Последнее время я встаю утром уже достаточно поздно, где-то около половины одиннадцатого. Вообще-то хочется поспать ещё, но времени на это не остаётся: надо учиться, учиться и ещё раз учиться (читай: ботанить, ботанить и ещё раз ботанить, пока не загнёшься), ведь на носу экзамен по сопромату. Один из самых страшных, по мнению большинства студентов, кстати. Далее всё происходит в давно установившемся порядке: заправить постель, убрать за кошаком, умыться, одеться и идти на кухню.
Шагаю по коридору и думаю, что же там оставили для меня родители. Очень надеюсь, что сегодня это будут не обычные бутерброды с колбасой и сыром, и не кастрюля с остатками пшённой каши с запиской: "Сосиски лежат в морозильнике", а что-нибудь повкуснее. И вот я наконец добрался до кухни. На столе стоит большая эмалированная миска со старым куриным супом. Сначала он был в кастрюле, но после того, как суп изрядно подъели, его переместили в более удобную посуду. Сразу падаю духом.
Для уверенности нюхаю содержимое миски - нет, не испортился ещё. Но в том, чтобы есть такое счастье, большого удовольствия нет. Другое дело, когда суп свежесваренный, когда от него струится аромат, тревожащий аппетит. Но таким его представляешь только в воображении, на деле же передо мной стоит невесёлая задача: съесть всё это.
Беру, ставлю на плиту, грею. Потом нарезаю чёрствый белый хлеб, укладываю кусочки на тарелку, ставлю всё своё кушанье на стол.
Чем бы всё это приправить? Беру солонку, наполненную вместо соли чёрным перцем, и трясу над тарелкой. Острый на вкус порошок сыплется плохо, лишь редкие чешуйки оказываются на жёлтой поверхности супа. Оставив это бесполезное занятие, приступаю к еде.
Медленно, медленно пустеет тарелка. С долей отвращения я хлебаю то солоноватую жижу с редкими обрезками капусты, то гущу с жёсткими кусочками картошки (эх, не стоило его столько раз кипятить!), то всё вперемешку. Начинаю есть через силу, согревая себя мыслями о том, что на дне меня ждёт кусок вкусного мяса. Конечно, отдельные обрывки его временами попадают мне в рот, что, правда, не делает суп вкуснее. Но самое вкусное, заслуженное, должно быть в конце.
На деле же там оказывается полуразварившаяся задняя часть курицы (а, если честно, то вообще непонятно какая). С костей свисают обрывки дряблой кожи, прикрывающие редкие кусочки мяса, которое, правда, не сильно радует вкус. Повозившись с этим добром, констатирую факт, что есть тут особенно нечего.
Приподняв кость, обнаруживаю, что под ней есть ещё немало надоевшей гущи, да ещё на пару с лавровым листом и чёрными катышками перца.
Покончив с завтраком, подхожу к окну. За ним я вижу улицу, покрытую грязным подтаявшим снегом, серые дома-коробки, голые тополя с нахохлившимися воронами и галками на ветвях, людей, вечно куда-то спешащих. Справа стоит ложкой, воткнутой в землю, шестнадцатиэтажка светло-коричневого цвета. Своей крышей она будто упирается в хмурое небо, покрытое сплошным покрывалом из сероватых облаков, которые медленно ползут по небу.
Упираюсь лбом в стекло, закрыв глаза.