КАК Я БЫЛ РЕЖИССЕРОМ
Это началось еще до борьбы за право выезда на родину.
Я заочно учился на режиссерском факультете Ленинградского института театра, кино и музыки. Руководителем факультета был главный режиссер Ленинградского большого драматического театра им. Горького Георгий Товстоногов, а мастером курса Марк Львович Рехельс.
Как выражался мастер, я «подавал надежды».
В Тосненском ДК три выпускницы института Культуры срочно делали музыкально-драматическую постановку - дипломный итог обучения.
Звучное название: «На наших знаменах начертано слово «Победа»
Предложение поставить к дню победы над Германией я получил в мае.
Только год тому назад на бело-голубых знаменах Израиля было начертано слово «Победа».
Естественно, что об этом боялись «громко» подумать.
Меня интересовала другое, как во время Второй Мировой войны было уничтожено 6.000.000 евреев. Я поставил условие, что в мне дадут полную свободу действия. Они согласились…
В новой инсценировке были эпизоды из «Братской ГЭС» Е. Евтушенко, его же запрещенный, «Бабий Яр», стихи Маяковского «Жид», «Еврей», «Товарищам из Озетта», высказывания Ленина. И главное, официальные материалы из Нюрнбергского процесса над фашистскими преступниками.
Еще «сырую» постановку на ночном прогоне должен был просмотреть ответственный товарищ, женщина из райкома. Я сказал артистам, что прогон мы используем лишь для закрепления слабых мест.
И был прогон, и «товарищу» из райкома все понравилось, она даже прослезилась.
«Товарищ» сожалела, что не сможет быть на премьере…
Если б она только знала, как была приятна эта новость для начинающего режиссера!
Зрители – простые русские люди, плакали от жалости к судьбе невинно замученных, убитых, сожженных, затравленных собаками, задушенных в газовых камерах...
Один эпизод с премьеры.
Чтобы играть на сцене немцев-гитлеровцев, нужно было оружие, или его макеты.
Когда в военкомате я рассказывал о предстоящей постановке, посвященной дню Победы, то комиссар сказал, что постарается выделить учебные автоматы «калашников».
При разговоре присутствовал пожилой кадровый старшина. Старшина – еще из тех старшин, даже при буденовских усах, выправке и с зычным голосом.
Выделили шесть «калашниковых», так похожих на немецкие.
Сам старшина вызвался охранять «боевое» оружие. Идеальный старшина, любил выпить, и эта особенность характерна для кадрового военного.
Идет премьера спектакля «На наших знаменах написано слово ПОБЕДА». Переполненный зал большого дома культуры.
На сцене Люда (эссесовка из «Бабьего яра») в немецкой форме с галифе, в блестящих хромовых сапожках, с хлыстом в руке, гоняет по кругу рыжего еврейского мальчика из Белостока. Тревожная музыка записи плывет через мощные репродукторы.
Голос из-за кулис – это я в микрофон.
После выдержек из текста Нюрнбергского процесса слова:
-Их погибло 6000000.
Шесть миллионов невинных людей: старики и старухи, матери и беременные женщины, подростки и дети, грудные младенцы, которых отрывали от материнской груди и на глазах обезумевших матерей, разбивали их головки о стены здания или о булыжник мостовой…
Шесть миллионов сожженных, задушенных газами, умирающих от голода и болезней, экспериментальные животные «прогрессивной» немецкой медицины…
Представители райкома и райисполкома стали настороженно перешептываться, кто-то срочно вышел.
-Шесть миллионов! Это - целый народ, это - целые нации и государства…
И шло перечисление стран. Упоминал: Финляндию, Норвегию, Сирию, Иорданию и пр.
Мой голос торжественно звучал в тишине, усиленный мощными громкоговорителями.
Кто-то из зрителей утирал слезы, кто-то тихо всхлипывал.
Из мощных динамиков льется торжественное пение «Бухенвальдского набата».
Представители властей, которых я видел через отверстие в моей будке, явно не довольные демонстративно стали покидать зрительный зал. Это лишь подчеркнуло духовное напряжение.
А за кулисами происходило следующее.
Мой ответственный старшина из военкомата лично решил охранять выделенные нам автоматы. Он заявил, что и муха не пролетит за кулисы, где был запасной выход. Перед торжественным выступлением он хорошо «зарядился» - все же - 9 мая, день Победы над фашисткой Германией!
Когда представители властей попытались из-за кулис прекратить выступление, но на их пути оказался боевой старшина при форме и с пистолетом в кобуре. На помощь был вызван кто-то важный из исполкома, но и его не пропустил рьяный служака.
-Там боевое оружие. Я ответственен за него. Ни одна живая душа не попадет на сцену. Только через мой труп. И для наглядности расстегнул кобуру пистолета…
Спектакль закончился грандиозным успехом у зрителей, родных и знакомых наших актеров и представителей института Культуры.
Но иное усмотрели власти. И стали меня вызывать...
Говорили всякое. В полемике спора, что весь материал был цензурный, и что ничего антисоветского я и в мыслях не держал, кегебист в штатском заявил мне, что этой постановкой я «лью воду на колеса сионисткой мельницы и дую в агрессивные паруса некого разбойничьего государства».
Когда я ему возразил, что эта постановка касается только судьбы погибших евреев, в том числе и евреев СССР, то он сказал мне: «А кто иной, как не недобитки, находятся сейчас у власти в Израиле?»
Увидев в моих глазах желание перейти в «аргументацию с позиции силы», он хладнокровно вытащил из ящика письменного стола пистолет, положил его перед собой дулом ко мне и сказал: «Спокойнее, спокойнее, молодой человек… Но мы все равно их добьем».
И вот я приглашен письмом старосты нашего курса на дом к мастеру Марку Львовичу Рехельсу. Предполагая о чем пойдет речь, я захватил с собой текст инсценировки.
Уважаемый режиссер, педагог, стал журить за то, что я «подвел» наш институт, и в частности, его самого. Почему я заранее не посоветовался с ним, и что «лбом стену не пробьешь».
А когда я стал доказывать, что ничего крамольного не сделал, что гибель 6000000 невинных не моя фантазия, а историческая реальность, факт, который умалчивают, то он стал откровенным.
Он сказал, что и сам еврей, и ему не безразлична трагическая судьба многострадального народа, но…
Помню, когда мы уже летели в самолете «Аэрофлота» в Вену, возле меня сидел какой-то незаметный гражданин в кепочке. Я держал на руках больного трехлетнего сына.
И вот гражданин, не отрываясь от газеты, не повернувшись , произнес:
-Ну, гражданин Мендельсон, вы думаете, что уже улетели? Думаете, что ушли от нас? Рано радуетесь… Мы, если пожелаем, найдем вас и в вашем Израиле. Не забывайте этого… И о сыночке вашем подумайте…
Неподдельный ужас объял меня: «Неужели они найдут меня повсюду, даже в моем Израиле?..»