам, когда к жанру полноценного рассказа возможно отнести глобальное творение в пять страниц, то рассказ объемом раз в десять больше закономерно оказывается в ряду повестей. Что ж, если исходить из вложенной в произведение смысловой информации, то возможно и согласиться с почти чистой совестью. Содержания в "Ангелочке" - на роман.
Спившаяся женщина, почти бомжиха, вопреки здравому смыслу рождает ребенка. Новорожденный младенец воспринялся ею ангелом, охраняющим ее душу. Испытание любовью для человека, никаких признаков тепла и любви за всю жизнь не увидевшего, оказывается непосильным - мать убивает младенца, изводящего ее нетребовательным и безответным сиянием. И младенец из высот уже нездешних прощает ей убийство.
Сюжет, в современной прозе проявляющий себя настойчиво и интенсивно, - свидетельство, что во всеобщем творческом котле вновь и вновь рождаются попытки вернуться к смыслу греха и к исходным нравственным началам координат не на уровне постмодерна, в котором "всё дозволено", а исходя из реальных духовных потребностей и практики жизни.
И вновь - попытка вернуться к "непротивлению злу насилием". Если у героя Дана Марковича шанс на победу (слово в контексте идеи неуместное, но деваться некуда) оказался реализованным сполна, то у Гончарова ситуация явно далека от позитивного разрешения. Но не случайно дворник Марковича - человек с замедленным и трудным ментальным восприятием (на уровне душевного знания того, как надо жить, не нарушая Закона, у него как раз несомненный порядок) - современный Идиот, уже самой биологией в значительной мере изолированный от общепринятых норм поведения. Именно потому и выбрано это свойство автором, что отделенность как раз и сохраняет в его герое непорушенное духовное ядро. Гончаров же предпочел логику реальности и выбрал пропорцию Добра-Зла экстремальную. Соответственно, и результат его - иной, и утверждение любви отдалено в бытие будущее.
Повесть отнюдь не сентиментальна, очень эмоциональна, не лжет ни одним словом, остро публицистична и адресована к совести, а не к потребителю готового. И написана лаконично и емко художником, четко сознающим, что и почему он делает. Рада за автора, не побоявшегося экстремального материала и нашедшего в себе силы нигде не проспекулировать темой.
* * *
Позволю себе короткое отступление, связанное с "Ангелочком" лишь косвенно.
...Мне приходилось периодически отъезжать автобусным рейсом с челябинского железнодорожного вокзала. На одном и том же месте, около общественного туалета, изо дня в день пребывала бомжиха - старая, грязная, вонючая и больная. Чем она питалась - не знаю. Подаянием, видимо. Наверное, и символическое проживание на выходе из женского туалета было выбрано ею совсем не случайно.
Однажды я ее не увидела. А то место, где она обычно сидела, оказалось обильно обсыпано хлоркой. На вопрос было отвечено: "Померла накануне, лежала на своем пятачке весь день, никто б и не заметил, кабы тучи вшей с нее не побегли... Засыпали ейную лёжку хлоркой, ждем, пока весь карантин передохнет..."
Помнить эту картину много лет - пафос? Не думаю.
* * *
От "Ангелочка", уже постфактум, зародилось эхо Достоевского. Хотя ни скорость повествования, ни сама стилистика, ни даже сюжет (скорее можно было по школярской вдолбленной привычке вспомнить Горьковское "На дне") - явно никак не пересекались с углубленной в пучины "я" прозой. Ощущение пришло из какого-то совсем иного источника. В скобках замечу, что, отдавая дань Достоевскому-мыслителю и публицисту, я никак не могу назвать себя поклонницей его прозы именно как прозы. Но это не имеет значения - Ф. М. первым - и чуть ли не единственным - столь бесстрашно погрузился в то, что ныне именуется "русским менталитетом", что равных ему в мужестве отчаяния до сих пор нет. Апологеты были - как не быть! - но для такого погружения нужно иметь за душой что-то более значимое, чем один лишь литературный талант. Возможно, что истинное прорастание Достоевского в русской прозе начинается только теперь. На Тенетах очевидны четыре автора, которые предпочли, на мой взгляд, именно это русло: Маркович, Васильева-Островская и Ли Че. И - Андрей Гончаров, возможно - интуитивно. И возврат к этой пахоте происходит на совершенно ином в художественном отношении уровне: никаких психологических периферийных блужданий, внутренних дискуссий художника с самим собой, никакого даже надрыва, столь свойственного Достоевскому, - есть задача осознания внутреннего состава человека, отвечающего за свою жизнь, есть чувство Высшего и потребность соотнести его с современным состоянием человека-сироты, есть интуитивная уверенность, что душевное самосохранение и развитие возможны только в нравственных координатах и никак иначе; и - лаконичное и целенаправленное решение задачи совершенно отличными от Достоевского средствами. Маркович - предельно тактичен, Гончаров - мастерски владеет драматургией и лаконичной прозой, Ли Че, с удивительной хладнокровностью пишет откровенный римейк Неточки Незвановой, который, тем не менее, у нее удается как актуальное и самостоятельное произведение. Что не получилось, на мой взгляд, в "Празднике Топора" Васильевой-Островской, попытавшейся перевести "Преступление и наказание" на язык современной реальности практически один к одному, не отфильтровав тех самых смутных состояний достоевской прозы, с которых начался этот абзац и которые, по моему восприятию, и не позволили развиться еще одному римейку в полноценный роман.
* * *
СЕРГЕЙ АЛХУТОВ. ЦАРЬ И ПЁС (Сайт "Проза.ru")
Хорошо организованный философско-как бы исторический-эпический роман о внутреннем пути человека, наделенного возможностью реального влияния на судьбы мира. Умно и тонко построенный сюжет духовного восхождения от Царя ко Псу, от "владей миром" до "владей собой". И - факт, очень редко реализующий себя в сетевой, ослепшей перед монитором, литературе - увлекательная и динамичная пейзажная проза. Краткое, динамичное и живописное полотно. Цельное-реконструированное-сполна, воссозданное и живое - то самое, от чего в читательском воображении расширяется непредсказуемое творчески-интуитивное пространство.
* * *
АНДРЕЙ ГЕЛАСИМОВ. ЖАЖДА (Сайт "Русский переплет")
Сколько же в этой повести выпито водки... Мне кажется, что человек столько и не способен употребить. Ну, если только разовым запоем в сообществе человек десяти исключительно в самоубийственных целях. А перманентно - вряд ли. Печень не выдержит.
Тем не менее - афористичная и, несмотря на океаническое количество спиртного, богатая позитивной энергетикой проза о поствоенном синдроме. Несентиментальная и драматургически состоятельная.
Пересказывать содержание повести с целью заинтересовать потенциального читателя нет, на мой взгляд, принципиальной нужды: вещь короткая и доступная для любого уровня прочтения; ее особенность (очень обрадовавшая меня) в том, что принципиально негативистские приемы письма автором использованы с целью восстановления - из праха и практически из небытия - уважения к правам и обязанностям жизни.
Пожалуй, едва ли не единственный пример использования разрушительного сугубо "маскулинного" письма с позитивной целью - автору очевидно удалось этого добиться каким-то совершенно загадочным образом. Видимо, литературно-экспериментаторский дар слова как таковой и сам по себе (то, что сейчас в литературной Сети в принципе преобладает как явное злоупотребление в ущерб смысловой полноте содержания и оправданности) уравновесила превышающая душевная потребность в сострадании и любви.
ШЕСТЬ БАЛЛОВ
* * *
На уровне этой оценки разместились романы и повести, состоятельные по преимуществу либо профессионально-стилистически, либо заслуживающие - опять же, на мой частный взгляд, - внимания как интересные и ощутимо качественные в идейно-смысловом отношении. При этом оба творческих состояния при несомненном взаимодополняющем наличии не полностью пропорционально воплощены или же излишнее тяготеют к уже устоявшемуся традиционному письму.
* * *
"Art of Wor" - единственный в своем роде сайт, давший возможность независимого творчества участникам военных конфликтов. Авторы вызывают уважение уже самой биографией и тем трагическим опытом, который большинство из нас счастливо миновало. Ситуация "искусства войны" сама по себе драматична: пишущие, решившиеся прямо и своевременно озвучивать те проблемы, о которых, по печально сложившейся в России исторической традиции, принято начинать говорить без спекуляций спустя лет эдак ...дцать, оказались в сложном положении. У них мало внутренних возможностей и практически нет времени, чтобы позволить себе естественно свободное развитие литературного дара. Пишется по живой памяти, здесь и сейчас, без возможности отложить на годы жгучий и страшный опыт. Отсюда - сухая и выносливая конституция текстов, без экспериментирования и языковых новаций, по сути - практический реализм, граничащий с документальным репортажем. При задаче "Art"-"of"-"Wor" иного и быть, скорее всего, не может. Собственный сайт для таких художников - не столько клуб для общения на литературные и около темы, сколько своего рода добровольно обособившаяся творческая гильдия, дающая возможность пишущему не потонуть в потоке агрессивного сетевого постмодернизма или же попросту единым сообществом игнорировать его притязания на глобальное концептуальное господство.
Существенная особенность участников Art off Wor, неоднократно подтвердившая себя при работе над конкурсом (напоминаю, что речь по преимуществу о романно-повестной прозе): авторы сайта - практически документалисты войны - отчетливо и совершенно бескомпромиссно отделяют свое творчество от всяких сумеречных соблазнов, исходящих от игр со смертью. Причина очевидна, но следствия ее удивительны: не всегда выдерживая самые жесткие требования наивысшего литературного статуса, авторы сайта НИКОГДА не опускаются ниже нравственного уровня.
* * *
НИКОЛАЙ РУБАН. ТЕЛЬНЯШКА ДЛЯ КИБОРГА (Сайт "Art off Wor".)
Николай Рубан, абсолютно профессионально справляющийся с реалистической прозой в эффективном содружестве с увлекательной интригой (с удовольствием поздравляю автора с включением его повести "Хомяк в совятнике" в число лидирующих в шорт-листе в категории "Фантастика и приключения"), написал замечательную, на мой взгляд, повесть "Тельняшка для киборга": безупречный суперсолдат офицер-киборг, созданный российскими спецслужбами, столкнувшийся с необходимостью выбора между военной целесообразностью и нецелесообразной нравственной жертвенностью, в итоге не на учениях - на практике - предпочитает все-таки второй путь. Звучит в моем изложении слишком плакатно - на самом деле повесть, при всей прямолинейности и чисто армейской четкости, написана удивительно весело, с завидной стилистической легкостью, и настолько своеобразна и хороша при чтении, так завораживает жанровое бытописание самой школы офицерского ученичества, что я просто не могу представить себе читателя, которому она была бы неинтересна. Подросток - взрослый, мужчина - женщина, военный - гражданский, диссидент - отсидент, - да человек практически любой социальной предназначенности вряд ли сумеет остаться равнодушным. С одной стороны - откровенная военно-патриотическая игра писателя с вечным вдохновленным на подвиг ребенком, который жив в той или иной мере в каждом из нас (сразу поспешают довольно плоские аналогии с уже доисторическими "Кортиком" и "Бронзовой птицей"; или с "Республикой Шкид"); с другой - живейший и естественный язык персонажей, увлекающий своей моментально откликающейся непосредственностью, и очевидно, что "Тельняшка" - полноценная проза; с третьей - читатель таки получает то обобщение, на которое втайне надеется; с четвертой - обескураживающее жизнелюбие и оптимизм. И получается, что ныне гонимый приключенческий реализм - жив и вымирать как вид явно не намерен, и странным образом отраден даже искушенному читателю.
И, если вновь некстати поминать офф-лайн: конечно же, "Тельняшка для киборга" - повесть (или почти роман, во всяком случае - объем может соответствовать или быть дополнен), практически полностью подготовленная для издания. Дело за малым - за установлением литературной Сетью дружественных контактов с реальными издательствами. Рано или поздно - уверена - это все-таки произойдет...
* * *
МИХАИЛ ЕВСТАФЬЕВ. В ДВУХ ШАГАХ ОТ РАЯ (Сайт "Art of wor")
Уже писала об особенностях сайта "Art of Wor" - хроника и документализм, с минимальным вторжением авторского "я" в контекст. Тем самым - фокусировка взгляда художника чрезвычайно жесткая и бескопромиссная: быт войны (а если темой становится поствоенный синдром, то это все равно война постфактум, пожизненно настигающая вновь и вновь), голая и по возможности максимально беспристрастная, практически кинематографическая фиксация реальности один к одному - крупный план, средний, панорама... Если пользоваться образом кино, больше всего проза Евстафьева напоминает умелую работу оператора, четко исполняющего режиссерский заказ. Но сам режиссер, как обобщающая творческая формула, остается, как правило, вовне.
При всем уважении к автору я всё-таки тосковала от настойчивого преобладания сугубо реалистической стилистики. С одной стороны - истоки и потребность в ней понятны, и без всякого сомнения грешны безответственные и гипотетические смысловые эксперименты со словом на теме войны; с другой - литературное пространство-время качественно чрезвычайно изменились за последнее десятилетие, и непотребляющий читатель (а потребительски-упрощенная аудитория явно не имеет отношения к этому сайту) ждет от большой прозы нового качества, которое, быть может, вряд ли читателем внятно осознается, но тем не менее определенно наличествует.
Сухой, мускулистый, тренированный и очень напряженный текст, не отпускающий читателя, но и не позволяющий ему ощутить себя в произведения хотя бы относительно равноправным соучастником. Он даже не наблюдатель - ему нечто значимое ПОКАЗЫВАЕТСЯ с почти непреодолимой дистанции (в любом случае его биография лишена опыта, аналогичного авторскому) - так, как показывается документальное кино высокого уровня или беспощадно-беспристрастное журналистское расследование в ситуации, когда журналист не куплен и действует исключительно по велению совести.
Такое письмо полностью оправдано даже не тем, что теперь именуется "военными конфликтами", а всей трагедией человеческой истории. Слишком много было накручено с помощью талантливых, но всё равно в большинстве своем зависимых художников вокруг темы войны, слишком часто сам читатель оставался защищенно-неискушеным и поэтому романтизировал до уровня неизбежного "мужского испытания" то, что на самом деле должно оставаться вообще за бортами любой морали. И безусловно хроника должна быть зафиксирована в максимально неискаженном виде: задача не то что даже назрела - от нее во многом зависит вопрос "быть или не быть" человеку в планетарном масштабе. Со-существовать или SOSуществовать.
* * *
СЕРГЕЙ СКРИПАЛЬ. КОНТИНГЕНТ (Сайт "Самиздат")
Художник ищет путь к максимальному воздействию на реальность, читатель - возможности наиболее полного соучастия в творческом акте. И поэтому, при всех прочих стартовых равных, читатель почти всегда предпочтет прозу открыто эмоционально насыщенную: она дает ему шанс не просто наблюдать мир автора через дистанцию разделяющего опыта, но войти в него с максимальной самоотдачей. А если при этом автор находит возможность обогатить "фактографию" (речь сейчас всё-таки о военной прозе, которая без такой основы просто немыслима) достижениями образного языка русской литературы последнего десятилетия - пластическим сюжетом, свободной стилистикой и разрешенными наконец-то проникновениями в реальность духовную, - то это неизбежно оказывается для читателя предпочтительней.
"Контингент" Сергей Скрипаль начал с Валгаллы и молитвы матери об умирающем сыне - мне, в данном случае читателю, была дана возможность соприкоснуться с будущими хрониками войны не сразу (тут же, сию секунду и обухом по голове), а через коридор мифа и молитвы, давшими возможность найти точки будущего врастания в плоть совсем иного повествования. Для этого нужно было поверить, что смерть - не самая последняя точка в человеческом бытии, и вспомнить, что, быть может, и я тоже когда-то молила Сущее о жизни другого человека. Именно эти два чисто духовных момента сыграли роль своего рода наведения транса веры, втянули внутрь текста: мне нашлась вымышленная, но необходимая для восприятия несвойственного опыта роль - в данном случае, архетипическая роль Матери. С этого момента всё происходящее уже не могло восприниматься пассивно и "наблюдательно".
Я подробно останавливаюсь на моменте, который очень многим может показаться сомнительным, еще и потому, что такого рода литературу, "мужскую" по преимуществу, доводится читать и женщинам. Большинство из нас не видело воочию горящих танков, не совершало изматывающих переходов и не знает тяжести оружия. Не говоря уж обо всем остальном, выпадающем по преимуществу на долю мужчин. Нас не заставляли убивать, убеждая, что это наш гражданский долг. И трагический мужской мир всегда будет для женщины чуждым. К сожалению, мало кому из авторов военной прозы - прозы, по сути, клановой и по умолчанию маскулинной - приходит в голову хоть как-то посчитаться с психологией и практикой жизни другого пола.
У Сергея эти попытки оказались ощутимо несовершенными в языковом отношении, их стилистический алгоритм примитивен, и далеко не всегда удаются муки преодоления вязкой неподдающейся языковой плоти: "Звезды по-сумасшедшему сияли, выжимая слезы из пристальных глаз взглянувшего на восток, откуда придет рассвет. Январский мороз давил, усиливая свою мощь ветерком" - то самое, что присуще военной прозе при лирических попытках: неумение находить самое точное определение, отчего приходится все время пользоваться подручными привычными словами, преувеличивая их эмоциональный напор - "сияли по-сумасшедшему", слезы "выжатые", глаза "пристальные" - неудачные усилия вырваться из стандарта. "Мощь ветерка" - и вовсе откровенный ляп. Точно так же, как оказывается в известной мере наивным и само обращение к образу Валгаллы - опыт ежедневно реальной смерти выжигает свободное мистическое воображение в художнике. Самосохранения ради человек перекрывает все каналы, связывающие его с бессознательным. Но в любом случае попытка автора ввести в контекст иную оценочную шкалу происходящего сыграла для меня роль своевременно прозвучавшего камертонного звука. И теперь новорожденный младенец с оторванной ножкой, которого измотанный солдат кормит разбавленной сгущенкой с помощью соски из остатков перевязочного бинта, которым была перевязана жуткая рана ребенка, и даже более близкая и знакомая ситуация склочного скандала в магазине, когда осатаневшая очередь не позволяет афганцу купить пачку сигарет, - будут восприниматься изнутри.
Естественно, когда начинается реальность, стилистика резко меняется и неподдающиеся автору поэтические словесные натяжки испаряются начисто: хлынула недвусмысленная военно-сюжетная реальность, и всё тут же встало на свои места. Но предваряющий символ, как бы ни был он недостаточно решен автором, был, на мой взгляд, необходим.
Статистическая справка о погибших в Афганской войне, финалом внедренная в ткань повести - бьет наотмашь. Будь эти, сегодня уже много раз оттиражированные, цифры на законном месте в любой газете или отчете ДСП - они не сомкнулись бы с Валгаллой и не стали бы столь мощным контекстным образом-обобщением.
* * *
ЮРИЙ МЕДВЕДЬКО. ИСПОВЕДЬ ДОБРОВОЛЬНОГО ИМПОТЕНТА (Сайт "Сетевая словесность")
Ну о-очень пикантно-подробная тема обретения молодым человеком полового опыта. Причем написанная не просто интригующе, а временами блестяще: в чистом виде беспримесная "мужская проза" (о сугубо мужских проблемах и конкретно мужчинам предназначенная), здоровое чувство юмора и самоирония, непредсказуемость; и - ну до чего же всё знакомо, несмотря на то, что у разных полов, естественно, разная специфика, и мальчики, само собой, налево, а девочки направо. Подозреваю, что само понятие импотента, да еще добровольного, с прямолинейной неосторожностью вынесенное в заглавие, начисто отпугнуло читателей мужского пола и смутило даже раскрепощенных сетевых боевых подруг откровенным вызовом: Юрию Медведко временами изменяет чувство меры, и, чем ближе к финалу (то есть к - взрослому "мужскому" состоянию сексуальной озадаченности, перерастающей в пренебрежение), тем чаще естественно-биологический юмор сгущается до ментальной иронии, которая в конце концов начинает проваливаться в циничный сарказм. А цинизм по фактуре - обобщение, причем весьма и весьма условное, и отсюда - возникают штампованные блоки проходного текста. Впрочем, их не настолько много, чтобы извести прозу. Но читатель (куда деваться - барышням и дамам про импотенцию тоже интересно на законном основании) начинает ёжиться.
С одной стороны, хотелось бы соблюдения меры и юношеской непосредственности на протяжении всей повести. Но с другой - мужчина-то взрослеет, а душа (или все-таки тело?) по-прежнему ничем не в состоянии насытиться. Так что по трезвому размышлению усугубление грубых приемов вполне можно признать в известной мере естественным. Повесть в принципе принадлежит откровенно маскулинной прозе, и при всей тематической острой беспроигрышности (и по этой же причине) - явление, обреченное на изоляцию. Но шестерку я поставила не за эротическое экспериментирование. И даже не за высокую степень искренности, породившую яркую и совершенно адекватно-органичную срамную стилистику. Соответствие содержания форме непостижимым образом гармонично, несмотря на стилистические сбои.
Сама тема мне показалась очень серьезной.
Как-то я в одной из своих статей попыталась заговорить о том, что в эскалации беспощадной войны полов повинны совсем не только одни разленившиеся или слишком брутально настроенные мужчины. Что и женщинами утеряно нечто такое, что тысячелетиями помогало удерживать гендерные взаимоотношения в экологическом равновесии и взаимной заинтересованности, способной развиться до того уровня, когда растворяется горечь и эти отношения становятся сполна оправданными.
Грубо говоря, большинству женщин оказалось - вдруг! - просто нечего дать мужчинам. Взаимные гневные обвинения - лишь следствие.
Юрий Медеведько, несмотря на весь половой гигантизм своей повести, коснулся проблемы без спекуляций и, при всем откровенном названном и сполна разыгранном физиологическом диапазоне, достаточно корректно удержал тему в границах целесообразности и в рамках им созданного жанра. Если пользоваться категориями конкурса - это не "Эротическая проза" и не "Юмор", и даже не "Приключения". Я склонна отнести "Исповедь" к прозе воспитания. Сексуальная педагогическая поэма. И посожалела, что в мои полыхающие годы не могла прочитать ничего подобного.
Скорее всего, и вряд ли сумела бы - тогда - нормально воспринять и тем более принять, но... тем не менее. Определенно и недвусмысленно выраженный механизм мужской сексуальности-поиска-желания-неудовлетворенности-отторжения, самОй картиной разрушающий всякие начальные школьно-родительски-дворовые теории, утверждающие вроде бы всё то же самое, но как-то очень уж неубедительно доказывающие себя при первой же практике, безусловно сыграл бы свою роль в ПОНИМАНИИ того, что происходит (или может происходить) с твоим партнером. Взрослому замужне-женато-разведенному родительскому народу "Исповедь" следовало бы из-под полы (для интриги) распространять среди своих тинейджеров обоего пола для разбавления иллюзий - хоть книжно-теоретических, хоть порожденных видеопорнухой. Исповедь - голая правда, к которой у автора, несмотря на удручающие финал и название, хватило мужества отнестись с чувством юмора и оптимизмом.
* * *
ДИМА ПЕРЕДНИЙ. ЛИЧИНКА (Сайт "Салон")
В конкурсной дискуссии с автором я попыталась заговорить об очень серьезной проблеме, заводящей, по моему глубокому убеждению, в тупик всю современную литературу, какой бы качественной она ни была. Речь идет о негативизме, у художников высокого уровня ставшем уже бессознательной и единственной концепцией самореализации, а у тех, кого возможно счесть апологетами - откровенной спекуляцией на темных чувствах изувеченного и развращенного читателя.
На мой взгляд, Дима Передний - серьезный и перспективный художник, способный успешно работать с большими объемами прозы и читаться аудиторией не только умной, но и достаточно широкой. Когда я пристально осваивала "Личинку", то - как всегда при углублении в роман - не могла не обратить внимания на то, что произведение, чисто с профессиональной точки зрения, простроено автором на удивление структурно и осознанно. Грубо говоря - роман написан грамотно, именно так, как и должны конструироваться большие психологические объемы прозы. Такое построение - скорее всего, врожденно-интуитивный талант - сравнимо с архитектурно выверенным строительством немаленького и непростого здания, в котором читателю предстоит некоторое время ЖИТЬ в достаточной мере комфортно, но притом и РАБОТАТЬ вместе с художником в его постижении внутренней человеческой реальности. Четко проработан детективный сюжет - в нем нет случайностей и точно выстроены причинно-следственные цепочки; самостоятельный и интересный главный герой, неизбежно завораживающий читателя: гомосексуализм "Личинки" не самоцель, а скорее изживаемая карма; состояние внутренней борьбы за обретение самого себя и тем самым свободы от обстоятельств; подробная, но нисколько не назойливая и точная психология состояний; и самое главное - цель: внутреннее достоинство человека.
Я не смогла согласиться с двумя сомнительными для меня моментами.
Не слишком охотно приняв (автор настоял-убедил) гомосексуализм за неизбежный факт реальности, с которым таки придется смириться, все же воспротивилась изобилию постельных сцен. Дело даже не в том, что они способны шокировать анатомически скрупулезной физиологией внеестественных отношений - их, на мой тоскующий и зажмуренный взгляд, попросту избыточное количество. Автор, тонко рационализирующий ситуации психолог, изыскал возможности под каждый случай подвести убедительную причинную базу, но всё равно душа упорно сопротивлялась и отторгала повторяемое - снова и снова - углубление в один и тот же процедурный протокол. При всей качественности прозы и при встречном стремлении принять роман не просто к сведению, а как пусть пограничное, но наполненное художественное бытие, механистично повторяемые сексуальные контакты героя читательски упорно отторгались.
И второе принципиальное несогласие - финал "Личинки". Герой, вырвавшийся из непроходимых обстоятельств к свободе за счет добровольного принятия тюрьмы (в непереносном смысле) и таким образом сохранивший достоинство и независимость духа, - это возможно принять эмоционально, как форму катарсиса, так как очевидно, что тюрьма в контексте романа есть скорее символ, чем реальность. Но сознание - категорически против. Сознание настаивает на полной победе. Однако если его еще возможно уговорить - ну, предположим, тем, что тюрьма для столь сильной и независимой натуры, как герой Димы Переднего, явно не навсегда, - то выбор самого героя, окинувшего оценивающим взглядом нацелившихся на него зеков и вошедшего в ворота тюрьмы вихляющейся походкой, уже отторгается бесповоротно. И причина не в ориентации героя, а в том, что так выражен путь к власти над человеческим сообществом, к деспотии над человеком путем манипуляции - сознательной - его сумеречным началом. Свободный добровольно и осознанно принял роль парии для того, чтобы безраздельно царить. И тем самым - стал рабом рабов.
Этот характер, по логике незримой и недоказуемой, но управляющей, должен был найти иные врата.
* * *
ИРИНА ДЕДЮХОВА. ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА СНОВ (Сайт "Самиздат")
Вокруг этого романа на лентах конкурса бушевали крутые дискуссии, смысл которых сводился, по сути, к одному: образовался лагерь почитателей, утверждавший, что "Повелительница снов" - гениальное творение, и группа весьма сомневающихся эстетов. Надеюсь, автор меня извинит - лозунг "гениальности" поддерживать не хочется. Хотя бы из уважения к пишущим - всем, включая и саму Дедюхову. И, естественно, версия "графомании" мною так же из обращения исключается.
При всей несомненной одаренности романный текст требует глубокой стилистической редактуры с помощью очень опытного и тонкого редактора - не любителя, а профессионала, умеющего ограничивать собственные литературные предпочтения, не искажать личными вторжениями текст и стоически и хладнокровно выдерживать ни на секунду не затухающее гневное бурление автора. К сожалению, редакторы такого уровня стали величайшей редкостью.
Вторая причина выпадения "Повелительницы снов" из числа моих несомненных предпочтений - финал романа. Финал (точнее, постепенное нисхождение к финалу) в принципе не способен удовлетворить читателя.
Протест приблизительно сходен с тем, который выражен в комментарии к "Личинке" Димы Переднего. Но если (предположим, что авторы - оба и вдруг - этого захотели) Диме для вывода своего романа на иной уровень будет достаточно найти новое сюжетное воплощение для единственной - буквально - последней страницы или в крайнем случае нескольких последних, то Ирине Дедюховой столь малой кровью отделаться бы не удалось.
По совести говоря, финал любого достойного произведения (речь о сюжетно-психологической прозе) должен по удельному весу смысла и силы ПРЕВЫШАТЬ стартовое его начало. Это закон качественного и продуманного письма. И сколько бы писатели не брыкались, игнорирование его наказуемо. Наказуемо жестоко - потерей всего содержания, всего вложенного смыслового объема, энергетики, наконец. Сколько бы ни было ценного и значительного вбухано ДО - оно аннигилируется, если не превышает себя в силе обобщения ПОСЛЕ.
Начав с глобального замаха, объединяющего мистические расшифровки, историю казачества и судьбу героини, Дедюхова не смогла удержать эту громовую перегруженную колесницу в состоянии равной наполненности до конца романа. Астральные блуждания души иссякают; ведьмачество, не развившись ни в одну, ни в другую сторону, тоже (а это поначалу было значимо для автора, строившего по сути всю фабулу на исключительной сенситивности своей героини); стихийный бунтарский характер перестает себя проявлять: в последней четверти романа - уже вообще никакого бунта, тем более свободного и добровольного; стихия проявляет себя лишь когда героине нужно скоростным образом выжить, исключительно по биологической необходимости, но речи о пересотворении реальности заново уже и не идет; казачество, сыграв свою стартовую роль породившего героиню матерински-отцовского лона, тоже куда-то кануло вместе со всей трагической историей, живородящей землей и волшебным языком... и зачем, собственно, оно было вообще, раз даже автор больше и не вспомнил об этом?.. Гражданская панихида о изведенном и порушенном народе? Может быть, конечно. Но героиня-то - вот она, живое и современное его воплощение...
Можно нагрести стог вопросов и неудовлетворенностей. И, хотя я ни минуту не сомневаюсь, что автор найдет, чем возразить и что ответить, и ответит со свойственным сокрушительным темпераментом, но... Но результат налицо: всё горнило страстей и возможностей, постепенно сойдя на нет, понадобилось героине лишь для того, чтобы родить девочку. Спасенная ее чревом грешная бездомная душа - поступок, конечно, и художественный символ, как и всё сопутствующее прочее, что может удачно прилагаться к теме, но право же - клокочущий романный котел получается к такому результату опухолевым приложением.
Однако стихия, тем более стихия женского творческого темперамента, как известно, неуправляема по определению, что сложилось - то сложилось. Эклектичный, лоскутный, неровный роман, сваливший до общей интернациональной кучи казаков, евреев, татар, японцев, немцев и русских, содержащий в себе наравне наив и блестящую метафизическую миниэссеистику, жестокость и сентиментальность, домострой и непримиримый женский бунт, советскую историю и метемпсихоз, мощную энергетику и сюжетную слабость, силу и зависимость, речь назёмную и речь газетную, - попытка противостоять захватившему все лидирующие позиции мужскому постмодернизму на его же основе: множество символических беспорядочно тасуемых карт одного подразумеваемого пасьянса, который никогда не сможет сложиться. Парадокс в том, что у Ирины Дедюховой, отразившей все дискретные приемы в обратном направлении - от дробности к целому, от информации к смыслу, от обезжизненности и смерти - к силе жизни, - у нее этот свирепый ерш рождает не похмелье, а жажду и радость жизни.
"Повелительница снов" очевидно предназначена женской аудитории, истосковавшейся по собственному незаёмному и сильному голосу, и будет читаться ею взахлеб и с благодарностью, невзирая на недоумения критиков. О российских гендерных тусовках, по тридцатому разу пропускающих через себя одних и тех же бесплодных энергичных феминистских матрон в черных пиджаках, о перекормленных душещипательной чушью издательствах, в очередной раз упустивших на редкость удачную возможность оторвать зад от кресла, рискнуть и получить прибыль и яркого автора, остается только молчать.
* * *
...Вот эта-то тема, эта непокидающая мысль при встрече с очередным талантливым произведением, нашедшем нищее на сегодняшний день (но спасающее, как милостыня) пристанище лишь в Интернет, - мысль, что тысячи потенциально благодарных читателей не получили своего законного хлеба, своей духовной пищи, - это гневное сожаление так и не проходит, и будет, видимо, возвращаться. Возвращаться до тех пор, пока уродливое искажение системы Писатель-Издатель-Читатель, призванной работать реально и созидательно, не начнет изживаться нашими общими усилиями.
___________
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 На конкурсе "ТЕНЕТА-РИНЕТ - 2002" повесть "Жасмин" стала лидером крупной прозы по версии профессионального жюри. Признание к зрелому писателю пришло впервые и уже на склоне лет.
Дан Маркович - удивительно светлый художник во всех смыслах - и прозаик, и живописец. Столкнувшись впервые с его прозой на конкурсе, я до сих пор диву даюсь: у переполненного любовью и состраданием к жизни писателя стол буквально разваливается от талантливых рукописей, которые совершенно не интересны офф-лайну. Все рассылки по литературным журналам заканчиваются одинаково: "Написано замечательно, но печатать... Извините, не наше". Бесполезно, разумеется, вопрошать, какое же "наше" - ваше. Остается лишь сожалеть об обойденном любовью читателе.
2 Сайт "Art of wor" - абсолютный лидер конкурса "ТЕНЕТА-РИНЕТ - 2002" в прозе, унесший с заключительной церемонии полдюжины призовых дипломов и солидную часть призового фонда. Удивительно то, что в к этому литературному сайту, активно и целенаправленно разрабатывающему не только тематику современных российских войн, но и без всякого соцзаказа дающему уроки истинной гражданственности, мужества и патриотизма, до сих пор нет ровно никакого государственного интереса.
3 К концу конкурса Ирина Дедюхова сумела издать "Повелительницу снов" в столичном оффлайновом издательстве. За свой, разумеется, счет. Счет немаленький, потому что речь идет о романе. Издательство, не пошевелившее даже пальцем ради нормальной судьбы перспективного произведения, накрутило за книгу двойную продажную цену, превысив покупательные возможности той аудитории, которой роман предназначался. И теперь предъявляет автору, заплатившему свои кровные деньги, претензии, что "роман плохо расходится"...